Виктор Ханов. Роман-оборотень

РОМАН-ОБОРОТЕНЬ

О новом романе А. Леонидова «Мускат и Ладан»

Длинными и скучными выходными, когда нечего было делать, я прочитал от корки до корки новый роман Леонидова со странным ароматно-овощным названием. Прямо скажу, я зря так сделал, и вам не советую. И не потому, что роман плох, а потому, что читать его, как я привык – запоем – условный минздрав не рекомендует. Обещаю, что в вашем доме запахнет и мускатом, и ладаном, по крайней мере, вам так будет казаться.

Но эти терпкие ароматы, которыми буквально натёрты страницы романа – не из противных, а потому не в них дело. Леонидов пишет легко и бойко, как обычно у него бывает, но если принять его через меру – может и вытошнить. На этот раз привычное леонидовское ухарство балагура, потешно жонглирующего словами, лукавство рассказчика, подменяющего разговорной иллюзией писателя, – весьма обманчивы.

Каков эффект «Муската и Ладана», если прочитать его за день? Примерно такой (говорю от лица потерпевшего) – как если бы вам надели ведро на голову, а потом стукнули по нему палкой...

Вы спросите меня – почему? Потому что мы имеем дело с романом-оборотнем! Леонидов коварен. Начинаешь читать – и завораживает узнаваемая конкретность места, времени, событий, людей. Это вроде такого: пенсионер на лавочке бесхитростно рассказывал бы вам, как его обмерили на рынке, обвесили в магазине, как ему затопили потолок соседи и как его обидели подростки.

Примерно на середине текста, прямо таки тошнотворного своим реализмом, доходящим до протокольности, до оголтелого натурализма деталей, начинаешь подозревать что-то неладное. Наступает так называемый когнитивный диссонанс – познавательная несостыковка.

Леонидов – обманщик и опытный иллюзионист. За всей грубой и зримой, материальной плотностью обстоятельств и персонажей «Муската и Ладана» – постепенно обнаруживаешь зыбкость призраков и миражей. Это сродни тому, как во сне, казавшемся таким житейским и натуральным, по ряду косвенных признаков понимаешь, что на самом деле спишь. Например, вокруг тебя привычный и узнаваемый мир, а ты щиплешь себя – и не чувствуешь боли...

К концу романа понимаешь, что он населен призраками и поучительными притчами. Эти призраки и поучения умело маскируются под бытовую реальность, почти до полного слияния с ней. Но волей-неволей, понимаешь, что «лавочкины истории» про конкретное время действия (занудно прописанное в датах – такой-то месяц такого-то года) – на самом деле лишь прикрытие для вневременной, эпической фабулы. И конкретное, вполне узнаваемое уфимцем место действия – на самом деле обманка, ведь происходящее происходит везде и нигде, как и положено мифу.

И действующее лицо, описанное мелочно, вплоть до запонок и пуговиц – на самом деле не личность, не индивидуальность, а обобщенный типаж, живущий всегда и везде. Это не человек, а то, что в человеке.

И профессия персонажей (героями их трудно назвать – настолько непривлекательны они, включая главного, в котором Леонидов явно постебался над собой) – тоже фикция иллюзиониста. Обманчивая роспись деталей, порой утомительная в своей фотографической точности – только напущенный автором туман. Ведь понимаешь, что на самом деле это происходит в каждой профессии и со всеми профессиями...

Роман – не буду потакать амбициям автора – получился тяжелый. От него нет никакой радости. Он тяжелый на поверхности, потому что описывает с ясностью хорошего репортера уродливые язвы очень свежих лет (от 2008 до 2013, если быть по-леонидовски дотошным). Но к этой тяжелой поверхности деталей, складывающихся в беспросветный тупик для персонажей – сперва незаметно, как мускатный запах, прибавляется метафизическая тяжесть бытия, как такового.

Для Леонидова мускат – очень точно подобранный образ детства, на которое оглядывается стареющий человек. В тексте через хитросплетения безобразий и порой даже порнографических подробностей (в силу манеры письма Леонидова они не возбуждают, а противны) постоянно выскакивает поплавок муската. Разного муската. То это вино «Мускат» – вино взрослых застолий детства героя, на которые герой смотрел снизу вверх. То это орешек, пряность мускат – точно подобранный запах ограниченного гробом атеизма советского кухонного уюта...

