Ренарт Шарипов. Коршуны в пустыне (закрытый доступ)

Конаниана

КОРШУНЫ В ПУСТЫНЕ

(KITES IN DESERT)

(продолжение романа «Зло Валузии»)

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

БУРЯ И КОРАБЛЬ

 

Славен град Султанапур – не зря его называют жемчужиной в ожерелье Турана – ожерелье сверкающих городов, облегающих могучую выю великого Вилайета. Ничем не уступает он ни кичливому стольному Аграпуру, ни цветистой Шангаре, ни Хоарезму, утопающему в молочной пене цветущих персиковых и каштановых деревьев, ни грозному Хорусулу, в котором, как говорят, ровно дюжина невольничьих рынков, а в предместьях десять тысяч подневольных искусниц трудятся от зари до зари, вышивая чудо-ковры, известные всему подлунному миру.

И пусть злые языки называют славный Султанапур «Позолоченной шлюхой Вилайета» – разве ж от этого его грозные башни валятся в море, а в порту убывают корабли под разноцветными парусами?

Нет, пожалуй, ничем не уступит Султанапур другим туранским градам, а вот гордиться ему есть чем. Султанапур – северный оплот империи, последний крупный портовый город на побережье западного Вилайета. Со всех сторон его простираются необозримые пустыни. Хотя мещане Аграпура и Хорусула и называют Султанапур северным городом, но на самом-то деле его окрестности опалены зноем, как и земли вокруг далекой, южной Замбулы. Для того, чтобы увидеть настоящий север – надо проделать долгое и утомительное путешествие по иссохшим барханам, прежде чем пески великой Султанапурской пустыни сменятся степным разнотравьем. Там, на границе степи и пустыни находится последняя туранская крепость – пограничный порт Шандарат, и на нем кончаются пределы цивилизованного мира. Где-то далеко на севере – даже жители Шандарата знают об этом лишь понаслышке – степь сменяется дремучими лесами и горными кряжами, простирающимися до ледяной Патении, в которой, по слухам, и располагаются мрачные Серые Равнины.

Но в Султанапуре – хвала Эрлику и Тариму, светлому пророку огненноокого бога, – почти круглый год ярко синеет небо и солнце жарит взмокшие макушки почтенных купцов и знатных горожан. Ну а если и выдается ненастный день, то султанапурские старожилы закатывают глаза и, хлопая ладонями по ляжкам, обтянутым шелковыми штанами, голосят о немилости богов.

В ту страшную ночь немилость богов обернулась настоящим гневом. Такого ужасного ураганного ветра не могли припомнить даже столетние старцы, на памяти которых было еще Великое Наводнение, когда штормившее море Вилайет поглотило почти половину пирса со всеми стоящими на рейде кораблями.

Жутко завывающий ветер налетел с севера и принес с собой огромные кучевые облака. Целую ночь люди сидели, слушая рев пурги, бушевавшей в городе, а когда под утро ветер наконец-то стих, самые любопытные высунули носы из окон – и увидели, что Султанапур утопает в снежных сугробах. К полудню снег начал таять, но от этого стало не легче – потоки талой воды, несущиеся к морю, захлестнули улицы, размыли почву в ухоженных садах, проникли в подвалы, где столетиями копились запасы вина.

Вой стоял над султанапурскими стенами целую седьмицу. Снежная буря поморозила сады и виноградники почтенных граждан Султанапура. В талых водах нашли свою смерть ровно тридцать шесть бродячих собак и девяносто девять котов, сорок семь из которых оказались принадлежавшими Главному евнуху сераля наместника Султанапура – как на грех, он выпустил погулять своих любимцев в тот роковой вечер. В страшную морозную ночь окочурилось с десяток подвыпивших сторожей, пара дюжин бродяг и среди них, – о, горе, – почтенный звездочет Гуслияр Многомудрый. Уважаемый астролог, как выяснилось, втихую пошаливал с портовыми девками и, возвращаясь пешком в свою усадьбу, будучи изрядно навеселе, оказался застигнутым немилосердной вьюгой.

– Снежные дэвы Севера разгневались на наш город! – кричали болтуны на базарах. Другие, понизив голос, шептали о гневе Эрлика, вызванном неправедным правлением молодого падишаха Ездигерда. Ведь не зря же по всему Турану ходят слухи о том, что светлейший владыка сам приложил свою тяжелую длань к смерти отца – Илдиза Добрейшего, обстоятельства коей были весьма странны и загадочны.

Были и такие, которые договорились до того, что обвиняли в напасти, обрушившейся на город, никого иного, как северного демона в человечьем обличье – отпрыска злобного Нергала, немилосердного Амру. Да, да, того самого безжалостного главаря вилайетских пиратов, кровавые следы которого бесследно затерялись почти шесть лун назад, после того, как целая эскадра доблестного туранского флота выжгла логово Алых братьев на острове Джафар, где и скрывался этот черный нелюдь. Хотя специальный указ падишаха повелевал считать Амру погибшим, нашлись однако очевидцы, утверждавшие, что демон все же ускользнул от карателей с помощью стигийской волшбы.

– Проклятый Амра вернулся к своему папаше Нергалу, – уверяли словоохотливые духанщики доверчивых посетителей, – сейчас он пребывает в его резиденции на Серых Равнинах, которые, как известно, находятся далеко за морем Вилайет и Патенией. Нелюдь мстит благородному народу Турана, насылая снежные бури, да проклянет Эрлик его нечестивое имя! Тариму надо молиться, люди, дабы избавил он нас от козней демона!

– Воистину, это так! – поддакивали благодарные слушатели. – Что, как не промысел Тарима помогло нашему доблестному флоту очистить внутренние воды империи от этого злодея и его бешеной своры? Уж лучше перетерпеть одну снежную бурю, чем знать, что проклятый нелюдь вернулся в подлунный мир! Хватает нам забот и от шайки бродяг, объявившихся недавно в пустыне и грабящих караваны из Заморы!

Достопочтенные обыватели и гости славного Султанапура качали головами и, прицокивая языками, потягивали вино и араку. Разве ж могли они даже помыслить о том, как близки к истине их досужие сплетни!

 

*  *  *

 

– Клянусь Белом, давненько я не видывал такой ночки! Бр-р-р! – кутавшийся в потрепанный латаный бурнус замориец с крючковатым перебитым носом зябко поежился, хотя солнце палило вовсю, беспощадно стирая с сурового лика пустыни последние следы снежной бури, пронесшейся над ней. Замориец был тощ и оборван. С самого рассвета он уже занял позицию в кустах тамариска, которыми поросла вершина одинокого песчаного холма, и обозревал пустынные окрестности. C самого рассвета он был уже на ногах – а ведь ему всю ночь пришлось дрожать от неожиданного мороза, пряча свое тощее тело от ледяных порывов ветра под верблюжьим брюхом.

– Как в дозор идти – так Самракушу! – пробубнил замориец, соломинкой ковыряясь в гнилых зубах и извлекая из них остатки вчерашнего обеда. С того самого времени во рту у Самракуша не было ни маковой росинки. Да и немудрено.

Последний караван, шедший из весей его родного края, так и не добрался до гостеприимных врат Султанапура, и нашел не менее радушный прием у зубастых приятелей Самракуша седьмицу назад – и с тех пор, хоть глаза выколи, – ничего не было видно на пустынном просторе от Кезанкийских гор до моря Вилайет. Одни только миражи являлись страждущему разбойнику, дразня его издали, из глубин колышущегося небосвода. Они манили прохладой искрящихся, хрустальных фонтанов, сенью финиковых пальм, стрельчатыми арками белоснежных дворцов.

– Тьфу! – без слюны сплюнул Самракуш, вперивая сонный взгляд в очередной воздушный обман. На этот раз окаем дразнил его видением плывущего паруса – далекого, но все же хорошо различимого. Искаженная преломлением воздуха перспектива позволяла видеть, как полосатый белый треугольник трепещет под порывами ветра. Ветер продолжал дуть с севера, со стороны степи, но это был уже не тот ночной, снежный буран. Теперь он был сух, как стигийская мумия, и нес с собой сотни мелких песчинок. Он дул прямо в лицо дозорного, но в нем не было и намека на соленую морскую влагу. Самракуш невольно выругался и сделал знак, отвращающий демонов. Насмехается над ним пустынная нечисть, ой насмехается!

Ведь знал Самракуш, что море Вилайет – гораздо восточнее, да и конного ходу до него – один день пути, а на верблюдах – и полтора дня станет!

Эх! А и окунулся бы сейчас Самракуш в прохладном море. Как хорошо было бы резвиться в пенистом прибое, а затем, выйдя на берег, – долго лежать на прогретом пляже – при условии, конечно, что рядом будет родник, полный свежей, пресной воды. А еще лучше – белый, воздушный дворец, вроде тех, которые понастроили для себя на ласковом побережье Вилайета туранские вельможи – с тенистыми садами, в которых гуляют разноцветные фазаны и плещут, не жалея, воду игривые фонтаны, и где пышногрудые гурии преподносят тебе золотые кувшины, полные янтарного вина! Пей – не хочу!

Самракуш аж чуть не взвыл от тоски и злобы. Ну нет, хватит! Теперь он твердо решил не поддаваться козням пустынных демонов и отвел свой взгляд от паруса, который – вероятно, во исполнение злых козней Нергала, – вовсе и не думал растворяться в колышущем мареве знойного неба.

– Эй, Самракуш! – раздался хриплый окрик от подножья холма. – Заснул ты там, что ли, сын гиены?

– Да не сплю я, не сплю! – проворчал тот недовольно. – Чего разорался, Пандав? Воды-то ты мне привез?

– Привез! – буркнул тучный верзила – напарник Самракуша по караулу – смуглый, пучеглазый, с серьгами в ушах, смахивавший на афгула или вендийца. Тяжело дыша, Пандав взобрался к наблюдательному посту, неся в руках глиняную фляжку. Замориец тут же схватил ее и, вытащив зубами деревянную затычку, жадно припал к горлышку пересохшими губами. Пандав, присев на корточки, наблюдал за тем, как утоляет жажду его приятель. Сам он выглядел менее удручающе, чем уроженец Заморы, хотя и примером процветающего разбойника его тоже было трудно назвать. Наряд его составляли вылинявшие шальвары, стоптанные остроносые кайфиры, одутловатое лицо обрамлял пестрый, изрядно вытертый платок. Но, в отличие от Самракуша, Пандав был счастливым обладателем кольчужной безрукавки, напяленной прямо на смуглый, брюхастый торс. За пояс был заткнут иззубренный, неухоженный туранский тулвар.

– Хирам Коршун не в духе! – молвил Пандав. – Ты знаешь, что это означает?

– Ну да! – заныл Самракуш, наконец-то оторвавшись от опустевшей фляжки. – Караванов нет, а виноват Самракуш ! Что я – рожу ему их, что ли ? Сколько я говорил – менять надо место! Под лежачий камень и вода не течет! Тоже мне – коршун! Засиделся тут – а мы страдай по его милости! Сам-то он и подружка его голодом как мы не сидят! У них и водичка свежая и дичинка водится – на хороших лошадях чего и не поохотиться? Да и при дележе нас обдирают! И все им мало!

– Ну, ну, ты полегче, – вяло пригрозил Пандав, – вот услышит тебя Медная Хатшепсут – живо яйца к ушам притянет!

Самракуш тотчас же умолк и лишь обреченно махнул рукой.

– Ну, давай, докладывай обстановку, – лениво процедил Пандав, почесывая свой обширный зад. – Чего видать?

– Да что может быть видно, окромя миражей треклятых? – уныло протянул Самракуш. – Знать прогневали мы чем-то Бела, раз ни одного каравана не видать. Да еще и эта пурга ночью – прям как где-нибудь в Бритунии зимой! Ты в своей Айодхье протухшей такого небось и не видывал? А надо бы вам, обезьянам толстым!

– Типун тебе на язык, внук шакала! – испуганно отмахнулся от него вендиец. – Не приведи Асура!

– Да уж! – хмыкнул Самракуш, довольный суеверным ужасом Пандава. – В пустыне такое раз в тысячу лет случается. Да и то – видишь – уже ничего от снега и не осталось – ни лужицы! Нечистое тут дело, точно говорю! Да и миражи какие-то странные пошли! То все города да фонтаны мерещились, а теперь значит корабль по пустыне плывет...

– Это какой же корабль? Не под полосатым-ли парусом? – спросил у заморийца Пандав, вглядываясь в даль своими выпуклыми, рачьими глазами.

– Точно! – кивнул Самракуш и, вдруг насторожившись, вскинул голову.

– Сетова срань! – воскликнул он испуганно. – Никак и впрямь корабль? Это в пустыне-то!

Но глаза не обманывали разбойников. По необъятной песчаной равнине действительно, стремительно раздувая парус, несся корабль. Он все приближался к холму, на котором был устроен наблюдательный пост, и совершенно не думал растворяться в воздухе.

– Да еще и с колесами! – оторопело пробормотал Пандав и стал еще более ожесточенно чесать свой зад, что, очевидно, являлось у него признаком напряженной умственной деятельности...

– ...Дурачье проклятое! И послал же мне Шайтан таких дармоедов! Лодки под парусом испугались!

Рослый, плечистый мужчина с ног до головы закованный в червленые немедийские латы, нервно рассмеялся. Его смех звучал гулко – будто он надел на голову ведро. Нечто подобное и впрямь виднелось у него на голове – цилиндрический шлем с забралом, искусно стилизованным под клювастую голову коршуна. Было непонятно – каким образом странноватый вояка терпит изнуряющий зной, добровольно заточив свое тело в железный склеп. Но коршуноглавцу, казалось, все было нипочем. Он гордо восседал в роскошно убранном, расшитом золотой тесьмой и украшенном малиновыми кистями седле, занимавшем почти весь хребет крепкого туранского жеребца вороной масти. За его спиной маячило около полусотни разношерстных головорезов – в основном, отчаянных голодранцев. Часть из них оседлала паршивеньких костлявых коняг, а часть – флегматичных здоровущих верблюдов гирканской породы, и непонятно было – кто кому завидовал. Беззубые, кривые, рябые, золотушные рожи разноплеменного сброда не предвещали ничего хорошего – в первую очередь, Самракушу и Пандаву, переполошившим сонный лагерь известием о приближающемся корабле на колесах.

– Плетей бы им всыпать! – раздался гнусавый, недовольный голос из-за спины Коршуна. – Ты только прикажи, Хирам – мы их живо вздрючим! Будут знать, как людям отдых портить!

– Да вы что, ребята? – заюлил Пандав. Круглые глаза его испуганно забегали. – Мы же в дозоре были с Самракушем! Нам же велено было обо всем докладывать!

– Цыц! – хрипло оборвал их Хирам Коршун. – Вам было велено докладывать, а не врываться в лагерь с дикими воплями. Я уж было подумал, что туранские каратели идут! А тут лодка – нашли из-за чего шуметь!

– Шумят? В чем дело, Хирам?! – низкий, с хрипотцой, женский голос, раздавшийся откуда-то позади сборища, заставил разбойников невольно вздрогнуть. Шайка почтительно расступилась, освобождая дорогу женщине в малиновом шелковом плаще, просторных шальварах и гирканских сапогах, изогнутые носки которых прочно сидели в золоченых стременах, свисавших с поджарого брюха белоснежного акалтегийского жеребца. Красавец, взращенный умелыми коневодами Южной Гиркании, стремительно вынес свою грациозную хозяйку в центр круга, где перед грозно возвышавшимся Хирамом стояли – ни живы, ни мертвы – незадачливые дозорные.

– А, Хатшепсут! – буркнул Хирам, обжигая всадницу недовольным взглядом из прорези в шлеме. – Где тебя демоны носят? Все уже в сборе – тебя ждем!

– Я охотилась! – отрезала воительница, снимая с луки седла и швыряя в песок перед Хирамом тушу пустынной антилопы – джейрана. – А что – кому-то есть до этого дело? – и грозная женщина выразительно тронула внушительную шипастую булаву, висевшую у нее на поясе. Комментарии были излишни – раздробленная голова антилопы, кровь из которой до сих пор сочилась, окрашивая песок, красноречиво свидетельствовала о том, что изящные белые руки разбойницы владеют грозным оружием так же лихо, как и перевитые мускулами лапы туранского янычара из личной гвардии Ездигерда.

Хирам Коршун примирительно махнул закованной в сталь рукой.

– Да ладно тебе, Медная, что уж, и пошутить нельзя? Ты лучше на этих олухов полюбуйся!

Медная Хатшепсут медленно наклонила голову, разглядывая побледневших Самракуша и Пандава. К сожалению, невозможно было разглядеть выражения ее лица – его, также как и у Хирама, – полностью скрывала маска, изображавшая криво ухмыляющуюся харю демона из свиты Нергала. Маска была целиком отлита из красной меди и крепилась к коринфийскому шлему, увенчанному султаном из страусовых перьев. Возможно из-за маски, а может, из-за огненно-каштановых волос, непокорные пряди которых выбивались из под шлема, – грозную подругу Коршуна называли Медной Хатшепсут.

– Ну, что вы там еще натворили? – грозно спросила Хатшепсут.

В ответ еле живые разбойники мешками повалились под копыта ее жеребца. Хатшепсут в шайке боялись гораздо сильнее, чем Хирама.

– Да лодку под парусом увидели – всего и делов-то! – со смехом пояснил Коршун. – И уже в штаны наложили! Подумаешь – велика премудрость – ставишь парусную лодку на колеса – ветер ее и гонит. Главное, чтобы поверхность ровная была! По пустыне таким образом передвигаться – милое дело! У нас, в Шеме, так и делают! А бывает, еще и парус ставят прямо на колесницу! Тоже мне, невидаль! Был бы здесь сейчас мой старый кореш – Констанций Сокол – со смеху лопнул бы! Тоже мне – коршуны пустыни! Да в Шан-их-Сорхе такие мигом окочурились бы!

– Здесь тебе не Шан-их-Сорх! – грубо оборвала его Хатшепсут. – По-моему, ты стал просто зарастать жиром, задница шемитская!

– Хатшепсут... Ты чего это? – в утробном голосе Хирама звучали обида и удивление. – Я тебе не позволю меня с дерьмом мешать на глазах у этих... Птеором клянусь – еще раз такое услышу от тебя...

Хатшепсут, не глядя на него, выхватила свою устрашающую палицу, и со свистом крутанула ею над головой.

– Ну, чего встали, олухи? – рявкнула она на разбойников. – Не языком надо трепать, а дело делать! Вперед, кодла вшивая! Ща мы его, кораблик этот – сделаем!

И с дьявольским, леденящим кровь в жилах посвистом, Медная Хатшепсут пустила коня вскачь. За ней, завывая как стая диких котов и потрясая разнокалиберным оружием, поскакала шумная орава разбойников. И лишь затем, немного помедлив, и изрыгая проклятия, – их отправился догонять разгневанный Коршун.

Самракуш и Пандав, продолжавшие лежать, наконец поднялись, кряхтя и отряхиваясь от песка, который засыпал их, брызнув из-под копыт коня Хатшепсут.

Горе-разбойники воровато переглянулись.

– Ну что – живы вроде? – прогундосил Самракуш.

– Ух! – Пандав покрутил своей круглой, совиной головой. – Я уж думал – все! Многое я повидал, но такую бабу впервые встречаю!

– Да ну ее к Сету вообще, эту медную дьяволицу! – прошипел замориец. – И шемита этого подлого туда же! Слушай, вендиец! – глаза его заговорщицки заблестели. – Давай рванем отсюда, а? Под шумок! Нергала лысого я видал в этой пустыне! И корабли с колесами мне не к спеху!

– А как же мы без ребят? – жалобно заныл Пандав.

– Эти ребята нас плетями выдрать собирались! – зло буркнул Самракуш, нагибаясь и поднимая с земли брошенную тушу газели.

– В общем так! Там, в лагере осталась пара-тройка верблюдов, а в шатре у Хирама и Хатшепсут найдется и бурдюк с водой, да и пара кувшинов вина в придачу! Пусть они пока гоняются за кораблем – а мы с тобой ножки-то и нарисуем!

– Да было бы куда податься! – заканючил Пандав. С него, как шелуха, слетел важный вид, и теперь он выглядел как толстый побитый щенок. Замориец же, напротив, как будто бы даже подрос. Глаза его лихорадочно блестели.

– Со мной не пропадешь! Поедем в Султанапур! Будем там воровством промышлять! Я ведь, в свое время, в Шадизаре знатным вором был! Все было бы хорошо, если бы в кабацкой драке мне не сломал переносицу один проклятый киммерийский варвар. Здоровый был, гад! Я из-за него, раненый-то и угодил в лапы стражников царя Тиридатеса, налетевших в кабак. Ну и загремел я тогда на рудники, в Кезанкийские горы! Век того громилу не забуду! Так что, Пандав, – идешь?

– Пошли! – вздохнул вендиец, и два горе-грабителя потрусили в сторону опустевшего лагеря.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЛЕВ, КОРШУН И ЯСТРЕБ

 

Порывы стремительного ветра легко несли небольшое парусное судно, поставленное на колеса, через бескрайние пески Султанапурской пустыни. Бронзовокожий киммерийский варвар тряхнул гривой развевающихся черных волос и с наслаждением потянувшись мускулистым телом, рассмеялся. Наконец-то! Полет на волшебных воздушных крыльях могучего Борея завершился. Позади остались далекие северные Рипейские горы, загадочная страна Сакалиба, где ему пришлось сразиться с воинством безмолвных Грифов и коварным Королем-Змеем – Каххой. Впереди лежали Туран, Замора, Коф, Шем, Стигия, Черные королевства – места, знакомые ему с юности. Что ждет его там? Богатство, слава, мраморная прохлада раззолоченных дворцов или нестройный гомон вонючих трактиров, кожаные кружки с кислым вином, толстомясые шлюхи, кабацкие драки? Что ж – он был готов к славе и роскоши, равно как и к судьбе бесприютного бродяги-наемника, подобного перекати-полю, гонимому степными ветрами. Жизнь, полная превратностей. научила его все принимать спокойно – успех и неудачу, невзгоды и излишества.

Мальчишкой бежавший с далеких мглистых гор своей северной родины, Конан за пятнадцать с лишком лет странствий успел побывать в шкуре раба, гладиатора, дружинника в рогатом асирском шлеме, шадизарского вора, контрабандиста, разбойника, наемника туранской армии, вождя восставшей черни в Зингаре, пирата на Черном побережье, предводителя Вольного Отряда, адмирала корсаров на море Вилайет, наконец, приближенного при дворе северного владыки, которому он помог взойти на престол. Его опыта хватило бы на десяток человек – чего ему было бояться?

Конан-киммериец закрепил руль и, пройдя на нос своего небольшого судна на колесах, ткнул носком сапога в беспорядочно наваленную груду меха, кожи и тряпок, лежавшую там.

Из глубины тряпичного кургана раздалось невнятное мычание. Затем в разные стороны полетели шкуры, бурдюки, куски ткани и на свет божий появилась жиденькая, седая козлиная бороденка. Конан со смехом ухватился за этот своеобразный рычаг и извлек из кучи маленького, неряшливого старикашку, заспанно хлопавшего глазами.

– Просыпайся Саидхан, приехали почти! – весело сообщил своему спутнику киммериец.

– Что... больше не летим? – промямлил старик, нашаривая сухонькой, дрожащей рукой бурдюк араки.

– Хватит, налетались! А Борей – бог что надо! Слово свое сдержал – отправил туда, куда нужно. Мы уже в Туране, приближаемся к Султанапуру!

– Султанапур?! Э-э-э! – Саидхан пожевал губами. – Слышал я, как же, про сей дивный и блистательный град, хотя никогда прежде и не торговал на западном берегу великого Гирканского моря, именуемого также Вилайетом. Вот и сподобил меня Тенгри на старости лет узреть своими глазами чудеса богатого и славного Турана!

– Узришь пожалуй! – ухмыльнулся Конан. – Я в свое время насмотрелся! Дважды в своей жизни мне пришлось – как волку от борзых – удирать от туранской армии! Сначала при Илдизе-покойнике, а потом – уже совсем недавно – при Ездигерде, Нергал его сожри! Ну, теперь этот сопляк мне сполна заплатит! Уж я-то найду способ его достать! – зловеще пообещал он, погрозив гигантским кулаком в сторону далекого Аграпура.

Саидхан невольно поежился при виде этой грозной руки, размером с добрую кувалду.

– Эрлик с тобой, о мужественнейший из барсов! – пролепетал он. – К чему тебе все это? Продадим наши сокровища и заживем безбедно! Я, если будет на то воля Тенгри, – брошу торговать, куплю себе большой дом с садом, бассейном и сералем, и стану в тишине и прохладе писать чудные вирши! – старик мечтательно зажмурился. – Чую я в себе, о Конан, дар недюжинный, богами ниспосланный. И верю я, верю, что прославится в веках имя мое! И стану я подобен лучезарному Феридузи Навойяму, написавшему поэму о Рустуме Великолепном!

– Тихо ты... Перидуся Великолепный! – тяжелая рука киммерйца легла на костлявое плечо будущего поэтического светила. Конан, весь неожиданно напрягшись, всматривался вдаль, прищурив синие глаза.

– Видишь вон те точки на горизонте? Чуть подальше небольшого холма? – киммериец указал туда, где синий купол безоблачного неба сливался, дрожа в знойном мареве, с желтым океаном пустыни.

– Зрением я ослаб, о могучий Конан! – испуганно пробормотал Саидхан. – А что там может быть? Демоны пустыни? – совсем уж упавшим голосом прошептал он.

– Да нет! – буркнул Конан, кладя ладонь на рукоять меча. – Люди, а в пустыне они – клянусь Кромом – хуже всяких демонов!

Тем временем, вереница черных еле заметных точек на горизонте превратилась в уже хорошо различимую цепочку всадников, растянувшихся полукольцом по выжженной равнине.

– Кром! – прорычал Конан, наблюдая за действиями неивестных наездников. – В тиски нас хотят взять. Что ж – попытаемся уйти!

– Да куда ж мы от них уйдем? – завопил Саидхан, судорожно цепляясь за киммерийца. – Пропали мы!

– Пропасть всегда успеем! – сухо бросил ему Конан и, отцепив старческие руки, птицей метнулся к рулю. Один рывок мощной, коричневой от загара руки – и крылатая колесница, послушная воле бывалого моряка, резко сменила курс. Это был смелый маневр – но на счастье, ветер дул на юго-восток, движимый стихийным стремлением к морю, – и лодка заскользила по пескам, уходя от атакующих всадников. Ветер был на стороне Конана – и против нападающих, кидая в их лица и в морды их лошадей раскаленные стрелы из воздуха и песка. До чуткого уха киммерийца донеслись едва слышные крики ярости, и он криво усмехнулся. Что ж, – посмотрим, кто кого!

– Конан, куда мы? – Саидхан взирал на своего могучего спутника с надеждой и мольбой.

– К морю! – бросил варвар. – До него, правда, далековато будет, но если ветер не сменится – не приведи Митра – мы уйдем от этих пустынных ублюдков. Ну, а если они будут упорствовать и гнать нас до самого побережья – тогда мы воспользуемся нашим главным преимуществом! Ведь наш корабль может не только летать и ездить!

– А если ветер все-же переменится? – спросил Саидхан дрогнувшим голосом.

– Тогда повезет им, а не нам! – спокойно ответил Конан...

...Солнце, купавшееся в огненном океане протуберанцев, нещадно, не давая передышки, поливало иссохшую несчастную равнину потоками нестерпимого жара. Пустыня уходила вдаль – за горизонт, и туда же спешило суденышко киммерийца и его престарелого спутника. Но боги вероятно забыли об их существовании – ибо вожделенная зелено-синяя полоса и не думала показываться на границе земли и неба, а ветер – на то он и ветер... Ведь рядом с Конаном теперь не было грозного Мардука, который мог бы приказать владыке Северного Ветра перенести киммерийца туда, куда ему вздумается.

В общем, диски колес, торчавшие с обеих сторон киля « Небесного Скитальца», стали постепенно замедлять свой бег. И парус, прежде весело и гордо раздувавший свое полосатое сытое брюхо, стал все больше напоминать половую тряпку, вывешенную для просушки хозяином аграпурского кабака.

А дробный топот копыт и торжествующие вопли преследователей раздавались все ближе. Конан бросил внимательный взгляд за корму, оценивая силы врагов. Около полусотни всадников на конях и верблюдах настигали «Небесный скиталец», но впечатление настоящих воинов производили лишь двое – Конан сразу понял, что это были предводители пустынных налетчиков.

Остальные – голь перекатная: безухие и безносые клейменые рыла в изодранных грязных бурнусах. Обычный сброд – беглые невольники и каторжники. Таким, конечно, палец в рот не клади, но киммериец по опыту знал, что люди подобного сорта трепещут перед грозной рукой настоящего вождя, как стая гиен и шакалов перед матерым ветераном-волком. Ну а Конан был далеко не волком. В Шадизаре его называли Тигром, на Черном Побережье – Львом. Что ж – ему частенько приходилось сталкиваться с подобным отребьем – еще недавно он сам был атаманом у козаков и предводителем вилайетских пиратов. И потому он задержал свой оценивающий взгляд на вожаках, прекрасно понимая, что все зависит только от них. Ага, кто там скачет впереди, на резвом акалтегийце белой масти? Женщина! Конан заметно повеселел. У него был особый дар нравиться грозным предводительницам разбойников и пиратов, и он прекрасно об этом знал. Чем Нергал не шутит – может, еще, все и обойдется? А кто же это скачет, немного поотстав, на вороном жеребце?

При виде всадника, с ног до головы закованного в черные латы, настроение Конана вновь упало. Судя по всему, тепленькое местечко рядом с грациозной воительницей занято всеръез и надолго. А значит шансов у Конана менее, чем маловато. Нехорошо оскалившись, киммериец схватился за рукоять меча – клинок со свистом вылетел из ножен.

– Ну все, хватит! – процедил он сквозь зубы. – Поиграли в догонялки и будет!

– Что же это... – пролепетал смертельно бледный Саидхан, – что же мне теперь делать?

– Молись! – коротко кинул ему киммериец. Приглядев поблизости несколько валунов, Конан, размахнувшись, выбросил бронзовый якорь. Острие зацепилось за камни, прочный канат туго натянулся – и судно, задрожав всем корпусом, со скрежетом остановилось. Тряхнуло основательно, но Конан устоял, чего нельзя было сказать о Саидхане, которого закинуло непонятно куда. А через несколько мгновений ватага наездников с ликующими воплями окружила корабль. Разбойники как горох посыпались через борт, моментально заполонив небольшую палубу «Небесного Скитальца». Впереди всех вышагивала, угрожающе подняв внушительную шипастую палицу, воительница с ухмыляющейся демонической маской на лице. Над ее плечом черной тенью нависал ее спутник в латах и шлеме, украшенном головой коршуна.

«Ребятки с гонором», – мелькнуло в голове у киммерийца.

– Ну что, ублюдки Эрлика, – поговорим по душам? Подходи, ты, коршун хренов! И ты, подруга, не стой, подгребай! – проорал Конан по-турански и взмахнул мечом. Бесшабашная, хмельная удаль охватила его. В нем проснулся дух северного берсерка – а в таком состоянии он мог не один десяток голов превратить в растекшиеся лужи крови и мозга.

– Это ты мне?! – голос коршуноглавца раздавался, будто из печной трубы. Гирканские слова латник выговаривал с шемитским акцентом.

– Тебе, собака пелиштимская! – зло рявкнул Конан. Меч угрожающе блестел в его могучих руках. – Ты мог бы и не напяливать на башку этот клюв – твой носяра должен быть почище, чем у любого коршуна! Или, клянусь Кромом, я не знаю шемитов!

Последняя реплика, судя по всему, задела неведомого уроженца Пелиштии за живое. Утробно зарычав, коршуноглавый предводитель разбойников скакнул вперед, занося для удара огромный тесак. Клинки шемита и киммерийца столкнулись в воздухе, как небесные колесницы богов, с гневным лязгом. И в этот самый момент произошло нечто, совсем уж необъяснимое. Женщина в медной маске вдруг с силой размахнулась – и ее тяжелая палица, увенчанная свинцовым, утыканным шипами, шаром, – с грохотом опустилась...

Конан застыл на месте, меч его по-прежнему висел в воздухе, а синие глаза широко раскрылись...

– Великий Кром! – выдохнул он наконец. Перед ним, растянувшись на палубе, неподвижно лежал его противник, с которым он едва успел скрестить клинки. Смертоносная палица как бумагу смяла и рассекла стальное навершие немедийского шлема и развалила череп до самой переносицы. Сплющенная голова шемита, в которой искромсанная сталь перемешалась с костяным крошевом и мозговой кашицей, купалась в медленно растекающейся луже крови, переливавшейся под лучами жгучего, туранского солнца.

Реакция разбойников не отличалась от Конановой. И киммериец, и его противники стояли неподвижно, силясь разобраться в случившемся. Тем временем, скорая на расправу медноликая баба спокойно обтерла окровавленную палицу об дырявый бурнус головореза, оказавшегося к ней ближе других. Разбойник, которому выпала подобная честь, лишь оторопело вращал круглыми зенками. На его бритом лоснящемся смуглом черепе выступили крупные капли пота.

– И так будет с каждым, кто посмеет прикоснуться к этому человеку! Он мой! – глухо произнесла медноликая, подходя вплотную к ошарашенному киммерийцу.

Она повелительно протянула руку:

– Дай мне свой меч! – отрывисто произнесла она.

– Мананнан и Лир! – прорычал киммериец, будто очнувшийся от забытья, в которое его вверг в высшей степени непредсказуемый поступок медноликой. Рука его вновь напряглась, бугры мускулов вспухли от переплетенья мощных вен. Клинок дамастского меча смотрел прямо в горло женщины – незащищеное и белое.

– Клянусь Кромом и его дьяволами! – в голосе Конана звучала сталь, по качеству не уступавшая дамастской. – Конечно, приятно, что ради меня ты порешила этого недоноска в стальных пеленках – вкус у тебя, надо сказать отменный, раз сразу поняла, что я парень – что надо! Но, женщина! – он сделал упор на последнем слове. – Конан из Киммерии, если тебе конечно что-то говорит это имя, – никогда не сдает оружия бабам!

– Где это ты бабу увидел, варвар? – в интонациях медноликой послышалось вкрадчивое мурлыканье черной вендийской пантеры. – Перед тобой – Медная Хатшепсут!

– А по мне хоть оловянная! – хмыкнул Конан. Его меч застыл, не желая менять позиции.

Хатшепсут неожиданно грязно выругалась, затмив своим искусством сразу десяток султанапурских портовых грузчиков. Затем ее белая, не лишенная приятной округлости, рука стремительно метнулась назад – туда, где между маской и коринфийским шлемом выбивались непокорные каштановые локоны. Коротко звякнули ремешки, и в следущее мгновение Медная Хатшепсут рассталась с маской, давшей ей ее грозное имя.

– Ну а обо мне-то ты хоть помнишь, козел киммерийский? – гневно произнесли рубиновые губки. Два кошачьих зеленых глаза сверкали изумрудной зеленью, обжигая оторопелого варвара.

Конан, сам того не замечая, отправил свой меч на покой – в радушные объятья замшевых ножен. Из уст его вырвался легкомысленный смешок.

– Кром! – бормотал киммериец, во все глаза разглядывая до боли знакомые и, в то же время, полузабытые прекрасные черты предводительницы разбойников. – Я должен был, должен был догадаться!

Сев на палубу, Конан разразился хохотом.

– Во имя Иштар! – всхлипывал он, хлопая руками по бедрам. – Ну кто еще, кроме Карелы Рыжего Ястреба способен на такое?!

– Да! – Карела, почти не изменившаяся за без малого десять лет, как судьба разлучила ее с киммерийцем на границе Офира и Аргоса, глядела на Конана без тени улыбки. – Я оказалась догадливее! У меня сразу возникло предчувствие. «Карела, – сказала я себе, – никто, кроме идиота-киммерийца не станет разъезжать по туранской пустыне на корабле!»

Резко развернувшись к своим подчиненным, которые, от нечего делать, переминались с ноги на ногу, Карела-Хатшепсут прорычала: – Ну, что уставились? Коршуна жалко? Дурачье! Да вы хоть знаете кто перед вами стоит? Да это же Амра, Гроза Кровавого Побережья!

– Амра?! – нестройный возглас изумления пронесся по сборищу головорезов.

А Карела, потеряв интерес к разбойникам, повернулась к Конану и легонько ткнула его в плечо своей смертоносной палицей.

– Как видишь, я многое о тебе знаю, синеглазая ты тварь! А подробнее ты все расскажешь в моем шатре! И, клянусь Деркето, – уж я выведаю у тебя подноготную обо всех твоих девках, грязный потаскун!

