Владимир Мельник. Думы безумца

ДУМЫ БЕЗУМЦА

 

Дума 1. Весна

 

 

Утреннее несмелое солнышко выглядит неуверенно; я ласково смотрю на него, благословляя на весенние подвиги. Чистое голубое небо опрокинуто вверх куполом – оно сияет, не пропуская от горизонта ни единого облачка, оно льётся сверху на ладони, а снизу к ним тянется молодая травка. Руки гладят травку, будто никогда не трогали её; глаза распахиваются широко, будто никогда не видали её; губы слагаются в поцелуйную трубочку и не устают улыбаться. Мелкая птица нежно тычет клювиком в белые цветочки на ветвях преобразившейся яблони; птица не желает трапезничать жуками и червяками – и те живо наслаждаются оттаявшей землёю. Жаль, что они не могут чувствовать её неповторимый аромат. Или могут?

Воздух густ, будто сливки; хрустальные капельки влаги слаще самого дорогого вина; ожившая золотая пчела жужжит весело, как мне кажется; мохнатый паучище лепит невидимую нить к деревянному углу старого дома. Ветерком потянуло; живые зелёные стебли кланяются, словно молятся; жёлтые головки одуванчиков качаются задумчиво; всякая былинка шуршит еле слышно.

Странное ощущение – взлететь хочется. Мне, грубому цинику, хочется летать! Радость обновления, разлитая в природе, передалась мне; напыщенные и затасканные слова о счастье созидательного труда теперь почему-то не кажутся уродливыми; банальная мысль о том, что жить на свете хорошо, в эти мгновения лучше других выражает моё состояние. Странно всё это, необычно…

Идут огородники с грязными лопатами, топчут молодую травку грязными сапогами, ругаются грязно и бесцельно – по привычке. Бегущий рядом карапуз с злою гримасою на личике сбивает прутиком одуванчики. Эти люди портят весну, они мерзки на фоне счастливой природы. От радости моей не осталось уже следа; я погружаюсь в думы о житейских мелочах – ах, как это пошло, как обыденно! Мысль о том, что надо идти работать, противна до дрожи. Весна, весна… Эх, чёрт её побери!

 

Дума 2. Слоны

 

 

Слоны гуляли в джунглях, кушали фрукты, купались и грелись на солнышке.

В это время в Москве некий известный музыкант сидел за роялем, извлекая нежные, прекрасные звуки из сего великолепного инструмента.

Слоны наслаждались жизнью в джунглях.

Почитатели музыки, заполнившие собою зал, с благоговением внимали бесподобной игре музыканта – то волновались, то грустили, то радовались, то плакали.

Слоны улыбались друг другу под шелест южных трав.

И все были на своих местах – и слоны, и почитатели музыки – и всё в их жизни было правильно и хорошо.

Но тут началось нечто ужасное. Слоны вдруг разволновались, затрубили и ринулись прочь из джунглей. Они бежали, поднимая клубы пыли, бежали без остановок, вопя и сметая всё на своем пути. Слоны рвались в Москву.

И в тот миг, когда великий музыкант извлёк из рояля заключительный аккорд, послышались тысяченогий топот и страшный треск. Декорации разлетелись в клочья, занавес рухнул на пол, и на сцену полезли слоны. В их глазах горела ярость, их бивни угрожающе близились отовсюду. Музыкант закрыл лицо руками и приготовился к худшему. Худшее не замедлило произойти.

Стадо слонов ринулось на сцену и в минуту разломало её в щепки, вместе с роялем. Упомянутым стадом был растоптан и несчастный музыкант.

Зрители с визгами, криками и проклятьями разбежались кто куда. А слоны повернули назад, в джунгли.

 

Дума 3. Зима

 

 

Взъерошенный кот с несчастным выражением глупой морды жмётся от холода, дрожит и воет ужасно, пытаясь хоть как-то отвлечься от мыслей о голоде, страшном морозе и близкой смерти. Люди пробегают мимо, прижимая ледяные уши ладонями к головам и сыпля проклятия в снег. Ветер пронизывает насквозь всех и вся, невзирая на шубы и пальто. Ветру нет дела до того, что неприятный озноб сотрясает жирное брюхо в тулупе и обожравшуюся харю в дорогом меху, что стужа не щадит драного студентика в ветхом пальтишке и худую девушку в юбчонке выше колен, что мелкая дрожь в последнем приступе колотит никчемного, всеми забытого бездомного кота с обвисшими от горя усами. И пустое небо смотрит тупо и равнодушно, и снег скрипит с подлецой, посмеиваясь над теплокровными тварями, и стынет земля, промерзая вширь и вглубь; всё впадает в бесчувствие под снежным покрывалом и ледяным панцирем.

