Ренарт Шарипов. Ода гречке

ОДА ГРЕЧКЕ

Ах, гречка, гречка!!! Волшебный продукт. Неказистая с виду, но питательная и ценная во всех отношениях. Порой серенькая, порой коричневая, порой даже черная… Но вкусная, черт побери! Понимать это начинаешь с возрастом, дети обычно гречку не любят.

Не знаю за других, но я в детстве гречку недолюбливал. Родители, бабушки, дедушки, чтобы заставить меня ее есть, обычно щедро поливали гречку молоком. На это я был согласен.

Да и вообще я почему-то не любил кашу. Я любил суп, картошку и макароны, любил котлеты, гуляш и сосиски. Бабушка, чтобы заставить меня есть кашу (необязательно гречневую), шла на всякие ухищрения. У нее их в запасе был целый арсенал. Например, на тарелке, которая предназначалась для меня, был нарисован веселый щенок. И никаких вам банальных – ложку за маму, ложку за папу, все было гораздо интереснее.

– Смотри, ты съел ложку каши – и у собачки ушко открылось! – пела-приговаривала бабушка. – А вот еще ложку – смотри-ка! Глазок уже на тебя смотрит! А вот и лапки! Ну, молодец! Вот и хвостик! Вот и вся уже собачка на тебя глядит!

Разумеется, поедание каши под такой аккомпанемент становилось крайне увлекательным делом. Одно дело – тупо давиться кашей, а другое – извлекать с помощью ее поедания веселую собачку!

Другая моя бабушка была не столь изобретательна – жизнь у нее прошла тяжело, и она так и не изучила русского языка, поэтому, наверное, и общение с ней у меня было затруднено. Я ведь в детстве на родном языке знал только самые банальные слова и фразы. Как это обычно и было у детей, растущих в городе в условиях советского времени. Уже позже я погрузился в национальную среду и упивался звуками родной речи, ловил их жадно, впитывал в себя. К сожалению, я только начал общаться с бабушкой на родном языке и только начал узнавать от нее интересные факты из ее жизни, но тут она и померла.

Бабушка со стороны мамы, о которой идет речь, была человеком болезненным – у нее был диабет и другие хвори. Но в условиях тотального дефицита, как это ни странно, благодаря бабушке гречка у нас в доме не переводилась.

Ситуация была несколько абсурдной – гречка в перестроечную эпоху была дефицитом и полагалась диабетикам. Ее давали по талонам. Но бабушка вообще ничего не ела – худо у нее было с аппетитом. Целую неделю могла сидеть на одном чае, и лишь раз в неделю варила себе суп. Поэтому гречку она отправляла нам, и у нас скапливались целые стратегические запасы.

В подростковом возрасте я был, что называется, «проглотом», был постоянно голоден и мог есть в любое время суток. Так уж я устроен – видимо, гены предков-кочевников дают о себе знать – если нет мяса, то мне становится плоховато. Кстати, то же самое у моего отца. Мама, помню, постоянно ругала нас за это.

– Ишь, мяса вам только подавай! – ворчала она. – Избаловались совсем! Вон – у соседки, Райки – дети толстые, здоровенные, а с чего? Наварит им манки полную кастрюлю, навалит по тарелкам, они лопают и пыхтят. И сидят как пузыри. А вы… Мясо едите и едите, а толку? Что ели, что не ели, тощие.

Мама, видимо, не совсем понимала, что у разных людей разные организмы. Говорят, что это во многом зависит от группы крови. У кого первая группа – тот вообще может без мяса прожить, им достаточно хлеба, каши, картошки, овощей. Это – потомки земледельцев. Потомки охотников и кочевников, увы, так не могут.

И это даже порой не зависит от национальности. Хотя и принято считать, что славяне – традиционные кашееды, а тюрки – без мяса жить не могут, но из-за смешения кровей все запуталось. Знаю я тюрков, которые прекрасно обходятся кашкой или творожком, и знаю русских, которым только шашлык, причем в грандиозных количествах, может доставить радость. Но как бы там ни было, я – тюрк классический. Мясо! Мясо! Мясо! А кашу я могу есть только в качестве гарнира к нему. Хотя гораздо охотнее съем картошку или макароны.