– Идет, Рыжая! – осклабился Конан. – Да и ты мне, пожалуй, поведаешь, как дошла до такой жизни, что снюхалась с этим пелиштийским канюком? Но сначала – во имя Крома и его дьяволов – дай мне вина, Карела! Пустыня все-таки!

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О СЛОМАННЫХ НОСАХ И РАЗБИТЫХ ЖИЗНЯХ

 

...Султанапурский наместник – светлейший Хааб-берди – трижды хлопнул в ладоши и волоокая наложница из Иранистана вскочила с его раззолоченного ложа и упорхнула прочь, покачивая нагими, изрядно помятыми бедрами. Рука – волосатая и жирная, отягощенная рукавом парчового халата, – лениво потянулась к бронзовому кхитайскому колокольчику с язычком в виде головы повешенного, и дернула за шелковый шнурок. На обратном пути рука нащупала расписной поднос с фруктами и задумчиво отправила в полуоткрытый рот гроздь черного, покрытого сизой изморосью росы, винограда. Затем рука расслабленно опустилась вниз и опухшие пальцы, унизанные слишком тяжелыми для них драгоценными перстнями, почесали низ живота.

Солнцеликий эмир Хааб-берди в молодости был редким красавцем – с тонким, почти девичьим станом, широкими плечами, выразительными черными глазами. Но теперь, когда годы его уже тянули на четвертый десяток, пресветлый наместник заметно обрюзг. В промежутке между полами распахнутого халата виднелось дряблое брюшко, лицо, обзаведшееся вторым подбородком, приобрело нездоровый оттенок – грязно-желтый, с отчетливыми багровыми прожилками, намекавшими на привязанность эмира к эликсиру, горячащему кровь. Особенно много таких прожилок было на носу пресветлого, и в довершение всего прочего, его чуть портила припухшая переносица – след давнего перелома, к счастью умело залеченного искусным хирургом-кхитайцем. Ну, а в общем, если не обращать внимания на такие досадные мелочи, солнцеликий эмир Хааб-берди был мужчиной хоть куда. Высокий, с залысинами лоб наместника, совершенно не вязавшийся с его двойным подбородком и порочными сластолюбивыми губами, – свидетельствовал о недюжинном уме, скрывавшемся в этом изнеженном теле. Действительно, бездарью и дураком эмира нельзя было назвать – искусством вести тонкие дворцовые интриги он владел в совершенстве. Именно поэтому он – ставленник покойного Илдиза, уцелел в грандиозной чистке, устроенной недавно воссевшим на престол Турана грозным Ездигердом.

Шелковый полог, скрывавший за собой дверь, ведущую в покои наместника, заколыхался. Черные, не утратившие еще своего блеска, хотя и налитые кровью, проницательные глаза Хааб-берди пронзили цепким взглядом вошедшего и склонившегося в низком поклоне вельможу.

– Подойди, Могул! – султанапурский владыка слегка качнул головой.

Вельможа – еще довольно молодой мужчина в доспехах, украшенных затейливой серебряной насечкой, тотчас же подошел к ложу Хааб-берди и застыл, ожидая дальнейших распоряжений. Коренастая фигура, слегка выделяющиеся скулы и серые, но тем не менее, чуть раскосые, колючие глаза – выдавали в нем уроженца Аттара и Карабезга – гирканских областей, расположенных на восточном побережье Вилайета. Взятый в плен во время недавней войны Турана с объединившимися в единое ханство приморскими гирканцами, Могул перешел на службу к своим недавним врагам и быстро взобрался по служебной лестнице до начальника султанапурского гарнизона. Чужеземное происхождение только укрепляло его преданность эмиру, который благоволил молодому гирканцу, занявшему крупный пост пятитысячника, до того занимаемый ныне покойным Турлей-ханом – человеком бездарным и недалеким.

– Есть новости? – ровным голосом спросил Хааб-берди у своего ставленника.

– Светлейший, для вас есть прекрасная новость! – на широком лице гирканца заиграла радостная улыбка. – Стражники поймали одного из шайки, орудующей между нашим славным городом и Кезанкийскими горами.

– Так это один из тех, кого называют «коршунами пустыни»? – в глазах эмира блеснуло любопытство.

– Да, светлейший! Он пробрался в город и стал промышлять воровством. Тут его и схватили наши доблестные войны. После пыток он признался, что бежал из пустыни от коршунов. По всему видать, что он чем-то сильно насолил их главарю!

– Что ж! – хмыкнул Хааб-Берди. – Пожалуй, тогда он поведает нам немало любопытного! Доставь его в мои покои! Немедленно! – добавил он, заметив замешательство на лице гирканца.

– Как, прямо сюда, светлейший? – смущенно пробормотал Могул. – Но от него... м-м-м... пахнет, как от десяти верблюдов сразу.

– Буду терпеть, как нам завещал Тарим! Не мыть же его перед тюрьмой? – глумливо скривился эмир, нащупывая зеленый шарик с благовониями, висевший у него на шее. Заметив, что гирканец все еще не спешит покидать своего владыку, Хааб-берди недовольно поморщился.

– Ну, что там еще?! – нетерпеливо спросил он.

– Прошу простить меня, о солнцеликий! – Могул почтительно склонил голову. – Но в приемной зале вас дожидается сын покойного Гуслияра, Киаксар. Он нижайше испрашивает аудиенцию!

– Только не сегодня! Я всей душой скорблю о покойном Гуслияре, хотя дела государственной важности не дали мне возможности побывать сегодня на его похоронах.

При этом Могул, ловивший каждое его слово с почтительным вниманием, невольно вспомнил красные пятна на круглой попке наложницы-иранистанки, в чем мать родила выскочившей из покоев эмира, буквально перед его носом, а также и о том, что светлейший не переступал порога своей спальни с самого утра. Тем не менее, он утвердительно закивал и на лице его не промелькнуло и тени улыбки.

– Покойный Гуслияр – да примет Эрлик его душу – был хорошим звездочетом и разбирался в магии, хотя ему и далеко было до своего предшественнника – многомудрого Радбуша, – эмир сокрушенно чмокнул влажными губами и отпил из золотого бокала на витой ножке глоток хорайского. – Его погубил разврат – самый низменный и грязный! – и Хааб-берди осуждающе покачал головой – вылитый отшельник из горного храма Митры. – Ему не хватало сераля из сорока красивейших девушек, свезенных со всех концов подлунного мира! Нет, – ему нужны были портовые шлюхи!

Эмир, естественно умолчал, что и сам порой непрочь был провести ночку-другую в компании грязных, сквернословящих мегер – это заводило его гораздо сильнее, чем все благоухающие гурии его беломраморного гарема.

– Нет, Могул, я не приму юного Киаксара! Передай ему мои соболезнования и пусть идет с миром! Он, естественно, желает занять почетное место своего родителя, но, боюсь, для этого он слишком молод и неопытен. Мне нет нужды лишний раз выслушивать мольбы и жалобы. Вместо этого я предпочту побеседовать с «коршуном». Подавай его сюда!...

– …Это и есть твой «коршун», Могул? – Хааб-берди брезгливо сморщился и поспешил уткнуть свой нос в шарик с благовониями.

Перед ним на коленях, не смея оторвать глаз от мозаичного пола, стоял голодранец, от которого смердело на десять локтей вокруг.

– Лучше бы уж ты действительно притащил в мои покои караван грязных гирканских верблюдов, три луны без отдыха шагавших по Шелковому пути! – усмехнулся эмир. – Ну и падаль! Как тебя зовут, шелудивая собака, и почему ты дерзнул пробраться в мой славный город?

– О, величайший из величайших! – пленник запрокинул гоову и перед Хааб-берди предстало довольно отталкивающее зрелище, кое представляла собой небритая рожа висельника, увенчанная огромным, перебитым носом. При его виде эмир невольно вздрогнул.

– Мое имя Самракуш, о могучий и грозный эмир! – прошепелявил беглец из пустыни. – Злая судьба закинула меня, уроженца Заморы, в эти края!

– Ну конечно же! Еще не встречался мне замориец, который не был бы вором и разбойником! – хохотнул Хааб-берди. – Ну, и как же ты попался, «коршун»? – протянул он с издевкой.

– В годы моей молодости, о светлейший из эмиров, – не без гордости произнес Самракуш, – я входил в воровскую гильдию славного города Шадизара, а именно – в цех кладбищенских воришек. Мы, кладбищенские карманники, обычно работаем, когда идет похоронная процессия – тогда бывает удобно затесаться в толпу и беспрепятственно резать кошельки у безутешных граждан, провожающих своих ближних на Серые Равнины. Тем же я решил заняться и здесь, в славном Султанапуре. Но увы, – перебитый нос Самракуша печально поник, – годы каторги и мытарств в горах и пустыне сделали свое черное дело! Я утратил сноровку и был схвачен твоими доблестными солдатами!

– Его поймали на похоронах Гуслияра, – пояснил Могул, – он пытался стащить с руки вдовы покойного золотой браслет. Но госпожа Рабад-ханум – женщина не робкого десятка, да и рука у нее тяжелая!

– Воистину, это так! – охотно согласился Самракуш. – Ибо я, вместо того, чтобы заполучить ее браслет, едва не лишился остатков растительности на моей несчастной голове.

– Ай да вдовушка! – эмир со смехом поглядел на голову Самракуша, напоминавшую темное крапчатое голубиное яйцо. Волос на ней, и вправду, оставалось немного и они, скорей, напоминали клочки пуха, налипшие в результате долгого пребывания под наседкой.

– А почему это ты вдруг решил покинуть шайку и заняться своим прежним ремеслом? – спросил Хааб-берди, лениво протягивая руку к блюду, доверху наполненному огромными кусками, нарезанными из филейной части жареных осетров, вчера еще бороздивших воды моря Вилайет.

Самракуш, затравленно поглядел на отлично прожаренные – до золотистой румяной корочки, и источающие дивный дразнящий аромат ломти, украшенные тонко нарезанными дольками лимона и мускатного ореха, веточками мяты, петрушки и сельдерея. На другом блюде немедийским замком возвышался цельный запеченный бараний бок, обложенный крепостной стеной из жареных маниоков; ров был залит великолепной густой соевой подливой. Рядом примостились фрукты, а именно – гроздья винограда, средь которых прятались бархатные хоарезмийские персики, краснощекие яблоки, инжир, айва, сливы, груши, хурма... И завершал этот ансамбль караван-сарай восточных сладостей – минаретом возвышалась гора чак-чака, матово поблескивал купол щербетового храма, кубики рахат-лукума представляли собой живописные руины.

Ну, и конечно же, сей оазис был бы ничем, без манящих своей прохладой кувшинов и чаш, полных восхитительного вина. В отдельном кубке плескалась и дымилась светло-коричневая пенистая жидкость, источавшая столь густой, душистый, сладкий аромат, что у воришки задергался кадык. Наверное это было легендарное птичье молоко – ни больше, ни меньше. Самракуш сглотнул слюну и тоскливо подумал о том, что все эти прелести так же далеки от него сейчас, как и миражи в пустыне.

– Я, о мой повелитель, – промямлил замориец, вконец удрученный, – прогневал своих командиров! На меня пал гнев Медной Хатшепсут, проглоти ее Нергал, и Черного Коршуна – Хирама.

– Значит это они и есть главари вашей шайки? – осведомился эмир.

– Именно, о многомудрый! – закивал Самракуш. – До их прихода мы были всего лишь кучкой бродяг, бежавших с медных рудников, что в Кезанкийских горах! А затем налетели они – Коршун и Хатшепсут. Оба в масках, доспехах и на хороших конях! Они-то и организовали нашу шайку!

– Ну и как? Успешно грабили? – поинтересовался эмир.

– Успешно, светлейший, успешно! Да только разжились на этом Хатшепсут и Хирам, а мы всегда жили впроголодь. Потому-то и дали деру – я да один вендиец, Пандав. Вот только на полпути в Султанапур песок вдруг осел у нас под ногами. Я едва успел отскочить в сторону, а бедняга Пандав провалился вниз и больше я его не видел!

– Пошел на обед к песчаному раваху! – констатировал Хааб-берди. – А что, твой вендиец был упитан?

– Да, – кивнул Самракуш, – удивляюсь – и как он сало при такой жизни умудрялся растить?

– Это его и погубило. Песчаный равах – страшный огромный подземный червь – знает кого кушать! На тебя, мозгляка, он и не позарился!

– Хвала Белу! – пробормотал Самракуш, делая знак, отвращающий демонов. – Пусть я в плену – но это все-таки лучше, чем оставаться в этой страшной пустыне, где ползают песчаные червяки и ездят корабли на колесах!

– Это что за такие корабли еще? – неожиданно насторожился эмир. Непрожеванный кусок осетрины выпал у него изо рта и откатился к самым коленям Самракуша.

– Ну, то есть один корабль! – обрадованно поправился воришка, втихаря подбирая кусок рыбы с пола и пряча его в рукав. – Гляжу – прямо по пустыне корабль плывет! То есть едет! Я сначало было подумал – мираж! А потом мы с Пандавом-покойничком-то и поглядели и увидели, что на него колеса поставлены! А Хирам Коршун нас на смех поднял и сказал, что в Шеме он таких кораблей нагляделся вволю! А Хатшепсут – так та вообще нас чуть живьем в песок не зарыла! Потом они все как угорелые погнались за этим нергаловым кораблем, а мы, с Пандавом-то, деру и дали! Только вот что я думаю-то, о, светлейший из эмиров, – Самракуш, вполне освоившийся и обнаглевший, заговорщицки понизил голос, – зря Коршун смеялся, зря. Нечистое тут дело, точно говорю! Тут волшбой пахнет, не иначе!

– Ну хорошо, хорошо! – Хааб-Берди замахал на него руками. – Проваливай пес, с глаз моих долой ! Понадобишься – вызову. Выведешь наше войско на своих!

– Да хоть сейчас, о, величайший из эмиров! – Самракуш едва не расшиб голову, бухая поклоны об мозаичный пол. – Все исполню! Об одном лишь прошу – не отправляйте меня, ради Бела, Митры и Зата на рудники!

– Ну ладно! – Эмир снисходительно улыбнулся. – Ты помилован. Отправляйся в невольники к той, кого ты хотел обчистить! Могул, распорядись – пусть этого висельника запишут как собственность госпожи Раббад и ее сына Киаксара!

– О Бел! – в ужасе вскричал Самракуш. – Пощади, всемилостивейший эмир!

– Ну чтож, тогда отправляйся на рудники! – хмыкнул Хааб-Берди.

– Нет, нет, я с удовольствием стану служить этой госпоже, – затараторил заморанец. – Терять мне уже почти нечего – все мои волосы она выдергала еще в тот раз!

– Вот и славно! – кивнул эмир. – А теперь – убирайся с глаз долой. Хотя, постой! Скажи-ка мне, стервец, кто тебя так отделал? – и Хааб-Берди с заинтересованным видом указал на уродливый нос бродяги.

– А, это? – Самракуш потрогал свою вспухшую переносицу и, едва не пуская слезу, торжественно сообщил. – Мой несчастный нос перебил один нечестивый варвар – киммериец, да будет проклято его имя!

– Киммериец ? – эмир как-то странно вздрогнул и невольно пощупал свой нос, который, не вмешайся вовремя искусник-кхитаец, стал бы таким же, как и у Самракуша. – А назови-ка ты мне проклятое имя этого самого нечестивого варвара?

– Конан его звали, о мудрейший! – горестно вздохнул замориец. – Этот громила сломал не только мой нос, но и мою жизнь! Это из-за него меня загребли на рудники. А ведь я подавал такие надежды!

– Знакомый почерк! – пробормотал эмир. – Воздам благодарственную жертву Тариму, вовремя ниспославшему ко мне мудрого врачевателя Ку Цзы.

– Эх, попался бы мне этот самый варвар! – продолжал тем временем Самракуш, торопливо жуя ошметок осетрины, выпавший изо рта эмира. – Клянусь Белом – я бы его...

– Думаю, что ты опоздал со своей местью, – успокоил его эмир, по-прежнему щупая свой нос. – Шесть лун назад этот самый Конан, бывший главарем пиратов под именем Амры, бесследно исчез во время штурма туранским флотом его разбойничьего гнезда на Джафаре. Волны Вилайета сомкнулись над ним, отомстив за тебя, замориец. Да и за меня тоже, – добавил Хааб-Берди несколько тише. Но Самракуш уже не слышал его, потому что стражники выволокли его прочь.

– Конан! – пробормотал эмир. – Надо же, какое совпадение! Как хорошо, что эта киммерийская собака сдохла! А если нет? – в голосе Хааб-Берди послышались нотки страха. – Ведь ходят слухи, что этот демон до сих пор жив. А что, если он вернулся – оттуда, с севера? Вот ведь – и корабль на колесах появился! Не иначе, снежная буря его принесла!

Могул, ничего не понимая, слушал бессвязно бормочущего эмира и, наконец, не дождавшись никаких указаний, потихоньку вышел из покоев, оставив повелителя Султанапура в полнейшем расстройстве ума и чувств...

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

КРОВЬ ОГНЯ И ПОРОШОК ЛЮБВИ

 

– О-ох! Горе мне! Горе! За какие грехи наказал меня Эрлик?! О-ох! – надтреснуто дребезжащий старческий голос, испускавший душераздирающие стоны, раздавался из-за дырявого, плохонького шатра, стайка которых полоскалась на каленом ветру, затерявшись в просторах Султанапурской пустыни.

– Конан! Клянусь Деркето – если этот мерзкий старикашка сейчас же не заткнет свою дырявую пасть, я за себя не отвечаю! – женский голосок, произнесший эти слова был музыкален и нежен, но тон мог испугать даже оборотня. Два зеленых кошачьих глаза, разъяренно сверкавших в полумраке шатра из груды подушек и перин, также не предвещали ничего хорошего.

Рассмеявшись в ответ, киммериец легко откатил свое бронзовое, мускулистое пружинистое тело в сторону от разметавшейся по ложу Карелы. Приподнявшись на могучих локтях, Конан с усмешкой разглядывал белое тело прекрасной разбойницы, лежавшее перед ним. Смотреть было на что.

Огненный водопад волос струился по плечам, разбиваясь о неприступные утесы высоких и крепких упругих грудей, устало вздымавшихся, – даже такой дьяволице, какой была Карела Рыжий Ястреб, приходилось нелегко в медвежьих тисках ненасытного варвара. Конан медленно, с ленцой погладил Карелу по атласному горячему бедру и не без удовольствия отметил, что эта женщина ничуть не увяла за десять лет, а напротив – налилась как спелый плод. Однако тут же хлесткий удар маленькой, но злой и сильной ладони, заставил его непроизвольно сжать пальцы, что, правда, вызвало лишь новый взрыв хохота. С рычанием, достойным тигрицы, Ястребица вцепилась в буйную гриву своего любовника – и они снова покатились по полю боя, устланному на этот раз не трупами врагов, а подушками и тюфяками.

Наконец, отдышавшись, Конан и Карела набросились на кувшин превосходного аргосского вина – с пылом, не уступавшим любовному. В этот момент до их ушей опять донеслись душераздирающие стоны, которые могла издавать лишь душа, страждущая в вечном холоде Серых Равнин. Карела грязно выругалась, а Конан, не сдержавшись, фыркнул – вино брызнуло у него из сомкнутых усилием воли губ. В ответ немедленно последовал подзатыльник, от которого загудело в ушах.

– Уйми своего шелудивого пса, киммериец ! Или – клянусь Деркето – я пущу его на мыловарню!

– Женщина! – вскричал Конан, помотав головой. – Кром свидетель – всему виной его трусость и жадность! Ведь я не заставлял его глотать огромный рубин в тот миг, когда твои коршуны атаковали наш корабль. Клянусь Митрой! Если кто-то и виноват – то это ты, твой покойный пелиштиец и ваши псы. Твоя маска и клюв на башке Хирама, да к тому еще и рожи этих висельников самого Нергала напугают до желудочных колик!

– Да? А кто заставил пить несчастного деда адское слабительное, сваренное не иначе как в девятой преисподней Зандры? – голос Карелы был язвителен как никогда.

Но бесстыжий варвар был по-прежнему невозмутим.

– Подумаешь! – фыркнул он, нагло ухмыляясь. – Впредь будет наука старому дурню! Да и никакое оно не адское, это самое слабительное! Меня им пользовал старик-колдун Н-Гона, когда я сдуру переел акульего мяса! Я все сделал по его рецепту! Только вот слоновый помет пришлось заменить на верблюжий. Может это ему не подошло? – и Конан пожал плечами. В следующий миг его голова инстинктивно метнулась в сторону – Карела, рыча как взбесившаяся рысь, запустила в него кувшином из-под вина.

– Негодяй ! – прошипела она, кидаясь к нему с явным намерением выцарапать его синие глаза, в которых плескался смех. Здоровенные руки крепко ухватили беснующуюся разбойницу, а та, извиваясь, подобно священному питону из храма Сета, кричала в бешенстве:

– Это было, когда ты плавал со своей Белит, киммериец, не так ли? Я же предупреждала тебя – не смей больше упоминать при мне об этой проклятой шемитке!

Конан как следует встряхнул Карелу, снедаемую лютой ревностью, и поглядел в ее сверкающие изумрудные, чуть косящие глаза.

– Во-первых, я вовсе и не упоминал о Белит ! Во-вторых, не смей отзываться о ней плохо! Мертвых не судят и к мертвым не ревнуют. И в-третьих – Хирам тоже был шемитом, значит, мы квиты!

Карела немного успокоилась, но тем не менее проворчала, сверкнув неукротимыми глазами:

– Я еще разберусь с ней на Серых Равнинах, попадись она только мне!

Конан схватился за голову в притворном ужасе:

– И почему я не попросил Мардука сделать меня бессмертным? При одной мысли, что придется терпеть бабьи склоки и после смерти, – мне хочется выть на луну!

– Никто не живет вечно, киммериец, даже боги! – парировала Карела. – И именно поэтому я против твоей дурацкой затеи насчет вылазки в Султанапур! Только такой болван как ты может сунуться в осиное гнездо, после того как сам же его разворошил! Что будет, если тебя узнают в городе! Да тебя же разорвут на части! Мои лазутчики донесли, что в городе ходят слухи о том, что это именно ты (ты же у нас демон) наслал на город снежную бурю! И это еще при всех твоих пиратских подвигах!

– Ты смотри-ка! – покачал головой Конан. – А ведь они почти в самую точку попали! С той только разницей, что бурю на них наслал не я, а сам Повелитель Северного Ветра.

– Твои байки о богах я уже слышала! – оборвала его Карела. В глазах ее мелькнула тревога. – Конан! – тон ее вдруг изменился, став почти ласковым, – Конан даже удивленно уставился на нее. – Варварская ты душа! – тут же однако исправила свой промах Карела. – Да неужто тебе не хватает добычи? Ведь за те две седьмицы, что мы вместе управляем коршунами, мы награбили столько золота, шелка и драгоценностей! При Хираме наши псы выли с голодухи – он всегда считал, что их нужно держать в черном теле, и я особо не возражала, меня это не касалось. Но теперь я вижу, как он был не прав! Хотя, признаюсь, меня покоробило, что ты стал честно делить добычу меж всеми! Я привыкла относиться к ним как к сброду и управлять ими моей палицей – как, впрочем, и Хирамом тоже. Но теперь... Наши люди приоделись, у них хорошее оружие, отличные кони, они сыты и довольны. И главное они готовы за тебя прыгать в огонь целыми дюжинами! При Хираме для нас за счастье было ограбить пару-тройку караванов в поллуны. А теперь – будто по заказу! Удача явно очень благоволит тебе, варвар!

– Именно поэтому я и собираюсь в Султанапур! – белые зубы киммерийца весело оскалились.

– Не скалься, Конан, я серьезно! У меня дурное предчувствие, и я ему верю. Деркето всегда загодя предупреждает меня о грозящих бедах! – никогда еще Конан не видел Карелу такой встревоженной. – Удача – дева капризная и не надо слишком злоупотреблять ее благосклонностью! Это может плохо кончиться. Далась тебе эта «Кровь Огня»! – выкрикнула она почти в отчаянии.

Ухмыльнувшись в ответ, киммериец снял с титанической шеи ладанку и открыл ее. На его широкой загрубевшей ладони ослепительно засверкал, разгоняя полумрак шатра, великолепный огромный рубин не очень правильной формы. В синих глазах киммерийца мелькнуло восхищение.

– За эту вещичку, Карела, можно скупить пол-Султанапура! – торжественно произнес Конан. – А так как их два – то весь город у нас в кармане! Но мне он не нужен. Мне нужна монета – звонкая, блестящая и круглая, золотая и серебряная. На денежки, вырученные с продажи «Крови Огня», я смогу нанять всех зуагиров Туранской и Шемской пустынь! И хотел бы я взглянуть на рожу пса Ездигерда, когда бешеная орда кочевников лавиной хлынет на его цветущие города! Это была бы славная месть, клянусь Митрой!

В голосе киммерийца звучали нотки ненависти – ненависти прочувствованной и обоснованной – Карела хорошо об этом знала.

– Нергал с тобой, сумасшедший варвар! – махнула рукой Ястребица. – Но от меня ты все равно не отделаешься! Уверена – ты горишь желанием навестить своих знакомых шлюшек. Ведь я же знаю, что они есть у тебя в каждом городе. За тобой, киммериец, нужен глаз да глаз! – Карела погрозила Конану кулаком, хотя было видно, что на этот раз, как это ни было удивительно, – ей глубоко наплевать на всех прошлых и будущих женщин непутевого варвара.

– Лады! – усмехнулся Конан, обнимая свою взбалмошную подругу и целуя ее в губы. – Но только, чур, прошу не лезть в драку, если они будут слишком рады встрече со мной!

– Я их с дерьмом смешаю! – ответила Карела...

 

*  *  *

 

...Стражникам, дежурившим в тот день у Западных Врат Султанапура надоело до одури играть в зернь на выпивку, щелчки и пинки под зад. Поэтому они оживились при виде странноватой троицы, подъехавшей к воротам со стороны караванной дороги, ведущей из Заморы.

Хотя, в общем-то, ничего необычного не было в облике тощего старикашки с козлиной бородкой, куриная шея которого торчала из богато расшитой золотой тесьмой алой коринфийской туники. Да и дромадер, на котором восседал пресловутый старец, был самый обычный. Довольно заурядной была и внешность иссиня-черного верзилы-кушита, сидевшего на другом верблюде, – этот был явно невольником почтенного старца. Мощный мускулистый торс черного раба плотно облегала туника победнее – из простой домотканой материи. Бычью шею его обхватывал медный ошейник, в носу, который был немного узковат для кушита, болталось кольцо. Черты лица невольника и вправду были ближе к хайборийским, нежели к кушитским, – очевидно он происходил из племени ганатов, в жилах которых текла стигийская и шемитская кровь. Ничего удивительного – невольники-ганаты славились по всему Востоку как превосходные телохранители, подобная роль подходила этим воинственным звероподобным ребятам куда больше, нежели участь забитой рабочей скотины. Об этом же свидетельствовал и кривой ятаган, висевший на поясе черного здоровяка. На голове его красовался белый тюрбан, а глаза были раболепно опущены вниз, как и подобает благовоспитанному невольнику. Как истые султанапурцы, привычные к разношерстному люду, приезжающему в их славный город, стражники не обратили на ганата никакого внимания. Зато при виде третьего спутника их глаза загорелись любопытством. Судя по всему это была спутница, с ног до головы закутавшаяся в голубое шелковое покрывало, – очевидно для защиты от нескромных глаз. Впрочем складки шелковой ткани не могли полностью скрыть пленительных изгибов фигуры.

Однако вовсе не это вызвало подозрения у доблестных стражей. Дело в том, что по заморийской дороге давно уже никто не ездил в количестве, меньшем, чем тридцать-сорок человек. Но ответ, данный седобородым предводителем столь ничтожного отряда на резонный вопрос стражников, полностью рассеял их подозрения.

– Я – Ахади бен Саиду, из достославного града Самарры, – гнусавым, но исполненным кичливой гордости голосом, провозгласил старец. – Я ехал с караваном аквилонского оружия, немедийских доспехов, коринфийского вина, купленных мною в городе Шадизаре. В славном Султанапуре я намеревался успешно поторговать. Все испортили проклятые разбойники! О горе мне! – старец закатил глаза и стал похож на сонную ящерицу. – Они перебили всю мою охрану, разграбили вес товар. Но их грозная предводительница неожиданно смягчилась ко мне – очевидно потому, что я, будучи взятым в плен, сложил в ее честь чудную хвалебную песнь. Именно поэтому она отпустила меня, а также мою верную супругу Захину, с которой я за тридцать лет супружеской жизни нажил десяток детей (при этом лица стражников невольно разочарованно скривились), – и моего бессловесного слугу Мулая. И вот, мы приехали наконец сюда, беспрестанно восхваляя богов, сниспославших на нас милость и сохранивших нам жизнь.

Начальник стражи выслушал рассказ старика с ухмылкой. Затем рукоять его плети уткнулась в тугой, увесистый мешок, висевший поперек горба четвертого верблюда, которого вел за поводья кушит.

– Я вижу, предводительнице коршунов пустыни так понравилась твоя песнь, что она даже оставила тебе кое-что! Щедрость неслыханная для разбойников. Я бы даже сказал – возмутительная! – Широкое лицо стража ворот выражало столько же сочувствия, сколько и его начищенная до блеска кираса.

– Все благодаря моему поэтическому дару, о мудрый господин! – пролепетал ограбленный купец. – Если желаете – я могу сложить в вашу честь песнь, которая затмит знаменитую поэму о Рустуме Великолепном.

– Я засыпаю на первом куплете! – прервал его начальник стражи ледяным тоном.

На выпуклых, выцветших глазах старика выступили слезы.

– Я потерпел такие убытки! Я все потерял! – захныкал он. – Со мной ехали пять наложниц – какие это были гурии! И все пошли на потеху коршунам! А я остался с Захиной! А у нее – да простит меня Эрлик – борода уже растет не только из подбородка, но и из ушей! Несчастный я! – взвыл он, тем более что бородатая Захина, очевидно отнюдь не зря укрытая от взоров людских, так ущипнула своего благоверного, что тот едва не свалился с верблюда. Солдаты посмотрели на него с сочувствием. Но в стальном сердце их предводителя не было места для жалости.

– Развязывай мешок! – приказал он.

– Увы мне, несчастному! – проскулил неудачник-купец, вытирая слезы. – Мулай, черномазая обезьяна! – обратился он к ганату, почтительно склонившему перед ним выю. – Развязывай мешок, и да сожрут тебя псы Эрлика!

Черный слуга тут же повиновался. Начальник, оттолкнув его, незамедлительно сунул свой любознательный нос в таинственные недра мешка. А когда его лицо вынырнуло обратно – на него было жалко смотреть. Он стал похож на ребенка, уронившего кусок медового пирога в навозную кучу.

– Соль?! – в его тоне звучало неизбывное страдание.

– Это все, что оставила мне от щедрот своих грозная предводительница коршунов пустыни! – невинно вздохнул старик. – Постараюсь хоть это сбыть!

– П-п... – Голос начальника дрожал. – П-проезжайте!

Когда троица наконец скрылась из виду, растворившись в шумном водовороте пестрой толпы, заполнявшей кривые улочки Султанапура, страж разразился проклятиями.

– Безобразие! – бушевал он. – Да это же издевательство над людьми! Эти разбойники совсем распоясались! Мало того, что грабят все караваны, – они еще и оставляют в живых полоумных стариков с бородатыми женами, гружеными солью! Это ж надо как травить научились! Совесть последнюю потеряли!..

...Едва троица, благополучно миновавшая ворота, заехала в ближайший малолюдный переулок, как вдруг черный телохранитель, яростно сверкнув неожиданно синими глазами, закатил такую затрещину своему господину, что тот заверещал как заяц и полетел вверх тормашками с верблюжьей спины. И может суждено было ему пропахать носом каменистую, захламленную мостовую, но тут крепкая рука, выпроставшаяся из-под покрывала, ухватила его за шиворот. Сила Захины вполне оправдывала ее бороду. Престарелая супруга посадила ошеломленного старца обратно в седло и вцепилась в его клочок козлиной шерсти с такой яростью, что несчастный взвыл как дух, вызываемый стигийским некромантом из бездны Серых Равнин.

– За что? – горестно вопросил истязаемый отец семейства у своих немилосердных домочадцев.

– За черномазую обезьяну! – прорычал ганат, тыкая чудовищным указательным пальцем в ребра старикашки.

– За бороду! За тридцать лет супружеской жизни! За десятерых детей! – прошипела Захина, царапая его и без того облезлый нос.

С трудом вырвавшись из любвеобильных объятий своих близких, почтенный негоциант отъехал от кипевших злостью Мулая и Захины на безопасное расстояние и, несколько осмелев, выкрикнул им:

– А у меня, может, были на то причины! Тебе, невежда-варвар, я припомнил адово зелье, посредством коего я страдал от поноса пол-седмицы. А ты, женщина, – тоже достойна порицания, ибо побудила моего достопочтенного друга, хоть он и невежда, – к подлой измене! Вай-вай, Конан! Как ты мог изменить нашей прекрасной повелительнице Бортэ? И с кем? С этой рыжей кошкой!

Последовавшая за этой репликой затрещина обрушилась на мощный загривок Мулая-Конана – с него аж посыпалась угольная крошка, который он был добросовестно вымазан с головы до пят.

– Мы еще побеседуем с тобой на эту тему, грязный бабник! – дикой барханной кошкой промяукала Карела-Захина.

– Кром! – прорычал варвар, грозя кулаком съежившемуся и прикусившему язык Саидхану. – Надо было мне вытряхнуть этого старикашку еще тогда, когда мой корабль летел над морем Вилайет!

– Вот она, варварская неблагодарность! – воздев очи горе, возопил Саидхан. – Да если б я не проник на твою дырявую посудину, ни разу не коснувшуюся морской волны и сохнущую сейчас в песках – разве ж ты был бы сейчас так близок к сказочному богатству? Кто как не я протянул тебе щедрой рукой волшебный рубин, именуемый Кровью Огня?

В следующий миг верблюд Конана сделал огромный скачок (ибо пятки варвара впились ему в бока) – а огромная, черная и не очень милостивая рука наглухо закрыла разглагольствующий беззубый рот Саидхана. Сапфировые свирепые глаза киммерийца смотрелись очень эффектно на страшной ганатской роже.

– Закрой хлеборезку! – прошипел Конан, озираясь по сторонам. – В этом проклятом городе уши приделаны к каждой стене!

– В общем так, ребята! – прервала их прения Карела. – Давайте-ка лучше искать кому сбыть повыгоднее эти нергальи камушки, а потом надо поскорее делать ноги. Не нравится мне этот вшивый городишко! Да и коршуны, чувствую, без нас друг другу глотки перережут!

– Да кому же их сбыть-то? – проныл Саидхан, отплевываясь. Губы его были черны как сажа, и в таком виде он напомнил киммерийцу женщин из племени Шанки, живущих в пустыне близ Замбулы. У них были весьма своеобразные понятия о красоте и косметике.

– Спокойно! Положитесь в этом на меня... мои повелители! – усмехнулся варвар. – Знаю я одно местечко в Султанапуре, в котором собираются главные толстосумы города!

– Так веди же нас, киммерийская задница! – голос Карелы был полон нетерпения. – В этом покрывале я и в самом деле чувствую себя Захиной. Эдак у меня скоро борода вырастет! Показывай – где твое местечко?

– А ты не будешь драться? – Конан поглядел на нее с опаской...

 

*  *  *

 

...Черная, блестящая рука, представлявшая собой невероятное хитросплетение вздувшихся мускулов и узловатых вен, с силой постучала в массивную, обитую бронзовыми листами дверь, вывеска над которой сообщала грамотным, что это и есть заведение веселой матушки Стейны. Для неграмотных (а такие тоже были среди клиентов матушки Стейны), рядом с вывеской висел красный фонарь, горевший круглые сутки, привлекая к своему манящему огоньку мотыльков особо крупной породы, известных более под названием изголодавшихся мужчин. В заведении матушки Стейны они утоляли голод всех видов, и долго еще затем прославляли ее гостеприимный дом.

Гостеприимный дом незамедлил откликнуться на позывные, выбиваемые измазанной углем рукой лжеганата. В двери тотчас же распахнулось небольшое окошечко и из него на чернокожего киммерийца уставились сонные бычьи глаза привратника.

– Тебе чего, черномазый ? – лениво процедил он. – Что, украл у хозяина пару золотых и пришел повеселиться? Отчаливай, кушит, рабов не обслуживаем! На базаре у невольничьего рынка сможешь повеселиться с шлюхой из рабынь…

В ответ «Мулай» презрительно фыркнул, чем вызвал немалое удивление туповатого вышибалы.