Вьюга изредка причёсывает, приглаживает макушки сугробов, прикрывает свежим и чистым снежком неприятные следы дел человечьих и собачьих – разбитые бутылки, жёлтые пятна, разноцветные конфетные фантики и серые колбаски экскрементов. И только после вьюги чистота царит в природе, вместе с безмолвным оцепенением. Спокойствие нарушает иногда лишь скрежет дворницких лопат, да ещё оскверняют его ругательства замерзающих горожан.

А по вечерам из домов выскакивают вертлявые мальчишки с мокрыми носами, без любопытства пинают окоченевший труп замёрзшего кота и бегут к ледяной горке. Их веселье столь беспечно и заразительно, что порою и нам, серьёзным людям с бременем житейского опыта, хочется ринуться вниз по скользкой дорожке, впадая в последнюю конвульсию детства; однако, вовремя спохватившись, мы вспоминаем о лживом этикете, натягиваем на лица значительное выражение и со стеклянными глазами мудрых идиотов устремляемся далее.

Не все мы одинаковы, и разные чувства рождают в нас эти зимние картинки. Один из нас жалеет себя, воспринимая мороз лишь своею шкурою, другой сочувствует бедному студентику и потасканной девчушке, у третьего возникает желание взять с собой дрожащего кота – возникает на минуту, ибо за ним приходит понимание того, что кот станет ещё одной в жизни обузою. Но почти всякий из нас бежит прочь, пряча уши в шапку и нос в воротник, ругаясь и ворча на мороз, бешено работая конечностями, дабы согреться. Почти всякий бежит либо по скучной надобности, либо домой, мечтая о горячем чае или холодной водке. Бр-р!

 

Дума 4. Крик

 

 

Ребёнок кричал надрывно, ручонки чертили по воздуху, ножки комкали измятые пелёнки. Этот крик не выдерживали нервы. Мама говорила малышу что-то успокоительное, гладила его животик, то мягкий, как у зайчонка, когда кроха переводил дух, то напряжённый, когда крик резал уши с новой силою. Малыш чего-то требовал, но трудно было понять, чего именно: крикуну не исполнилось и полугода. Кушал он совсем недавно; пелёнка под ним сухая, попка у него чистая, в комнате тепло. Что происходит со сладеньким?

Прибежали бабушка и дедушка; инициатива немедленно переметнулась к ним: «Мы всё знаем, мы всё умеем, своих детей вырастили и от всего уберегли». Бабушка потрогала розовый животик и голосом, не терпящим прекословия, заявила:

– Его пучит. Надо выпустить газы.

И, не слушая возражений, скомандовала дедушке:

– Сделай мыльный карандаш!

Тот сделал, принёс.

– Почему такой толстый? Попку порвёшь, велика ли она! Заостри кончик!

Дедушка выделывал карандашом характерные движения; ребёнок продолжал надрываться, перейдя уже на задыхающиеся истерические вопли.

– Не идут газы, – сокрушалась бабушка. – Надо клизму. Дед, иди сюда, бери грушу! Погоди, дай кончик маслом смажу. Налей воды! Да подогрей воду-то!

Дедушка всё приготовил и стал совать носик груши в попку внука. Тот заколотил ножонками пуще прежнего. Правда, он пукнул раза два или три, но это, видно, не принесло облегчения, и груша в дедовой руке не возымела успеха. А бабушка не унималась:

– Не суй далеко! Да не вздумай воду выпускать!

– Зачем же клизма, коли воду не выпускать?! – возмутился дедушка и сжал грушу пятернёю. Но вода в попку не пошла, вылилась на пелёнки.

– Вода не идёт, – констатировал дедушка. – Может, врача позвать?

Тут уж мама не выдержала:

– Хватит издеваться над ребёнком! Вон до чего вы его довели!

Пунцовый малыш уже давился криком: ему становилось всё хуже. И тут мама заметила, что дитя вытягивает губки наподобие птичьего клювика; так бывало всегда, когда малыш хотел кушать. Мама прижала его головку к груди; он приник к ней губками, охватил ручонками и с такой жадностью принялся сосать молоко, что не осталось сомнений: малыш проголодался, а животик напрягался от крика.