Но мама так не считала. Она после рождения моего младшего брата набрала вес и постоянно была озабочена своей полнотой. И почему-то считала, что то, что хорошо ей, подходит всей семье. И гречка на нашем столе была постоянным гостем. Завидев наши худые (меня и отца) недовольные лица, она обычно впадала в патетику:

– И как вам не стыдно? Гречка им надоела, видите ли! Люди в очередях стоят, чтобы ее купить! Бабушка, бедная, от себя отрывает, чтобы вас накормить! А вы! Ни стыда, ни совести! Все вам только мяса!

Я, конечно, молчал, хотя в душе возражал. Легко от себя отрывать, если сам этого не ешь. Порой мама отправляла меня к бабушке в райцентр, и для меня это становилось настоящей трагедией. Чай с вареньем, чай с печеньем – и так целый день. Но я же не девчонка, в конце концов! Бывало даже так, что я, терзаемый голодом, дожидался, пока бабушка уснет, и крался на кухню, к холодильнику, чтобы сварганить яичницу. Яиц у бабушки было много – у нее были куры. Но и яйца она, конечно же, тоже не ела.

Под богатырский бабушкин храп шкворчит на сковороде яичница, пузырится белок и блестят в моих голодных глазах ярко-желтые, настоящие, настоянные на зеленой травке желтки. Бабушка просыпается от моего жадного чавканья, но только сонно ворчит что-то типа – поешь, только свет потом выключи… Я понимаю, что она и сама бы приготовила, ей ничего не жалко, но сил у нее на это нет. А мне как-то неловко попросить у нее разрешения залезть в холодильник и приготовить себе, наконец, поесть…

А готовить-то я, оказывается, уже умею! Сказывается опыт хождения в школу во вторую смену. Просыпаешься утром – дома никого. Хочешь позавтракать – готовь себе сам. Увы, давно прошли те времена, когда мама оставляла мне на столе под салфеткой бутерброды и термос с кофе. Методом проб и ошибок я научился жарить яичницу, причем именно так, как мне нравится – не пережаренную и не утушенную, с унылым привкусом переваренного желтка, а именно настоящую глазунью! Чтоб, когда перекладываешь ее со сковороды на тарелку, она шипела и ворчала (как у Гоголя – «на сковороде уже что-то ворчало»), и если положишь неосторожно, то желток растекается, и ты судорожно макаешь в него куском хлеба и щедро солишь это объедение. Потому что нет ничего лучше слегка недожаренного растекающегося желтка. А если есть перец и зеленый лук – то что еще нужно? Правильно сказал Твардовский: «Эх, яичница! Закуски нет полезней и прочней!»

«Всю зачистил сковородку,

Встал, как будто вдруг подрос,

И платочек к подбородку

Ровно сложенный поднес…»

…Доедаю яичницу и бегу в школу. Из всех уроков я люблю только уроки литературы. Хотя в семье принято считать, что я историк и что это мой «диагноз», но и уроки истории я, как ни странно, не люблю. Мне на них скучно. Я учился в школе с англо-математическим уклоном, и уроки гуманитарные (за исключением филологических) оставляли желать лучшего. Ставили на историю, как правило, людей случайных, слабо разбирающихся в предмете. Помню, как наш географ, Роберт Равилевич (добрый был человек, вот и затыкали им дыры в расписании) старательно что-то бормотал по учебнику, а я сидел и зевал. Учебник по истории я покупал летом в райцентре у бабушки и прочитывал за один день. И я все знал лучше Роберта Равилевича. Да и других наших учителей. Поэтому они меня не любили. Конечно – встает 12-летний шкет и начинает грузить тебя фактами из античной или средневековой истории. Кому понравится? Люди, увы, были недалекие и вместо того, чтобы поощрять, старались занизить мне оценку. Или старались меня не вызывать, хотя я и тянул руку.