– Нужны мне ваши затасканные девки! – протянул «черномазый». – Да у меня такой хозяин, что ты бы сам предпочел быть у него невольником, чем стоять свободным у этой двери! Мой господин – пресветлый шейх бен-Саиду из племени шанки, что близ Замбулы! У него каждый, даже самый непутевый раб, спит в объятиях наложницы из Зембабве и Пунта! А особо отличившихся награждают белыми женщинами из Иранистана! Мой господин – шейх Бен-Саиду – крупнейший торговец женщинами на всем Востоке! Отвори дверь и впусти моего господина внутрь! Он желает говорить с твоей хозяйкой!

– А зачем ему наша матушка, если у него самого девок хоть отбавляй? – недоуменно заморгал привратник, тем не менее, приоткрывая дверь.

Черный кулак Конана с силой постучал в низкий, сморщенный лоб тупицы-вышибалы. Лоб гулко зазвенел, как тамтам из ослиной кожи.

– Так я и думал, – сокрушенно вздохнул варвар. – Дома нет никого! Да ты, я вижу, совсем отупел у этой двери! Ну, ладно, смотри... – и киммериец вытолкнул вперед до того находившуюся в тени его широкой спины женщину, с головой укутавшуюся в голубое покрывало.

– Обольстительная и непревзойденная Захина с Жемчужных островов! Знает девяносто шесть способов любви! Раздевается под музыку! Охотно ублажит не только мужчину, но и женщину! За особую плату переспит с любым животным на глазах у зрителей!

Ни единый мускул не дрогнул на лице не в меру разошедшегося варвара, хотя перед глазами от нестерпимой боли поплыли огненные круги. Похоже было, что «Захина» на этот раз применила не ногти, а припрятанную в рукаве барханную гадюку.

– Мой господин – шейх Бен-Саиду – желает продать это чудо, воспитанное в храме Деркето, твоей хозяйке! – как ни в чем не бывало продолжил Конан, потихоньку потирая кровоточащую задницу.

– А-а-а! – челюсть громилы отпала едва не до массивных плеч. – Так бы сразу и говорил! Проходите, хозяйка примет вас!

Тотчас же из-за спины «Мулая» и «Захины» вынырнул маленький, разодетый в пух и прах старикашка, который, задрав седую козлиную бороденку, гордо прошествовал внутрь мимо опешившего стража.

Псевдоганат сделал страшные глаза (они у него почему-то были синие, как небо над Султанапуром) и приложил палец к губам.

– Сам господин шейх! – прошептал он на ухо стражу, когда гордый старик удалился на достаточно безопасное расстояние.

– Норов у него – я скажу! – и «раб» покачал головой. – Лучше ему не перечить. Так что иди – устрой наших верблюдов и накорми их досыта. Хотя постой! – и привратник духу не успел перевести, как на его плечах очутился увесистый мешок.

– Сначал отнеси это в самую лучшую комнату для гостей, там устроится мой господин! И не смей его открывать, иначе – смерть! – Синие глаза «кушита» сверкали столь яростно, что бедного верзилу прошиб пот.

– А что там внутри? – просипел он. «Невольник» воровато поглядел по сторонам, а затем прошептал на ухо сбитому с толку привратнику:

– Порошок любви! Захина везде возит его с собой. Стоит мужчине выпить раствор этого порошка, смешав его с толикой окаменевшего верблюжьего помета – как его чреслам передастся сила неслыханная! Выпивший это чудодейственное снадобье может за раз ублажить десятерых!

– Ух ты! – вздохнул восхищенный вышибала. – Мне б такой!

«Чернокожий» заговорщицки подмигнул ему:

– Гони пять золотых – и я потихоньку вынесу тебе четверть батмана! Но только не забудь развести его с верблюжьим пометом!

– Обязательно! – заверил кушита привратник, поспешно кладя в его черную ладонь затребованную сумму, и, обрадованный, понес мешок в лучшую комнату в доме матушки Стейны. Спину его грело ощущение волшебного порошка...

...Самый прославленный торговец женщинами на всем Востоке вальяжно разместился на кипе дорогих хорусульских ковров, небрежно положив тощие ноги в остроносых кайфирах на мешок с драгоценным порошком, с которого не сводил жадных глаз привратник. С одной стороны грозного шейха скромно прикорнула прекрасная уроженка Жемчужных островов, а с другой – как изваяние из черного дерева, застыл ганат, сжимая в руке кривой ятаган.

В этот момент дверь в лучшую комнату в заведении распахнулась. На пороге стояла госпожа Стейна – дородная и не лишенная привлекательности женщина в пышных одеждах. Привратник изогнулся перед ней дугой:

– Матушка, это и есть тот самый прославленный шейх!

– Оставь нас! И возвращайся на свой пост! – распорядилась содержательница веселого заведения. Уперев полные руки в необъятные бока, она разглядывала троицу внимательными живыми карими глазами. В них сверкали искорки смеха.

– Пресветлая госпожа, я хотел бы совершить с тобой выгодную сделку! – прошамкал «шейх». – Пред тобой прекрасная Захина с Жемчужных островов! Она...

– Верю, – прервала его Стейна. Подойдя вплотную к застывшему как статуя «ганату», она вдруг спросила:

– А вот этот синеглазый кушит продается?

– То есть как? – удивился старик.

– Люблю черномазеньких, – улыбнулась матушка. Ласково глядя на «раба», она провела пальцем по его щеке, оставив за собой светлый след. Поглядев на черное пятно, оставшееся у нее на пальце, Стейна расхохоталась.

– Киммериец! Если ты и вправду хочешь разыграть Стейну, то в следующий раз намажь углем свои нахальные синие буркалы! Зачем пожаловал, бродяга?

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

БАБЬЯ ДУРЬ И МУЖСКАЯ ГЛУПОСТЬ

 

– Да не волнуйтесь вы! Пристроим мы ваши камушки! – голос Стейны гудел как бронзовый кхитайский гонг, в то время как щедрые руки, каждая из которых в обхвате была полнее Саидхановой ноги (но все-таки уже Конанова предплечья) летали по огромному столу, уставленному всевозможными яствами, подливая гостям в золоченые бокалы хорайского и аргосского.

– Да я и не волнуюсь! – весело воскликнул Конан, беспощадно терзая волчьими зубами запеченную целиком баранью ногу, сдобренную чесноком. – Раз дом твой опять стоит, а погреба в нем снова полны хорошего вина – значит и рубины сбудем! Ты славно отстроилась, как я вижу!

– Да уж! – Стейна поджала губы и нахмурилась. – А я ведь и не чаяла опять зажить своим домом, после той ночки, когда кхитайские головорезы, гнавшиеся за тобой, спалили все мое заведение ! И почему это, как только ты появляешься, сразу начинают всякие гадости происходить? Ты их что – за собой на поводке таскаешь, что ли?

– Вот они – гадости-то сидят! – мотнул головой киммериец в сторону Саидхана, уже успевшего довольно изрядно ухрюкаться и глядевшего на Стейну так, как если бы перед ним была прекрасная Бортэ, и в сторону Карелы, которая, напротив, почти ни к чему не притронулась и смотрела на воркующих киммерийца и матушку с выражением жертвенного ножа, падающего на горло.

Стейна украдкой поглядела на нее и покачала головой.

– Два или три года назад, когда ты появился здесь в последний раз – ты притащил с собой хнычущую зуагирскую девчонку – дочь какого-то там шейха. А это кто? Только не рассказывай мне опять байки про Захину с Жемчужных островов!

– Тогда не падай со стула, – вполне серьезно предупредил ее Конан. – Потому что перед тобой предводительница шайки «коршунов пустыни». Можешь звать ее Ка... – поймав бешеный взгляд зеленых глаз, киммериец тут же поправился, – Медной Хатшепсут!

– Ого! – Стейна даже немного побледнела. – Ну, тогда я ни на что не претендую. Мне еще дорога жизнь!

– А с моей, мне, чувствую, придется расстаться этой же ночью! – обреченно вздохнул варвар...

...Той ночью киммериец действительно был близок к дороге на Серые Равнины, как никогда. Даже вблизи пасти пробудившейся грозной матери Сета – Тиамат, он чувствовал себя куда уютнее. Сначала его сделали мишенью, в которую на протяжении целого поворота клепсидры летали чашки, кувшины, ночные горшки и прочие малосимпатичные предметы. Затем, выжив после такого приступа, произведенного по всем правилам кхитайского осадного искусства, ему пришлось долго объяснять, что Стейна – баба своя, «в доску», и что все, сказанное им ей, тонет как на дне Стикса. Ему пришлось также извиниться за оскорбления, нанесенные им, когда Карела изображала Захину, причем Конану досталось как за себя, так и за Саидхана, ибо этот хитрый негодяй давно уже мирно спал, пуская носом пьяные пузыри.

Наконец, когда страсти поутихли, ему было запрещено прикасаться к божественному телу избранницы Деркето, по причине мажущегося угля. Пустив по матери всех богов и демонов, равно тех, с кем успел свести знакомство, а также и незнакомых, киммериец, наконец, нашел отдохновение на соседней кровати, спихнув предварительно с нее бормочущего во сне Саидхана. Там он и заснул, беспощадно измазав углем белоснежные простыни Стейны...

...Казалось не прошло и мгновения, как он сомкнул глаза, – а ворчливый голос матушки уже разбудил его.

– Да вставай ты, соня киммерийский! Тьфу, нергалий сын! Все мои простыни извазюкал! И так всегда! Как я только терплю тебя, дикарь ты эдакий? Да вставай же! Покупатель нашелся!

В следующее мгновение взъерошенный как бойцовый петух черной масти киммериец оказался на полу и стал торопливо одеваться, шаря в поисках перевязи с ятаганом. Нога его привычным движением пихнула в бок Саидхана, всю ночь проведшего под кроватью, отравляя воздух в комнате миазмами своего перегара. Старик встрепенулся и открыл опухшие глаза.

– Вставай, песья морда! – приветствовал его любезный, как и всегда, варвар. – Есть покупатель!

Через миг оба искателя приключений – молодой и старый – были готовы и хором потребовали, чтобы их вели к покупателю. Стейна глазами показала на соседнюю кровать, где, разметав огненные волосы по подушке, сном нимфы спала Карела. Конан протестующе замотал головой и сделал страшные глаза.

– Пусть выспится! – прошептал он на ухо Стейне. – Вчера ей несладко пришлось!

Матушка с подозрением покосилась на опухшее, перемазанное углем лицо Конана и недоверчиво хмыкнула.

– Ой-ли? По-моему, кому-кому, а несладко пришлось тебе, сердцеед киммерийский! И когда ты только разберешься со своими женщинами? Хвала Митре, что я больше не из их числа! Слыхала я вчера, какую выволочку тебе устроили, да и поделом. Только вот на весь дом гремели – чуть всех клиентов мне не распугали! А ведь среди них был один очень важный для вас человек!

– Он был здесь? – в один голос просипели Конан и Саидхан, не забывая о том, что ни в коем случае нельзя тревожить сон Карелы.

– Да, и он заинтересовался вашими камушками. Денег у него куры не клюют! Во всяком случае, пока, – уточнила Стейна. – Сами понимаете, молодой повеса, отец умер недавно, а наследство-о!.. – и матушка мечтательно вздохнула.

– Где он? – деловито осведомился Конан, торопливо нахлобучивая тюрбан и вновь превращаясь в образцового невольника-ганата.

– Слуга господина Киаксара ждет вас. Он проводит вас к нему домой.

– Прекрасно! – Конан, улыбаясь, взвалил на спину давешний мешок.

– Ну вот, Стейна, мы готовы!

– Что это у тебя там? – заинтересовалась матушка. – Все носитесь с этим самым мешком...

– Порошок любви ! – хохотнул варвар. Он пребывал в отличном настроении, напрочь позабыв о ночных передрягах.

– Порошок любви-и? – подозрительно протянула Стейна. – Уж не тот ли, которым отравился мой болван – сторож? Всю ночь он не вылазил из нужника, да и сейчас там сидит. И где только он его откопал? Признавайся, твоих рук дело, шкодливый кот?

Глаза Конана были невинны как туранское небо, не оскверненное грешными тучами.

– Да это же просто соль, Стейна! Я же это так – пошутил, – и понизив голос, он пояснил: – Наши рубины там, внутри мешка!

– Так бы и говорил сразу, – кивнула Стейна понимающе. – Ну, ребята, да помогут вам боги! Возвращайтесь с прибытком! – и, бросив опасливый взгляд на сладко посапывающую во сне Ястребицу, Стейна с чувством облапила могучие плечи Конана и наградила его жарким поцелуем в губы.

– Ну вот, – пробормотал несколько растроганный киммериец, – теперь и ты стала похожа на шанкийскую женщину! За нами не заржавеет, Стейна! Ведь ты же меня знаешь!

Варвар и Саидхан вышли из гостеприимного дома в сопровождении посланца неведомого господина Киаксара – плешивого и понурого замухрышки с крючковатым носом и рабским ошейником на тощей шее. Стейна, вытирая черные разводы на щеках, глядела им вслед. На глаза ее почему-то навернулись слезы.

«Стареть стала», – недовольно подумала она, однако на сердце ее было по-прежнему неспокойно...

Рассветное солнце одело пурпуром гордые белые башни Султанапура, бросая блики на золотые луковицы куполов роскошных храмов и облаченные в разноцветную черепицу крыши домов знатных горожан.

Конан и Саидхан торопливо шли по сонным улочкам вслед за угрюмым, позевывающим проводником.

– Конан, – шепнул киммерийцу старик, старательно изображавший из себя богатого шейха, – ты посоветовал этому бедолаге-привратнику размешать соль с пометом?

Конан довольно гыкнул. В синих глазах его плясали бесенята.

– Нет у тебя сердца! – сокрушенно вздохнул Саидхан. – Как я сочувствую этому бедолаге! Как я его понимаю!

– Ну еще бы! – ухмыльнулся варвар. – Итак, слабительное Н-Гоны в действии! И вся хитрость-то – вода, соль и помет! Клин вышибают клином, дерьмо – дерьмом! – и ужасно довольный своей шуткой, киммериец захохотал так, что их проводник невольно оглянулся и смерил не в меру веселого черномазого верзилу кислым взглядом.

– Чего пялишься, недоносок? – окликнул его Конан. – Слушай, где-то я тебя уже видел?

– Это вряд-ли! – буркнул хмурый замухрышка. – Ни разу не бывал на Черном Побережье!

– А зря, – не унимался Конан. – Там весело! И все же, висельник, где-то я тебя уже видел! Уж больно рожа у тебя знакомая.

«Висельник» буркнул что-то невразумительное и пошел дальше. А киммериец весело хлопнул по плечу своего «господина». На сердце у него было легко, как никогда. И ему почему-то подумалось, что это от того, что Карелу он оставил в доме у матушки.

«Что может быть дороже для мужчины, чем свобода?» – усмехнулся он про себя и, полный оптимизма, уверенно зашагал к дому таинственного господина Киаксара...

...Саидхан звонко, раскатисто рыгнул и стал с удовольствием рассматривать свой живот, круглый и тугой как бурдюк кумыса. Звуки, исторгнутые им, являвшиеся согласно старинному гирканскому обычаю, признаком довольства, сытости и благодарности, привели в неописуемый восторг господина Киаксара бен Гуслияри-бея, в течение двух поворотов клепсидры ублажавшего дорогого гостя и его любимого, преданного слугу, которого он, по горячей просьбе шейха, усадил рядом с ним за богато накрытый стол. Сделка состоялась – рубины были извлечены из мешка с солью и торжественно вложены в дрожащие от алчности и волнения руки пухлого юнца с кошачьей головой, крысиными усиками и передними зубами, торчавшими как у зайца. Таков был отпрыск почившего в бозе астролога Гуслияра – и, если вид его вызвал невольную улыбку у киммерийца, то двадцать тугих, круглых кожаных мешочков, доверху наполненных золотыми туранскими «орлами», кои были незамедлительно вручены «шейху» Киаксаром, вдохнули в его суровое сердце почти отеческую нежность к этому толстозадому отроку, вырядившемуся в расшитый золотыми павлинами дорогой кусанский халат.

– Сегодня вы – мои дорогие гости! – пропищал Киаксар, лелея в потной лапке вожделенные камни. – Можете располагать мной, моим домом и моими слугами сколько вам будет угодно!

Конан знал цену восточному гостеприимству, но этот дом, казалось, переплюнул все ранее виденное им. Вначале ему и Саидхану пришлось, будто индюшкам, откармливаемым на убой, покорно открыть рты, в кои щедрый хозяин собственноручно впихивал огромные куски сочного, хрустящего пряного шашлыка. После шашлыка последовал плов, сваренный из отборного кхитайского риса. Несть числа было всевозможным закускам, а изобилие фруктов и вин попирало все представления варвара о райских садах Митры и Ормазда. Куда уж там было Крому и Имиру с их чумазой от дыма, провонявшей пивом и копченой рыбой Валгаллой!

Уж на что киммериец был не дурак пожрать и выпить на чужой счет, но даже и у него на лбу выступил пот и появилась одышка, как у семидесятилетнего старца, бегом взобравшегося на вершину Бен Морга. И Конан было уже начал намекать на то, что им, дескать, пора, но тут Саидхан вдруг вспомнил, что он – шейх и поставил на место зарвавшегося телохранителя. Его козлиная бородка тряслась, язык заплетался, но тон был суров и властен. Он заявил, что уйдет отсюда только тогда, когда ему вздумается. Его с жаром поддержал Киаксар. Без конца подмигивая и хихикая, он намекнул гостям, что сейчас-то и начнется настоящее удовольствие.

– Я вынужден буду покинуть вас на пол-поворота клепсидры! – пропел он. – Но мои девочки займут вас!

Когда из-за шелкового полога в гостевую залу впорхнули, одна за другой, десять благоухающих наложниц, единственным одеянием которых были чадры, закрывавшие их лица до подбородка, Конан вдруг превратился в послушного воле владыки раба. Теперь он и не заикался об уходе.

«Как хорошо, что Карела осталась у матушки !» – опять подумалось ему. Затем одна из красоток игривой змейкой скользнула ему на колени и он думать забыл и о Кареле, и о Стейне...

...Заплывшие жиром глазки Киаксара блестели лихорадочным огнем, отражая волшебный свет, источаемый парой великолепных рубинов, лежавших перед ним на массивной мраморной столешнице, а его короткие пальцы, напоминавшие нумалийские сосиски, быстро листали желтые пергаментные страницы.

– Вот оно! – рука его остановилась на нужном месте самой таинственной из книг библиотеки, доставшейся ему от покойного отца.

«Кровь огня – священные амулеты – сиречь окаменелая плоть и кровь титана Впередсмотрящего, гения пламени, – с трудом разбирая древнегирканские руны, прочел, охваченный волнением Киаксар. – Сей отпрыск Огненноокого Эрлика томится в далеких северных горах Патении, там, куда совершал свое паломничество Вечноживой пророк Тарим. Обладатель сих амулетов – великий счастливец, ибо дарована ему будет власть великая над стихией огненной. Демоны, родящиеся в пламени Преисподних Зандры, огненные саламандры, огнедышащие ящеры – все будут послушны воле обладателя сих камней, если проделает он с ними следующее таинство...» – слова перешли в невнятный шепот, глаза Киаксара выпучились, смазанные маслом прилизанные волосы на круглой голове стали дыбом.

Робкий стук в дверь заставил его встрепенуться и захлопнуть книгу.

– Кто здесь? – прошипел он. Дверь со скрипом отворилась и на пороге показался тощий раб с ошейником на шее и перебитым носом.

– Убирайся! – истошно завопил Киаксар. – Как смел ты, грязная свинья, не чтящая Тарима, осквернить тайные покои моего великого отца своим присутствием! Вон отсюда! Я не велю всыпать тебе плетей лишь потому, что ты недавно в нашем доме! Но если это повторится еще раз!..

– Смилуйся, о, падишах гнева! – язык невольника был подвешен неплохо, а гнев, по-всей видимости, не очень-то и напугал этого стреляного воробья. – Безотлагательное дело привело меня в твои покои. Ибо принес я весть, которая пробудит твое священное внимание! – и, понизив голос, раб прошептал: – Амра в городе!

– Что ты мелешь? Амру прикончили почти шесть лун назад! Я слышал указ высокочтимого падишаха, зачитанный на площади перед дворцом эмира, и мы с моим покойным отцом воздали благодарственные жертвы Тариму. Хотя презренные людишки на базарах до сих пор болтают, что этот нелюдь как-то улизнул от карающей руки правосудия, но это вздор!

– Отнюдь, господин мой, отнюдь... – глаза невольника лихорадочно блестели и было в них что-то такое, что заставило Киаксара навострить ушки.

– Сиятельнейший, я клянусь тебе в том своей душой, ибо могучего Бела ты не признаешь! – торопливо зашептал раб. – Я знаю Амру лично! И я знаю его месонахождение!

– Так говори же быстрей! – Киаксар побледнел от накативших одновременно любопытства и страха. Торопливые мысли суматошно копошились в его кошачьей голове. А что если этот пес прав? Пленить Амру – такая удача выпадает не каждый день. Победителю грозного пирата – слава и почет! Имя его будет возвеличено. Да ведь тогда он, Киаксар наконец войдет в доверие сиятельному Хааб-берди, коего он так долго и так тщетно домогался! А ведь чем не шутят демоны – глядишь, там и до Аграпура дойдет весть о его подвиге, и он удостоится милостей грозного падишаха! О, Тарим Пресветлый!

– Говори же, дружочек! – и без того узкие глазки толстяка, отец которого был сыном кхитайской наложницы, превратились в настоящие щелочки, а ласковым голоском было в пору смазывать оладьи.

Но невольник явно не спешил. Он улыбнулся – одновременно лукаво и льстиво и притворно вздохнул.

– Печать молчания лежит на моих устах, о, господин! Плата за них – свобода от рабского ошейника. Сломайте глиняную табличку, в коей запечатлено ваше право собственности на меня – и Амра ваш! Или я вам столь дорог?

– Нужен ты мне больно! – пренебрежительно фыркнул Киаксар.

– И все-таки! – нахальный раб выжидающе склонил голову на бок, и со своим длинным кривым, перебитым носом, стал удивительно похож на пеликана из аграпурского зверинца, беззастенчиво выпрашивающего рыбу.

– Нергал с тобой! – презрительно скривился знатный толстяк. Лоснящиеся щеки его возмущенно тряслись. – Торжественно клянусь именем Эрлика Пламеннобородого и перед ликом Всеблагого и Вечноживого Тарима обязуюсь сдержать сию клятву! Если ты сейчас скажешь мне где Амра, и поведаешь мне, как его быстрее и лучше схватить – то можешь сразу бежать к кузнецу, дабы он освободил твою тощую шею от рабского ошейника! Говори же, ну!

– Но ведь господин не оставит своего вольноотпущенника помирать от голода? Что скажут люди, если узнают что сын покойного Гуслияра Многомудрого выбрасывает на улицу своих преданных рабов без выходного пособия?

Нетерпеливо махнув длинным рукавом халата, Киаксар кинул ухмыляющемуся Самракушу (а это был, конечно же, он) небольшой мешочек, полный золотых «орлов». «Расходы, сплошные расходы» – с горечью подумал он, видя как жадные паучьи руки замухрышки-раба метнулись к его деньгам. Что поделаешь, ради благой цели ничего не жалко! Главное, чтобы она окупилась и тогда золото вернется к нему, – о, тогда он будет в нем просто нырять, как в волнах Вилайета!

Спрятав понадежнее дар щедрого господина, замориец довольно хмыкнул и пробормотал что-то о «свершающемся возмездии». Затем он торжественно провозгласил:

– Имеющий уши – да услышит! Имеющий глаза – да увидит! Ведь проклятый Амра, главарь Красного Братства, кувыркается нынче на коврах в гостевой зале твоего дома, пачкая углем белое тело твоей наложницы! А его «господин» – такой же «шейх», как и этот проклятый синеглазый варвар – кушит! Он его пособник!

– А ну-ка беги во двор, любезный, – ласково мурлыкнул Киаксар, – и исполни мою последнюю хозяйскую волю. Кликни моего начальника охраны Акбара и его ребят. Все равно им делать нечего, окромя как в зернь играться...

– …Эй, ты чего это? – подозрительно буркнул осоловевший киммериец, никак не беря в толк – с чего это вдруг пухлая наложница, только что стонавшая, хрипевшая и извивавшаяся под ним, вдруг уставилась на него своими круглыми черными глазами.

– Больно, что ли? – удивился он не на шутку. – А чему болеть-то? Да неужто в этом рассаднике похоти мне подсунули девственницу? Не может быть!

– Т-ты... – пролепетала мнимая девственница, не обращая внимания на его слова, – т-ты – не кушит!

Испуганная девка с трудом выпросталась из-под неподъемного варвара и стала обозревать свое помятое тело, во многих местах украшенное черными и серыми разводами и потеками.

– А-а, вот в чем дело! – рассмеялся варвар. – А я то думал... Ну, прости, что разочаровал, коли так. Но, клянусь Кромом, девочка, мы, киммерийцы, в этих делах кушитам ничем не уступим! Да ладно тебе таращиться-то! Отмыться тебе – пара пустяков...

Неожиданно до Конана дошло, что теперь выпученные глаза наложницы уставлены не на него, а на что-то, пребывавшее у него за спиной.

– Ну, что там еще ? – пробормотал он недовольно. – Чего ты там увидела? Еще одного кушита? Ну, так я ему сейчас кишки на кулак...

Тупая, саднящая боль высветила все вокруг снопом желтого света, взорвавшегося у него перед глазами. Прежде чем утратить волю и разум, Конан успел сообразить, что на голову его, и без того тяжелую от выпитого вина, опустилось нечто весьма увесистое. Сквозь заволакивающую сознание багровую пелену он еще какое-то время чувствовал, как острые носки чьих-то безжалостных сапог пинают его по ребам, а ловкие, сноровистые руки пеленают его веревками, сетями и еще Сет знает чем. А над всем этим завис чей-то взбудораженный крик:

– Возмездие, варвар! Час расплаты пробил, клянусь Белом!

«Шел бы ты к Нергалу со своим Белом...» – вяло подумал Конан, а затем спасительная слепящая тьма обволокла его со всех сторон, топя цепенеющий разум в бездне иных миров...

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

РАСПЛАТА

 

– Да причем тут я-то?! – округлившиеся карие глаза Стейны были полны неподдельного страха и глядели в одну точку – на острие грозно сверкавшего ятагана, вплотную прижатое к ее полному горлу решительными руками Карелы.

– Я-то тут причем? Мне Конан строго-настрого наказал тебя не будить! Митрой в том клянусь! – что-то в заполошном голосе матушки показалось разъяренной разбойнице достойным доверия – так, что она ослабила напор на несчастное горло содержательницы веселого дома и в сердцах отпихнула ее ногой. Стейна как куль с мукой свалилась на пол, хватаясь за сердце. Белые как снег, щеки ее тряслись. Но яростные, изжелта-зеленые, полыхающие глаза Рыжего Ястреба не ведали пощады.

– Где живет этот самый Киаксар-бей? – прорычала Карела.

– Улица Звездочетов, к-квартал Провидцев, в Верхнем городе, – прошептала Стейна. – Ох, Митра спаси и помилуй! Что же это делается-то, а?

Взгляд Карелы едва не приварил ее намертво к обитым бронзой дверям.

– Твое счастье, что у меня нет на тебя времени, потаскуха! – прошипела Ястребица. – Да простит меня Деркето, ибо я поклялась, что принесу на ее алтарь головы всех развратниц, когда-либо деливших ложе с этим распутным варваром! Ну, до него я еще доберусь! – и Карела исчезла из комнаты, как призрак, умеющий растворяться в стенах.

Но Стейна еще долго не могла перевести дух. Наконец она помотала головой, и, поправляя растрепавшуюся прическу, неуклюже поднялась на ноги.

– Ну и денек выдался! – вздохнула она с явным облегчением. – Не завидую Конану! Эх, и провалился бы он со своими рыжими дьяволицами в самую глубокую из преисподних Зандры! – сплюнула матушка и яростно растерла плевок пухлой ногой, невзирая на дорогой хорусульский ковер, устилавший пол...

...Квартал Провидцев жужжал как улей, разоренный непоседливыми медвежатами. Толпы зевак – а таких было немало в славном граде Султанапуре, равно как и в других Туранских портах, – сбегались на улицу Звездочетов, с просветленными лицами и вожделенными глазами. Казалось – снизойди сейчас на грешную землю Вечноживой пророк Тарим – и его появление вызвало бы меньше фанатичного пыла и религиозного экстаза. Звание городских зевак объединяло людей различных классов и сословий – здесь были торговцы, трактирщики, менялы, охотно бросившие свои рабочие места у прилавков, ремесленники, покинувшие свои наковальни, ткацкие челноки и гончарные круги с еще большей охотой, удалая, орущая похабные песни школярская братия, самовольно сбежавшая из полона белых стен медресе от сварливых седовласых наставников с розгами. Были здесь знатные горожане в белоснежных кафтанах и тюрбанах, чьи-то жены, стыдливо кутающиеся в разноцветные шелковые накидки и озирающиеся – не видать-ли поблизости запыхавшегося евнуха, от прозорливого ока коего им удалось счастливо улизнуть. Были тут и иностранцы – от гирканцев, закутанных в свои овчиные еляны и полосатые казакины, кхитайцев в халатах, расшитых золотыми драконами, и вендийцев в дхоти и непомерных тюрбанах – до обитателей хайборийских королевств, облаченных в полотняные туники и суконные кафтаны. Но больше всего здесь было тех, кого нельзя было причислить ни к одному из сословий, да и принадлежность к какой-либо из наций была напрочь стерта и вытравлена с их сереньких, пронырливых рож вместе с клеймами королевских каторг и рудников всего света. Море швали и шушеры, плескавшееся на каменистых улочках Султанапура, было вполне достойно моря Вилайет, омывавшего его величественный пирс.

В этом столпотворении, центр которого клокотал у высоких золоченых ворот алебастрово-мраморной усадьбы, известной в городе как Рай Гуслияра, никто из суетившейся орды зевак не обращал внимания на женщину, округлые белые плечи которой небрежно облегала наспех одетая голубая шелковая накидка, красиво оттенявшая ее огненное, червонное золото волос, живописно встрепанных. Было заметно – если бы кто-нибудь удосужился приглядеться – что гребень не касался этих роскошных волос с тех пор, как их обладательница встала с постели, а ее слегка опухшее лицо говорило о том, что пробуждение произошло довольно поздно. Тем не менее, странная женщина, явно не туранского роду-племени, что можно было понять по ее шевелюре, дерзко открытому лицу и оружии на боку, ловко ориентировалась в бурлящей лаве толпы, и, лихо орудуя локтями, продралась почти к самой ограде Киаксарова дома, которую опоясывала еще одна стена – янычар из гвардии эмира с неприступными свирепыми рожами и ятаганами наголо.

Впрочем, страждущую толпу это больно и не смущало. Особо нахальны были уличные мальчишки. Один из них – кучерявый и смуглый шалопай с быстрыми глазами, полез было меж широко расставленных ног верзилы-янычара, да только шея его тут же оказалась зажатой ровно в тисках. А затем его, отчаянно верещавшего и поносившего грозную туранскую армию на чем свет стоит, извлекли из междуножья за оттопыренное ухо и пинком кованого сапога по костлявому заду отправили обратно – словно никудышную рыбешку – в море, бурное людское море. Там-то он и оказался пойман безжалостной и не столь брезгливой акулой, в лице пресловутой женщины. Парнишка было взбрыкнул, но встретившись взглядом с холодным огнем свирепых зеленых глаз, и тут же переведя его вниз – на красноречиво выглядывающую из-под накидки рукоять ятагана, не уступающего янычарским, – очень быстро смирился с пленением.

– Что тут происходит? – грозно осведомилась зеленоглазая обладательница мужского оружия (а такие бабы в Султанапуре встречались крайне редко).

– Да ты что? Ой, тетенька, ухи пусти, больно же! Итак чуть напрочь не оторвали!.. Да ты разве не знаешь? Полтора поворота клепсидры назад в доме сына покойного Гуслияра – звездочета, ну, того самого, который хаживал к портовым потаскухам в костюме простолюдина и дал дуба в ночь, когда была снежная буря... ну, так вот, в его доме стражники поймали обманом проникшего туда... знаешь кого? – парнишка сделал страшные глаза и зашипел, как вендийская кобра: – Амру! Того самого пирата и демона, продавшего душу Нергалу. Головорез был пьян в стельку и телохранители господина Киаксара сняли его бесчувственное тело с любимой наложницы покойного Гуслияра, которую злодей только что изнасиловал. Ой-ой-ой! Тетенька! Ухи!!!

– Врешь, пащенок! – если бы Карела была знакома с ныне покойным королем Нагов – Каххой, тот явно одобрил бы ее змеиный посвист.

– Эрликом клянусь! – захныкал паренек, но тут же замолк, ибо Ястребица чуть ослабила хватку, а шпаненок не хотел ее больше сердить.

– И где же сейчас этот самый Амра? – с деланым безразличием спросила Карела.

– Да его давно уже под конвоем отправили в замок пресветлого эмира! Господин Киаксар его лично сопровождал. Там еще с ним и старикашку какого-то схватили. Говорят, колдун Черного Круга, помощник Амры...

– Так стало быть здесь Амры нету?

– Да говорю же – его – цап-царап – и -фьюить! – и парнишка показал в сторону возвышавшихся вдалеке грозных башен эмировой цитадели.

– А чего все тут делают тогда? – искренне изумилась разбойница.

– Ну-у, тетенька, ты видать не знаешь туранского люда! – протянул осмелевший парнишка, глядя на Карелу уже не со страхом, а с сочувствием и превосходством многоопытного человека. Не ощутив нового приступа трепки, он обнаглел еще более и принял значительный и важный вид. – Тебе повезло, что меня встретила, а то совсем пропала бы тут! Да разве не ясно – все хотят воочию узреть то самое место, где произошло такое значительное событие. А еще – хотят выведать имя того смельчака, который узнал Амру и выдал его. Говорят, это был один из Киаксаровых рабов!

– И где же он теперь? – голос Карелы заметно напрягся.

– Ищи ветра в поле! – рассмеялся шпаненок. – Господин Киаксар дал ему вольную и тот сразу же исчез. Сама понимаешь – вся слава достанется звездочетовому сынуле, а зато этот получил кое-что более важное – свободу! Вот ведь повезло парню, а? – и парнишка оскалил белые зубы в широкой радостной улыбке.

– Я так не думаю! – отрезала Карела таким тоном, что мальчишка, которого она наконец выпустила за ненадобностью, резко побледнел и счел за благо скорее раствориться в толпе. Но Рыжему Ястребу было уже явно не до него...

 

*  *  *

 

...Самракуш сам не помнил, как очутился в грязных, провонявших рыбой переулках Нижнего города, примыкавшего к порту. В тот день голова его пребывала в каком-то приятном розоватом тумане. Лишь смутные обрывки происходившего с ним застряли в памяти – услужливой и послушной, оставившей в себе лишь самые приятные моменты. Сначала он пил в довольно приличной таверне, в компании улыбчивых купцов, которым он, как заправский повеса, заказал вина и вдохновенно врал о своих торговых делах в Дамасте и Кусане. В следующий раз он обнаружил себя в грязном, душном подвале, в котором клубился тяжелый, сладковатый, желтый смрад. Какие-то широколицые, узкоглазые люди с ласковыми улыбочками и мяукающими голосами, протягивали ему ароматные лепестки экзотических цветков и коробочки из слоновой кости, полные разноцветных порошков. Самракуш, не долго думая, ткнул свой длинный кривой нос в одну из таких коробочек и с силой вздохнул в себя сладкое, дурящее зелье...

...А затем он уже обнаружил себя, стоящим у входа в кабак, над крышей которого висел грубо намалеванный охрой полумесяц. Видать кабак так и назывался – «Золотой полумесяц». Тяжело икнув, Самракуш нашарил за пазухой изрядно похудевший мешочек с «орлами», данный ему на дорожку щедрым бывшим господином. Странно, что он вообще был на месте – каким-то чудом его никто так и не удосужился выудить. Но Самракуш был явно не в состоянии удивляться этому. Вздохнув в тощую грудь побольше воздуха, гуляка, счастливо избавившийся от рабского ошейника, да еще заодно и разбогатевший, – гордо вошел в гостеприимные двери «Золотого полумесяца».

В тесном, темном, закопченном залике смердело всеми запахами султанапурских трущоб сразу, однако желтый лотос начисто отбил нюх подгулявшему заморийцу. За грубо сколоченными, заляпанными жиром и разлитым вином столиками восседали дюжие молодцы со зверскими физиономиями. Их мощные, поросшие шерстью и украшенные многочисленными вульгарной работы перстнями руки нежили кожаные кружки с вином и пивом. Почти у каждого на коленях сидело по развязной полуголой девке, которым достаточно было заглянуть в пышущие наглой похотью глаза, чтобы подцепить пару-тройку дурных болезней. Угрюмые парни и их подружки небрежно скользнули глазами по вошедшему замухрышке с перебитым носом и в протертой хламиде, заляпанной чуть подсохшей блевотиной, – и тут же вернулись к своим привычным занятиям – выпивке, смачному вгрызанию в толстые бараньи кости с лохмотьями жира и мяса, игре в зернь и грубым охальным ласкам, которым парочки предавались прямо за ужином.