Про ладан говорить нечего – и так понятно, зачем и как кадит им Леонидов. Мускат – запах плотской жизни, ладан – духовной, небесной, религиозной. К концу прочтения в комнате читателя смердит так, что хоть топор вешай. Леонидов исподволь, «отвернувшись, посвистывая» – расковыривает рану души, не желающей быть смертной, и тела, не желающего стареть. А когда в человеке (да к тому же неподготовленном, обманутом ложной бытовухой сюжета) сразу ковыряют две метафизических болячки – невольно взвоешь от внезапной боли.

Описанное выше – главный, метафизический сюжет романа-притчи «Мускат и Ладан» (недаром у Леонидова очень поэтично «мускат пах детством, морем, Крымом»). Он умело и коварно задрапирован историей про малый бизнес, который всех обманывает, и которого все тоже обманывают, поэтому никого не жалко, и жалко сразу всех. Опять когнитивный диссонанс: одни и те же люди гадки в роли палачей и трагичны в роли жертв; возникает особая, прежде неведомая «отталкивающая жалость», чем-то (но не всем) схожая с брезгливой жалостью.

Леонидов зол. Оттого что текст его часто забавен – он становится ещё злее. В нем такие друзья, что постоянно предают, обманывают и используют друг друга. Но когда вдруг доходишь до эпизода, где проявилась настоящая мужская дружба в сложных обстоятельствах, становится так гадко, что думаешь: «лучше бы они и дальше друг друга предавали». Это я об эпизоде спасения жулика Махачина главным героем Егором Сеченем. Кто читал – поймет...

Леонидов топчет в грязи мечты своих персонажей. Но в тех случаях, когда утомленный цинизмом читатель мысленно просит – «ну хватит уже обламывать этих несчастных» – мечты персонажей вдруг начинают сбываться, и честное слово – лучше бы этого не было! Это как раз тот случай, когда сбывается поговорка: «за мечты наказывают их воплощением».

Проблема (и притча) романа в том, что герои не могут быть счастливы не потому, что их желания невыполнимы, а потому, что у них нет желаний. В этом случае, намекает Леонидов, бессилен даже Господь Бог, ибо нельзя выполнить желание, которое не сформулировано и непонятно о чём.

Поэтому с точки зрения литературной роман Леонидова очень силён, но читать его большими порциями – думаю, противопоказано. Он глушит человека метафизическим ужасом (совершенно неожиданно, как финский нож, выскакивающий из узнаваемой бытовухи) – как динамит глушит рыбу.

Трудно понять сразу после прочтения – зачем Леонидов написал свой роман. Никак нельзя подозревать его после ТАКОГО, что он хотел, как обычно все авторы – позабавить своего читателя, поразвлечь его. Однако и назидательности, поучительности в романе нет: притча начинается, развивается и... ничем не заканчивается. Леонидов ничего не разоблачает, ничего не пропагандирует (если не считать рекламу муската и ладана, которыми буквально пропахли и роман, и автор, и читатель), он не судит, не ругает и не хвалит. Роман-оборотень до конца не скидывает маски: обещает детектив, но не дает детектива, обещает романтику, но не даёт и её, ведет дело к какому-то философскому выводу – но и вывода не следует.

Единственное, что я могу сказать о романе Леонидова по поводу его смысла – видимо его смысл в дыхании. Как пели прежде «каждый пишет, как он дышит». Леонидов написал вещь, в которой вопросов больше, чем ответов. И большинство ответов, убежден, сам автор не знает. Это тот случай, когда автор писал «ни для чего» – писал, потому что не мог не писать, подобно Кафке, который лечил себя через прозу и даже опасался, что его проза попадет к издателям (страх, которого явно не хватает Леонидову).

Короче, выводы всухую: роман очень сильный. И очень неприятный. Завораживающе-бессмысленный и убежденно-безыдейный. В хорошем смысле – никакой. Роман представляет собой фигу в кармане автора, наглость которой компенсируется тем, что фига не имеет конкретного направления.

И ещё: если прочитать этот роман быстро, то в комнате запахнет мускатом и ладаном, а читателю покажется, что ударили палкой по кастрюле, надетой на голову...

Я, воля ваша, в истории литературы аналогов такому не нахожу...