– Милый мой, хороший мой, – утешала мама присмиревшее дитя. – Ты молочка хотел, а они тебе в попку стали всякую дрянь совать…

 

Дума 5. Урок

 

 

Тише! Слушайте меня внимательно. Сегодня у вас первый в жизни урок географии. Вы должны понимать, на какой планете вы живёте, и поэтому я постараюсь сегодня коротко описать её поверхность, чем, собственно, и занимается наука география.

Возьмём побережье древнего Амстердама. В дохристианскую эру он располагался в центре Римской империи, а сегодня это столица Норвегии. Его северный берег омывается Карским морем Лаптевых, а западный – южными течениями Суэцкого канала. С юго-восточной стороны Амстердам отделён от Западной Европы Великой Берлинской Стеной. В будущем, когда мы подробнее остановимся на изучении скандинавских стран, я буду снижать оценки тем, кто станет путать Берлинскую Стену с Китайской. Разница в том, что Берлинскую построил хан Батый, а Китайскую откопали уральские первопроходцы, искавшие самоцветы. Впоследствии, в пятнадцатом веке, эту стену штурмовали китайские войска, боровшиеся со шведским игом. Китайцы победили шведских ландскнехтов, и в память об этом событии стену назвали Великой Китайской.

Из Амстердама на юг, во Францию, вдоль Атлантического побережья, ведёт Великий Шёлковый Путь. Он заканчивается в Сионе; дальнейшие торговые пути из Европы в Азию проходят по Лионской гавани. Первый на этом пути портовый город – Лондон – славится Эйфелевой крепостью, под древними стенами которой величественно катит лазурные воды красавица Эльба. Она орошает территории современных Франции, Алжира и Турции. Однако самый короткий путь в Турцию – через Уральский хребет. Во все времена он служил естественной защитой для жителей Бишкека, где стоит знаменитая Вестминстерская колонна, которую первые мусульмане ещё во времена Ренессанса наклонили к земле под прямым углом.

Миновав Альпы, разделяющие Европу и Африку, мы окажемся в Японии, самой живописной африканской стране. Она раскинулась на пятнадцати Курильских островах и сегодня занимает одну шестую часть суши. Три крупнейших острова древние эллины в дохристианскую эру назвали именами своих божеств: Мадагаскар, Корсика и Мальорка. Курильский архипелаг интересен и тем, что находится в нулевой широте Гринвичского меридиана, на пересечении Тихого и Северного Ядовитого океанов, откуда берёт начало единственная японская река Гольфстрим.

Что, урок уже окончен? Время-то как летит! А я только разогрелся… Хорошо, о странах Азии я расскажу вам на следующем уроке. Там у нас Канада, Мексика, Венесуэла, Нигер, Лимпопо… Потом ещё об островах Индийского океана – Тянь-Шань, Гренландия, Ньюфаундленд, Камбоджа… А вот об Австралии и Антарктике вы прочитаете сами – запишите номера страниц. А теперь – все свободны. До завтра.

 

Дума 6. Реальность

 

 

Огромный книжный шкаф резного дуба – украшение моего кабинета. В нём я храню любимые книги, драгоценные издания. Я заставляю мою горничную раз в неделю стирать пыль с солидных полок и легонько смахивать её с кожаных книжных корешков – кисточкою, дабы не повредить позолоту.

В кабинет входит мой пушистый кот Шекспир; он по уши влюблён в красавицу горничную, как, впрочем, и я сам. Имя коту я дал в припадке нежности к сей животине. Однажды я заметил, как мила и умна его морда, как он пушист и весел, а чёрная шерсть его блестит и переливается, напоминая не то пышный бархат, не то ещё нечто более дорогое. Вслед за котом в растворённую дверь кабинета вливается мелодичный голос, зовущий: «Кись, кись!», и вопрошающий: «Милый, Шекспир не у тебя?». Через минуту входит моя красавица жена. Я люблю её много крепче, нежели горничную; при этом обладаю ею законно, не вызывая мыслей о прелюбодеянии у владельцев чешущихся языков. Ловлю себя на низкой мысли: Леонардо да Винчи, небось, молил бы жену мою о позировании пред мольбертом, Джоконду же не удостаивал бы взглядом.

В передней дрожит звонок; несколько позднее ко мне входит мой лучший друг, музыкант. Про него говорят, что фортепианные сонаты Бетховена он играет лучше автора, что великий немец непременно прослезился бы, услышав чудесное исполнение моего друга. Его руки волшебны, а жена – красива и умна. Она ценит поэзию, и оттого я вступил с нею в связь. Не говорите ничего об этом моему другу!