– Тебе чего? – скривившись в недовольной гримасе, окликнул Самракуша кабатчик – неряшливый, одутловатый, плешивый кофиец.

– В-вина! – провозгласил замориец, плюхаясь худым задом на ближайший к нему свободный деревянный чурбашок, один из тех, которые заменяли в заведении стулья. Он кинул ухмылявшемуся хозяину пару золотых – и не без удовольствия отметил, как кислая кривая рожа кофийца в мгновение ока приобрела льстивое медовое выражение. В тот же миг на столе перед Самракушем оказался большой кувшин вина и блюдо, полное мясного рагу, приправленного тушеными бобами и квашеной капустой, а на тощие колени счастливого вольноотпущенника грузно опустилась принесшая всю эту снедь девица – обладательница нахальных глаз, жирных алчных губ, арбузных грудей и необъятных ляжек. Самракуш едва не крякнул, но сдержался, чувствуя, как постепенно внутри него разгорается изрядно подзабытый огонек вожделения.

Тем временем, гулящая девка, жарко дыша винным перегаром, обвила шею заморийца жирной и скользкой как бритунская колбаса, рукой, а второй начала заботливо впихивать в его щербатый рот ломти мяса.

– Это где же ты так разжился, красавчик? – полюбопытствовала любвеобильная «гурия», заботливо поя своего клиента вином прямо с рук, как беспомощного птенца. «Красавчик» приосанился, хотя это и трудно было сделать, учитывая изрядный вес шлюхи.

– Тебе только скажи! – довольно прогундосил Самракуш, целуя ее взасос, прямо в жирную полуоткрытую грудь, от которой разило потом и другими куда более терпкими запахами.

– Скажи ей, а то не отвяжется! Уж мы-то ее знаем!– со смехом посоветовали ему из-за соседнего столика. Там сидели, потягивая винцо и травя байки, человек пять в грязных замызганных плащах с капюшонами, и вид у них был самый что ни на есть разбойничий. Их шестой компаньон лежал ничком, грудью, руками, шеей и лицом распластавшись по столешнице. Раздавшийся взрыв хохота, заставил его недовольно встрепенуться – пьяница неодобрительно зыркнул на смеющихся дружков и на Самракуша единственным глазом и, невнятно выругавшись, принял исходное положение. Тем временем, шутники не унимались.

– Чего скромничаешь, носач? Наверное насмерть заклевал своим шнобелем какого-нибудь менялу, а? Да ты не дрейфь, колись! Здесь все свои!

– Да не-ет! – раздался чей-то противный писклявый голосок. – Это ему за интимные услуги заплатили ! Он своим носом ублажил знатную даму – другим по всему видать, он ее взять не смог! А нос-то длинный, прям как Хануманова балда! Он и эту так же иметь будет!

Взрыв хохота, последовавший за этими словами, едва не обрушил потолочные балки.

– Точно ! – захлебывались смехом завсегдатаи «Полумесяца», – Эй, Китана, – подначивали они неудачливую потаскуху, которая уже пожалела, что выбрала такого клиента, и стала потихоньку соскальзывать с его колен. – Китана! Остерегись! Как бы он соплями тебя не извозил, в постели-то!

Гнев ударил в пьяную голову Самракуша. Одной рукой он отчаянно вцепился в Китану, которая пыталась всячески освободиться от своего незадачливого ухажера, а второй со всего маху врезал в столик, расплескав вино из кувшина.

– Д-да вы все!.. – вскрикнул он визглявым, сорвавшимся от возмущения голосом, – вы все тут не достойны моего н-н-о-са! Т-так знайте же! Эт-ти деньги я п-получил з-за то, что сегодня утром в-выдал властям з-знаменитого пирата Амру! Да, да! Клянусь Б-белом! И у м-меня были п-причины т-так п-поступить! П-потому что, это он, Амра, сломал мой нос! И вот, теперь я отомщен! То-то же! – и он победным взором обозрел неожиданно смолкших балагуров. Однако он был настолько пьян, что не был в состоянии оценить враз сжавшиеся могучие кулаки, полыхнувшие гневом, сузившиеся глаза и шорох кинжалов, потихоньку покидающих ножны. И лишь когда резко рванувшаяся из его объятий Китана смачно харкнула ему в лицо и опрометью убежала прочь, до заморийца стало, наконец, кое-что доходить. Его красная рожа моментально побелела.

– Я п-пошутил, ребята! – только и смог пролепетать он.

Толстяк-хозяин прежде, чем компания головорезов вышла из-за стола, птицей метнулся к Самракушу и стал поспешно выталкивать его прочь.

– Да ты хоть соображаешь, куда попал? – суматошно шептал он на ухо перепуганному насмерть заморийцу. – Или ты совсем до нергалышей допился? Да ведь здесь почти все парни – бывшие компаньоны этого самого Амры – еще по тем временам, когда он промышлял в Султанапуре контрабандой. Я и сам его еще помню! Проваливай, пока цел и уноси ноги!

– Бел всемогущий! – только и смог пробормотать Самракуш. – И кем он только не был!

– Подожди! – раздался женский требовательный голос из темного, малозаметного угла. Хозяин и все присутствующие покосились туда – и увидели женщину, с головой укутавшуюся в голубую накидку, которая сидела тихо как мышь, в полном одиночестве, вот уже три поворота клепсидры. Хозяин удивленно уставился на нее. Эта странная незнакомка специально заплатила ему за отдельный столик и убедительно просила его, чтобы он проследил за тем, чтобы к ней никто не подсел. Кофиец принял ее за какую-нибудь переодетую аристократку – такие частенько наведывались в его заведение в поисках острых ощущений, и завсегдатаи обычно не трогали их, если только те сами не изъявляли такого желания (а это случалось в большинстве случаев). Но эта не проявляла никакого интереса к грубым, здоровым, волосатым мужикам, которых было полно в кабаке, и вдруг на тебе!

– Я пойду с ним! – заявила она хозяину. – Я не такая брезгливая, как эта лошадь! – и неожиданно обвив руками дрожащего Самракуша, она мягко подтолкнула его к выходу, и вскоре они оба растворились в чернильной темноте быстро подступившей султанапурской ночи.

Хозяин оторопело поглядел им вслед.

– Ну надо же! Ох уж мне эти извращенки из Верхнего города! Им обязательно самое гнилье подавай! – пробормотал он.

Тяжелая длань, легшая на его жирное плечо, заставила его напрочь забыть о падении нравов султанапурской аристократии. Над ним нависал давешний кривой пьянчуга – его единственное око пылало лютой злобой. Глаза пятерых его дружков были не менее лютыми, а ножи и кастеты, поблескивавшие в их здоровенных руках, говорили сами за себя.

– Ты почему их отпустил, гнида, не дождавшись нашего разрешения? – тихо прошептал одноглазый.

– Ради Митры! – захныкал посеревший от ужаса кофиец. – Избавьте меня от разборок! Я и так достаточно от вас натерпелся! Вы гуляете, а я терплю убытки! Да еще и с властями потом проблемы будут... Сжальтесь! Мне надо кормить семью!

Огромная ладонь сгребла в горсть жирное лицо кабатчика и с силой оттолкнула его так, что тот, как тряпичный шар перелетел через стойку.

– За мной, ребята! – прорычал кривой. – Отомстим за Конана!

И вся шайка с горящими решимостью глазами скрылась в темноте...

...Мрак ночи прорезал отчаянный, звериный вопль, исполненный жуткого, панического страха:

– А-а-а! Сжалься, Хатшепсут! Это не я! О, Бел! Смилуйся! Разве ж я мог знать, что ты имеешь к нему какое-то отношение?

– Заткнись, свинья! Мне следовало действительно закопать тебя в песок в тот день! – раздавшийся в ответ женский голос был спокоен, холоден и жесток. Затем послышались отчаянные, судорожные всхлипывания, оборвавшиеся смачным хрустом и предсмертным, сдавленным хрипом.

– Ты недостоин удара моего клинка, падаль! – звук сочного плевка закончил эту фразу. Вслед за этим раздались мягкие шаги ног, быстро удалявшихся от места разыгравшейся драмы...

– …Сюда! Вот он! – огонь факела высветил тощее, несуразное тело заморанца, болтавшееся на веревке, подвешенной к толстому суку развесистого платана, крона которого выглядывала на улицу из-за глухого глинобитного забора чьего-то дома. На белом как мел лице предателя, с высунутым, почерневшим языком, застыла маска ужаса.

– Проклятье! – раздались недовольные голоса опоздавших головорезов. – Эта шлюха опередила нас! Погань! Она лишила нас мести – и все из-за его кошелька! Быстрее, ребята! Она не должна была уйти далеко! Кончим хотя бы ее!

– Не надо ее кончать, – прошептал кривой. – По-моему, я знаю, кто это! Вы только поглядите на чем эта падаль висит!

В неровном свете факела зоркие глаза, привыкшие к ночной работе, сразу же разглядели, что веревкой для висельника стала длинная, толстая, сплетенная воедино прядь огненно рыжих волос.

– Это может быть только она! – прошептал одноглазый головорез...

...Карела бежала по ночным улицам и закоулкам Нижнего города и ветер свистел в ее ушах. Ее кошачьи глаза превосходно видели в темноте, но город, с его лабиринтом кривых улочек, стен, домов и оград, начал потихоньку выводить из равновесия ее, привыкшую к раздолью степей и пустынь. Легко, как серна, Карела перемахнула через подвернувшуюся под руку ограду, заранее торжествуя победу над погоней, уже было дышащей ей в затылок. Но мягко приземлившись, она тут же поняла, что глубоко заблуждалась. Три головореза, разгадавшие ее маневр и воспользовавшиеся им одним известным ходом, вынырнули с боков и мертвой хваткой вцепились в ее тело, не давая ей вынуть из ножен ятаган. Яростно мяукнув, как пантера, Карела вцепилась белыми зубами в мускулистую руку держащего ее подонка. В ответ она лишь успела уловить сдержанное свирепое рычание, а вслед за ним в воздухе сверкнул кинжал, направленный в ее горло.

– Стойте! – раздался властный голос одноглазого предводителя, который вместе с двумя компаньонами подоспел с другой стороны.

– Она нужна мне живой!

В этом голосе было что-то очень знакомое. Карела в изнеможении откинула голову назад и истерически засмеялась...

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СТАРЫЕ СЧЕТЫ И НОВЫЕ ЗАБОТЫ

 

– Итак, мы наконец-то вновь встретились с тобой, Конан-варвар! – не без торжества заключил пресветлый Хааб-Берди.

Конан тряхнул кудлатой головой, на которой запеклась кровь, и неопределенно звякнул кандалами. Память у него была киммерийская – то есть он мог без труда вспомнить на какой груди – правой или левой – находилась родинка у его первой женщины. Что уж говорить о грозном султанапурском сатрапе, имя которого в Туране произносили почти с таким же почтением и страхом, как и имя самого падишаха Ездигерда? И, тем не менее, Конан хитро прищурил подбитый глаз и недоумевающе пожал мускулистыми плечами, решив погонять дуру.

– А разве мы знакомы? – буркнул он и смерил эмира, развалившегося на раззолоченной кушетке, взглядом, исполненным презрения.

– Ты никогда не отличался вежливостью, варвар! – задумчиво молвил Хааб-Берди, непроизвольно дотрагиваясь до своего носа (который почему-то нестерпимо зачесался). – Так неужели удары по голове лишили тебя и памяти? А вот я, напротив, очень хорошо тебя запомнил. В жизни не забуду, как ты ворвался в мои покои и сломал мне переносицу своим богатырским ударом! – в черных, как маслины, глазах Хааб-Берди вспыхнул гнев, но лицо Конана осталось невозмутимым.

– Все может быть! – ухмыльнулся он. – Сейчас всего и не упомнить! Мало ли к кому я врывался в покои! А уж носы я ломаю почти каждый день! Это у меня как-то само собой получается!

– Охотно верю! – сдержанно хохотнул эмир. – Но за все нужно платить, костолом! К сведению, тот человек, который тебя выдал, тоже когда-то пострадал от твоих кулаков. Ему ты тоже сломал переносицу!

– Ах вот оно что! – протянул Конан. – Жалко, что я совсем его не грохнул! И кто же это?

– Да, какой-то воришка из Заморы, – небрежно махнул рукавом Хааб-Берди. – Так что, выходит, ты и в Шадизаре промышлял ? Как говорится: наш пострел везде поспел! Интересно, что было бы, если сейчас собрать вместе всех тех, кто жаждет расквитаться с тобой?

– У-у! – Конан присвистнул. – Боюсь, тогда из Султанапура пришлось бы выселить всех его обитателей, дабы разместить на постой моих врагов.

– Вот и я так думаю, – соглашаясь, кивнул ему Хааб-берди. – Но я также знаю, что у тебя есть друзья, и их тоже немало. Кстати, того заморийца нашли мертвым. Он оказался повешенным на дереве в припортовом квартале Нижнего Города. И мы точно знаем, что его прикончила женщина. Об этом доложил содержатель трактира «Золотой полумесяц» – название для тебя знакомое, неправда ли? Так вот, он доложил властям, что видел, как покойного увела какая-то женщина в голубой накидке. К тому же, предатель оказался повешенным на пряди рыжих женских волос. Тебе это ни о чем не говорит? – эмир изучающе заглянул в глаза Конану, но они были невинны, как незабудки.

– Все может быть! – с деланным смирением согласился он. – Бабы от меня просто без ума!

– И, конечно же, ты не знаешь, как это у тебя получается? – с иронией заметил эмир. – И баб у тебя, само собой разумеется, столько, что ты их всех и не упомнишь?

– Я что им – пастух что ли – считать да помнить? – Конан пренебрежительно скривился. – Бабой больше, бабой меньше – мне все едино!

– Ну, тогда ты уж точно не помнишь некую Мирдани – дочь зуагирского шейха, которую тот прислал мне в дар, а ты самым бессовестным образом похитил из моего гарема?

На этот раз Конан не удержался. Грязно выругавшись, он заметил эмиру, что если то считает девочку, похищенную из отчего дома наймитами-карликами, даром, то тогда он, Конан, – падишах Ездигерд.

– Ага, значит помнишь все-таки! – просиял эмир, страшно довольный тем, что неприступный киммериец все-же попался на его уловку.

– Ну, а если и помню – тебе-то в том какая корысть, солнцеликий? – насмешливо спросил Конан.

– Ну да, ну да, – пробормотал Хааб-берди. – Понимаю, что тебя хоть на кусочки режь, а не выдашь свою сообщницу. Ведь так?

– Конечно так! – просто ответил варвар.

– И зуагирскую козочку уже не вернуть в мой гарем?

– Тоже верно! – согласился Конан.

– А как же быть с моей переносицей, варвар? – Хааб-берди, сощурившись, поглядел на него в упор, на губах его играла жестокая улыбка. Стражники, стоявшие с обеих сторон скованного киммерийца, тут же направили на него острия своих алебарди, но эмир, махнув платочком, вернул их на место.

– Я в твоей власти, пресветлый, – глядя ему прямо в глаза, ответил Конан. – Давай повторим наш поединок как мужчина с мужчиной. Или, если слабо, прикажи держать меня своим псам и верни удар. Я приму его без жалоб. Валяй!

Эмир смерил тяжелым взглядом налитых кровью глаз лицо киммерийца, которое было бесстрастно, как если бы принадлежало статуе. Затем перевел взгляд на свою холеную кисть, непроизвольно сжавшуюся в не очень впечатляющий кулак. Постепенно кисть разжалась, и, поморщившись, Хааб-берди досадливо махнул ею – дескать, стану я об тебя руки марать.

– Кроме всего прочего, что ты натворил здесь три года назад, – эмир перевел разговор в другое русло, – ты еще и отличился как главарь вилайетского Красного Братства под именем Амры, Грозы Кровавого Побережья. Официальный вердикт, составленный Судебной палатой Аграпура, вменяет тебе в вину следующие прегрешения перед законом и властью Империи:

В качестве вожака козацкой орды ты разгромил войско господина Амурата, посланное против тебя покойным падишахом Илдизом. Затем, скрывшись на островах Вилайета, ты объединил пиратские шайки и в течение двух лет грабил и жег корабли туранских подданных и иностранных купцов, вверивших свою безопасность нашему славному морскому флагу. Ты причинил огромный ущерб туранским портам, лежащим на западном и южном побережье нашего внутреннего моря. Кроме того ты являешься виновником войны, развязанной против нашей Империи ханом Аттара и Карабезга, который, объединив свои сухопутные силы с кораблями Красного Братства, дерзнул предпринять возмутительный налет на наши славные города. Ты также виновен в смерти эмира Артабана, войска которого ты заманил в дебри Колчианских гор. Ходили слухи, что ты и сам сгинул там, но не прошло и луны, как ты вновь объявился на Джафаре и лишь целая армада нашего славного флота смогла дотла выжечь твое разбойничье гнездо.

А кроме всего прочего, доподлинно установлено, что ты и есть тот самый варвар Конан, который промышлял в моем городе контрабандой более десяти лет назад. Также известно, что ты и некий ун-баши Конан, совершивший убийство старшего по званию и постыдно дезертировавший из наших вооруженных сил, – одно и тоже лицо. Воистину, ты многолик как боги Хаббы! Так-то вот, мой друг! – и Хааб-берди выразительно помахал перед носом Конана свитком пергамента, увешанным сургучными печатями. – Согласно этому вердикту, я должен немедленно отправить тебя, закованного цепями, и под усиленным конвоем в Аграпур, где ты будешь подвергнут публичной экзекуции и казни через четвертование на площади Храма. То-то! – в заключение он поглядел на Конана почти сочувственно. Однако вся его тирада не произвела на киммерийца никакого впечатления.

– Я еще раз повторяю: ты волен сделать со мной что угодно, пресветлый! – невозмутимо бросил варвар. – Хочешь отправить меня к Ездигерду? Валяй!

– Валять буду не я, пес-варвар, мастафы будут валять в пыли обрубки твоего тела! – покачал головой Хааб-берди. – До чего же ты упрям и твердолоб! Ты же меня не понял! Ведь есть и другой вердикт, – в руке эмира появился другой свиток.

– Сей вердикт, – сказал он значительно, – вышел гораздо позже первого. Согласно ему, ты, волею пророка Тарима, являешься покойником. Но я слышал рассказы солдат, участвовавших в штурме Джафара. Ветераны той компании в один голос утверждают, что ты растворился в крепостной стене. Может ты и вправду демон?

– Вообще-то, если учесть, что в Туране всех синеглазых северян принято называть «демонами», то вполне вероятно, – ответил Конан, – но в тот раз я просто бежал через подземный ход. Самым обыкновенным образом. Так что спасся я не очень-то по-геройски, но зато и без всякой волшбы. Я ее вообще на дух не переношу!

– Сомневаюсь! – эмир хитро сощурил глаза. – Волшебные камни, именуемые в древних лемурийских и кхарийских манускриптах Кровью Огня, ты очень даже легко переносил. Ты и сам, Конан, будто птица Феникс, возрождающаяся из пламени. Огонь тебя не берет, проклятого! Шесть лун назад тебя повергли в прах, а теперь – ты стоишь передо мной, живой и здоровый, если не считать нескольких шишек и шрамов. Я буду снисходителен, варвар! Я буду считать, что побои, полученные тобой при пленении в доме юного Киаксар-бея, полностью возмещают ущерб от моей сломанной переносицы. Более того – я буду милосерден! Вот перед тобой два вердикта, Конан, – эмир поднял два свитка, как бы взвешивая их на ладонях. – Один из них сулит тебе смерть, второй твою смерть провозглашает. Оба эти вердикта в действии, ибо пока твоя голова не будет доставлена к престолу Ездигерда, его тайная полиция будет по-прежнему держать твое имя в сыскных ведомостях. Но я не отношусь к числу ищеек Ездигерда, хотя, естественно, мой долг – покарать врага империи. И все же... – Хааб-Берди многозначительно причмокнул полными губами. – И все же, при наличии определенного соглашения между мной и тобой, Конан, я закрою глаза на первый вердикт и всей душой поверю во второй. Я даже совершу заупокойную молитву и воздам очистительную жертву Эрлику в помин твоей души, – эмир хищно оскалился – он явно от души забавлялся своей игрой, которая уже начинала Конану порядком надоедать. – Ведь, если честно, я жажду твоей смерти, киммериец!

– Я в этом и не сомневался! – буркнул Конан, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и подумывая – не собрать ли кандалы в один узел и обрушить их на голову расфуфыренного бездельника, уже с пол-поворота клепсидры разводившего перед ним турусы на колесах.

– Говори прямо, сатрап! – Конан сделал ударение на последнем слове и не без удовольствия заметил, как скривилось при этом лицо эмира. Еще бы, эмир – это почти что султан или хан. А сатрап – он и есть сатрап. – Чего ты хочешь от меня, цепная собака Ездигерда?

С каждым мигом Конан все больше закипал гневом, стражники опять метнулись к нему, навострив алебарды, однако побагровевший от гнева Хааб-берди снова остановил их.

– Спокойно, Конан! – проговорил он, делая над собой усилие. – О, Тарим, дай мне сил говорить дальше с этим дикарем! – пробормотал он себе под нос, стискивая зубы. – Речь идет о твоей жизни и смерти, варвар! – продолжил он. – Если ты окажешь мне одну услугу – то, клянусь Эрликом, я отпущу тебя на все четыре стороны и буду желать твоей смерти лишь заочно. Никто не посмеет обвинить меня в укрывательстве государственного преступника, а я в свою очередь, сошлюсь на вердикт о твоей смерти, и объявлю, что слухи о твоей поимке – полная чепуха!

– Короче, туранец! – глаза Конана обжигали холодом не хуже ванахеймских льдов.

– Ну что ж, приступлю к самой сути, – лицо Хааб-берди светилось довольством. – Твой дружок, как его бишь там – Саидхан, уже имел честь беседовать со мной. Он оказался весьма словоохотлив, тем более, что ключ к его тайнам оказалось очень легко подобрать. Два кувшина отличного аргосского вина – и я стал очень хорошо сведущ в северной географии.

– Надо было мне все-таки скинуть этого болтуна, когда мы летели над Вилайетом, – пробормотал Конан.

Хааб-берди, обладавший отличным слухом, уловил его слова и торжествующе рассмеялся.

– Да, и о вашем путешествии на воздушном корабле, влекомом силой северного ветра я тоже наслышан ! А ты мне еще заявляешь, что не выносишь магии! Да магия так и липнет к тебе, о мой друг-варвар!

– Не путай дар богов с грязным колдовством! – вспыхнул Конан. – Одно дело – презренная волшба иссохших безумцев, мечтающих править миром, и совсем другое – быть обласканным богами! Это не пустое хвастовство, эмир!

– Что ж, я тебе верю! – Хааб-берди изучающе поглядел на Конана. – Я не настолько глуп, чтобы не понимать той простой истины, что передо мной стоит не обычный вояка-варвар, только и умеющий, что махать мечами и кулаками! Я прекрасно понимаю, что ты отмечен богами. Ты – избранник судьбы, Конан, как бы мне ни тяжело было это признавать, ведь кроме всего прочего ты – мой враг, лютый враг! Но сейчас это не столь важно! Кроме тебя у меня есть и другие враги – куда более грозные. Не оскорбляйся, Конан, ведь было глупо утверждать, что падишах Ездигерд менее опасен, чем ты, находящийся у меня в плену.

– Интриги плетешь, значит? – криво усмехнулся Конан и выразительно посмотрел на стражников, застывших как статуи. – А не боишься старинного гирканского обычая, который у степняков называется озон-колак? Слухи достигнут стен Аграпура быстрее любого каравана!

– Пустое! – Хааб-берди пренебрежительно отмахнулся. – Мне ничего не угрожает. Эти мои гвардейцы, хоть и имеют длинные уши, но зато лишены языков, которые могли бы напеть сплетни в другие уши, еще более длинные. Что может быть лучше немой стражи? Итак, вернемся к нашему разговору, Конан. Так вот, выясняется, что у нас с тобой, варвар, являющихся непримиримыми врагами, есть общий враг, равно опасный для нас обоих. Так почему бы нам не объединиться против него?

Я не стану расспрашивать тебя о причинах твоей ненависти к этому жестокосердному тирану, ибо я и так осведомлен о них. Коротко поведаю о своих. Прямо скажу тебе, что мой трон эмира Султанапура, да и сама моя жизнь висят на волоске. Ценой многочисленных интриг мне удалось удержаться на моем месте, после смерти добрейшего Илдиза. Я был очень многим обязан покойному и питаю глубокую ненависть к его сыну – подлому отцеубийце! Ездигерд очень подозрителен и коварен. Он не потерпит долго того, что на северных рубежах его империи процветает вольный город, считающий себя во всем равным Аграпуру. Долгие годы Султанапурская сатрапия была государством в государстве, но теперь, похоже, этому приходит конец. Я, конечно, могу продолжать вести свои интриги, заигрывая с Ездигердом и притворяясь послушным его воле. Но мне надоело зависеть от малейшего каприза деспота. Каждое новое послание из Аграпура заставляет сжиматься мое сердце – ибо в письме может находиться черная шелковая удавка с предписанием использовать ее по назначению – а то есть затянуть ее вокруг моей шеи! Нет, с этим пора кончать! Но как можно покончить с этим страхом? Только покончив с самим Ездигердом и его властью. Нет, я не собираюсь подсылать к нему наемных убийц, хотя, наверное, я мог бы использовать тебя в этом качестве. Но ты мне нужен не для этого, Конан! Я не принадлежу к царствующей династии и мои шансы занять престол Турана ничтожны. Но мне и не нужен престол Турана. Мне нужна собственная империя, Конан!

– Эк, куда размахнулся! – варвар озадаченно почесал затылок. – А тебе плохо не станет?

– Если кому-то и станет плохо, так это Ездигерду! – недобро усмехнулся Хааб-берди. – Я не сумасшедший, киммериец, отнюдь. Я все просчитал. Ты поможешь мне сделать первый шаг на пути к созданию новой империи. Ты станешь для меня перстом судьбы, варвар! Ведь, еще раз повторяю, – ты, Конан – избранник богов! Ибо кто еще смог бы повторить подвиг святого Тарима, полторы тысячи лет назад совершившего паломничество в край далеких северных гор, называемый нами Патенией, а степняками – Сакалибой? Как известно, Тарим являлся сподвижником легендарного кагана Анахарсиса. Он был его духовным наставником, верховным шаманом, указавшим его разношерстной орде путь к победе. Но затем, когда Анахарсис уже создавал свое северное царство на землях, отвоеванных у дикарей, он не захотел терпеть рядом с собой другого вождя, почти равного ему по силе и влиянию на людей. Между ними вышел спор. Тарим, как известно, был глашатаем воли Огненноокого Эрлика, который являл ему свои откровения. Истинную веру Эрлика Тарим насаждал по всей гирканской орде, именно она вдохновила ее на новые победы. Но коварный Анахарсис провозгласил верховным божеством своей новой империи древнего бога Солнца – Уту, которого на Западе называют Митрой. В знак своего выбора он основал город в виде солнечного колеса. Я знаю, он называется Аргаим, Саидхан рассказывал мне о нем. Хотя культ Эрлика получил уже большое распространение среди народа, но на сторону Анахарсиса встало его войско, для которого авторитет вождя был дороже жреческих поучений. Тарим был объявлен вне закона и бежал на юг, где подвиг на завоевания новую великую гирканскую орду. И вскоре на западных берегах Вилайета образовалась империя Туран. Но с тех самых пор между самой южной и самой северной из гирканских империй нет никаких сношений. Прошло полторы тысячи лет, и даже сама память о далеком северном царстве стала легендой. Лишь степняки, живущие к востоку от Вилайета и до сих пор пребывающие в варварстве, знают путь в эти края. Но они, считая нас своими врагами, естественно, не заинтересованы в проникновении Турана на север. Но вот появляетесь вы с этим самым болтливым согарийцем. И выясняется, что ты, Конан, спасаясь от наших войск, сам того не ведая, стал первопроходцем, первым обитателем земель к западу от Вилайета, побывавшим в загадочном краю Рипейских гор. Ты знаешь дорогу в Сакалибу, более того – ты добрался до заветных сокровищ Грифов, которых не удалось узреть даже Тариму. А сокровища мне очень нужны, Конан. Ибо они – есть та основа, на которой расцветет новая империя Северного Вилайета, великой столицей которого станет Султанапур.

Я уже начал снаряжать тайную экспедицию, которую возглавишь ты, Конан. Я знаю, что ты был приближенным при дворе царя Таргитая, более того – ты сам лично возвел его на престол, разрушив козни жрецов Эрлика и объединившегося с ними ожившего нелюдя из Валузии. В твою задачу, Конан, входит следующее – проникнуть в самое сердце столицы и совершить военный переворот, убрав юного царька. Он еще слишком молод и неопытен, положение его на престоле шаткое. А ты, Конан, имеешь авторитет среди туземных племен, тем более, что одно из них родственно с киммерийцами.

Ты низвергнешь Культ Уту, насажденный Анахарсидами, и возвеличишь культ Эрлика, который имеет в Сакалибе немало последователей. Только вот прости, Конан, – я не смогу сделать тебя вице-королем моей новой северной провинции. Этот пост займет мой приближенный Могул. Он молод, честолюбив, к тому же он степной гирканец, а следовательно будет ближе к местному населению. Итак, ты сделаешь Могула вице-королем Сакалибы, а сам вернешься ко мне, предварительно захватив с собой побольше сокровищ Грифов. Да, конечно же, это будет долгий путь. Морем в Сакалибу добраться трудно, так что экспедиции придется идти в обход, огибая Вилайет, через пустыню, степь, леса, где живут варвары – тунги и камбры, и дальше, сквозь тайгу, населенную каннибалами. Дорога, по всей видимости, займет около трех лун – ведь только до Шандарата потребуется добираться не менее двух седмиц. И на протяжении всего этого опасного пути вы будете подвергаться суровым испытаниям. Вы должны огнем и мечом покорить дикие племена северо-западного побережья Вилайета – и потом они, вместе с народами Сакалибы составят костяк моей будущей армии, которую обучат преданные мне боевые офицеры. И вот тогда ничто и никто не сдержит их всесокрушающей лавины, которая обрушится на Аграпур. О, это будет рождение новой великой империи, Конан! – Хааб-берди мечтательно заулыбался, глаза его возбужденно светились. – Это будет идеальное сочетание власти мудрого цивилизованного правителя и дикой, но обузданной мощи варваров-подданных! Что Аграпур! Весь западный мир ляжет к моим ногам! Правда, это, к сожалению, случится не так скоро, как мне хотелось бы. Ну, а пока ты только поможешь мне сделать первый шаг на пути к славным деяниям! Привези грамоту, в которой будет записана присяга народов Сакалибы на верность мне как своему верховному сюзерену, а также – не меньше каравана верблюдов, доверху нагруженных золотом Грифов, – и можешь отправляться на все четыре стороны. Само собой, в ходе завоевания Севера ты сможешь обогатиться и сам. Да, чуть не забыл – кажется у тебя там осталась милашка, не правда ли? Саидхан мне все уши про нее прожужжал. Так что и с ней заодно повидаешься. Как видишь – все не так уж и плохо, киммериец! А самое главное – у тебя есть шанс выжить, реальный шанс. Даже если ты и сложишь голову во время северного похода, то это будет славная гибель, с оружием в руках и на поле боя – так, как принято встречать смерть у твоих соплеменников. Согласись – это совсем не то, что принять позорную и мучительную смерть на эшафоте в Аграпуре, подобно барану под ножом резника! Ну, так каков же будет твой ответ, варвар?

Киммериец все это время стоял молча, сложив бугрящиеся мускулами руки на необъятной груди, и терпеливо ждал, пока эмир закончит излагать ему свои планы. Затем, все также не произнося ни слова, он вытянул вперед свое вздувшееся переплетением вен и мышц левое предплечье с грозно сжатым кулаком и выразительно положил ребро ладони правой руки на локтевой сгиб. Жест был лаконичен, прекрасен и красноречив. Лицо Хааб-берди перекосилось от бешенства. Стражники вновь бросились к Конану и вцепились в него, как дворовые шавки в огромного матерого медведя. Хааб-берди, не отрывая от варвара налитых кровью глаз, позвонил в колокольчик. Через несколько мгновений в покои вошел Могул.

– Прикажете увести дикаря? – обеспокоенно спросил он у эмира.

– Пока что нет! – Хааб-берди на удивление быстро умел подавлять свой гнев. Теперь его тон был опять церемонно учтив, хотя каждое слово звенело, как сосулька, падающая по весне с крыши киммерийской срубной избы.

– Признаюсь честно, варвар, я и не ожидал от тебя положительного ответа. Но я не думал, что ты выразишь свой отказ таким оскорбительным способом! Ты перешел все границы дозволенного!

– Это был всего лишь ответ! – нарушил свое молчание Конан. – Всего лишь ответ, единственно достойный твоего гнусного предложения! Кто из нас более мерзок – я, неотесанный дикарь, показавший тебе непристойный жест, или ты – утонченный, культурный правитель, предложивший совершить мне самое низменное и грязное в мире – предать моих друзей?

– Вот он, кодекс чести северных варваров! – со смехом воскликнул эмир. В глазах его плясали демоны. – Могул! Введи женщину! Посмотрим, как начнет трещать по швам этот пресловутый кодекс!

Конан не успел сделать и три вздоха, как в покои втолкнули женщину, с головой закутанную в голубое покрывало. Сердце его дрогнуло, но лицо продолжало оставться невозмутимым как камень.

– Ну вот и твоя рыжая подружка, варвар! – Голос Хааб-берди доносился как будто издалека. – Я еще подумаю – казнить вас обоих вместе – или же ты будешь смотреть, как от ее белого тела будут потихоньку отрезать по кусочку? Ведь она очень сильно провинилась перед правосудием Турана. Она убила человека, оказавшего правительству неоценимую услугу. А кроме того, доподлинно установлено, что перед нами – некая Хатшепсут по прозванию Медная – пресловутая предводительница шайки «коршунов пустыни», разграбивших не меньше сотни караванов! У нее есть только один шанс, и ты прекрасно знаешь цену ее жизни! Ну же, Конан, соглашайся!

– Соглашайся, варвар! У тебя нет другого выхода! – в беседу вступил Могул. Рука его лежала на рукояти тулвара. – Иначе голова твоей подруги ляжет к твоим ногам! Это произойдет на счет «три». А сейчас я говорю – «раз».

Женщина в накидке попыталась кинуться к Конану, но стражники удержали ее на месте. Она отчаянно промычала что-то, но тщетно – во рту ее, несомненно был кляп.

– Можешь не считать, гирканец! – Голос Конана был ровен, глаза полуприкрыты. Казалось, киммериец решил отдохнуть. – Я согласен. Ты добился своего, сатрап! Хотя я с самого начала знал, что под накидкой не Хатшепсут!

Никто не успел и слова вымолвить, а варвар, оттолкнув опешивших гвардейцев, подошел к поникшей женщине и уверенным движением сорвал с нее накидку. Взору его предстала полная, растрепанная женщина лет тридцати пяти, с опухшим зареванным лицом. Усмехнувшись, Конан потрепал ее по влажной щеке.

– Стейна, голубушка! – сказал он. – Да неужто я спутаю с кем-нибудь еще твою богатырскую стать?

Стейна сделала усилие и, наконец, выплюнула кляп.

– Зачем ты согласился, дурья твоя башка? Зачем? – в голосе ее была тоска, сожаление и даже откровенная злоба. – Ведь подруга твоя исчезла. Наверняка она уже далеко от Султанапура!

– Ну и что с того? – устало проговорил Конан. – Стейна, ведь я же варвар! В юности я попал в рабство из-за того, что не смог поднять руку на женщину, а она была колдуньей и терзала моих друзей. Так неужели ты думаешь, что я стал бы спокойно смотреть, как тебе рубят голову? Да, конечно, если бы я был цивилизованным человеком – я поступил бы именно так! Но я – варвар!

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ПРЕРВАННОЕ ДЕЙСТВО

 

«Ты просто обязан сделать это, Киаксар! Просто обязан! Я не пожалею для тебя никаких денег! Моя казна в полном твоем распоряжении! Используй все средства, которые тебе доступны, но сделай Это!»

Страстные слова Хааб-берди до сих пор звучали в мозгу Киаксара. Юный наследник Гуслияра Многомудрого, недавно возведенный в должность первого Звездочета и Провидца при дворе эмира, покрутил круглой головой, стремясь сбросить наваждение. Без сомнения, он должен помнить приказ эмира, но сейчас ему необходимо сосредоточиться на главном – а иначе этот приказ не будет исполнен.