Читал я жадно – так же, наверное, как и ел. И мне всегда всего не хватало. Не хватало мяса. Не хватало книг. Я отчаянно завидовал некоторым одноклассникам – счастливым обладателям богатых домашних библиотек.

Прошла школа, прошла перестройка, начались девяностые. Говорят, что в начале девяностых было плохо, но я это как-то не совсем почувствовал. В магазинах в свободном доступе появилась ЕДА. Какая хочешь – колбаса (ох уж эта мечта советского человека!), сосиски (те самые серые уфимские сосиски, пропавшие с прилавков в годы моего раннего детства), пельмени, мясо… Это было золотое время в том плане, что рынок стал свободным, а продукты еще не успели испортиться. А я, по юности лет, попросту не знал, на что тратить свою стипендию. Пить и гулять еще не научился (советское наследие!), с девочками толком не водился (сказывались мамины советы). Поэтому пару лет, пока не начался «гайдаровский беспредел», я провел в посещении разного рода пищевкусовых заведений.

Мы с товарищами ходили по пельменным, чайным, столовым, кафе, кафетериям, пончиковым – благо в Уфе того времени их было превеликое множество. «Огонек», «Яйляу», «Кыстыбый», «Рябинушка», «Аэлита»… Да, была тогда уфимская Аэлита – кафе-пельменная. Не каждый знал, как туда пройти. Была она на отшибе города, на закоулках улицы Гафури, но мы ее открыли и посещали регулярно. Иногда даже сбегали с пар, чтобы туда сходить…

Потом началась ваучеризация, пауперизация и прочее, прочее. Моего отца уволили с работы, и стипендии стало хватать на пять-десять резко испортившихся обедов в студенческой столовой...

Итак, вернемся к гречке, а также к тому, почему я так и не стал археологом. В 1991 году нас повезли на практику в экспедицию. Это был север Башкортостана – неуютный, дикий. Я совершил глупость – отказался ехать на юг копать сарматов и скифов, все из-за того, что туда не ехали мои друзья, – и горько потом об этом жалел. Такой уж я человек. Нет для меня уз святее товарищества!

Экспедиция оказалась полным кошмаром. Местные пытались умыкнуть наших девочек, и первая ночь в лагере чуть не превратилась в побоище. На следующий день наши руководители вызвали милицию, и вокруг лагеря было организовано оцепление. Лагерь располагался на острове посреди колхозного водохранилища. И колхозники поступили мудро – пользуясь тем, что в их распоряжении имеется большой остров, они каждую весну переправляли на него свое стадо и загоняли в стойло, только когда заканчивался вегетативный период. Совершенно понятно, что коровы и быки от такой привольной жизни без пастухов (с острова некуда им бежать!) вели себя как абсолютно дикие звери. Местному Минотавру – племенному тонному быку с огромными рогами, мы явно не понравились. Каждый вечер он прибегал к нашему лагерю и пытался рушить палатки. В общем, был полный экстрим.

Мы, худо-бедно, научились отгонять быка-производителя и разрушителя, но беды наши на этом не завершились. Старшекурсники оказались непорядочными людьми и стали нас обворовывать. Мы сидели на голодном пайке. На раскопе нас кормили настоящей баландой – банка тушенки на ведро воды и горстка макарон на двадцать человек. Молодых, голодных, пашущих как звери. Попробуйте зачистить «материк», да так, чтоб он блестел, попробуйте выровнять «бровки» в твердом неподатливом камском суглинке, в дождь и на почти пустой желудок.

Мой друг Реан говорил об этом очень лаконично: «Беда!» В итоге у нас еще сгорела палатка, и Рустик Казакбаев еле выжил в смертельной схватке с Минотавром… Под самый конец экспедиции мы, совсем озверев от такой собачьей жизни, наехали на старшекурсников. Те, видя наши злые и голодные лица, не на шутку струхнули и, поскрипев немного для виду, выдали весь утаенный (и недоеденный во время их каждоночных пьянок) паек.