Но всё это ложь. Дубовый шкаф в моём кабинете сделан мною из сосны и размалёван мною же под дуб. Горничная, смахивающая пыль с его полок, сама смахивает на курицу, не дожившую до совершеннолетия. Она приходится мне дальнею родственницей; я ненавижу и презираю эту глупую, зловредную женщину, эту нищую, давно поедающую мой хлеб. Книги, украшающие собою шкаф, я сделал из дешёвых брошюрок, которые скупаю на вес у придурковатого букиниста. Я собственноручно оклеил их чёрным дерматином и надписал корешки бронзовою краской. Кота Шекспира я вскоре отравлю, ибо эта гнусная тварь вечно желает жрать; этот подлец надрывно клянчит мясо, а от хлеба и каши воротит морду. Терпение моё на исходе, кот обречён.

Жена моя, подруга жизни, внешностью похожа на измочаленную корову; она ленива и скучна, она визжит и дерётся. Безумие иногда овладевает ею – она гоняется за мною по комнатам, бьёт меня по голове своим рваным сапогом и изрыгает страшные ругательства. Она именует меня старым ослом, и это наименование не далеко от истины. Леонардо да Винчи вряд ли стал бы описывать красками её лягушачью морду; я вообще не знаю, кто такой да Винчи – имя просто знакомое.

Мой лучший друг… Лучше бы он не приходил ко мне сегодня! Сей момент я бью его по лицу за то, что он должен мне деньги, много денег! Он взял их на три дня, а прошло с тех пор три месяца. Однако на фортепиано он умеет играть: это правда. Он умеет играть и на других инструментах, но только в карты, и руки его в этом искусстве воистину волшебны. Он шулер! Кто такой Бетховен – он знать не знает; Бетховеном жена его назвала безмозглого блохастого пуделя, потехи ради. В умственном развитии она приближается к своему псу; она рассуждает о сонатах Петрарки, любит седьмую симфонию Чайковского и считает тромбон болезнью. Ни в какую тайную связь с нею я, разумеется, не вступал. Нас связывает лишь то, что я теперь бью её мужа по лицу.

И никому, никому, никому в целом мире я не нужен! Я, толстый, лысый, старый болван!

 

Дума 7. Рыбка

 

 

Человеку снился сон: будто золотая рыбка плывёт среди лазурных струй маленькой холодной речушки; солнечные лучи пронизывают воду и искрятся у камушков; речка играет блёстками, и рыбка играет с ними, виляя плавничками и хвостиком. Человек захотел стать такою же рыбкой. И едва он подумал об этом, как его мимолётная мечта обернулась явью. Человек, превратившийся в серебристую рыбку, резвился в воде и старался угадать, где та, первая рыбка. Он принялся искать её среди солнечных искорок, но долго не мог найти.

Золотой рыбке снился сон: будто она устала веселиться и уснула под камушком; а когда проснулась – голубой речки и солнечных блёсток уже не было. Чистая прозрачная вода превратилась в зелёную муть, сквозь которую на неё жадными глазами глядело какое-то страшилище. Оно раскрывало зубастый рот и извергало тяжёлые хриплые звуки. Рыбка перепугалась и захотела уплыть от страшилища, но какая-то крепкая прозрачная стена не пускала её на волю. Пленница в ужасе билась о стену и плакала, а страшило запустило толстые пальцы в мутную жижу и стало её ловить. От страха рыбка лишилась чувств и пошла ко дну.

Очнулась она от того, что кто-то толкнул её в бок. Рыбка боялась оглянуться, думая, что это страшило хватает её за плавничок и тащит к себе в пасть. Однако толчки, слабые и нежные, всё-таки пробудили в ней любопытство. Рыбка обернулась, но ни страшилы, ни мутной жижи уже не было; она увидела себя в любимой речке у гладкого камушка, под которым раньше и уснула; рядом в солнечных искорках плавала серебристая рыбка – это она тыкалась носиком в золотистый бочок. Рыбки обрадовались встрече, причесали друг дружке плавнички, поцеловались и уплыли в голубые просторы.

Человек пришёл в себя, огляделся вокруг и понял, что наступила ночь. Рядом с ним спал другой человек – то была женщина. Вскоре она проснулась от грубого толчка в бок. Хриплый голос спросил из темноты:

– Ты кто?

– Любовь твоя. Так ты меня называешь. Иль забыл?

– Мне наплевать, как я тебя называю. Ты кто?

– Какой смешной! Ну, я человек!

– Ах, ты человек! Я не ослышался? Сейчас я покажу тебе, какой ты человек!