– Ангаду – Олдже – Ывауке! – дрожащим голосом произнес Киаксар. – Йцу! Йцу! Ячсми, Эрлик! Оглан! Ячсми! Йцу! Эрлик-оглан! Оглан-ячсми!

Слова древнегирканского заклинания, представлявшие собой причудливую смесь двух допотопных языков – кхарийского и лемурийского, гулко отдавались под тяжелыми, мрачными сводами древнего мавзолея Тутука-Бильге. Тутук-Бильге, согласно преданию, был одним из первых сподвижников пророка Тарима, вместе с ним совершивший исход из Сакалибы и участвовавший в покорении Турана. Именно этот святой старец основал великий Султанапур на месте старого заморийского поселения. Место захоронения древнего султана было не случайно выбрано молодым чародеем для проведения темного ритуала Пробуждения огня.

Все происходило согласно древним текстам. Два жарко пылавших рубина были помещены в глазницы позеленевшей от времени медной посмертной маски – только она и богатый оклад из золотых и серебряных украшений позволяли угадывать место, где некогда лежали останки святого султана, давно рассыпавшиеся в прах. Со всех сторон базальтового саркофага, где покоились святые мощи, были расставлены особые магические свечи, горевшие колдовским зеленым огнем. Свечи, тайно вывезенные из запретной Стигии, обрамляли саркофаг, как бы повторяя очертания мертвого тела, положенного здесь полторы тысячи лет назад. Были соблюдены все условия. Теперь оставалось неустанно повторять заклинания и с замиранием сердца ждать того заветного момента, когда магия волшебных камней сольется с силой древних слов и духом покойного эрликита, незримо витавшим в гробнице. И тогда вспыхнет неземным огнем прах покойного Тутука-Бильге и в пламени воплотится сам Впередсмотрящий бог, сын Эрлика, Огненнорожденный титан. Цепь особых заклинаний скует огненного гения – и тогда... Тогда чародей, дерзнувший совершить такое действо станет повелителем Огненной Стихии...

– Ячсми, Эрлик-оглан ! Йцу! Йцу! Апро – Укен – Джэ! – без устали повторял Киаксар, чувствуя, как холодный пот струится по его жирной спине, намертво склеивая его с черной, длинной мантией отца, усыпанной золотыми изображениями знаков зодиака.

Краем глаза он взглянул на клепсидру, стоявшую поодаль. С тех пор, как он начал действо – на закате, как того требовали священные тексты, – водяные часы пришлось поворачивать третий раз, и теперь уже близилась полночь. В душу юного мага вкралось сомнение. А что, если ночь для проведения обряда выбрана неудачно или не соблюдено какое-либо условие? Или сам обряд окажется недейственным? Могло быть и такое – манускрипты упоминали об этом. Тогда остается лишь один способ достигнуть цели, но при мысли об этом рвота подкатывала к горлу, а волосы вставали дыбом.

Неожиданно, зеленый свет свечей стал ярче – Киаксар встрепенулся и стал читать заклинания бойчее. Неужто получается... Вот оно! Вот... Что это?

Зеленые свечи вспыхнули нестерпимо ярким светом, больно ударившим по глазам. Киаксар невольно зажмурился, и в этот момент услышал, как кто-то произносит тихим, вкрадчивым голосом странные слова на неуловимо знакомом, но чуждом, присвистывающем языке. Шипение змеи угадывалось в этих темных словах. Лишь одно из них показалось Киаксару без сомнения знакомым. «Сутех» – повторяли во тьме чьи-то уста.

– О, Эрлик! – прошептал Киаксар.

– Сутех-х! – вновь повторили уста. – Сутех, яо!

Набравшись смелости, Киаксар наконец открыл глаза – и узрел перед собой некое зеленое облако, образовывавшееся светом свечей. Облако зеленого света клубилось, и в нем мелькали какие-то смутные образы – жуткие, полные чуждой, враждебной силы. Наконец, до Киаксара дошло, что зеленый фантом глядит на него холодными глазами чудовищной змеи.

– Изыди, Старый Змей! – отчаянно воскликнул Киаксар. – Свят, свят! Эрлик! Ячсми, Эрлик! Гуна! Гуна! Эрлик! Сокруши ведовство Сета! Изыди, Змей! Изыди!

Странный, гулкий, неземной хохот исторгла в ответ змеиная башка. Очертания клиновидной головы стали трансформироваться, приобретая форму человеческого черепа. Теперь на обезумевшего от ужаса Киаксара глядели потрясающие своим чудовищным интеллектом человеческие глаза. Тонкая линия губ под орлиным носом разошлась в издевательской усмешке – а затем черты лица рассеялись как облако дыма. Пискляво, по-заячьи вскрикнув, Киаксар грудью упал прямо в саркофаг, сокрушая последние останки султанских мощей и мертвой хваткой вцепился в рубины, сверкавшие из глазниц немо ухмыляющейся посмертной маски. Порыв неизвестно откуда взявшегося тяжелого, знойного ветра, полного испарений, в которых угадывались гниение далеких тростниковых зарослей и резкий запах крокодилов и питонов, налетел откуда-то сверху и враз потушил все свечи. В наступившей тьме в ушах теряющего сознание Киаксара последний раз прозвучало: Яо, Сутех-х!...

 

*  *  *

 

...Конан неподвижно – будто огромная бронзовая статуя, случайно опрокинутая нерадивыми подмастерьями скульптора, – лежал на кровати, подложив под голову свои могучие руки. Синие глаза его, не выражавшие ровным счетом ничего, невидяще уставились в потолок комнаты, в которую он был недавно переведен – прямо из сырой, промозглой дыры в подземельях эмирского дворца. Теперь его начисто отмыли, смазали болеутоляющими мазями и перевязали все раны и царапины, одели в чистую, добротную одежду.

На еду и выпивку тоже нельзя было пожаловаться, ее, как ему пояснили, – присылали прямо со стола щедрого Хааб-берди. Впрочем, изменения в быту, отнюдь не способствовали уменьшению количества стражи, неусыпно стерегущей зловещего Амру. Видать эмир все же не до конца верил в киммерийскую стойкость. А зря. Если бы даже перед ним были настежь распахнуты все двери и врата, ведущие прочь из Султанапура, и тогда бы варвар не пошевельнул и пальцем ноги. Он твердо знал – его свобода будет равнозначна голове Стейны, посаженной на кол и выставленной у городской стены на обозрение толпе. Ведь когда речь пошла об укрывательстве государственного преступника, солнцеликий эмир напрочь забыл о всех своих прежних утехах и кутежах, коим он предавался, втихаря наведываясь в заведение матушки. А самой Стейне боком вылезла ее давняя интрижка с бабником-киммерийцем, прерывавшаяся и возобновлявшаяся во время новых визитов варвара в Султанапур.

– Нечего было хвостом вертеть перед ханами да эмирами! – ворчливо отозвался о ней Саидхан, сидевший у ног безмолвного варвара и всячески пытавшийся загладить свою вину. Теперь он старался заставить служить не в меру своевольный язык себе во благо.

– Так что ты на нее плюнь, Конан, барс снежных вершин! – уговаривал киммерийца старикашка. – Она же кто – и нашим, и вашим. Тьфу! Как денежки ей нужны – так она липнет к знатненьким, а как до настоящих утех дело дойдет – ей подавай богатыря, вроде тебя! Вот и допрыгалась! Слишком на виду была, сама виновата! Да и вообще – разве может она сравниться с нашей луноликой Бортэ? А ведь если мы и вправду поедем в Сакалибу, то сможем вновь ее увидеть! При одной мысли об этом сердце мое начинает рваться из груди, – и Саидхан с чувством ударил себя костлявым кулаком по впалой груди. – А ведь я уже приготовился к встрече с ней. Скажу тебе по секрету – я написал в ее честь прекрасные рубаи. Ты только послушай!

 

Сто дней пути готов пройти,

Презрев пустыни жар,

Чтобы припасть к твоим ногам

О, чудо госпожа!

Маликта, Лагаш и Дамаст

Пускай сгорят в огне!

Спасусь в озерах ее глаз

И в губ ее вине!

 

Но Конан был по-прежнему неподвижен и нем.

– О, боги! – возопил старик. – За что вы так немилостивы ко мне! – Из выцветших глаз его текли крупные детские слезы.

– О, падишах тигров, князь барсов, король львов, султан слонов! – сокрушенно причитал Саидхан над варваром, который оставался глух к его жарким мольбам. – Ну выпей хоть аргосийского вина! – вздохнул он удрученно, протягивая Конану кубок, из которого уже успел порядочно отхлебнуть. – Пей, о гроза пяриев и змиев! Ни разу не был в тех краях, но тамошние виноделы, кажется, умеют ловить в свои кувшины солнечные лучи. Пей же во имя Тенгри и Эрлика! Ох, жестоко карают меня боги! – старец обреченно покачал головой и, тяжело вздохнув, сам не заметил, что содержимое кубка полностью перекочевало в его отвислое брюхо.

В этот самый момент дверь в их покои со скрипом отворилась, и вздрогнувший от неожиданности согариец таки пролил последнюю каплю себе на новые, шелковые штаны, которые он с огромными трудами выклянчил у кастеляна наместника – человека крайне прижимистого. Темное пятно расплылось по светлой ткани на самом неподходящем месте. Саидхан уже было приготовился извергнуть проклятия на голову стражников, так не вовремя нарушивших его и Конана покой, однако осекся. На пороге стоял сам пятитысячник Могул, нервно теребивший кончик своего висячего уса и выглядевший донельзя растерянным.

– Собирайтесь! – приказал он пленникам. – Солнцеликий немедленно требует вас к себе...

– …Что, пресветлый, экспедиция уже готова покинуть стены Султанапура? – чуть приподняв бровь, осведомился киммериец, прервавший свое молчание впервые за трое суток.

Хааб-берди взглянул куда-то мимо него странным, блуждающим взором. Одутловатое лицо его имело серовато-пепельный оттенок, пухлые руки, сжимавшие какой-то пергаментный свиток, дрожали. Зоркие глаза киммерийца узнали подвешенные к свитку орленые печати Аграпурской дворцовой канцелярии.

– Депеша из столицы! – бесцветным голосом отозвался Хааб-берди. – Ее привез гонец на рассвете. Это письмо от самого Ездигерда. Все пропало! – пробормотал он, едва ли осознавая, что говорит. Затем, как бы очнувшись, эмир продолжил:

– Кто-то успел донести в Аграпур о твоей поимке, варвар! Падишах разгневан! Он срочно требует выслать тебя, а также и всех твоих сообщников для расследования и казни в Аграпур! Я весьма сожалею, Конан. Экспедиция отменяется – а ведь это был твой единственный шанс на спасение! Теперь же все кончено!

Смех Конана прогремел как раскат грома под беломраморными сводами дворца Хааб-берди.

– Клянусь Кромом! Давно мне не было так весело! – воскликнул варвар, дерзко глядя в глаза эмиру. – Ведь для тебя действительно все кончено, анператор Султанапура, мать твою разэдак! Да не трясись ты, козья морда! – нахально цыкнул он на позеленевшего от злобы эмира. – Киммерийцы умеют держать чужие тайны при себе! Можешь зря не переживать – Ездигерд ничего не узнает о твоих грандиозных планах. По мне, так сожрите друг друга живьем, как пауки в банке, тираны!

– Заковать в цепи! – визгливо закричал Хааб-берди. На полных губах его выступила пена. – Его и старикашку! Могул! Поручаю тебе доставить в Аграпур негодяя Амру и его сообщников! Прихвати с собой и эту шлюху Стейну – я должен выполнить указание моего повелителя досконально! – эмир мстительно поглядел на Конана, который заиграл желваками при его словах. – Могул! Вы отправляетесь сегодня же! Стража – увести негодяев прочь с моих глаз!

– А ты, Могул, ненадолго задержись, – уже тихо добавил эмир, когда гвардейцы уволокли прочь сыплющего проклятиями Конана и стенающего согарийца.

– Я весь внимание, мой повелитель!

– Киммериец ни в коем случае не должен добраться живым до стен Аграпура! – голос эмира звучал глухо, в глазах его горела решимость. – Амра и его сообщники несомненно устроят побег. Например, при переправе через Незвайю. Ну и, конечно же, наши доблестные стрелки их прикончат при этом! Я думаю, Ездигерд будет вполне удовлетворен, если ты привезешь ему всего лишь голову киммерийца. Как принято говорить при дворе нашего обожаемого повелителя – Амра может быть хорош только в мертвом виде. Дохлый лев не кусается и не рычит! А я скромно уступаю Его Величеству честь пить вино из черепа этого негодяя.

– Я понял вас! – лицо Могула было по-прежнему непроницаемым. – Амра будет самым мертвым из всех львов, которых мне довелось увидеть!

После ухода пятитысячника эмир вызвал к себе Первого Провидца и Звездочета.

Он молча выслушал сбивчивый рассказ Киаксара о проистекании обряда, сотворенного им в мавзолее Тутука-Бильге.

– Итак, опыт не удался? – сухо спросил Хааб-берди.

– Увы, мой повелитель! – Киаксар дрожал как заяц.

– Может что-нибудь помешало Воплощению? – сузив глаза, эмир вперил пристальный взгляд в потупившегося горе-чародея. – Быть может произошло вторжение чужеродной магии? Такое случается, я знаю об этом. Чародеи Черного Круга пристально следят за всеми колдовскими операциями, происходящими к западу от Вилайета.

– О нет, что вы, солнцеликий! Упаси нас Тарим от такого! Очевидно просто ночь была выбрана неудачно, – Киаксар наконец-то собрался с духом и врал почти без запинки. – Но я знаю еще один способ. Подробности его отвратительны, но зато результат должен превзойти все ожидания!

– Если ты и займешься этим – то по пути в Аграпур, мой дорогой Киаксар. Волшебные рубины требуют главы палаты Провидцев Аграпура, ибо они представляют величайшую ценность для истинных аколитов Эрлика и его Огненной Силы. Я поручаю доставить их ТЕБЕ. И только тебе придется решать – отдать их в руки неумелых, страдающих одышкой от обжорства и пьянства псевдоволшебников Ездигерда, которые не могут даже приворожить обычную портовую девку, и предоставить им возможность приручить Огненного Гения (это, правда, у них вряд ли получится) – или... – Хааб-берди сделал паузу и внимательно поглядел на побледневшего Киаксара. Тот судорожно глотнул – в горле его стоял комок. – Или, – продолжил эмир, – ты используешь свой шанс! Если ты приедешь в Аграпур Хозяином рубинов и Духа Огня – ты сможешь вертеть всей этой жалкой сворой, как тебе вздумается. Ты станешь их главой! Ты – в твои-то годы! Ты, безбородый юнец, будешь попирать ногами сутулые спины этих седовласых и плешивых протирателей штанов, только и умеющих что создавать важный вид и стряпать фальшивые гороскопы – и даже Истинные чародеи преклонятся перед твоим величием! Подумай над моими словами, внимательно подумай! Путь в Аграпур долог. У тебя в запасе будет несколько ночей, которые ты сможешь посвятить свершению своей заветной цели. Думай же, Киаксар, думай...

– Я г-готов! – Киаксар бешено вращал округлившимися глазами. – Н-но, мой повелитель – как я смогу отблагодарить вас за в-вашу милость ко мне? В-воистину, она не имеет границ! – он не сдержался и от избытка чувств выпустил газы, моля Эрлика о том, чтобы зал был хорошо проветриваемым.

– Я попрошу тебя только об одной услуге, – эмир приблизил свое лицо к жирной, лоснящейся от пота голове Киаксара, однако тут же отпрянул – очевидно зал все-таки проветривался из рук вон. Тем не менее, он с долготерпением, достойным истинного эмира, продолжил:

– После того, как Могул уничтожит Конана и его сообщников – ты должен будешь отравить его, – Хааб-берди вложил во взмокшую ладонь Киаксара пузырек с ядом. – Ну или если ты не осмелишься сделать это сам – поручи убийство Огненному Титану, как только ты сможешь повелевать им. Да, ты сделаешь именно так. И не раньше, чем ты проведешь обряд и убьешь гирканца, ты сможешь открыть этот ларец, – Хааб-берди похлопал ладонью по крышке лакированного ларца, стоявшего у его изножья. – В нем ты найдешь достойное вознаграждение и мои дальнейшие указания. Устройство, открывающее этот ларчик, находится в золотом зубе гирканца. Желаю удачи, друг мой!

Хааб-берди с усмешкой поглядел в неуклюжую спину торопливо удаляющегося Киаксара.

– Поспеши же, толстый пердунишка! – пробомотал он, с силой втягивая в ноздри аромат благовонного шарика и разгоняя тяжелый дух кхитайским веером из розового перламутра. – Посмотрим – сможешь ли ты портить воздух перед Черным Престолом Владыки Эрлика. Ведь ты предстанешь перед ним весьма скоро... очень скоро...

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

МАГИЯ, ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ

 

Примерно через день пути, ведущего на юг, бесконечные пески Султанапурской пустыни сменились грядой полупустынных холмов, заросших колючими зарослями. Холмы, впрочем, довольно быстро уступили место бескрайним болотистым низинам Мегары, которые тянулись вдоль берегов моря Вилайет почти до плодородной равнины, питаемой живительными водами Незвайи и Ильбарса. Именно в междуречье этих двух великих рек и находилась сердцевина империи Ездигерда – местность, где пышные виноградники, фруктовые сады и колосящиеся пшеницей поля почти не нуждались в кропотливом орошении, как это было во многих других областях Турана. Там, в центре цивилизации, процветают величественные Аграпур, Акит, Самарра и множество менее значительных городов и поселений.

Однако, прежде чем достигнуть этих благословенных краев, отряду туранской гвардии, везшему закованных Конана, Саидхана и Стейну, предстояло изрядное путешествие по полудиким мегарским болотам, населенным кое-где выморочными деревнями, жители которых, влачившие жалкое полузвериное существование, провожали грозный отряд снулыми пустыми глазами. На их лицах с безвольно отвислыми челюстями проступали явственные признаки вырождения. Гвардейцы при виде дикарей, которые были настолько тупы, что даже не удосуживались кланяться, брезгливо морщились. Сухопутное путешествие в Аграпур было для них досадным недоразумением.

Основной поток путешественников и товаров, текший из Султанапура в Аграпур и обратно, – шел морским путем. Без всякого сомнения, гораздо веселее и приятнее было взирать на бесплодные и болотистые берега с палубы купеческого или военного корабля, нежели тащиться по дремучим непролазным топям, где запросто можно было наткнуться на ядовитую змею, а то и подвергнуться нападению свирепой болотной кошки. Можно было быть уверенным, что через сотню-другую лет, а то и раньше, грозные хищники полностью очистят Мегарские болота от скудных остатков людского населения. Но аграпурских владык нисколько не трогала судьба Мегарских низин и их жалких обитателей – выродков некогда грозных и древних племен. Их куда больше интересовали завоевания на западе и юге, а также расширение морской торговли, для чего было просто необходимо превратить (на деле, а не только на словах) море Вилайет во внутреннее озеро Туранской империи. Именно так именовали Вилайет вердикты и указы на протяжении доброй полусотни лет. Но с тех пор империя никоим образом не приблизилась к претворению в жизнь заветной мечты многих поколений аграпурских владык.

Конан полностью уверился в этом, когда Хааб-берди приказал доставить его ко двору Ездигерда по суше. По всей видимости, вездесущее Красное братство, так жестоко потрепанное менее полугода назад, опять стало набирать силу.

– Отправлять Амру в Аграпур по морю, это все равно, что наказать лису пожизненным заключением в курятнике, – заметил по этому поводу Хааб-берди. – На галере наверняка могут оказаться прикованные к веслам его соратники по ремеслу, и этот бес обязательно ухитрится поднять мятеж. Или судно просто атакуют другие его приятели, до сих пор разгуливающие на свободе. Везите его через Мегары, как говорится: тише едешь – дальше будешь...

«Стоило ли сколачивать такую необъятную империю, если добрая половина подвластных Аграпуру земель заброшены!» – невольно подумалось Конану, который взирал на унылый и однообразный пейзаж из зарешеченного окошка обитой железом кареты, в которой его везли, как весьма важную птицу.

Подобные мысли рождались в голове киммерийца совсем не зря. Ему пришли на память крошечные, но ухоженные донельзя, наделы жителей маленького Аргоса – там-то земля была в цене! И при этом Аргос кормил столько жителей, что они бы запросто могли плотно заселить все Мегарские болота. И уж во всяком случае вольным гражданам Аргоса жилось не в пример лучше, чем забитым, нищим и задавленным нещадными налогами жителям грозного и «великого» Турана. Может быть он, Конан, отпетая голова, кровопийца и головорез, совсем не так уж и плох, раз в течение доброго десятка лет не дает спокойно спать своре разжиревших палачей, разодетых в золото и парчу, под непосильным гнетом которых стонут самые разные народы от Заморы до Секандерама!

При мысли об этом у киммерийца несколько приподнялось настроение. Затем в голову его полезли другие воспоминания. Когда-то давно ему уже приходилось ехать по этим местам, но в противоположную сторону. Тогда он со всех ног удирал из столицы в Султанапур, чтобы оттуда бежать на запад. Разве ж мог предположить молодой и бравый капитан падишаха Илдиза, что неосторожный визит к распутной жене его командира приведет к таким печальным последствиям? И вот, теперь он – взматеревший разбойник, пират, козак и военачальник – возвращается в кичливый раззолоченный город, который принес ему сплошные разочарования. Конан невольно оскалил белые волчьи зубы. Ничего, это еще не конец! Аграпур еще узнает месть кровавого Амры! В том, что это когда-нибудь произойдет, – он не сомневался. Пусть его сажают хоть в три железные клетки сразу и окружают тройным кольцом свирепых янычар – он, варвар из Киммерии, – найдет способ вывернуться...

...Итак, экспедиция продолжала свой печальный путь. Солдаты, истосковавшиеся по уютным султапнапурским тавернам, вину и улыбчивым шлюхам, злобно матерились, когда копыта лошадей или колеса кареты, в которой везли заключенных, глубоко увязали в трясине. Им приходилось пыхтеть и надсаживаться самим, по уши облепливаясь грязью, хотя они с удовольствием припахали бы здоровяка Амру, однако, будучи людьми здравомыслящими, делать этого не решались. От местных же дикарей помощи ожидать не приходилось – они лишь моргали коровьими ресницами и даже удары кнута не могли согнать с их равнодушных лиц сонное выражение. Солдаты были слишком заняты своими страданиями и мечтами об Аграпуре, чтобы следить за тем, что происходит у них почти что за самой спиной. А иначе они бы крайне изумились, увидев, как дикари, на удивление оживленно жестикулируя, объясняют что-то угрюмого вида людям, с ног до головы увешанным оружием, которые следовали за экспедицией буквально по пятам...

 

*  *  *

 

...Через седмицу долгого, утомительного пути Мегарские топи стали постепенно сменяться по-прежнему заболоченными, но уже более приспособленными для жизни луговинами, перемежавшимися дубовыми, буковыми и грабовыми рощами. Это был верный признак того, что экспедиция вступила в пойму великой реки Незвайи, несшей свои могучие, шумные волны к морю Вилайет. Истоки ее терялись в каменных горах на границе Кофа и Хаурана; серебряной струной, оживляя вокруг себя узкую полоску берегов, Незвайя резала пополам это пустынное маленькое королевство и, принимая в себя на рубежах с Заморой воды еще нескольких рек, вступала наконец в Туранские пределы...

Именно здесь, недалеко от границы двух королевств и одной империи, на северном берегу Незвайи возвышалась мрачная и грозная цитадель – некогда мятежный город Яралет.

...Когда к вечеру седьмого дня утомительного путешествия в серых разрывах тумана показались наконец черные угловатые башни Яралета, в душе киммерийца опять всколыхнулись воспоминания юности. Когда-то, служа в легионах покойного Илдиза простым наемником, Конан столкнулся у этих стен с мрачной волшбой чудовищной руки Нергала, однако, в конце концов одержал победу над бесноватым Мунтассем-ханом и стал свидетелем единоборства Сил Света и Тьмы. Но все это было в далеком прошлом. Теперь Яралет имел для него значение лишь как перевалочный пункт на пути к эшафоту. Отряд переправится через Незвайю, затем проделает еще около сотни миль до города Акита, а там, на другом берегу могучего Ильбарса, в месте впадения его в море Вилайет – гордо высятся золоченые минбары Аграпура...

...До городских ворот оставалось менее двух полетов стрелы, когда руководитель отряда Могул выехал вперед и поднял вверх руку, призывая к вниманию солдат.

– В Яралете остановки не будет! – провозгласил он. – Мы поменяем лошадей в казенном ямском стане и переправимся на южный берег Незвайи до заката. Надо спешить! Всемилостивейший падишах не может ждать так долго!

При его словах по рядам усталых солдат прошел сдержанный ропот. Колючие глаза гирканца тут же уловили недовольство на лицах воинов.

– Ну, ну! – подбодрил он служивых. – Отдохнете вволю в столице! Если доберемся до Аграпура в срок – получите премию от падишаха и целую седьмицу отпуска! Вперед, ребята! Вас ждут женщины Аграпура!

При виде того, как недовольство солдат сменяется мечтательными улыбками и еле сдерживаемым нетерпением, Могул усмехнулся в усы. Он всегда умел находить ключ к сердцам подчиненных. Быть любимым солдатами – для полководца это значит многое, только некоторые частенько об этом забывают. Как, например, его нынешний господин, пресветлый Хааб-берди. Он относился к своим людям как быдлу. Но мало того – он был изменником и вынашивал преступные планы отделения от государства. А может быть ему, Могулу, не стоит убивать Амру и его спутников? В Аграпуре, обласканный падишахом, он будет далеко от Хааб-берди, и цепкие лапы эмира не дотянутся до него. Как раз наоборот – как бы не случилось так, что длинные и когтистые руки Ездигерда сомкнутся на холеной шее сатрапа. И вообще – почему он должен беспрекословно подчиняться приказам эмира? Кто для него, чистокровного гирканца, сына вольных степей, этот изнеженный туранский вельможа?

Да, конечно, он горячо поддерживал планы Хааб-берди в том, что касалось отделения от Турана и создания нового государства, ибо всем сердцем ненавидел эту проклятую империю зла и искренне считал, что Аграпур должен рассыпаться в прах под копытами вольной орды, пришедшей из северо-восточных степей. Могул был одним из младших сыновей хана Аттара и Карабезга. Попав в плен, он так и остался в Туране – согласно договору между сторонами, он являлся заложником в качестве гаранта ненарушения перемирия. И хоть и достиг он больших успехов на туранской службе – а нет-нет да вспоминал, что он чужак здесь, в этой стране изнеженных и развращенных людишек, которые походили на своих грозных предков-завоевателей почти так же, как мегарские дикари. А случись новая война со степью – и его, не моргнув глазом, прикончат. В вероломстве своего старого лиса-отца Могул не сомневался и почти не осуждал его. У престарелого хана было семь жен и соответственно по три-четыре сына от каждой из них. Одним больше, одним меньше – какая разница ?

В принципе, на его месте Могул поступил бы так же. В общем-то он сам виноват – не надо было попадаться. Однако теперь у него были все основания думать о том, что если Тенгри сподобит его когда-нибудь вырваться отсюда в родные степи, то во время борьбы за престол рука его не дрогнет ни разу, и Эрлик с ними, с правилами почитания родичей. Плен его многому научил. Вот только стоит ли нарушать планы сатрапа и доверяться Ездигерду? Ведь этого тирана он ненавидит особо...

Гирканец настолько погрузился в свои размышления, что не сразу обратил внимания на то, что чья-то потная, влажная ручонка хлопает его по плечу.

– Кто там еще? – гирканец недовольно развернулся. Он едва сдержал ругательство, чуть не сорвавшееся было с его губ, при виде широкой, масленой рожи Киаксар-бея. В своей парчовой тяжелой одежде, потеющий, задыхающийся от жира, беспрестанно испускающий газы новоиспеченный эмиров астролог выглядел более чем отталкивающе на резвом жеребце, весьма удрученном своей печальной участью. Все эти дни отрок незабвенного Гуслияра предпочитал проводить рядом с кучером, на козлах возка, в котором везли заключенных, поскольку другой кареты экспедиции выделено не было.

Однако сегодня, узнав о том, что отряд приближается к Яралету, Киаксар счел необходимым перебраться на своего превосходного скакуна из отцовых конюшен, которого все это время вели в поводу – к вящей радости солдат, которым больше не нужно было тащить из грязи дополнительную тяжесть. Однако Могул искренне пожалел, что толстяк не остался сидеть на козлах. Его сердце – сердце истинного коневода-гирканца, обливалось кровью при виде оскорбления, которое причинял благородному скакуну бесстыдно усевшийся на него мешок с дерьмом. Тем не менее, вышколенный туранской военной службой Могул счел за благо оставить свои переживания при себе. Толстый юнец с недавнего времени приобрел большое влияние при дворе эмира, и к его словам стоило прислушиваться.

– Что вам угодно, сиятельный звездочет? – корректно осведомился гирканец.

– Э-э, почтеннейший Могул! – ответствовал Киаксар с льстивой улыбочкой. – Прошу покорнейше меня простить!.. (О, как ненавидел Могул все эти лживые, верноподданические униженные словечки, так характерные для светских обществ прогнивших деспотий!)

– Что-что вы сказали? – до гирканца не сразу дошел смысл сказанного юнцом. Чепуха какая-то!

– М-м, э-э, я только хотел сказать, что приказик ваш придется отменить!

– Что?!

– Именно так! Не извольте гневаться! У меня есть предписание светлейшего. Сим предписанием солнцеликий Хааб-берди повелевает отряду остановиться на ночь в городе Яралете, – не скрывая своего торжества, Киаксар потряс перед носом побелевшего и сузившего глаза Могула засургученным свитком. Ни говоря ни слова, гирканец поворотил коня к воинам.

– Слушай мою новую команду! – зычно выкрикнул он. – Приказ о немедленной переправе отменяю! Ночевать будем в Яралете, переправимся через Незвайю утром!

Эрлик! Сколько ни выделяй он слово «мой» – солдаты все видят. В их глазах он прочел плохо скрываемое недоумение, хотя кое-кто и вздохнул с облегчением – как-никак, служивым давненько не приходилось видать нормального большого города. И все же, Могул нутром почуял, что авторитет его в глазах подчиненных пошатнулся – от их внимания не укрылась пикировка с напыщенным звездочетишкой. Подобного унижения Могулу не доводилось испытывать с тех пор, как его взяли в плен. Уши его, к счастью надежно прикрытые серебристой мисюркой, спускавшейся из-под островерхого шлема, – пылали, как маки в весенней степи. Налитыми кровью глазами, исподлобья, он проследил за Киаксаром, который, заметно повеселев, пустил своего коня рысью, стремясь скорее доехать до городских ворот.

«Ты заплатишь за это, жирный ублюдок, клянусь Эрликом!» – мысленно пообещал ему Могул...

 

*  *  *

 

– Амра? Что вы говорите? – сатрап Яралета, принц Тан – еще довольно молодой человек приятной наружности в роскошной бархатной тоге – вскочил с резного позолоченного кресла и, охваченный волнением, стал прохаживаться по мозаичным плитам, украшавшим пол его тронного зала. Два человека следили за ним с противоположных сторон – одним из них был Могул, пропыленный и усталый, он только что зачитал наместнику послание светлейшего эмира Султанапура. Напротив Могула в кресле, стоявшем по левую руку от трона наместника, восседал иссохший старец, в белой хламиде простого покроя. Из-под огромного, изборожденного морщинами лба на принца и султанапурского посланника пристально глядели цепкие, оценивающие глаза мыслителя – ученого и мага.

– Нет, вы только послушайте, Аталис! – воскликнул принц, обращаясь к пресловутому старцу. – Амра – знаменитый вилайетский пират – пойман! Нет, положительно, я не могу поверить!

– Менее шести лун прошло с тех пор, как высочайший указ всемилостивейшего падишаха объявил Амру мертвым! – в надтреснутом голосе Аталиса звучали саркастические нотки. – Неужто у этого разбойника семь жизней, как у легендарного Ходока Саретдина?

– Если милостивые государи не доверяют мне и письму солнцеликого Хааб-берди, они могут выглянуть в окно и лично убедиться в том, что все приметы этого головореза полностью совпадают с описанием, данным аграпурской тайной полицией. Негодяя как раз ведут по двору, к каземату! – Могул был подчеркнуто вежлив, хотя в его серых колючих глазах плескалось еле сдерживаемое раздражение.

Принц Тан еще раз метнул в его сторону недоверчивый взгляд и, пожав плечами, подошел к большому окну, забранному вычурными витражами аквилонской работы. Наместник резко распахнул возмущенно зазвеневшие створы – и замер. Внизу, под самыми стенами его дворца, по ровным каменным плитам, устилавшим внутренний двор, десять рослых янычар вели троицу пленников. Впереди, позвякивая тяжелыми кандалами, шел черноволосый гигант. Необъятные мускулы громоздились друг на друга как горные хребты Химелии, обрисовывая великолепную фигуру воина и атлета, достойную древнего героя или титана. На лице, напоминавшем маску сурового бога войны, отлитую в бронзе, как два драгоценных камня, светились холодные синие глаза. Гордая, львиная посадка головы, резкая линия губ, упрямый подбородок, раздвоенный посередине... Пленный пират вышагивал под остриями копий и алебард с истинно королевским достоинством. Следом за ним шла полная миловидная женщина средних лет, ростом и статью почти не уступавшая синеглазому великану. И в конце процессии узников тащился, постоянно спотыкаясь и охая, тщедушный старикашка, с красным, понуро поникшим носом и облезлой козлиной бородкой.

– Аталис! – когда принц скоро заговорил, что-то в его голосе заставило старого мудреца покинуть кресло и подойти к окну, у которого застыл наместник Яралета. – Вы только взгляните на него!

– Во имя Сердца Таммуза! – выдохнул старец. – Это он! Это Конан!

– Вам известно подлинное имя этого башибузука? – Могул заинтересованно поглядел на обоих сановников. В голосе его теперь чувствовалось удовлетворение. – Да, вы правы, по-настоящему этого проклятого киммерийца зовут Конан. Уж, наверное, этот громила и здесь успел оставить свои следы! Не так ли?

Но принц и Аталис не обращали на него никакого внимания. Они во все глаза смотрели на огромного варвара, черные волосы на голове которого ветер трепал как дикарское знамя, сделанное из хвостов лошадей и яков. На какой-то миг Конан поднял глаза вверх – и встретился взглядом с напряженно рассматривавшими его из высокого окна людьми. В синих глазах варвара вспыхнул огонек – казалось, он что-то хотел вспомнить, – но тут же его взор опять потух и стал по-прежнему равнодушным. Киммериец повел литыми, украшенными белесыми рунами шрамов плечами и пошел дальше – в каземат.

 

*  *  *

 

Два дюжих гвардейца внесли в покои, занятые на ночь Киаксар-беем, нечто – длинное и тяжелое, завернутое в мешковину.

– Положите вот сюда! – еле сдерживая нетерпение, приказал юный астролог, ткнув пухлым пальцем в большой стол красного дерева, стоявший посередине покоя.

Исполнив указание, солдаты удалились. Едва дверь за ними захлопнулась, как Киаксар с прытью, удивительной для его комплекции, подскочил к окну и плотно занавесил его, не оставляя ни малейшей щели. Дрожащими руками он высек огонь и зажег свечи в шандале – на этот раз самые обычные, восковые. Тусклое пламя осветило его побледневшее лицо, похожее на непропеченый блин. Затаив дыхание, Киаксар сдернул мешковину с длинного, загадочного предмета, лежавшего на столе. Взору его предстал труп тощего, скорченного человека – голова и шея его лежали под неестественным углом. Широко улыбнувшись, Киаксар потер враз вспотевшие ладони – лучший из султанапурских бальзамировщиков не обманул его! И теперь у него есть – в полной сохранности – тело предателя, удавленного волосами рыжей женщины! Вот то, что навсегда сделает Духа Огня его преданным слугой!

– Итак, начнем! – шепнул себе толстяк и, быстро произнеся молитвы Ариману и Эрлику, приступил к первому акту отвратного действа...

...Ночь опустилась на Яралет внезапно, как черное хорусульское покрывало. Чадящие факела тускло освещали темную громаду городских стен. Отблески костра, разведенного перед старыми, обитыми позеленевшей бронзой воротами, играли на куполообразных шлемах, серебряной чешуе мисюрок и кольчуг стражников, которые коротали время ночного караула, греясь у пламени и рассказывая друг другу всевозможные байки, преимущественно касавшиеся их любовных похождений. Один из них – наиболее молодой, разбитной и хвастливый парень с облупившимся от солнца носом, как раз оживленно брызгая слюной, втолковывал что-то в этом роде посмеивающимся сослуживцам.