Мы устроили пир. Ушли в поле – подальше от опостылевшего лагеря, и, что называется, оторвались. Во время своих ночных оргий наши старшие «товарищи» налегали на тушенку, поэтому в выданном нам пайке больше оказалось сгущенного молока. Мы объелись. Ни на тушенку, ни на сгущенку мы больше смотреть не могли.

На следующий день мы разъехались по домам. Я приехал домой – грязный, заросший, дикий. Первое, что я сказал маме:

– Мам! Дай чего-нибудь вкусненького!

Мама растерялась. Она не знала точно, когда я приеду, и не готовилась к такому радостному событию. Разведя руками, она сказала:

– Ну, чего тебе предложить-то? Вот, ешь, – и указала… на трехлитровую банку сгущенки!

Я сел на пол и чуть не разрыдался… С тех пор я не люблю сгущенку.

Потом я поехал на дачу и, увидев усыпанное ягодами вишневое дерево, накинулся на него и стал есть как медведь – прямо ртом. Организм требовал витаминов, которые я не видел целый месяц.

Родители прониклись моей бедой. Было очевидно, что их сын одичал и оголодал. Папа выбил путевки на турбазу. Это была турбаза Академии наук. Турбаза была бедная – но… в том-то и фишка. По всякого рода договорам мы были прикреплены на довольствие к богатой соседней турбазе завода «Химик». Мы питались в их столовой, играли у них в бильярд, катались на их лодках...

На дворе стоял девяносто первый год. Магазины были голые, люди стояли в очередях за всем. А на турбазе «Химик» местечковый рай.

Столовая была настоящим рестораном – с белыми накрахмаленными скатертями, салфетками, судками со специями и официантками. В ней играла музыка. Люди садились за столы «по нумерам». На столах в вазах стояли живые цветы. И кормили – на убой, в хорошем смысле этого слова. После дикой экспедиции все это казалось чудом. А тут еще так сложилось, что мой братишка неожиданно заболел перед самым выездом на турбазу, и мама осталась с ним дома, отправив нас с отцом отдыхать. Приехали они уже где-то дней через пять. А поскольку мы были прикреплены к своему столу «по нумерам», то нам приносили не две, а четыре порции. Я, наверное, впервые был благодарен своему капризному брату за то, что он так вовремя простыл. Я ел за двоих свой ударный стахановский паек и наслаждался жизнью. В первый день подали роскошный борщ с мясом, а на второе… Да! Ее… Гречку!

Серую, пышную, хорошо разваренную башкирскую гречку с уфимского мелькомбината, с густой ароматной подливой – «соус красный основной», как значилось в советском ГОСТе, который сейчас тяжело найти, и целой горой гуляша. Все это великолепие украшали два щедрых куска помидора и огурца.

С того самого дня я навсегда и окончательно пересмотрел свое прежде пренебрежительное отношение к гречке…

Ода гречке вылилась в мемуары по утраченному. Утраченный быт, потерянная навсегда советская жизнь. Было в ней, конечно, плохое, но немало было и хорошего. И гречка – она ведь не настолько уж ценный продукт, если вы, конечно, не страдаете диабетом. Но… все-таки, все-таки…

Рынок завален всякой и разной едой – в основном некачественной, с красителями, добавками и разными прочими «е». Обрыдли куриные окорочка – легендарные ножки Буша, с души воротит от магазинных пельменей, не приносят радости «искусственные» колбаса и сосиски. Крупы на фоне постоянно растущих цен на белковую (или якобы белковую) продукцию относительно дешевы. Можно запастись хоть на два голодных года. Дешевы горох, овес, перловка… Но гречка растет в цене… Видимо, это сакральный продукт… Пища богов…

© Ренарт Шарипов, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015