До утра перед мысленным взором ошеломлённой женщины открывались невиданные доселе тайны её существования.

– Так ты считаешь себя разумным существом? – орал человек. – Так это твой разум породил цивилизацию? Нет, твой разум – орудие разврата и насилия. Во что ты превратилась? Во что ты превратила мир вокруг себя? Знаешь ли ты, тухлый продукт предков, что эпоха агонии – результат твоих преступлений?

– Ты что, издеваешься?

– Слушай, дура! Ты умрёшь позорною смертью! Твой разум не покорит космоса и не спасёт твоего тела в момент наступления истины! Твоё покаяние окажется настолько несвоевременным, что некому будет прощать твои грехи. Понимаешь ли ты это?

– А-а-а, я поняла. Ты приложился к графинчику, идиот!

– Э нет, я не идиот. Я рыбка. Золотая рыбка. Я плаваю в холодной речке и играю с солнечными бликами. Хочешь стать серебряной рыбкой? Нам будет хорошо вдвоём.

– Лучше скажи, сколько ты выпил.

– Думай, несчастная, гляди и прозревай! У тебя есть мозг, чтобы думать; глаза, чтобы видеть; душа, чтобы чувствовать! Ага! Ты молчишь, ощущая правду! Ты стала злой и угрюмой. Так оно и бывает. Так кто же ты?

– Отстань, забулдыга.

– Твой ответ застрял в извилинах мозга! Твой ответ копошится в недрах сознания! Так слушай же: ты – дрянь!

– Сам ты дрянь.

– Э нет, я рыбка! Золотая рыбка!

 

Дума 8. Голод

 

 

Скоро начнётся праздничный ужин. Двери столовой ещё не отворены, и нам пока остаётся мечтать о том, каким будет сей ужин.

Представим, что посреди огромной комнаты стоит длинный стол, накрытый белою скатертью, а на нём расставлена дорогая посуда: белеют тонкие фарфоровые тарелки с золотыми вензелями; ослепительно сверкают хрустальные фужеры и рюмочки; серебряные вилки и ножи колют глаза бесстрастным блеском. Всё убранство изысканностью форм подчёркивает собственное достоинство.

Входят люди в белых одеждах и колпаках; каждый несёт какое-либо кушанье. И вот на самой середине стола разлёгся жареный поросёнок, возбуждающий аппетит одной своею румяною наготой, порочной и бесстыдною; из поросячьей пасти кокетливо торчит пучок зелени; жирное тело окружают каперсы и артишоки, выложенные удивительным орнаментом. Сосед поросёнка – огромный осётр – вальяжно развалился в длинном блюде; его окружили тонко нарезанные лимончики со свежею зеленью и маслинами. На маленьких блюдах плачет младенческими слезами сочная жирная сёмга и темнеют деликатесные змеевидные угри. Маринованные белые грибы в маленьких тарелочках источают приятный, только им присущий аромат; из круглых мисочек, наполненных корнишонами и малюсенькими солеными помидорчиками, струится истинное благовоние; общество холодных закусок дополняют ветчины, балыки и всевозможные колбасы – всё с укропом, горчицей и зелёным горошком; однако венцом сего собрания вскоре станет заливное мясо с хреном, приготовленное по-русски. На отдельном столике подкатывают бутылки. Тут и водочка, холодная и прозрачная, в запотевших графинах; тут и французское шампанское в серебряном ведёрке со льдом; тут и выдержанный херес в старинных пыльных бутылках с клеймом. О, сколько благородной страсти – и одновременно умиротворения – в этих драгоценных бутылках! А ещё к столу подадут огненный украинский борщ, за ним – нежную кулебяку с сочным мясом; в конце ужина поспеет кофе с ромовыми бабами, марципанами и коньяком. Ценители сладких ликёров выпьют по маленькой рюмочке этого душистого вязкого зелья; потом все выйдут в курительную, рассядутся в покойные кресла и закурят толстые сигары, дым которых полетит в камин, где уютно потрескивают жаркие поленья. Этим и закончится сей великолепный ужин; верьте слову – он надолго останется в нашей памяти.

Жорж Драный перевернулся на нарах, затем поднялся, стряхивая с себя остатки сонного очарования. Дверь в темницу отворилась; Жорж сглотнул голодную слюну и нахмурился. Тюремщик внёс миску баланды и кусок чёрствого хлеба. Узник тяжко вздохнул, придвинул миску к себе и принялся с отвращением хлебать безвкусную бурду.

 

© Владимир Мельник, текст, 2018

© Книжный ларёк, публикация, 2018