– И вот, значит, встала Ранзима передо мной на колени! А я ей говорю, значит: «Ты что – молиться собралась, что ли?» А она, значит, как... – он не договорил.

Из чернильной темноты на свет костра вынырнул высокий, но ссутуленный человек, с головою укутавшийся в полосатую каффию, наподобие тех, которые носят зуагиры Восточного Шема. Наружу торчал лишь нос, украшенный сизо-багряными прожилками, и единственный черный глаз, который лукаво блестел.

– Тебе чего, прощелыга? – окликнул его хвастливый паренек. – На купца ты не похож, да они и не шатаются по ночам и без каравана! Отваливай! Или если хочешь пройти в город, плати!

– Пусть убирается к Нергалу! – возразил ему более пожилой и опытный воин. – Этот молодец из зуагиров, а они сплошь головорезы да воры! Таким нечего делать в нашем городе!

– Вы ошибаетесь только в одном, о, грозные стражи! – кривой зуагир загадочно улыбнулся, блеснув золотым зубом. – Вы правы, у меня нет каравана, и я – не купец. Да и денег у меня маловато, на вас на всех не хватит. Но зато у меня есть пропуск!

Последние его слова встретил взрыв здорового мужского хохота. Особенно усердствовал нахальный парнишка, хотя и другие от него не отставали.

– Нет, вы слыхали? – захлебывался молодой стражник, тыча пальцем в ухмыляющегося кривого зуагира. – У него есть пропуск! А может быть ты падишах Ездигерд?

– Да нет он пророк Тарим!

– Не -е-е, ребята, сам Эрлик!

– Митра!

– Нергал!

– Бел… видите – кривой!

– Сет, не к ночи будет сказано! – окончательно добил всех какой-то шутник. Изнемогая от смеха, солдаты не сразу заметили, что в круг, создаваемый светом костра, вышел еще один человек – женщина, с головой закутанная в покрывало.

– Ну-ка, Захина, покажи им наш пропуск! – негромко приказал ей зуагир.

Покрывало полетело на землю. Смех моментально смолк – стражники, вытаращив глаза и разинув рты, уставились на молочно-белое, обнаженное тело восхитительной красоты, представшее перед ними. Маленькие, будто выточенные из слоновой кости ступни, полные изящные икры, крутой изгиб алебастровых бедер, изумительный тонкий стан, высокие, пышные груди с алыми ягодами сосков, округлые плечи и руки, лебединая шея – солдатня пожирала жадными зенками все прелести не весть откуда явившейся гурии. Лишь лицо прекрасной незнакомки было плотно закрыто чадрой.

Тем временем, белые руки нагой красавицы взметнулись вверх – в них томно и зазывно зазвенел бубен. В такт его чарующей мелодии бренчали браслеты, на ее щиколотках и запястьях, коралловые бусы били по раскачивающимся грудям. Затаив дыхание, стражники следили за тем, как неземным призрачным облаком волшебной плоти летит в порыве страстного танца чудесная незнакомка. Ее ноги, руки, торс, шея – выделывали невероятные пируэты и па, сплетая в темном воздухе самые немыслимые фигуры, в которых смутно угадывалась кобра, раздувающая капюшон перед прыжком, священная птица ибис, взмахивающая крыльями над просторами полей, затопленных разливом грозного Стикса, последние конвульсии жертвы, умирающей под обсидиановым ножом жреца...

Никто и не успел заметить тот миг, когда танец завершился, а женщина – уже вновь стояла, завернутая в свое покрывало, тесно прижимаясь к зуагиру, который загородил ее рукой от тяжело дышащих солдат. Когда те разом заревели, как олени-самцы во время гона, кривой довольно и злорадно расхохотался.

– Не-е-ет ! Это моя собственность!

– Слушай, ты! Да мы ща тебя на пики насадим! Отдавай красотку! – прорычал давешний молодчик. На губах его выступила слюна вожделения, глаза горели дьявольским, животным пламенем.

– Ну хорошо, я отдаю ее вам до утра! Но только ради Эрлика, пропустите меня в город! Мне очень нужно! – с явной неохотой уступил зуагир.

Дикий ликующий рев был ему ответом. Солдатня тотчас же обступила танцовщицу, а зуагир шмыгнул в открывшуюся в воротах дверцу. Дальнейшее происходило как в нереальном, призрачном сне, и было столь же завораживающе, как и танец Захины. Из темноты, один за другим, стали молниеносно выскакивать бесшумные люди в бурнусах и с ятаганами наголо. Никто из стражников не успел сделать и двух вздохов, как больше половины из них уже лежало на земле с перерезанными глотками. В тот самый момент, когда нахальный парнишка запустил свои жадные руки под накидку танцовщицы, удар ее сильной, тренированной ноги, заставил его сложиться пополам от невыносимой боли в самом уязвимом месте.

Через миг в воздухе сверкнул ятаган подоспевшего головореза – и череп молодого нахала, так и не успевшего рассказать о проделках Ранзимы и попользовать красавицу Захину, – треснул, как гнилая дыня. Молчаливые, деловитые головорезы темным потоком устремились в дверцу, которая осталась зиять в воротах и за которой – уже внутри крепостных стен – слышались сдавленные предсмертные вопли.

Отряхнувшись, танцовщица подхватила с земли саблю одного из поверженных стражей и последовала за своими свирепыми компаньонами.

Внутри города, на ближайших к крепостной стене сторожевых постах все уже было кончено. Кривой зуагир обтер окровавленный клинок о волосы убитого солдата и поприветствовал танцовщицу восторженной улыбкой.

– Я всегда восхищался тобой, Рыжий Ястреб! Но скажи мне, где ты так научилась танцевать?

Карела презрительно надула рубиновые губы и, слегка нахмурившись, ответила:

– Это стигийский танец, Ордо! Ведь я многое успела пережить за то время, пока мы не виделись. В один прекрасный день мне вздумалось обокрасть сокровищницы, таящиеся в недрах древних пирамид в Кеми. Но я попалась, Нергал задери эту страну змеепоклонников и живых трупов! И все же мне повезло – если только это можно назвать везением. На невольничьем рынке меня выкупили жрецы храма Деркето – богиня простерла спасительную длань над своей избранницей! Вот там-то меня и научили танцу Кобры. С тех пор я стала Медной Хатшепсут. Но, клянусь Митрой, это продолжалось недолго! При первой же возможности я сбежала из храма, прихватив с собой понравившуюся мне маску с рожей демона, а заодно и всю храмовую казну. Я уверена, что Деркето простила мне этот грех – ведь деньги пошли на пользу ее избраннице! Я сбежала в Шем и там познакомилась с Хирамом Коршуном – ну, тем самым, о котором я уже тебе говорила. В Шеме мы занимались грабежом царских гробниц. Но Шем мне быстро наскучил...

– Да и Хирам тоже, насколько мне известно! – ухмыльнулся Ордо, однако тут же присмирел под холодным взглядом зеленых косящих глаз, устремленных на него.

– Это должно послужить уроком для многих, Ордо! Зря я разве рассказала тебе про его смерть? Мужчины имеют способность быстро надоедать мне!

– Только не Конан ! – заметил Ордо не без ревности.

Карела поглядела на него искоса и нахмурилась.

– Проклятый развратник-киммериец надоел мне хуже горькой редьки. Но ты же не думаешь, что я оставлю его на растерзание туранским псам? Если уж кто его и прикончит – то это буду я! – и, повернувшись к шайке разбойников, деловито расправлявшихся с последними стражниками и разбиравших их доспехи и оружие, Карела тихонько свистнула.

– Вперед, коршуны ! – произнесла Ястребица, указывая острием меча на смутно вырисовывавшийся во мраке силуэт дворца наместника. – Киммериец там! Освободим его! Амра!

– Амра! – нестройным хором подхватили ее клич головорезы.

Решительным движением Карела сбросила накидку и, перехватив меч поудобнее, поспешила вперед. Выглянувшая луна осветила удивительное зрелище – сонные улицы древнего города и крадущуюся по ним нагую воительницу, по пятам за которой следовала ватага угрюмых злодеев...

 

*  *  *

 

– Ну, придумай же что-нибудь, раздери твою дикарскую задницу Нергал! – пробурчала Стейна. Она все никак не могла освоиться с охапкой гнилой соломы, которая должна была заменить ей постель в эту невеселую ночь. Кандалы, натиравшие руки и ноги, мерзкая вода, постоянно капавшая с осклизлого каменного потолка, крысы, копошившиеся по углам, – все это в конец уничтожило выдержку матушки, порядком изнежившуюся среди перин и подушек своего гостеприимного дома.

– Я полностью согласен с ней! Конан, ты должен как-нибудь вытащить всех нас отсюда! – рявкнул Саидхан, которого претерпеваемые лишения сделали смелым и наглым, как голодного шакала.

Киммериец смерил их веселым взглядом. Ему, казалось, все было нипочем.

– Вы сначала перегрызите цепи у меня на руках и ногах, раз такие зубастые! А ты, силач, выдерни штырь из стены, к которому я прикован. Тогда и поговорим! – отрезал варвар и, развалившись на трухлявой подстилке, захрапел, как если бы под ним была двуспальная кровать с балдахином.

– Нет, я тебя в покое не оставлю, Конан! – не унимался старик. – Слыхал я рассказы, как ты перетирал цепи руками! Ведь ты же сбежал из сотни темниц, не меньше!

– Сколько веревочке не виться – конец будет! – раздавшийся лязг открывшейся двери и последовавшая за ним реплика вошедшего в камеру Могула заставили старика подпрыгнуть на месте.

– Из ста темниц он бежал, но из сто первой – вряд ли! – гирканец, усмехаясь, разглядывал киммерийца и его побледневших товарищей. – Я пришел, чтобы специально позаботиться об этом. Я думаю, наш всемилостивейший падишах будет вполне удовлетворен, узнав, что ты утонул в волнах Незвайи при попытке к бегству. А вид твоего хладного трупа вполне утешит его горе по поводу вашей несостоявшейся встречи!

Загремев оковами, варвар вскочил со своего ложа, глаза его горели как у загнанного волка.

– Возможно так оно и будет! – прорычал Конан, собирая цепи в один увесистый стальной ком. – Да вот только представлять мой труп Ездигерду будут вместе с твоим, а также и со всеми прочими! Потому что вряд ли ты пришел один по мою душу, а? Ну же, подходи!

Могул, по-прежнему усмехаясь, попятился с деланым страхом, прекрасно понимая, что киммерийцу, чья цепь была наглухо припаяна к штырю, глубоко загнанному в серый камень стены, до него не добраться. Однако Конан думал иначе. Огромные, выпуклые мышцы его напряглись и вспухли, лицо побагровело от напряжения всех его титанических сил, утроенных гневом. И чудо случилось – плоть варвара одолела сталь и камень: одно из звеньев цепи, не выдержав, со звоном лопнуло – и Конан, вырвавшийся из оков, стрелой полетел прямо на Могула, который взирал на это зрелище расширенными от удивления и ужаса глазами. Но прыти опытному воину-гирканцу было явно не занимать – киммериец, летевший как огромный валун, выпущенный из катапульты, должен был расплющить Могула, припечатать его к стене, размазав мозги по камням. А вместо этого налетел на глухую бронзу тяжелой двери, захлопнувшейся у самого его носа. Не устояв, варвар опрокинулся навзничь, однако тут же вскочил, не обращая внимание на боль в груди и затылке, где после поцелуя неровного каменного пола, уже набухала изрядная шишка. В припадке ярости Конан стал награждать дверь пинками такой чудовищной силы, что с осклизлых сводов древнего подземелья дождем посыпались грибы и слизняки. Но дверь была сработана на века. После серии ударов варвар, наконец, остановился, с трудом переводя дух, – и в наступившей тишине из-за двери раздался еле слышный смех.

– Остынь, киммериец! Уж больно ты горяч – прямо как твои дикие сродственнички из Сакалибы! Ну да ничего – волны Незвайи охладят твой варварский пыл. Да, кстати, водичка придаст тебе и твоим дружкам вид, подобающий настоящим утопленникам. На счастье начальник здешней тюрьмы не дурак выпить и поболтать – он поведал мне обо всех секретах этих подземелий. Так что прощай, Конан! Ты был хорошим союзником, но теперь мы с тобой по разные стороны... двери... Передавай мой привет Эрлику – хотя нет – подводным демонам! – глухо звучавшая из-за двери речь Могула закончилась коротким, отрывистым смехом. Затем все смолкло. Взревев, Конан со всего маху впечатал кулаком в дверь, да так, что в бронзовой обшивке осталась изрядная вмятина. Это несколько утихомирило киммерийца, который, тихо матерясь и дуя на опухший кулак, медленно опустился на корточки и прислонился головой к двери.

Испуганные глаза Стейны и Саидхана искали утешения, поддержки и ответа на мучившие их вопросы в его синих, угрюмых глазах, но они были непроницаемы – лишь в глубине зрачков вспыхивали огоньки, свидетельствовавшие о напряженной работе мысли.

Затянувшееся тягостное молчание прервал какой-то странный звук – надсадный, глухой металлический скрежет – у чувствительной Стейны аж выступила гусиная кожа, ее всю прямо-таки передернуло. Саидхан схватился руками за голову, бормоча молитвы Тенгри, Эрлику и сотне других богов. Темное же лицо Конана стало совсем черным, как грозовая туча. За десять с лишним лет скитаний по цивилизованным странам он успел повидать изнутри мрачные подземелья тюремных замков Гипербореи, Немедии, Турана, Кофа и множества других стран – так что ему было кое-что известно об инженерных изысках их строителей.

Поэтому, услышав скрежет, он сразу же осознал, что, возможно ему и его спутникам пришла пора обратить свои помыслы к другим мирам, лучшим, нежели эта бренная земная юдоль. Потому что такой звук мог издавать лишь изрядно заржавевший ворот, отворяющий доступ воде. Подобные ухищрения киммерийцу не раз приходилось встречать в Шеме и Стигии, где их использовали для орошения полей и в городских акведуках. Здесь же их, по всей видимости, употребляли для иных, более мрачных надобностей. Раздавшееся вскоре журчание воды, низвергающейся из незамеченной ранее трубы, окончательно убедило Конана в том, что гирканец слов на ветер бросать не привык.

– Кром! – выдохнул варвар, вскакивая на ноги. – Подземелья связаны с руслом Незвайи! И, если мы не пошевелимся, то станем одними из ее обитателей!

Ответом ему послужили сочные матюги Стейны и тонкое поскуливание Саидхана.

– Заткнись, – рявкнул Конан, бросая на него свирепый взгляд, – а иначе я заткну трубу твоей костлявой задницей!

– Вряд-ли это поможет, Конан! – ухмыльнулась Стейна, к которой неожиданно вернулось присутствие духа. – Вот, например, ты или я – другое дело! Как насчет меня, киммериец? Зря я что ли сало копила?

– Да брось ты! – отмахнулся Конан. – Уж как-нибудь и без тебя...

Найдя трубу, находившуюся под одним из самых темных сводов мрачной темницы, Конан, не долго думая, плотно закрыл ее извергающее воду отверстие своей необъятной грудью, распластавшись по стене. Вроде бы помогло. Вода перестала течь в камеру. Но Конан понимал, что это ненадолго...

– …Давай, давай, крути! – резкий голос Могула подстегивал не хуже бича. Дюжий солдат потихоньку крякнув, смахнул пот со лба и вновь принялся неутомимо перебирать смуглыми руками, и огромный ржавый ворот медленно, но верно, поворачивался вокруг своей оси.

– Так, так! – подбадривал его Могул, нетерпеливо похлопывая кнутовищем по бедру. – Ворот надо открыть до отказа – и тогда пол-Незвайи выльется в этот подвал. Нельзя оставлять Амре ни малейшего шанса выжить! А то, небось, уже заткнул трубу своей задницей! – гирканец нервно хохотнул.

Чье-то легкое прикосновение заставило его обернуться.

– Какого демона? – прорычал он, недовольный тем, что его отрывают от дела, в которое не должен был вмешиваться никто посторонний. Он ожидал увидеть перед собой начальника дворцовой тюрьмы, но вместо его одутловатой пропившейся рожи перед ним предстал суровый лик беловолосого старца.

– Аталис? – в голосе гирканца звучало недоумение. – Почтеннейший, здесь вам явно не место! Что заставило вас покинуть тишь вашей библиотеки?

– Творимое беззаконие – и ничего больше! – ответили сухие губы Аталиса. Его черные глаза смотрели на Могула с укором.

– Что вы называете беззаконием? – брови гирканца метнулись вверх. – Да ведь Амра и так вне закона! Его жизнь не стоит и ломаного гроша! Он пират и разбойник!

– И это дает тебе право убивать его и беззащитных старика и женщину? – в надтреснутом голосе мудреца зазвенело возмущение.

– Хватит препираться с ним, Аталис! – еще один человек – стройный, высокий, в полном боевом облачении и держащий ладонь на рукояти меча, подошел к спорившим. Солдат, воспользовавшись заминкой, решил отдохнуть и, оставив ворот, с изумлением взирал на разыгравшуюся сцену.

– А, принц Тан! И вы пожаловали! – недобро усмехнулся Могул. – Уведите, ради Эрлика, вашего домашнего философа! Выведите его на свежий воздух – он явно пересидел за своими пергаментами.

– Остановите воду – это мой приказ! – не обращая внимания на его язвительные слова, произнес Тан. Его черные, густые брови сошлись у самой переносицы, живые глаза сверкали гневом.

– Мне нет дела до ваших приказов! Я исполняю волю светлейшего эмира и нашего лучезарного падишаха! – надменно ответил Могул. – Я не понимаю вас, сиятельный наместник! Или вы теперь находитесь в оппозиции к Аграпуру, подобно вашему печально известному предшественнику, Мунтассем-хану? Поддерживаете традицию?

– А лично мне кажется, что эту традицию куда лучше поддерживает пославший вас Хааб-берди! – заметил Аталис. – Для меня не секрет, что он интриган и заговорщик, да и к тому же связавшийся с черной магией.

Смертельно побледнев, Могул уставился на него. Рука его машинально дернулась к рукояти клинка.

– Ну, хватит! – теряя терпение, воскликнул Тан. – Покончите же с этим балаганом, Аталис!

– Все уже кончено, мой повелитель. – престарелый маг склонил голову перед наместником Яралета. Принц перевел удивленный взгляд на Могула. Гирканец застыл, как одно из тех каменных изваяний, которыми пестрят степи его родины, лежавшей по ту сторону Вилайета. Рука его, так и не дотянувшаяся до меча, неподвижно повисла в воздухе; остекленевшие глаза невидяще уставились в пространство.

– Здорово! – тряхнул черными кудрями восхищенный наместник. – Не перестаю удивляться вашим способностям, Аталис!

– Я наложил на него древнее заклятие Окаменения, только и всего. Каждому, кому посчастливилось ознакомиться с текстами Скелоса, удалось бы это. – ответил старый чародей, поворачиваясь к солдату, оторопело взиравшему на происходящее.

– Перекрой воду, любезный, – тихо попросил его Аталис...

 

*  *  *

 

– Ячсми, Эрлик-оглан! Йцу, Йцу! Апро – Укен – Джэ! – в последний раз выдохнул покрытый испариной Киаксар. Его едва не выворачивало наизнанку от отвращения; в течение двух с половиной поворотов клепсидры ему приходилось вытворять такие гадости с трупом, что позолоченные черепа одержимых жрецов Лемурии и Атлантиды, покоящиеся на дне морском и на вершинах гор, превратившихся в крохотные островки, затерянные в океане, – рассыпались бы в прах в своих проклятых стихиями и богами склепах.

Под конец сын Гуслияра, с трудом превозмогая отвращение, зачерпнул из черного фарфорового сосуда липкую и густую коричневую зловонную жидкость – адскую смесь, которую составляли черная кровь земли, выступающая иногда из трещин и ям на Мегарских болотах; сперма отвратительного золотого павиана – гигантской обезьяны-людоеда, живущей в джунглях Кхитая, которой тамошние желтокожие жрецы приносят обильные человеческие жертвы; и, наконец, истолченный в порошок рог вендийского носорога пополам с его засушенными фекалиями. Произнеся нужные слова, он вымазал всей этой гадостью труп висельника с головы до ног, не оставляя ни единого сухого места.

А затем... Затем началось самое главное. Дрожащими руками Киаксар установил волшебные рубины на двух треногах друг против друга, по обе стороны от стола, на котором возлежала невыносимо смердевшая мумия Самракуша. Довольно прикрякнув, юный чернокнижник осмотрел творение своих рук и осторожно, затаив дыхание, извлек из специального футляра внушительное увеличительное стекло, являвшееся, согласно старогирканским текстам, непременным атрибутом магических ритуалов древних эрликитов. Стекло представляло собой выпуклый купол и оно, подобно гигантскому щиту, полностью накрыло распростертый на столе труп.

Побагровев от натуги, Киаксар закатил глаза и взвыл. Видавшие виды вервольфы Асгарда и Ванахейма ужаснулись бы от леденящих душу звуков, исторгаемых толстяком, который в этот момент стал удивительно похож на огромную жабу; жирная шея его тряслась и булькала, как горловой мешок мерзкого земноводного. Вой все нарастал, пока не достиг жутких высот. От звуков этого адского крещендо на улицах Яралета отчаянно завыли, заскулили и залаяли все сторожевые псы; люди просыпались в холодном поту и лежали, оцепенев от ужаса, не смея шевельнуться...

...Вой достиг своей цели – постепенно в рдеющей глубине рубинов стал разгораться мистический свет. Он становился все ярче и ярче, по мере того как исторгаемый глоткой Киаксара вой достигал все более высоких нот. Наконец Кровь Огня вспыхнула нестерпимо ярким пламенем – лучи брызнули в разные стороны, как осколки разбитых вдребеги хрустальных ваз. Но увеличительное стекло властно притягивало их к себе – и вот на его матовой поверхности заплясало багровое пятнышко – фокус, в котором скрестились лучи, извергаемые волшебными рубинами.

Заклекотав как стервятник, Киаксар оборвал вой и свалился навзничь, хватаясь трясущимися руками за горло; глаза его были выпучены, но они не отрываясь смотрели на метаморфозы, происходившие в центре комнаты. В следующий, неуловимый для сознания миг, стекло лопнуло и разлетелось вдребезги; два довольно острых осколка впились Киаксару в щеку и в лоб, лишь по счастливой случайности не попав в глаза. Струйки крови стекали по его жирному лицу, смешиваясь с потом, но чародею, казалось, все было нипочем. Он, как зачарованный смотрел на черно-багровое пламя, с ревом плясавшее на столе. Труп Самракуша запылал – струйки бешеного огня безжалостно прыгали по нему, и тут Киаксар с ужасом заметил, что мумия как бы оживает: дикая судорога пронзила иссохшее тело. Оно изогнулось и вдруг принялось дико корчиться в пламени, будто охваченное безумием некоего непристойного танца.

– Йцу, Йцу, Эрлик-Оглан! – еле слышно просипел Киаксар – он сорвал голос, но это уже было неважно для него. Цель достигнута!

И вот рев бушующего на столе пламени перекрыли грохочущие слова, которые не могли произнести уста человека.

– Ты звал меня, смертный ? Я пришел!

Теперь Киаксар видел, что в пламени пляшут, кувыркаются, извиваются как змеи крохотные, ящероподобные существа – все вместе они составляли некий узор, мозаику, представлявшую собой демоническое лицо, – с раскосыми злыми глазами, вывороченными ноздрями, заостренными длинными ушами, хищным оскалом пасти. Из этой пасти то высовывалось, то исчезала в ней снова раздвоенная, огненная змея, служившая гостю из иного мира языком, с помощью которого он мог беседовать с Киаксаром.

– Т-ты и есть Дух Огня? – юный чародей едва нашел в себе силы спросить огненное видение.

Громоподобный хохот, раздавшийся в ответ, заставил толстяка вздрогнуть.

– Нет, смертный! С тобой разговаривает архидемон Ангра из Эрликовой геенны! Я не думаю, что ты слишком могущественный маг для того чтобы заполучить власть над Великим Гением Пламени, Перворожденным Отпрыском Отца Эрлика! Это не удавалось еще ни одному из смертных!

– О, боги! – Киаксар в отчаянии ударил себя по лбу. – Опять я что-то напутал!

– Не печалься, смертный! – вновь загромыхал демон; его огненные глаза смотрели на человека с выражением, смахивавшим на сочувствие. – Отныне я в твоей власти, ибо ты – владелец Крови Огня! – в его неземном голосе прозвучало почтение. – Приказывай, о, повелитель!

– Э – э, – промычал Киаксар, откашливаясь и понемногу приходя в себя. – Что ж! Мое первое задание таково – ты должен немедленно уничтожить человека по имени Могул – и принести мне в доказательство его золотой зуб! Поспеши же, Ангра! Вот, погляди, у меня есть его изображение! Изучи его! – и толстяк протянул Ангре статуэтку – точную копию гирканца, изготовленную из воска, смешанного с его волосом и обрезком ногтя. Ангра внимательно рассмотрел ее и удовлетворенно хмыкнул. Теперь он найдет свою жертву ВЕЗДЕ.

– Повелитель! – проревел демон. – Дозволишь-ли ты мне вселиться в ту телесную оболочку, что ты приготовил для обряда? Чтобы успешно действовать в твоем мире, я должен принять облик земного существа!

– Дозволяю! – кивнул Киаксар, вполне освоившийся со своей новой ролью хозяина над тварью из преисподней. Воистину, эти самые люди Черного Круга знают, что им нужно от жизни!

Тотчас же бушующее пламя исчезло – подобно огоньку свечи, прикрытого колпачком. На столе перед изумленным Киаксаром сидел вполне живой и невредимый Самракуш, восставший из мертвых, и оглядывал свое тело так, как будто видел его впервые. Лишь розовый шрам на шее говорил, что его уже один раз спровадили на Серые Равнины.

Но вот глаза воскресшего заморийца полыхнули дьявольским огнем, черты лица исказились, поплыли – и перед Киаксаром вновь возникло зрелище уродливой башки архидемона Ангры; языки пламени вырывались из ноздрей, ушей и разверстой клыкастой пасти; тело тоже мгновенно преобразилось и представляло собой тугое сплетение невероятных, нечеловеческих мускулов и сухожилий – от торса демона исходили осязаемые токи нестерпимого жара, молнии сверкали из аршинных когтей на его чудовищных лапах. Ангра хитро подмигнул опешившему чародею – и вновь приобрел облик незадачливого воришки из Заморы.

– Оболочка, конечно, не ахти какая! – заметил он. – Но тем лучше! Тем приятнее будет наблюдать ужас на лицах жертв, троекратно усиленный при виде того, как вполне безобидный человечек вдруг превращается в жуткую образину! Все будет сделано в лучшем виде, хозяин! – и гулко расхохотавшись, Ангра приобрел свой демонический облик и мгновенно растворился в воздухе...

 

*  *  *

 

– Бадб и Морриган, Маха и Немиан! – проревел Конан, подобно арбалетному болту вылетая из открытой двери. Он был мокр и страшен; в руках варвар сжимал свои цепи и ими он едва не вышиб дух из старика Аталиса, который невольно попятился при виде такого напора.

– Полегче, друг мой варвар, полегче! – усмехнулся старый чародей.

– Кто ты, во имя Крома и его дьяволов? – синие глаза киммеийца пристально взглянули на него. – Сдается мне, что когда-то мы встречались?

– Сердце и Рука! – с улыбкой молвил Аталис.

На пару мгновений Конан застыл, уставившись на него, а затем с силой хлопнул себя по лбу.

– Ну конечно же – Аталис! А где же ваш повелитель? Помнится, когда я покинул Яралет, он остался здесь в качестве нового наместника!

– Он перед тобой, славный киммериец! – принц Тан шагнул к Конану, протягивая ему руку. – С возвращением в Яралет! Прости, что так и не удалось оказать тебе прием, достойный такого дорогого гостя!

– Пустяки! – отмахнулся Конан. – Из-за меня у вас и так будут довольно крупные неприятности. Если до Ездигерда дойдет, что один из его наместников помогает Амре...

– А это уже мои сложности, Конан! – ответил принц Тан. – Ибо для меня ты Конан, а не пират Амра. Я знаю лишь то, что десять с лишним лет назад ты оказал мне неоценимую услугу, и теперь рад, что мне предоставилась прекрасная возможность хоть как-то тебя возблагодарить. А до ваших с Ездигердом отношений мне нет никакого дела. Чем я могу помочь тебе?

– Ну, раз уж ты так этого хочешь... – Конан пожал мокрыми плечами. – Тогда просто выпусти меня и моих друзей на свободу.

– Я сделаю это с радостью, Конан! – воскликнул Тан. – Эй, служивый! Немедленно расковать моих дорогих гостей!

– Надо же, и в Туране до сих пор остались честные люди... – пробормотал варвар. Когда солдат, суетясь, освободил его от оков, он обернулся к двери в камеру и зычно крикнул:

– Стейна, Саидхан! Вылазьте, мокрые курицы! Все в порядке!

Вскоре вышеозначенные персоны вышли наружу, охая и ругаясь. Правда Стейна скорее напоминала вендийскую буйволицу, проведшую свой полуденный отдых в тенистой заводи, но сходство старика с мокрым, взъерошенным петухом (Конану почему-то припомнился злой, голенастый Фиглатпаласар, которого он охранял когда-то в доме шадизарского, выжившего из ума купца Хирталамоса) никто не мог бы отрицать. «Мокрые курицы» попытались было вцепиться в Конана с жалобами, но суровый окрик варвара заставил их моментально притихнуть.

– Пойдем, Конан, мы покажем тебе и твоим друзьям выход из подземелий! – произнес Тан, дождавшись, пока стенающих и охающих узников освободили от цепей.

– Да, конечно, надо скорее выбраться отсюда! – пробормотал Конан, озираясь по сторонам и невольно поеживаясь при виде мрачных стен и нависающих сводов сырого подземелья. Взгляд его неожиданно упал на Могула, который по-прежнему стеклянно таращился в пустоту. Никто не успел и вздохнуть, как тяжелый кулак киммерийца свистнул в воздухе. Один удар – и гирканец с окровавленной челюстью повалился на пол, подобно тряпичной кукле.

– Конан! – с укоризной поглядел на него Аталис. – Этот человек и так уже наказан. Я наложил на него заклятье окаменения.

– Разве? – киммериец потряс покрасневшим и вздувшимся кулаком. – А я и не заметил! Но, клянусь Кромом, твое заклятие действует! Челюсть у него ровно камень! Ну и Нергал с ним! Пошли же скорее!

Неожиданно резкий шум, раздавшийся откуда-то сверху, привлек внимание всей компании. В нем угадывались проклятия, стоны умирающих, рев полусотни луженых глоток, чей-то дьявольский посвист, звон мечей и секир.

– Что это? – принц Тан, крайне удивленный, уставился на потолок. В следующее мгновение до него донеслись торопливые шаги, и из темного провала лестницы, ведущей наверх, вынырнул солдат гвардии наместника в окровавленной одежде.

– Повелитель! – солдат рухнул на колени, глаза его лихорадочно блестели, из левого плеча сочилась кровь. – Неизвестные разбойники штурмуют замок!

– Кром! – прорычал Конан. – Это Карела! Она опять действует в своем духе! Быстрее, принц, надо остановить ее, иначе все здесь потонет в крови!

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ТО, ЧТО СТРАШНЕЕ СМЕРТИ

 

...Он не чувствовал боли. Зрачки его не расширились, веки не вздрогнули, дыхание не участилось, когда здоровенный – с добрый булыжник величиной – кулак Конана заехал ему в челюсть. Он упал затылком на камни, но и тогда ничего не почувствовал. Единственным ощущением было чувство, словно лед насквозь проморозил его тело. Но из него сочилась кровь, ему можно было причинить вред, а сознание при этом оставалось кристально ясным.

– Ну и Нергал с ним! – кузнечным молотом бухнуло в ушах. О, Тенгри! Звуки этого голоса он не забудет никогда. «Ладно, киммериец, на этот раз твоя взяла» – подумал беспомощный человек-статуя, и попытался стиснуть зубы – но, естественно не смог.

«А что если мне уже не отыграться?» – мелькнула предательская мысль. Как хорошо, что он не может взвыть от отчаяния. Что ж – находить положительные стороны даже в самом поганом положении – это в его духе. Как жаль, что он не может улыбнуться...

Грохот, возгласы, ругательства сменились топотом ног, а затем все стихло. Они бросили его здесь, умирать в этом сыром подземелье. Пройдет еще очень много времени – сутки, седмица и даже больше, прежде чем мокрицы, многоножки, слизняки, черви, крысы, жабы и прочая подвальная нечисть обглодают его до костей. Хвала Эрлику – он не чувствует боли. Но как быть с душой ? Как быть с глазами – ведь они будут наблюдать за тем, как отвратительные маленькие копошащиеся существа пожирают его плоть – наблюдать до тех пор, пока алчные зубы какой-нибудь мерзкой крысы не раздавят их как протухшие яйца, полностью оборвав зрение. И лишь тогда наступит спасительная тьма...

...Над ним склонилось странно знакомое лицо – длинный крючковатый нос, маленькие бегающие глазки; на тощей грязной шее с выступающим кадыком отчетливо виден розовый след, оставленный веревкой, или скорее тонким волосом.

О, боги! Да ведь это же висельник Самракуш, удавленный женщиной, мстившей за Конана. Чье отвратительное колдовство оживило это отродье? Ах да, это верно Киаксар... Жирная свинорылая сволочь, внук кхитайской потаскухи с раскосыми, заплывшими, лисьими глазками! Глупец, затеявший смертельную игру! Мальчишка, начитавшийся кхарийских манускриптов, привезенных его покойным папашей из путешествия по родине своей желтокожей матушки! Надо же – его опыты с некромантией увенчались успехом! Ну ничего – черная бездна Сета, в которую он как слепой кутенок ткнулся свинячьим рыльцем, очень быстро засосет его, всего, без остатка... Тенгри и Инанна, что это?!

Теперь на неподвижного гирканца глядела невообразимо уродливая харя цвета свежеободранной говяжьей туши, с заостренными кабаньими ушами, увенчанными кисточками с вывернутыми наружу ноздрями:что струится из них – пар, дым? Нет – настоящее пламя! О, Папай громовержец! Огненный дэв, ифрит, один из тех, что окружают Черный Престол Эрлика!

Демонический лик, склонившийся над ним, состоял не из той плоти и крови, что и любого смертного, – он был соткан из пламени, из мириад скачущих и извивающихся ящерок. И в глубине зрачков демона плясали свой бешеный танец огненные элементалы – саламандры.

Громоподобное рычание вырвалось из недр огнедышащей пасти демона – и слух неподвижного Могула различил в них членораздельные слова.

– Мертв! – проревел демон. В его грохочущем голосе слышалось удивление. – А впрочем, какая мне разница? Вот то, что приказал мне принести Властелин Камней! – огненная рука демона метнулась вниз – и Могул узрел в его кроваво-красной, светящейся лапе крохотный кусочек поблескивающего желтого металла. Багровые глаза демона скосились – он разглядывал блестящий предмет с явным интересом.

– Золотой зуб! – громыхнул он. – Ха! Золото не страшит меня, как древних зверобогов, спящих в дремотных валузийских пущах, или как выродков Сета, вызываемых жалкими чародеишками из Черных бездн Зазвездных миров! Хо! Что они перед моей мощью! Я – велик и могуч, ибо я – сам Огонь! Огню не страшны прикосновения злата! Правда он тоже не причиняет ему вреда! Ну что ж – я принесу Владыке столь необходимый ему ключ! – пробормотал демон. Взгляд его пламенеющих глаз вновь пал на распростертое тело Могула.

– Как ни странно, но он мертв! – хмыкнул демон. – Кто-то уже выполнил за меня поручение, данное мне хозяином! Кто бы это мог его убить? Может быть вызвать его душу с Серых Равнин и узнать? Хотя нет, не стоит! Владыка не давал мне таких указаний! Прощай, мертвец! Жаль, что нам не удалось побеседовать перед твоей смертью! Люблю, знаешь ли, поболтать! Лежи спокойно и коченей в этом сыром подвале, где даже и мне довольно-таки неуютно! Лучше вернуться в смертную оболочку, так мне будет легче! – не прошло и мгновения, как демон вновь преобразился в тощего носатого заморийца. «Замориец» ткнул носком дырявого сапога в ребра окоченевшего Могула и шепнул:

– Я не питаюсь мертвечиной, как твари Сета! – и, гнусаво хохотнув, живой труп с душой демона внутри исчез...

 

*  *  *

 

– Амра! Амра! Хатшепсут! – ревели отчаянные, заросшие жесткими черными бородами люди в бурнусах и каффиях. Зажав в волчьих зубах кривые ятаганы и жайбарские ножи, коршуны пустыни штурмовали замок наместника.

– Не то орете! – воскликнул Ордо. Старый одноглазый бандит уже успел где-то приложиться к вину, вероятно, по дороге к замку, где им попалась небольшая лавочка, которая поплатилась за это полным разорением и пылающей в ночи кровлей. Теперь единственный глаз Ордо светился диким бесноватым огнем, зубы возбужденно выщелкивали какой-то дикарский ритм. Взмахнув волосатой рукой с зажатым в ней окровавленным тулваром, Ордо хрипло выкрикнул: «За Рыжего Ястреба!» Однако тут же получил сильнейший пинок в ребра – зеленое пламя слегка косящих глаз Карелы едва не испепелило его на месте.

– Думай, что болтаешь! – прошипела разбойница, яростно скрипя зубами. – Для них я – Хатшепсут – и только!

– Ну уж нет! – Ордо охватило какое-то отчаянное, залихватское веселье. – Можешь прибить меня насмерть, но я до конца буду называть тебя Рыжим Ястребом! Рыжий Ястреб! – вновь завопил он отчаянно и одним ударом развалил до самого паха выскочившего ему навстречу туранского воина.

– Рыжий Ястреб! Рыжий ястреб! – сразу несколько хриплых пропитых глоток подхватило дикий клич одноглазого. Ордо рассмеялся.

– Тебе это что-то напоминает? Эх, где оно, то славное время, когда мы держали в страхе всю Замору! Ха! Получайте псы Ездигерда! За Рыжего Ястреба! За Конана!

– За Рыжего Ястреба! За Конана! – дикий рев полусотни разбойничьих глоток заставлял поневоле вздрагивать и леденеть сердца туранцев. Для них эти имена были кровавыми легендами прошлого, которое на глазах оживало и грозило им стальным блеском кривых ятаганов.

Десятки крепкозубых стальных кошек впились в бруствер, выбивая искры из черного гранита цитадели. Коршуны с воем карабкались вверх – и первыми среди них были Ордо и Рыжий Ястреб...

...Конан, Тан, Аталис, Стейна и Саидхан, еле переводя дух, выскочили на смотровую площадку. Между массивными зубцами парапета, под черным звездным небом, была ясно видна картина яростного налета. Горели факелы, сверкали клинки, лилась кровь... Поневоле улыбка тронула сомкнутые губы киммерийца при звуках дикого клича – все было почти как десять с лишним лет назад! Схватив принца за плечо, он указал ему на обнаженную женщину с растрепавшейся копной огненных волос, которая, блистая изумрудными глазами, руководила штурмом.

– Вот она, Карела Рыжий Ястреб! – воскликнул Конан с гордостью. Он от души любовался порывистыми действиями разбойницы – она была великолепна.

– Так это и есть она? – в глазах принца мелькнуло любопытство. – Что ж, я попытаюсь переговорить с нею! – Обернувшись к солдатам, он махнул им рукой. – Выкиньте белый флаг!

Однако, было уже поздно. С диким кошачьими завываниями коршуны перехлестнули через зубцы парапета и началась кровавая мясорубка. Среди штурмующих выделялась Карела – на губах ее блуждала хищная улыбка, прекрасное белое тело покрылось пятнами чужой крови – лихо орудуя ятаганом, она пробивалась сквозь ряды туранцев к тому месту, где перед ее затуманенным взором мелькнула на миг черная лохматая голова киммерийца.

– Ну, попадись ты мне только! – прорычала она сквозь стиснутые зубы и с надсадным хрипом вспорола брюхо дюжему солдату, который решил сразиться с ней врукопашную и только было собирался облапить прекрасную разбойницу.

– Стойте! Стойте! – кричал принц. – Остановитесь!

– Принц, подождите! – Конан забеспокоился. Он попытался удержать наместника рядом с собой, но тот не слушал. Не помогли даже уговоры Аталиса.

– Принц, я лучше сам! – начал было он, но осекся – принц, выхватив из рукава кружевной белый платок, бросился, расталкивая своих гвардейцев, прямо к напирающим бандитам.

– Стойте! – кричал он, размахивая белой тряпицей. – Мы не враги вам!

Среди коршунов на миг возникло замешательство. Колючие, налитые кровью блуждающие глаза головорезов уставились на выкрикивающего призывы к миру богато разодетого туранца.

– А это еще что за фрукт?! – протянула Карела, мягко, по кошачьи подходя к нему все ближе и ближе. Окровавленный ятаган угрожающе блестел в ее руках.

– Рыжий Ястреб, они сдаются! – заметил несмело Ордо, тронув ее за плечо. – Он выбросил белый флаг! Может быть, выслушаем его?

Резким движением разгневанная разбойница сбросила руку Ордо.

– Ты что не видишь, это же расфуфыренный туранский вельможа! Киммериец у него в заложниках! – выкрикнула она, охваченная яростью.

– Карела, стой! – взревел Конан и, расшвыривая в стороны гвардейцев, бросился к ней.

Но было уже поздно.

Легким пинком Карела отметнула прочь упавший ей под ноги белый платок. Принц увещевающе поднял руки вверх – тщетно – сверкнув в бледном лунном свете, ятаган Карелы со свистом опустился. Киммериец опоздал всего на пол-вздоха. Он выбил окровавленный клинок из руки Карелы одним мощным ударом – но принц уже опустился на холодные камни парапета – кровь текла из широкой зияющей раны у основания шеи, пузырилась и запекалась у сереющих губ. Взревев, Конан оттолкнул Карелу и, бросившись на колени перед умирающим, бережно приподнял его голову. Загорелое бесстрастное лицо киммерийца перекосила судорога отчаяния.

– Кром! – воскликнул варвар. – Тяжка твоя десница!

– Зачем же так, Конан, – слабо прошептал Тан, – уж... теперь-то... будь спокоен... Ездигерду... меня... не достать... Будь счастлив, Конан... Не вини ее строго... Война мутит рассудки... А-ах-х... – черная пена закипела у губ умирающего. – Я умираю... киммериец... я все-же отблагодарил тебя... – принц попытался улыбнуться, но в этот момент изо рта его ручьем хлынула кровь; последняя судорога пронзила его тело и он затих в могучих руках Конана.

Разбойники и туранские солдаты, побледневшие, молча сгрудились вокруг варвара, горестно взиравшего на наместника, чей дух отлетел к Серым Равнинам. Наконец, Конан оторвал свой взгляд от покойника и поворотил к ним окровавленное лицо. Люди невольно отшатнулись – его синие глаза были страшнее, чем сама смерть. Только Карела стояла, не отводя от него взгляд по-прежнему горящих зеленых глаз, однако и по ее лицу разлилась мертвенная бледность.

– Он выбросил белый флаг! – это было единственным, что мог сказать ей киммериец...

 

*  *  *

 

...И пришел он, тот долгожданный миг, наконец-то пришел! Неожиданно Могул ощутил свое тело. Тенгри! Он мог пошевелиться, он вновь чувствовал каждый свой мускул. И даже ноющая боль в разбитых губах и пустоты на месте некоторых зубов не печалили его. Он готов был смеяться и плакать одновременно, ему хотелось плясать и кататься от счастья, как прозревшему котенку! Заклятие спало – это было очевидным, а в следствие чего – оставалось непонятным, да впрочем, Могул и не хотел этого знать.

Очень осторожно гирканец поднялся на ноги, слегка пошатнувшись. «Отвык», – криво ухмыльнулся он. Но некогда сопли разводить! Вперед, только вперед! Рука метнулась к ножнам – какое счастье! – она нащупала на привычном месте рукоять верного дамастского меча. Рыкнув как снежный барс из диких гор Вилайета, Могул выхватил меч и бесшумно, стремительно понесся к выходу из подземелий. Ураган мыслей проносился в его взбудораженном мозгу. Он безжалостно перевернул там все вверх тормашками – и, как выяснилось, поставил на свои места. Все стало ясно теперь для гирканца, и ярость – неудержимая, бурная – вскипала в нем черной волной.

Вот оно что – вероломный Хааб-берди не доверяет значит никому! Все получалось по его коварному замыслу как в кхитайской игре до-ми-но, в которой, если толкнешь одну пластинку из слоновой кости на другие, то все они начинают валиться – одна за другой, одна за другой... Он, Могул, должен был убрать киммерийца, а его самого должен был уничтожить проклятый, трусливый ублюдок Гуслияра! И дело сильно осложнялось тем, что тот успел уже разбудить такие силы, что от одного только воспоминания о роже демона мороз продирал по коже.

Ключ! Болтливый огненный демон бормотал что-то о ключе, унося с собой золотой зуб, появившийся в его рту совсем недавно. А ведь сначала все выглядело так безобидно: он, Могул, мучился от зубной боли – всю щеку так разнесло, что только держись – и тогда сердобольный Хааб-берди пригласил к нему старого лекаря-стигийца. Тот – иссохший, с глазами как сама смерть, старик – сковал его плоть заклинанием, произнесенным на странном свистящем языке, а затем – когда он уже ушел, а мороз покинул его челюсть – он нащупал языком на месте больного зуба холодный металл. Вот тогда-то эмир поведал ему обо всем! О, боги! Об этой тайне знал только он и Хааб-берди – и зачем только он согласился вставить себе в рот эту гадость? Эмир поведал-таки толстому мальчишке о ключе! И теперь тот с нетерпением ждет прибытия демона, чтобы поскорее открыть безобидный с виду ларец. Дурак! Ведь он следующий в игре с пластинками! Неужто отец не научил его этой игре? Или он так глуп, и настолько заститы его и без того заплывшие глаза?

Надо спешить, спешить – потому что юнец, напяливший мантию покойного отца и потому возомнивший себя чародеем, не знает, что ждет его, когда он ОТКРОЕТ ларец. Что именно – этого не знал и Могул, но ДОГАДЫВАЛСЯ. И при мысли об этом холодная испарина покрывала его лоб. Надо спешить, надо остановить глупца. Только бы успеть, прежде чем Киаксар откроет проклятый ларчик – а убить его он сможет и сам.

«А как же демон ? Ведь он же сожрет меня!» – мелькнула маленькая трусливая мыслишка, но гирканец отогнал ее, как назойливую муху. Некогда думать!

К счастью для Могула, он знал, куда ему следует идти, точнее бежать. Демон, прошедший совсем недавно по тому маршруту, которым следовал гирканец, оставил за собой заметный след – слабое багряное свечение. И теперь, используя этот предательский след как путеводную нить, Могул двигался прямиком к покоям Киаксара.

«Нет, Хааб-берди, ничего у тебя не выйдет!» – зло подумал он, стискивая до сих пор ноющие зубы. Неожиданно ему вспомнился киммериец, и он невольно улыбнулся. Крепко бьет, собака-варвар!

Странно, но он больше не испытывал к нему ненависти. Нет, конечно, он расквитается с ним за его удар, при первой же возможности, но, положительно, этот человек достоин уважения. Не так уж он и прост, этот головорез, если за него заступились такие влиятельные люди. Вероятно он в своей жизни не только резал, жег и грабил. Да, впрочем, и во время войны с Тураном он был неплохим союзником его народу!

Все меняется в этой жизни, все не стоит на месте. Еще недавно варвар был его смертельным врагом. Но теперь его смертельный враг – Хааб-берди, тот самый, который смертельный враг Конана. А старая гирканская мудрость гласит: враг моего врага – мой друг...

Могул пообещал себе, что обязательно постарается объяснить это киммерийцу... если останется жив...

 

*  *  *

 

...По-прежнему угрюмый и суровый, как киммерийская зима, Конан несколько грубовато похлопал по впалым щекам Аталиса. Старый мудрец попросту лишился чувств от неизбывного горя. Слабо простонав, чародей, наконец-то пришел в себя.

– О, горе! – протянул он, покачивая головой, и поглядел на Карелу, до крови искусавшую себе губы, с таким укором, что та, не выдержав, отвернулась. – Если боги хотят покарать смертных, они насылают безумие на одного из них! – заметил старец.

– Знаешь, Рыжий Ястреб, – прервал свое тяжелое молчание Конан, – по-моему, он прав. Тебе повезло, что ты не давала никаких обетов Митре, как это сделал однажды я!

– Замолчи, киммериец! – в отчаянии воскликнула Карела, сама не замечая того, что на ее пышных густых ресницах блестят капельки хрустальных слез. – Я дала Деркето только один обет – расправиться со всеми твоими врагами и шлюхами! Ах, как бы я хотела, чтобы на месте этого несчастного оказался ты! – и, обреченно махнув рукой, разбойница опрометью бросилась бежать. Ордо метнулся было за ней, но суровая рука киммерийца удержала его на месте.

– Пусть! – мрачно буркнул он. – Для нее сейчас лучше побыть в одиночестве!.. Вот мы и встретились, Кривой! Жаль – хотел бы я, чтобы наша встреча была обставлена получше! – Киммериец и старый контрабандист сжали друг друга в крепком мужском объятии.

– Как вы себя чувствуете, Аталис? – осведомился Конан, перекинувшись со старым другом парой невеселых реплик.

– Лучше, друг мой! – старик покачал головой и, вздохнув, поднялся на ноги, опираясь на крепкую руку киммерийца. – Ты зря отпустил ее, Конан. В сущности женщина не так уж и виновата. Хмель битвы бушевал в ней! А сейчас она может наделать глупостей!

– Я не так сильно осуждаю ее, как может показаться, – мрачно ответил Конан. – Потому что сам прошел через это. Я убил человека, молившего о пощаде и... Гнев Митры настиг меня... – он осекся. В горле его стоял ком. – Но, клянусь Кромом, – Карела не такая женщина, чтобы можно было легко спускать ей все ее грехи! Может быть хотя бы теперь немножко ума осядет в ее взбалмошной рыжей башке! – добавил он со злостью.

Неожиданно Аталис смертельно побледнел и пошатнулся. Конан подхватил его и с тревогой взглянул на его вытянувшееся лицо. В черных глазах мудреца застыл ужас.

– Я чувствую... – прошептал старый чародей. – Я чувствую ЭТО!

– Что? – в один голос выкрикнули Конан и Ордо.

– Дыхание ЗЛА коснулось моего чела, – пробормотал Аталис. Его трясло как в лихорадке. – Конан, поспеши! Совсем рядом кто-то пробуждает к жизни чудовищные силы. Надо остановить безумца!

– Это паршивый звездочетишка ! – воскликнул Конан. Догадка осенила его. – Не зря он купил у нас камни! Они были нужны ему для какой-то волшбы, несомненно! Кром! Надо остановить его.

– Ордо! – обратился он к побледневшему бандиту. – Собери всех коршунов. Пусть срочно обезоружат всех туранцев и начинают прочесывать дворец. Эх, знать бы, где засел этот нергалов выкормыш!

– Г-господин Амра! Я з-знаю! – несмелый голос раздался из толпы гвардейцев покойного Тана – среди них были и те солдаты, которые везли Конана из Султанапура.

В следующий миг Конан уже тряс насмерть перепуганного туранского рядового – одного из тех, что конвоировал его, – и рычал:

– Ну, где же он? Отвечай, во имя Крома и его дьяволов!

– Я, я п-проведу в-вас! – закивал головой служивый. – Я был в его покоях. Вчера вечером я и мой приятель Гусейн относили туда очень тяжелый предмет, завернутый в мешковину, – тот самый, который он вез из самого Султанапура. Тогда нам показалось, что этот предмет на ощупь напоминает труп человека.

– Ах вот оно что! – протянул варвар. Глаза его сузились. Он молниеносно вырвал меч из рук ближайшего к нему разбойника. – Показывай дорогу ! Все остальные – за мной!..

 

*  *  *

 

...Проклятый киммериец! Деркето, иссуши его мужской член! Да усохнет все его ненавистное тело, обросшее мышцами!

Лицо Карелы пылало от ярости – она бежала куда глаза глядят, не разбирая дороги, по бесконечным переходам и залам огромного дворца.

Это все из-за него, из-за проклятого киммерийца! Десять долгих лет она пыталась забыть его нахальные синие глаза, его могучие крепкие руки, от легчайшего прикосновения которых таяли как дым вся ее хваленая сила и гордость. Она пыталась выбросить из головы его бесшабашный, заливистый, громоподобный смех, черную гриву волос, развевающуюся на ветру – жесткую, как конский волос, и в то же время так приятно ласкавшую ее нагое тело... Нет, никуда нельзя было деться от воспоминаний о Нем: стоило ей закрыть глаза – и снова ей чудился его дерзкий взгляд, его открытая мужественная улыбка, гордая, львиная посадка головы, богатырский разворот плеч; а на губах ее вновь горели его поцелуи – яростные, соленые, дикие, как порывы северного ветра. Проклятый, проклятый варвар из далекой, ледяной страны! Он взял ее душу – и выпил ее без остатка, со смехом, запросто – будто осушил кубок вина в придорожной таверне. И с тех пор она знала, ЗНАЛА, что не может без него жить, а он ушел – легко, играючи – к другим женщинам, льстивым и продажным потаскухам, которые стелились перед ним как трава. Он обошелся с нею так же, как и с ними – с НЕЮ, избранницей Деркето, земным ее воплощением! О, великие боги! Да они все не стоили подметок ее красных сапог – все, даже та чертова шемитка Белит!

О, Карела все знала о нем, все... Он шел по жизни – и вокруг него повсюду лилась кровь, лежали горы трупов, рушились троны и колдовские цитадели – и из страны в страну кочевали леденящие душу легенды о его невероятных подвигах. Кто-то не верил в них – заплывшие жиром людишки, они, посмеиваясь в своих теплых постелях, с головой укутавшись в одеяла, шептали своим краснорожим отупевшим от лени женам о том, что все это, дескать, бабкины сказки. Но она, Карела, точно знала, она знала, что все это ПРАВДА – все до последнего слова.

И тем горше ей было просыпаться и видеть под боком храпящего и почесывающегося Хирама. О, Деркето – на его месте был и мог быть любой другой! Все, кто ни встретился ей на пути после Него – были жалкими и похотливыми мужичонками, без силы и воли. Они могли рядиться в дорогие кованые латы, нахлобучивать на свои тупые хари маски коршунов или турьи рога – без разницы – стоило Кареле один раз цыкнуть на них и они становились покорнее ягнят. А в это время Он купался в лучах славы – маги и демоны трепетали перед ним, боги благословляли его, иные даже спускались для этого с небес; королевы и принцессы почитали за честь разделить с ним ложе. Коронованные потаскухи!

Лишь одно ее как-то утешало – все эти змеи в дорогих шелках предали его, все до единой. И вот настал день – и случилось то, чего она так долго ждала и в то же время боялась. Он нагрянул как снег на голову – буквально – налетел вместе со снежной бурей на волшебном крылатом корабле. И жизнь ее опять пошла кувырком. В тот роковой день она с легким сердцем опустила палицу на постылую башку Хирама – о, как же она была наивна! Она искренне поверила, что боги смилостивились над ней, прислав Его прямо в ее объятия – и она открыла их, впервые в жизни сполна отдавшись своему чувству, которое пронеслось по ее судьбе, как огненный ураган.

А Он – он, бросил ее, спящую в доме терпимости, куда он притащил ее без зазрения совести, – и сбежал вместе с пьяницей-стариком. Сбежал от нее, чтобы попасться глупо, постыдно как последняя скотина. Туранцы стащили его, пьяного вдрызг с девки – какой позор! Вот и надо было его бросить – ну и пусть бы ему оттяпали башку, а она поглядела бы на это незабываемое зрелище и, может, послала бы ему напоследок воздушный поцелуй из толпы – чтобы перед смертью его терзал огонь раскаяния за грехи, сотворенные им перед нею.

Но ведь нет же – она, как последняя слюнявая дура стала мстить за него, повесила на собственных волосах слизняка, выдавшего его, а затем, встретив Ордо, пробавлявшегося контрабандой, как когда-то давно, устроила вместе с ним налет на Яралет – и все ради того, чтобы вызволить этого сластолюбца. Она без пощады разила его врагов – и надо же было попасться под ее горячую руку этому несчастному туранскому вельможе! Да откуда ей было знать, что его связывает с киммерийцем давняя дружба! И он, вместо того, чтобы отблагодарить ее за преданность, еще смеет ее упрекать! Ее, Карелу Рыжего Ястреба! Ну нет! Прочь отсюда, бежать, бежать куда глаза глядят! Опять ей приходится бежать от него, как и всегда! Нет, этого она так не оставит. Он горько поплатится за все – за ее муки, за ее унижения, за ее невольный грех, совершенный ею ради него, ради этой сжирающей душу проклятой любви, исковеркавшей ее жизнь...

Карела зло стискивала зубы, слезы катились по ее атласным щекам, но она не замечала их, также как и того, куда она бежит и что происходит вокруг. И для нее стало полной неожиданностью – как произошло так, что она свалилась навзничь, с разбегу налетев на что-то несокрушимо твердое, и в то же время живое. Это не могло быть ни колонной, ни стеной, ни чугунной, расскалившейся от жара углей огромной жаровней, какими обогревают помещения во дворцах – хотя Карела готова была поклясться Деркето в том, что ее на мгновение обдало волной нестерпимого жара. К Нергалу! Таким дьявольски горячим и несокрушимым как скала мог быть лишь киммериец (ну вот, опять он лезет в ее мысли!). Но как варвар мог найти ее здесь – неужто он бежал за ней и решил перехватить, выскочив из другого перехода? Тайная надежда вспыхнула было в истерзанном сердце Карелы, но тут же вновь угасла. «Возьми себя в руки, – мысленно прикрикнула она на себя, – разве станет он бегать за тобой, этот проклятый варвар? Ведь он горд, будто водрузил на себя пурпурную мантию владыки древнего Пифона!»

– Что еще за фокусы, Деркето разрази?! – прорычала она, поднимаясь с мраморного пола. Поглядев наверх, она неожиданно выругалась, да так грязно, что услышь ее сам старик Нергал – и у него отсохли бы уши от стыда.

– Ты ! – возопила Карела, хватаясь за то место, где должен был висеть клинок – но его не было – он остался лежать рядом с трупом несчастного, зарубленного ею туранца. – Во имя Деркето! Но как же это боги допустили, что ты выжил, отродье шакала? – лицо ее перекосила ненависть. – Проклятый замориец ! На этот раз я перегрызу тебе глотку своими зубами – и уж во второй раз ты не сможешь воскреснуть, падаль! – зашипев, Карела бросилась на представшего перед ней Самракуша. До нее не сразу дошло, как она вновь очутилась на полу – и руки ее, готовые вцепиться в глотку гнусного предателя, горят, будто только что коснулись раскаленного железа. Милость Деркето! Что случилось с рожей заморийца?

На нее глядело, криво ухмыляясь зубами-ятаганами, переливающееся, сотканное из огня лицо демона.

– Женщина с огненными волосами! – воскликнул Ангра. Раздвоенный язык плотоядно скользнул по пламенеющим губам. – И какая женщина ! Воистину, твоя мать посвятила тебя огненной стихии! А я – и есть огненная стихия! Ты мне нравишься, детка, очень нравишься... Добыча хозяину есть – так пусть и мне кое-что перепадет!

Карела вскочила на ноги. «Бежать!» – стучало в ее мозгу. Но когтистые, огненные лапы стремительно рванулись к ней и нестерпимая вспышка боли взорвала ее мозг изнутри.

«Конан, где ты? Спаси...» – было последней мыслью Рыжего Ястреба, перед тем, как провалиться во тьму...

– Надо опять перевоплотиться в шкуру человека, – бормотал Ангра, с вожделением разглядывая прекрасное нагое тело Карелы, неподвижно лежащее перед ним. – А то я, пожалуй, спалю это нежное тельце, пока дотащу его к хозяину. Надеюсь, он разрешит мне побаловаться. Правда, и тогда придется использовать эту хилую оболочку, а мужское достоинство у него – не ахти. Ну ничего – я придам ему достаточно силы... – сипло расхохотавшись, Ангра, вновь принявший облик плешивого Самракуша, взвалил обмякшую Карелу на свое костлявое плечо и понес ее дальше с потрясающей легкостью. Из-за колонны за ним неотрывно следили настороженные серые глаза гирканца...

 

*  *  *

 

– Ты исполнил мое поручение, Ангра? – голос Киаксара дрожал от нетерпения.

Лжесамракуш криво ухмыльнулся и дурашливо поклонился – при этом рыжие волосы бесчувственной Карелы, возлежавшей на его плече, подмели пол, – и протянул повелителю камней золотой зуб. Киаксар схватил его молниеносно, как захватывает добычу дерево-людоед в джунглях Дарфара.

– Вот оно! – довольно прошептал он, лелея в потной ладони крохотный кусочек драгоценного металла, который откроет ему ларец с вожделенной наградой. И это случится скоро, очень скоро...

– А это еще кто? – Киаксар кивком головы указал на Карелу, которую демон бросил на пол, как тряпичную куклу.

– Да, так! – хохотнул демон. – Мой трофей. Надеюсь, хозяин позволит мне попользовать эту рыженькую киску?

– А как же быть с правом первой ночи? – плотоядно прищурился чародей и облизал жирные губы. – Хотя сейчас мне не до нее. Кстати, я кажется знаю, кто эта девка! Ее облик полностью совпадает с описанием примет Медной Хатшепсут – знаменитой разбойницы. предводительницы шайки разбойников, именующих себя коршунами пустыни. И, между прочим, она является любовницей Конана, а также, в некотором роде, и твоей убийцей. Именно она задушила того самого заморийца, в теле которого ты так уютно пристроился!

– Ну, тогда она мне не убийца, а скорее повитуха! – осклабился демон. – Ведь именно благодаря ей я попал в этот мир! Тем интереснее будет переспать со своей повивальной бабкой! – и оба – демон и чародей – довольно расхохотались.

– Ума не приложу – как она очутилась в Яралете? – пожал плечами Киаксар. – Наверное она собиралась вызволить своего племенного бычка Амру. Надо же, выследила нас! Опасная бестия! Ну, да ничего, как очнется, я сразу поведаю ей о том, что она теперь избавлена от хлопот – надеюсь, Могул успел отправить его в мир иной, прежде чем ты добрался до гирканского ублюдка. Он сильно кричал перед смертью, этот дикарь? Буду благодарен тебе, если ты поизмывался над ним всласть! Мне его ничуточки не жаль – он всю дорогу смотрел на меня волком.

– М-м-м... дело в том, господин, что я не убивал Могула. Когда я настиг его – он был уже мертв и холоден как ледышка, – огненный демон передернулся от отвращения. – А дверь в камеру была распахнута, и внутри было пусто...

– О, боги! – Киаксар невольно побледнел. – Значит, киммерийцу удалось бежать! Он убил Могула, убьет и меня! Ангра! Ты должен спасти меня от него!

– Это мой долг! – хищно осклабился демон.

– И все же нельзя терять времени, – пробормотал Киаксар. Рука его потянулась к лакированному ларцу, который он, с большими предосторожностями, вез из самого Султанапура. Ларец был довольно велик, хотя и не дотягивал до размеров сундука, и кроме того, почти начисто лишен каких-либо украшений. И лишь крышку его, представлявшую собой усеченную пирамиду, являвшуюся миниатюрной копией Великой пирамиды в Кеми, венчал жутко оскалившийся желтыми золотыми зубами череп, искусно вырезанный в натуральную величину из старой слоновой кости. Пустые впадины глазниц, казалось, ждали чего-то. В ряду поблескивающих золотом зубов чернела пустота – именно туда и должен был вставить Киаксар трофей, принесенный огненным демоном.

– Итак, – пробормотал Киаксар, вспоминая указания эмира, – зуб ставим на пустующее место, а в глазницы... да, в глазницы нужно ставить драгоценные камни – в данном случае – Кровь Огня. И тогда ларец откроется!

– Йцукегш! – сорвалось с его уст заветное слово, и в следующий миг зуб и камни заняли предназначенные им места.

– Стой, толстяк! – хриплый вопль, раздавшийся из-за двери, заставил его вздрогнуть. Ларец выпал из разжавшихся рук и упав на каменный пол, покатился в угол. Демон невольно отпрянул от него, но Киаксар не придал этому значенния.

– Ты слышал, Ангра? – просипел он, бледнея как мел. – Это он, головорез-киммериец! Он пришел убить меня!

– Откройте ему дверь, господин! – криво ухмыльнулся демон. – И поглядим, кто кого убьет!

Непослушными ватными пальцами Киаксар откинул засов и в следующее мгновение отпрянул назад с невероятной резвостью – на него набросился, размахивая мечом, встрепанный гирканец.

– Остановись, дурень! – кричал он. – Ты не ведаешь, что творишь. Не смей открывать ларец! Там...

– Ба! Никак мертвец ожил? – в голосе демона сквозило неподдельное удивление.

– Чем я хуже тебя, ты, огневушка-поскакушка? – Могул молниеносно развернулся к новому противнику, но уже в следующее мгновение пальцы его, сжимавшие меч, невольно разжались, а сам он едва сдержал крик боли. Клинок, за время, меньшее, чем достаточно сделать вздох, раскалился докрасна. Плавящийся в воздухе меч упал на пол и нового крика гирканец уже сдержать не смог; объятия, в которые заключил его ухмыляющийся демон, терзали его плоть нестерпимым жаром. Прежде чем потерять сознание от нечеловеческой боли, он в полной мере успел ощутить себя кипящим куском металла, пытаемым безжалостным кузнечным горном.

В нос Киаксару ударил аромат поджаривающейся человеческой плоти; толстяк брезгливо поморщился.

– Хватит с него, Ангра! – заметил он.

– А может, стоит уделать его до конца?– умоляюще протянул демон. – Чувствую, дух его еще не отправился в Эрликову бездну. Там им займутся мои сотоварищи, а мне тоже охота поиграться!

– Ты поиграешься, Ангра! – вкрадчивый шепот отдался в ушах Киаксара колокольным звоном. «Кто может шептать так громко?» – птицей пронеслось в голове толстяка. А неведомый голос обволакивал разум, его ледяное спокойствие, казалось, завладевало самой душой, проникало в кровь и заставляло течь ее медленнее. Даже само сердце, казалось, пронзила насквозь ледяная игла. Охнув, Киаксар начал медленно оседать на пол. Он сам не заметил, как его, обтянутый черной мантией, зад, с силой обрушился на что-то живое – то, что совсем медленно изжаривалось в пламенных объятиях Ангры. Да, случилось неслыханное – демон по доброй воле выпустил жертву из своих лап, и гирканец ничком свалился на пол. Киаксар едва не раздавил его своей тяжестью – полумертвый Могул сдавленно застонал и, собрав усилия, откатился к самым дверям. Но ни звездочету, ни демону не было до него никакого дела...

– Ты наиграешься досыта, Ангра, это я тебе обещаю, – продолжал между тем вкрадчивый ледяной голос.

– К-кто ты, призывающий меня и чьей Воле я не в силах противиться? – хриплый клекот вырвался из уст Ангры. Его огненные, саламандровые глаза с ужасом уставились на ларец, лежавший в углу. Голос исходил ОТТУДА. Он заполнял собой все пространство, был ВЕЗДЕ и одновременно НИГДЕ. И лишь странное голубоватое сияние, окутавшее нимбом белесый, зловеще скалящийся череп на навершии ларца, указывало на источник ледяного голоса, в котором угадывалась мертвая застылость космических бездн.

– Я – НИКТО и НИЧТО, – ответил голос, по-прежнему ровно и вкрадчиво. – Для тебя я скорее всего Пустота. Познавшие меня ученые – те, которых дети вашего варварского века именуют жрецами или магами, те, что жили за многие эоны до вас, – называли меня Слепящей Тьмой. В Ахероне меня прозвали Черной Хмарью. Ты можешь называть меня так и эдак, Ангра. Не обижусь, если ты назовешь меня просто Тварью, хотя я и не тварь, и не творец. Меня никто не создал и я ни кого не сотворило. Я не могу созидать, я могу лишь УНИЧТОЖАТЬ. РАЗВОПЛОЩАТЬ.

– О, отец Эрлик! – глаза демона, казалось, были готовы вылезти из орбит. – Дай мне сил уйти обратно из этого мира!

– Ты не уйдешь, Ангра! – по-прежнему спокойно ответил голос. Сияние вокруг черепа усилилось – над его желтоватым куполом скользнули синеватые сполохи, похожие на свечение зимнего неба в Нордхейме.

– Да, не уйдешь, ибо нужен мне, и смертному, заключившему часть моего Естества, хотя оно и есть Пустота, в сей ларец. Отныне считай его своим хозяином и подчиняйся только моим приказам! – никаких эмоций не звучало в голосе Черной Хмари – лишь вечный, неизбывный холод.

– Свят, свят, свят! – захрипел опомнившийся Киаксар. – Гуна, гуна! Изыди! Уничтожь эту тварь, Ангра, не медли! Спали ее своим огнем!

– Огонь не гасит Пустоты, Ангра! – ответствовал замогильный глас. – Огонь сам есть порождение Небытия, кое является источником вего сущего! Ничто не властно над Бездной, никто не в силах совладать с Безмерной Пустотой. Но напротив, Бытие может стать Небытием, ибо Небытие его породило. Оно же его и поглотит. Ты убедишься в этом, жалкий червь, смевший мне угрожать!..

...Киаксара больше не существовало – это было единственное, что смог осознать очнувшийся Могул. Багровая пелена застилала его глаза, на теле его не было живого места – кожа была опалена до мяса, почти до самых костей смертельными объятиями демона. Но он продолжал жить и, лежа у самых дверей, тщетно силился открыть их, ибо его охватило одно желание, пересиливавшее адскую боль, – оказаться как можно дальше отсюда.

Расширенными от ужаса глазами увидел он, как голубые сполохи северного сияния, излучаемые черепом, поползли к завизжавшему тонко, обреченно, по-поросячьи, Киаксару и охватили его искрящимися щупальцами. Черты его лица, перекошенные смертельным страхом и безысходностью происходящего, рыхлые очертания тучного тела подернулись дымкой, затуманились, поплыли... Через полвздоха струйкой еле осязаемого и едва сохранившего прежний облик, то, что недавно звалось Киаксаром, устремилось к зазывно и жутко улыбающемуся черепу. Клацнув золотыми зубами открылась чудовищная костлявая пасть – и почти невидимые уже эманации тела и духа несчастного повлекло туда, в раскрывшуюся на миг перед остановившимся взором Киаксара, затягивающую воронку, нутром которой была черная, слепящая бездна, засасывающая, зовущая раствориться в ее непроглядном мраке. Через непостижимо короткий, но запечатлевшийся в мозгу Могула, как вечность, миг, череп закрыл свою пасть, и ларец опять ничем больше не выдавал своего страшного содержимого; лишь искорки голубого огня по-прежнему плясали на нем.

Могул закрыл глаза; происходящее не укладывалось в его мозгу.

– Возьми ларец, Ангра! – вновь прозвучал голос Твари. – Не бойся, я не причиню тебе вреда, пока ты будешь повиноваться мне. К несчастью часть Меня, как это не парадоксально, – не может передвигаться самостоятельно в системе земного пространства-времени. Для этого мне нужен регент. Им и будешь ты, Ангра. Ты доставишь ларец и рубины, именуемые Кровью Огня, в Хауран, к человеку, именуемому Тот-Амоном...

– В Хауран... К Тот-Амону... – машинально повторил демон. Ступая, как некий механизм, созданный магией древних атлантов, он шагнул вперед и обхватил ларец с рубинами, сверкавшими в глазницах ужасного костяка. Тотчас сияющий нимб вокруг мертвой головы исчез.

Через мгновение демон вновь приобрел вид маленького носатого человечка. Лжесамракуш, крепко сжимая в хилых ручонках зловещий ларец, как сомнамбула перешагнул через распростертого на полу гирканца и исчез...

«В Хауран... К Тот-Амону...» – стучало в голове Могула. Волосы, покрывавшие ее, были белы как снег, до последней пряди...

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В ГОРОДЕ БИРЮЗОВЫХ СТЕН

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПАРОМЩИК И КЛИЕНТЫ

 

...Там, где Незвайя делает крутой изгиб и течет некоторое время к югу, чтобы затем, уже в Туранских пределах, вновь устремиться прямо на восток, к упорно призывающему ее прибою Вилайета, – там, на обеих берегах великой реки, друг против друга возвышаются стены двух пограничных крепостей. Вот уже несколько столетий туранский Везек и хауранский Корвек молчаливо грозят друг другу каменными кулаками башен, злобно ощеривают частокол зубцов на парапете стен, недобро и подозрительно разглядывают друг друга мрачными глазницами бойниц. И за все время существования городов у их обитателей ни разу не появилось повода доверять друг другу. И даже наоборот – вот уже более полугода, как караулы на корвекских стенах удвоены – по личному приказу сиятельной королевы Тарамис, наследницы славной и древней Асхаурийской династии.

И приказ сей был продиктован не пустыми опасениями, страхами и мнительностью, столь присущими женщине, будь она даже сама королева, – как это могло показаться стороннему наблюдателю. Отнюдь. Ибо вот уже более полугода на раззолоченном троне далекого отсюда Аграпура восседал жестокий и властолюбивый завоеватель Ездигерд, а старичка Илдиза не было и в помине. И туранские воины на стенах Везека, ранее игравшие в кости и лениво позевывавшие, ожидая окончания вахты, теперь глядели на западный берег злыми, колючими глазами, в глубине которых таилась тигриная готовность к стремительному броску. За Везеком была необъятная империя, которая, подобно огромной полосатой кошке, разлеглась вокруг Вилайета, и, казалось, стоит ей сделать единственный взмах когтистой лапы – и маленькое королевство исчезнет в бездонной прожорливой пасти.

Однако Хауран не зря сражался за свою свободу на протяжении пяти столетий. Отчаянная храбрость, гордость и умение воевать помогли хауранской гвардии – наследнице древних хайборийских завоевателей, вырвать вожделенную независимость прямо из пасти ненасытного Кофа. И беззаветно преданные своей королеве, бесстрашные именитые рыцари не собирались безропотно сдаваться на сомнительную милость коварного восточного соседа. Туранский тигр знал – стоит ему взмахнуть лапой – и в нее смертельной хваткой вопьются острые зубы. Но единожды выпустив свои длинные когти, он отнюдь не собирался прятать их обратно, в подушечки лап. И два города-зверя лежали на двух берегах реки, настороженно ворча и не спуская друг с друга цепких, оценивающих глаз...

...Через Корвек и Везек пролегала тропа караванов – неуклюжий паром раз в сутки перевозил на восточный берег отчаянно ревущих верблюдов, груженных аквилонским оружием, немедийской серебряной и золотой утварью, зингарскими кружевами, аргосским вином; на запад он вез тюки кхитайского шелка, уттарские пряности, благовония из Вендии, иранистанские и дамастские клинки, жеребцов, взращенных в степях Гиркании, вереницы изможденных невольников, купленных на рынках Турана, Шема и Стигии. Негоциантов на обоих берегах поджидали суровые таможенники, небрежно перебиравшие товар толстыми замусоленными пальцами и собиравшие причитавшуюся мзду; получив оную, они навешивали на весь товар – от рабов и животных, вплоть до серебряных кубков и коробочек с пряностями, – глиняные бирки с вытисненными на них знаками об уплате налога. А стража хмуро вглядывалась в лица проезжающих – нет ли среди них соглядатая, приметы коего значились в полицейских списках, или разбойника, сбежавшего от преследования туранских или хауранских властей. Последних, по обоюдному согласию между городами, немедленно выдавали требующей стороне; не хватало еще, чтобы из-за какой-нибудь швали разгорелась война, к которой все готовились и которой боялись. Но у швали не было нужды в Корвекском переезде.

В милях десяти к югу от обоих городов начиналась необъятная пустыня, вотчина зуагиров. Эти земли были поделены между двумя государствами только формально; а на деле здесь заправляли местные шейхи, князьки и просто главари всевозможных банд. Здесь, совсем недалеко от официальной переправы существовала другая, на которой царили, сменяя друг друга, хищные пустынные вожаки.

Место было удобным. Сюда не совали свой нос ни туранские, ни хауранские войска; густые заросли тростника, коими поросли оба берега, легко могли укрыть достаточное количество воинов, а у подъезжающего к реке по гладкой и выжженной равнине врага не было против них никаких преимуществ. Именно здесь пролегала тропа контрабандистов, не желавших иметь дела с властями; вместо двух обременительных пошлин, которые им приходилось бы уплачивать на Корвекско-Везекской переправе, они отстегивали вдвое меньшую мзду очередному хозяину пустыни, контролировавшему обычно оба берега. Здесь проезжали беглые каторжники, которым за определенную плату, в приткнувшейся у берега кузне зуагирский коваль, растягивая в страшной улыбке щербатый рот, напрочь сбивал любые оковы; отсюда везли похищенных принцесс или просто дочерей богатеньких родителей профессиональные охотники за людьми; отсюда на запад проникали тайные агенты Черного Круга, босоногие, в темных хламидах, с горящими ненавистью глазами на высохших бритых черепах. А порой сюда заносило и не в меру жадного (в силу чего и не в меру храброго) караванщика, который презрев опасности, отбивался от охраняемого торгового пути и вез товары прямо по дикой пустыне. На другой берег он, естественно, переправлялся, донельзя довольный тем, что удалось сэкономить деньги, но стоило ему отъехать миль на тридцать, и он расставался не только со всеми деньгами и товарами, но и с самой жизнью – той самой, единственной, дарованной ему Митрой, и о которой он совсем не думал, трясясь над своим серебром.

Хорошее было местечко, выгодное. Потому-то и хозяева у него менялись едва-ли не каждые три-четыре луны...

...На самом высоком месте западного берега Незвайи, попирая землю всеми четырьмя массивными ногами, вырезанными в виде лап дракона, возвышалось затейливо изукрашенное кресло, прикрытое от палящих солнечных лучей парусиновым тентом. В спасительной тени этого сооружения восседал человек средних лет. Просторная зуагирская одежда не могла скрыть его выпуклых мышц и широкой грудной клетки; мощные волосатые кисти рук украшали перстни; они могли бы вызвать жгучую зависть у чернокожего вождя из джунглей Куша или свирепого ванирского ярла, но вельможи королевских дворов Немедии, Аквилонии или Зингары вряд ли стали бы рисковать своей репутацией, унизывая руки такими варварскими украшениями.

Лениво потянувшись, и обнаружив при этом грацию сытого барса, человек взял кувшин с вином, стоявший тут же рядом, в тени, и, наклонив его надо ртом, щедро влил в глотку добрую половину содержимого. Багровые капли заблестели на его темно-каштановых длинных усах, концы которых свисали с подбородка, – а это было отнюдь не в традициях зуагиров. Впрочем, достаточно было одного взгляда на его лицо, и осведомленный человек понял бы, что к смуглым до черноты и крючконосым пустынникам, заросшим почти до глаз кольчатыми бородами, сидевший в кресле не имел никакого отношения. Массивный бритый череп с залихватским чубом, свисавшим набок, прищуренные холодные серые глаза с едва припухшими веками, высокие скулы – все говорило о том, что новый хозяин переправы – пришелец с той стороны Вилайета. Он мог быть козаком или представителем одного из западных гирканских племен – герулов, будинов или мунган. Массивная золотая цепочка, дважды обвитая вокруг загорелой бычьей шеи, и тяжелая каплевидная серьга, оттягивавшая мочку левого уха, также указывали на это.

Неведомый сын степей неотрывно наблюдал за противоположным берегом – там, медленно увеличиваясь в размерах, двигалась черная точка – будто букашка ползла по выкрашенному желтой охрой щиту, накрытая синей чашей неба, из сердцевины которой нещадно пекло солнце.

– Кого еще Нергал принес? – пробормотал усатый, почесывая продубленный затылок. – Эй, Джегбал!

– Слушаю, господин! – к сидящему в кресле подскочил чернявый и горбоносый малый, по всей видимости, ординарец.

– Ты только полюбуйся – еще один бедолага из Турана ноги рисует! – чубатый указал на точку, которая уже оформилась в человеческую фигуру, двигавшуюся на удивление ровно и уверенно, несмотря на изматывающую жару.

– Так точно, господин! – поддакнул зуагир; блестящие маслины его глаз напряженно наблюдали за одиноким путником: в глубине зрачков плясали алчные огоньки.

– Зверует Ездигерд, ох, зверует! – продолжил свои размышления его господин. Одним глотком, и не подумав предложить Джебалу, он осушил кувшин до дна и отправил его в песок, наподдав изогнутым носком красивого, вышитого бисером сапога из оленьей кожи. Кувшин треснул и распался на несколько крупных черепков; остатки вожделенной влаги впитались в песок, оставив после себя кровавые пятна; Джегбал поглядел на них с видимой жалостью. А степняк, не замечая ничего вокруг, продолжал разглагольствовать, поуютнее расположившись в кресле и скрестив пальцы рук на затылке:

– В Туране нашему брату теперь никакого житья нет, это точно! При Илдизе еще было туда-сюда. Вовремя я ушел оттуда, что ни говори!

– Это было самым мудрым вашим решением, о, господин! – подобострастно заметил Джегбал.

Тот скосил на него холодные серые глаза и криво усмехнулся:

– Еще бы! Что бы вы делали без меня, вы, свора безродных шавок, которых шейхи изгнали из своих племен подыхать в пустыне! Ведь вы были настолько никчемными, что от вас отказались даже ваши разбойные роды.

– Славься вовеки, наш атаман, наш великий Гарет! – горячо воскликнул зуагир, но тот, кого он назвал Гаретом, не заметил фальши в его голосе; он слишком любил лесть.

– Ловко вы приспособили мое имя к своему чертовому языку! – хохотнул степняк. – В родных мунганских степях меня кликали Ольгердом, а за Порогом прозвали Владиславом – это за то, что я люблю славу и власть. А власть я действительно люблю, это точно. И тот, кто сейчас идет сюда, почувствует ее на своей шкуре! Конечно, совсем не так уж и давно, я и сам приплелся сюда, высунув язык на плечо, – это я-то, привычный к степной засухе, – так стремительно я убегал от Ездигердовых ищеек. Но это осталось в прошлом, а значит – все равно, что и не было вовсе. И теперь я жалеть никого не собираюсь. Жизнь есть жизнь. С меня в свое время тоже последнее содрали, на этом вот самом месте. Так что и этому придется раскошелиться, а иначе... – Ольгерд красноречиво провел ребром ладони по кадыку.

– Да господин, но ведь вы-то сполна отплатили Ханыге Аббасу! Ведь его жирная башка – теперь уже изрядно похудевшая – до сих пор торчит на бунчуке над вашим шатром! – заметил Джегбал. Речь шла о прежнем властелине переправы. При таком прозрачном намеке на недавнюю победу мунганин просветлел лицом.

– И не говори! С его стороны было большой глупостью оставить меня в живых! Ведь не прошло и двух лун, как я вернулся из Шан-их-Сорха во главе собственной банды в полсотни человек. Но запомни, Джегбал – я никому не позволю поступить с собой точно так же. Не будь я Ольгерд! Меня так просто не возьмешь, я воробей стреляный! Я еще поведу вас в поход на Туран, помяни мое слово! Только вот народец вы паршивый! – Ольгерд с неприкрытым презрением оглядел мозгляка-зуагира. – Из всей кодлы один лишь Этей чего-то стоит, да и он не вашего роду-племени. Вы хороши лишь когда скопом налетаете на разжиревших и сикающих в штанишки от страха караванщиков. Пускать кровь купцам – дело нехитрое! Ну, вы конечно устоите и в открытом бою против легкой кавалерии, будь вас побольше. Но прибыль-то с этого какая, а, братцы? Тьфу! – мунганин раздраженно сплюнул.

– А настоящая добыча – она там! – Ольгерд ткнул пальцем туда, где выше по реке блестели на солце крыши Корвека и Везека. – Только в городах можно взять добычу, достойную истинных воинов! Там сокровищницы правителей, набитые золотом мошны таможенников, гаремы богачей, где томятся прекрасные девы; в подвалах ждут своего часа столетние вина. И все это лежит совсем рядом – рукой подать, а мы бродим по пустыне, гонимы ветрами, как стая шакалов, и смотрим на стены городов голодными глазами. Но разве можно одолеть крепость, имея под рукой горстку засранцев вроде вас? Эх, размаху мне не хватает, размаху! – Ольгерд досадливо поморщился. – Кабы мне отряд молодцев, вроде северных бродяг – асиров или ванов, что идут в бой голыми по пояс, нанюхавшись мухоморов; таких берсерков, говорят, не берет и сталь; а к ним бы еще в придачу пару-тройку аквилонских инженеров, знающих толк в осадном деле; не помешал бы и кхитаец, умеющий сооружать катапульты и тараны. Ну и еще, пожалуй, отряд лучников-боссонитов, попадающих в монетку за сто шагов – это чтобы и вас научили стрелять как надо. А гирканские луки вам и не одолеть! – Ольгерд поглядел свысока на Джегбала и тот послушно склонил свою тощую шею. Он прекрасно знал, что его господин прав – зуагиры, дети пустыни, шли в бой с ножом в зубах и пикой наперевес, сидя на скачущем во весь опор верблюде; дико голося, они налетали на караваны или застигнутого врасплох врага посерьезнее. На лету перерезая глотки, они хватали на луку седла все что попадется – пленниц и другую добычу, брали под уздцы коней и в мгновение ока рассыпались по пустыне. Иной тактики, иных видов боевых искусств они не ведали – веками складывавшийся кодекс пустынных налетчиков ничему другому их и не учил. Это конечно, не значило, что при должной тренировке они не овладели бы западной или восточной тактикой боя; но то ли Ольгерд был не столь сведущ в тонкостях боевых искусств, то ли, скорее всего, считал ниже собственного достоинства возиться с зуагирами, в которых он видел лишь обыкновенное быдло и которых откровенно презирал.

Понабрав в пустыне отчаявшихся изгоев – таких же как он сам, кнутом и саблей сколотив из них шайку, он захватил довольно большую территорию вместе с выгодным местом переправы, однако на большее его покамест не хватило; и свои грандзиозные планы он предпочитал не осуществлять, а делиться ими со своим верным ординарцем, который слышал их уже в сотый раз.

Наконец Ольгерд закончил свои обычные сетования. Воспользовавшись этим, Джегбал вновь обратил его внимание на пришельца, который уже добрался до берега и отчаянно махал руками, пытаясь привлечь к себе внимание.

– Это ж надо, какой свеженький! – пробормотал мунганин, пристально наблюдая за незнакомцем. Тот, покричав и помахав, уселся на объемистый мешок, который тащил с собой и стал терпеливо ждать, уяснив очевидно, что хозяева не любят, когда их начинают торопить.

Это ли, или же вид мешка, обещающего хорошую добычу, – смягчило предводителя зуагиров; обычно он держал одиноких путников на том берегу по две клепсидры, от души забавляясь их покорным ожиданием.

– Эй, Этей! – зычно прокричал Гарет. – Доставь сюда нашего храброго путешественника. Погутарим с ним маленько...

От кучки зуагиров, лежавших у костра, разведенного у самой воды, отделился парнишка в бурнусе; он отличался от жителей пустыни еще более сильно, чем сам Ольгерд. Был он ярко, огненно рыж, имел белую кожу и голубые глаза, в которых читалась безграничная преданность атаману. Паренек почтительно наклонил голову и побежал к челноку, приткнувшемуся к берегу. Через несколько мгновений лодка уже рассекала воды Незвайи; быстрые руки Этея сноровисто управлялись с веслом. Ольгерд с довольной улыбкой глядел ему вслед.

Парнишка был ему по душе – пожалуй, единственный из всей своры отребья, собранной им вокруг себя. Этея, полумертвого от голода и жажды, он подобрал в песках Шан-их-Сорха, за Эруком, куда случайно забрел со своим отрядом пол-луны назад. Чем-то он глянулся ему – наверное тем, что тот, подобно ему самому, отличался от зуагиров, да и был, не в пример тем, смекалистым малым. Этей все схватывал на лету и предан был Ольгерду как собака. Может быть, именно потому он, великий атаман Гарет, снизошел до того, что Этея, единственного из всех, натаскивал в настоящей гирканской стрельбе из лука.

– Ай да молодец! – Ольгерд довольно покивал головой и взял еще один кувшин вина, протянутый услужливым Джегбалом. Невольно он поймал себя на мысли, что уже зачислил парнишку в свои преемники. Да ну, к Нергалу! Рано еще об этом думать! Он еще не достиг своего расцвета, который придет, придет обязательно. Он поведет еще грозную армию на богатые туранские города...

...Не прошло и половины клепсидры, а Этей уже причалил к западному берегу и на песок соскочил его попутчик. Был он длинноносым, со сломанной переносицей, ледащеньким, паршивым малым, в тусклых глазах его светились какие-то странные багровые огоньки, а на костлявой шее виднелся розоватый след, оставленный веревкой, или, скорее, тонкой нитью: все это враз разглядел Гарет, когда свора зуагиров привела новоприбывшего к его креслу.

«Парнишка лотосом балуется, от того и зенки красные, – отметил про себя Ольгерд, – да к тому же еще и с виселицы как-то сбежать умудрился. Живучий, гаденыш».

– Ну, здравствуй, ублюдок ! – сурово обратился он к пришельцу, пронзая его холодными глазами насквозь. – Открывай свой мешок и поделись с нами. Разговор у меня короткий: кто платит – тот свободен и идет своей дорогой, у кого нет за душой ни гроша, того сгодится и душа. («Надо же – стихами заговорил», – удивился он сам себе.)

– Кто тих да покладист, тех я продаю в Корвеке, – продолжил дальше Гарет. – А кто начинает рыпаться – у того мы смотрим, какого цвета печенка.

– Отпусти меня по-хорошему! – неожиданно спокойно ответил носатый.

– Как, прямо-таки сразу? – делано удивился Ольгерд. – Даже и не напоив? Ты, чай, от жажды весь высох? Купи у нас водички! Половина всего, что лежит в твоем мешке – и мы тебя отпустим, дадим тебе с собой бурдюк воды!

– Воды и в реке полно, – ответил носатый, – и я, если бы хотел, давно бы напился.

– Верно, – согласился Ольгерд. – Но дальше в пустыне воды не будет, до самого города Хаурана, а до него тебе добираться пешком трое суток. А вода здесь вся принадлежит нам.

– Ничего, как-нибудь дойду, – усмехнулся незнакомец и как-то нехорошо сверкнул красными глазами.

И Ольгерду почему-то это не понравилось.

– Слушай, парень, ты какой-то не такой, а? – сузив глаза, медленно протянул мунганин. – А ты часом не из живых ли мертвецов? Воды значит не пьешь, а на шее у тебя от виселицы след!

Ольгерд привстал, а зуагиры невольно отпрянули в сторону от носатого – суеверные дети пустыни, они избегали всего, связанного с потусторонним миром.

В ответ красноглазый висельник лишь криво ухмыльнулся.

Белый как мел, Ольгерд вскочил с кресла.

– Этей! – выкрикнул он. – Тащи скорее кол! Выдерни из песка тот, что держит на себе палатку! Быстрее! – выкрикнул он. – А вы, псы, хватайте его!

Подчиняясь приказу, зуагиры, шепча заклятья, схватили по-прежнему усмехающегося висельника за руки и плечи. За его спиной показался Этей, в руке он сжимал остро отточенный кол.

– Кончай его! – воскликнул Ольгерд, руками хватаясь за золотую цепь, уверенный в том, что она спасет его от нечисти.

Этей размахнулся – кол свистнул в воздухе и стремительно рассек плоть носатого, вонзившись ему между лопаток; острие показалось из груди, однако ни единой капли крови не выступило из тела странного создания. И в следующий миг произошло нечто совсем уж невероятное – чудовищный живой мертвец расхохотался, и кол, застрявший в его теле, вспыхнул и в мгновение ока прератился в уголь, рассыпавшись в прах. В следующее мгновение взвыли и отпрянули прочь зуагиры, схватившие нелюдя. На руках их вздулись волдыри ожогов, а маленький носатый человечек на глазах у всех преобразился – он стал стремительно расти, приобретая цвет свежеободранной говяжьей туши; языки пламени плясали на его злобной, демонической харе.

– Ифрит! – выдохнул Ольгерд.

– Дурак ты! – улыбнулся огненный демон. – Сам ты ифрит! Ифриты, эти тупорылые обжоры, мне и в подметки не годятся. Да не хватайся ты за свою цепочку, иначе – клянусь Эрликом – сейчас ка-ак расплавлю ее у тебя на шее – и будет у тебя шрам не хуже моего! Ты же не хочешь этого, правда?

– Н-нет, – выдавил из себя Ольгерд. В горле его сильно пересохло, несмотря на все выпитое им вино.

– Вот и славно! – вновь улыбнулся демон. – Эх и позабавился бы я тут, да недосуг! Надо спешить! – и, опять преобразившись в маленького человечка, нелюдь взвалил на плечо мешок, внутри которого громыхнуло что-то увесистое, вроде ларца, и пошел своей дорогой. Не пройдя и трех шагов, он обернулся и бросил:

– Твое счастье, Ольгерд, что ты не полез в мой мешок – а то мог бы и совсем не вылезти обратно. Да, и еще – очень скоро ты увидишь человека, который станет твоей судьбой. Это я тебе как демон обещаю! Надо же – ифрит я, видишь ли! Подумать только, каким пошлым стал этот мир! – и, возмущенно покачав головой, демон зашагал по пустыне.

Ольгерд и прочие зачарованно смотрели ему вслед.

«Если уж он сам такой, то кто же тогда сидит у него в мешке?» – пронеслось в голове у Ольгерда, и липкая волна пота окатила его тело, ко рту подступила неприятная, постыдная дурнота, то же он почувствовал в низу живота.

«И какого человека он имел в виду?»– думал он, уже после того, как демон пропал из виду, а сам он сидел в тростниках, охваченный острым приступом болезни, отнюдь не приличествующей грозному атаману.

 

*  *  *

 

– Ну что, киммериец, долго еще до переправы? – голос Могула был хриплым и дрожащим – он еще далеко не оправился после памятной ночи в Яралете. Теперь, весь покрытый повязками и бинтами, он лежал на груде шкур и ковров, коими устелили дно скрипучей арбы. Аталис, тот самый Аталис, который наложил на него свое заклятье, проникся уважением к гирканцу, когда осознал, что этот человек рисковал жизнью, пытаясь остановить ныне покойного Киаксара. Он даже смазал его обоженное тело своими целебными чудодейственными снадобьями, и, очевидно, благодаря именно им, Могул не только не отдал концы, но, наоборот, судя по всему, шел на поправку.

Он был живуч, этот степняк с враз поседевшей головой и колючими глазами; когда Конан и прочие все же нашли его у дверей страшной комнаты, у него достало сил шепнуть главные слова: «В Хауран... к Тот-Амону...» Впрочем, уже за одно это Конан готов был простить ему все прежние обиды и даже лично заплатил бы за каменное изваяние над его посмертным курганом, буде оный понадобится; но мало того – изувеченный гирканец вдруг яростно вцепился ему в руку и стал его убеждать, что теперь они не враги, и что он, Могул, во что бы то ни стало постарается помочь Конану отомстить коварному Хааб-берди. Не ожидавший такой горячности от человека, недавно еще готового утопить его в подвале, Конан что-то неловко буркнул ему в ответ и шагнул к Кареле, которая лежала по-прежнему без чувств, брошенная в спешке не в меру похотливым демоном. Не говоря ни слова, киммериец сгреб рыжую красавицу в охапку и, подняв на могучих руках, уставился на ее нежное лицо. Противоречивые чувства бушевали в его груди. И тут гирканец, которого воины под чутким руководством Аталиса уже бережно клали на носилки, вдруг широко улыбнулся, оскалив белые зубы с единственным чернеющим провалом в их ряду слева.

– Эта твоя женщина, Конан, – не баба, а мечта! Я тебе завидую, киммериец!

Варвар аж крякнул. Ну и человек этот гирканец! Только что пережил отчаянную схватку с демоном, а после столкнулся с чем-то таким жутким, что это не укладывалось в голове у повидавшегося всякой нечисти Конана! И на тебе, туда же – о бабах думает! Впрочем, как ни крути – а ведь Могул фактически пришел и ее выручать. Нет, воистину, этот странноватый парень был достоин его уважения...

...Так же думал Конан и сейчас, сидя на крепком туранском жеребце и разглядывая сверху терпеливо выносящего путешествие на тряской арбе и еле живого гирканца. Впрочем, на его каменном лице мысли прочитать было невозможно. Он смерил Могула суровым взглядом синих глаз и буркнул:

– Да тут уже недалече! Еще с десяток миль будет.

Киммериец вперил взор вперед, в расстилающуюся перед ним пустыню. Там уже начинали маячить тростники на берегу Незвайи, немного севернее зоркий глаз мог бы различить смутно вырисовывавшиеся очертания башен пограничных Везека и Корвека. Но Конан знал, что им туда дорога заказана. Он был уверен, почти наверняка, что на хвосте у него почти вся армия Ездигерда. А, стало быть, его отряду надо как можно скорее добраться до стольного города Хаурана, лежавшего в самой сердцевине маленькой, выжженной солнцем страны с тем же названием.

Конан ухмыльнулся. Когда-то, десять лет тому назад, в этих краях он служил у знатной женщины по имени Хаштрис... В то время он как зеницу ока берег зеркало, в которое проклятый маг Хиссар Зул заточил его душу. Ну, и надо сказать, в Хауране он достиг своей цели, и душа вернулась туда, где ей надлежало быть – в бронзовую от загара и выпуклую как коринфийский щит, грудь варвара. Да, в неприятную историю он тогда влип. И все из-за проклятого Глаза Эрлика! Даже и потом у него была уйма неприятностей из-за этого амулета. И вот опять он, Конан, едет расхлебывать кашу, заварившуюся вокруг волшебных кусков плоти Духа Огня. Тот, конечно, был приятным малым, но какой демон дернул старикашку согарийца умыкнуть застывшие капли его волшебной крови? Сто раз уже Конан проклял то мгновение, когда дрожащая рука пьяного вдрызг Саидхана протянула ему зазывно поблескивающий рубин, и он, Кром его раздери, снова не устоял. К Нергалу! А ведь пора бы ему уже уяснить себе раз и навсегда, что нельзя гоняться за легкой наживой! Добра от нее не жди, это точно!

Там, где сверкают волшебные побрякушки – где-нибудь неподалеку обязательно проклюнется гнусная харя чернокнижника. И пошло-поехало! Драки, погони, волшба, демоны... А тут еще замешан Тот-Амон. Принесла же его нелегкая, этого стигийца! В последний раз Конану пришлось иметь с ним дело в родной Киммерии, куда этот чертов чародей прислал своего двойника-призрака и, в компании с другими колдунами, весьма активно осквернял главную святыню северян – гору Бен-Морг, обитель грозного Крома. Пришлось ему тогда немного вправить мозги, проржавевшие от крови девственниц и младенцев; да, впрочем, и сам Владыка Могильных Курганов к тому руку приложил...

Но теперь... Теперь все было намного хуже. Какую еще новую тварь поймал в свои магические тенета этот иссохший безумец, которого даже свои братья-колдуны Черного Круга посчитали слишком опасным и изгнали из Стигии?

Тварь, у которой был голос, но которой Не Было. Ни бог, ни демон... Кстати о демоне – это ж надо было судьбе сыграть с ним такую шутку – тот самый, изрыгающий пламя, что пожег Могула, по словам Карелы, оказывается вселился в шкуру ублюдка-заморийца, который сдал его с потрохами в Султанапуре! А он еще, оказывается, обретался в шайке Карелы и дал деру из пустыни как раз в тот день, когда он нагрянул на своем летучем корабле. Нет, ну надо же – какие совпадения!

– Мы подъезжаем, Конан, – голос Карелы был хмур. Она ехала на своем белом акалтегийце, которого захватила из Султанапурской пустыни, и старалась держаться на почтительном расстоянии от всех. После печального события в Яралете какая-то трещина пролегла в их отношениях с киммерийцем, и хотя он сам, Ордо, Аталис или кто-либо еще, ни единым словом не упоминали об этом, все-таки Ястребица продолжала держаться особняком и то и дело выпускала свои иголки как рассерженный еж. Вот и сейчас она смотрела на Конана ледяным взором. «Ты больше не притронешься ко мне, проклятый варвар!» – прочитал Конан в ее глазах.

«А зря, Карела, зря, – отвечал ей взгляд киммерийца, – давненько мы не делили с тобой ложе! А ты знаешь – голодный варвар хуже самой смерти!»

«Даже и не рассчитывай!» – отрезали изумруды Рыжего Ястреба. Оборвав мысленный разговор, Карела перешла к делу.

– Приготовься выкладывать денежки, варвар! Местные хозяева не любят халявщиков. А на сто миль вниз и вверх по реке, не считая Корвека и Везека, здесь единственная удобная переправа с паромом, выдерживающим до ста человек с лошадьми, верблюдами и грузом!

– К Эрлику хозяев! – подал свой голос с арбы Могул. – У нас в Гиркании такие проблемы решают проще. Надуваешь воздухом бурдюк, привязываешь его к поясу, хватаешь коня за гриву – и вперед, через реку! И никаких тебе паромов и мостов!

– Ну, если ты так настаиваешь, я дам тебе бурдюк, – не без иронии заметил варвар, втайне одобряя такое проявление неукротимого воинского духа. – Но у нас нет времени искать другое место. Да и верблюды вряд ли полезут в воду. Но, кстати, Карела, в чем-то он прав. Почему бы и хозяев не отправить к Эрлику? Так уже случилось однажды, десять лет назад, когда я в последний раз навещал эти места.

– Ты хочешь большой крови? – Карела смерила Конана презрительным взглядом.

«Надо же, какая заботливость о людских жизнях», – подумалось Конану, но высказывать свои соображения вслух он не стал. Веселенькая компания подобралась, ничего не скажешь! Женщина, красотой не уступающая самой Иштар и кровожадная как Сет; сумасшедший гирканец, который совсем недавно с удовольствием отгрыз бы ему горло, а теперь уверяет его в дружбе; на теле живого места нет, а глаза сверкают как у голодного кота, стоит ему взглянуть на Карелу. Вот уже и Ордо ревновать начал – ишь как косо поглядывает на раненого Могула. Сюда же надо добавить вечно пьяного Саидхана, еле держащегося в седле и бормочущего дрянные стишки...

Что-то наш менестрель в последнее время стал забывать о луноликой Бортэ. Понятное дело – с глаз долой, из сердца вон. Теперь неугомонный старый кобель обратил свой пыл в сторону ворчливой матушки Стейны, которая, впрочем, не очень-то его привечает и честит на чем свет стоит. Вообще-то и Конану от нее изрядно достается. Матушка вполне резонно считала варвара виновником всех своих бед – не будь его, она до сих пор жила бы припеваючи в своем развеселом султанапурском притончике.

Да, и не надо забывать о доброй полусотне головорезов-коршунов, к которым прибавился десяток султанапурских приятелей Ордо – с ними одноглазый промышлял контрабандой, как когда-то давно. И угораздило же его снова встретить Карелу! Нет, конечно. все эти люди – отчаянные бойцы, прошли огонь, воду и медные трубы и верят не в сон не в чох, а только в своего атамана. Но у каждого из них свои капризы – то они ругаются, то готовы перерезать друг другу глотки, а то вдруг глотки начинают ныть и дружно требовать привала, жратвы, выпивки, женщин и денег. Вынь им да положь! Ох, как Конан устал от всех этих шумевших и крутившихся вокруг него людей! Поневоле он пожалел о годах своей службы в гвардии покойного Илдиза. Там он обладал властью над многими людьми, – но тогда его солдат сковывала стальная дисциплина, и у Конана не болела голова за их прокорм и ночлег – об этом заботились шахские интендантские службы.. Кроме того он получал жалование, и хотя его не хватало и приходилось потихоньку приворовывать – но зато он был избавлен от необходимости делить добычу на всю братву. А как хорошо ему жилось на должности главнокомандующего армии Сакалибы! И зачем он только покинул Аргаим и верного ему до гроба Таргитая?

Ну нет, если даст Кром, и он разберется со всей этой историей с рубинами – то вполне серьезно подумает о том, чтобы податься в гвардию какого-нибудь правителя помельче. Киммериец по опыту знал, что жадность монархов возрастает сообразно с величиной их владений. Так что его вполне устроит служба в одном из многочисленных городов-государств на границе Кофа и Шема. Но только не Хорайя! Хватит с него лживой любвишки принцессы Яслелы и неприкрытого презрения ее заносчивого братца Хоссуса! Но о месте капитана гвардии стоит призадуматься всерьез. Надо немножко отдохнуть от сумбурной разбойной жизни, поднакопить сил и денег, а затем – вернуться в Туран, когда страсти по нему там поулягутся, и, наконец, навести шорох!

– Я думаю, она права, Конан ! – раздавшийся у самого уха надтреснутый голос Аталиса прервал его размышления. И как же это он мог позабыть о старом мудреце! По мнению Конана, он был единственным спокойным и здравомыслящим человеком в отряде (после самого варвара, разумеется). Он не лез ему в душу, не ворчал, не ныл, не напивался вдрызг, не клялся ему в вечной дружбе, но и не обвинял во всех смертных грехах, как это полюбили делать некоторые в последнее время. А кроме того, он был сведущ в чародействе и мог пригодиться ему в борьбе с Тот-Амоном. Конан иногда благословлял тот миг, когда Аталис напросился ехать с ним в Хауран и участвовать в погоне за демоном. «После смерти моего повелителя в Туране мне нечего делать, – объяснил он свое решение, – а остановить подлеца из Черного Круга – я считаю своим долгом».

– Мой дорогой друг, я считаю, что кровопролитие здесь нам совершенно не к спеху, – продолжил Аталис. – Если уважаемый Конан имеет недостаток в средствах, я могу предложить ему помощь из своих личных сбережений. Их у меня скопилось немало за годы службы у незабвенного принца Тана. Владыка был щедр ко мне, а тратил я мало, так что я вполне способен оплатить переправу всего отряда, – старец протянул Конану изрядно набитый кожаный мешочек.

– Аталис, я – ваш вечный должник! – воскликнул варвар, принимая дар.

– Пустяки, мой друг! – улыбнулся старый философ. – Услуга, оказанная вами мне и Тану, не имеет цены, и я сам в неоплатном долгу перед вами. Надеюсь, что моя помощь в борьбе со стигийцем хоть как-то окупит его. А деньги не в счет...

 

*  *  *

 

– Господин, на том берегу стоит целая армия! – гортанный вопль Джегбала, ворвавшегося в шатер Гарета, грубо оборвал послеобеденный отдых атамана, который он коротал с белокурой бритунской наложницей, отбитой от каравана.

– Ну, и чего разорался? – угрюмо прорычал Ольгерд. Шлепком грубой ладони он прогнал девку и потянулся к кувшину с вином. – После того, что я видел утром, я уже ничему не удивлюсь. Свистай всех на берег. Пусть вооружатся получше. Да, и скажи Этею, пусть займет позицию в тростниках и приготовится обстреливать тот берег огненными стрелами.

– Что – будем биться? – спросил Джегбал.

– Вполне возможно. Если только это нас спасет от нашествия новых демонов. Видать в Туране идет крупная охота на ведьм! Да, и не забудь сказать – пусть все наберут побольше колов. Да помогут нам Митра и Эрлик!..

 

*  *  *

 

– Эй, Конан, а чего это они там так переполошились, а? – удивился Могул, с любопытством разглядывавший западный берег Незвайи со своей арбы. Там взад и вперед носились зуагиры в развевающихся бурнусах, слышались гортанные ругательства, блестела на солнце сталь.

– А ведь они, похоже, не хотят нас пускать, а, Карела? – Конан метнул на нее насмешливый взгляд. – Кровью попахивает эта переправа!

– Странно, – пробормотала Рыжий Ястреб, напряженно наблюдая за суматохой в лагере зуагиров. – Год назад здесь заправлял Ханыга Аббас, а он за деньги мог переправить на тот берег хоть всю стигийскую армию, идущую войной на западные королевства.

– Вот, наверное, и допереправлялся, – высказал предположение Конан. – Вон там, над шатром, видишь бунчук? Это не твоего ли дружка Аббаса башка на него наткнута?

– Да ну тебя к Нергалу! – фыркнула Карела, но, тем не менее. вглядевшись, согласилась, что над шатром торчит что-то, чрезвычайно похожее на человеческий череп, обглоданный стервятниками.

– А это что за хмырь там возле шатра расселся? – Могул выпростал из-под шкур и одеял более-менее здоровую руку и указал на мужчину, который, несмотря на суету, царившую вокруг него, спокойно восседал в кресле и потягивал вино.

– Карела, а твой Ханыга Аббас случайно был родом не из мунган? – неожиданн спросил гирканец.

– Да нет, откуда! – хмыкнула Рыжий Ястреб. – Это был самый что ни на есть черномазый зуагир, заросший шерстью как обезьяна и на удивление жирный. В жизни не встречала другого такого же толстого зуагира! А с чего ты взял, что он из мунган?

– Да так, – пожал обожженными плечами Могул, – просто тот мужик в кресле – вылитый мунганин!

– А ты че – разглядел что ли? – недоверчиво протянула Карела.

– Ну да! – просто ответил гирканец. – Только мунгане и запорожские козаки – а они почти что родня – носят такие чубы и такие серьги в ушах. Уж я-то этих бестий знаю – мое ханство с ними постоянно воюет.

– Ну ты даешь! – присвистнула разбойница.

– Глаз-алмаз! – хохотнул Конан. – Настоящий гирканец может разглядеть вошь на заднице степного лошака-кулана, скачущего по степи в десяти милях от него.

– Мунганин, говоришь, – прищурилась Карела, – ну, тогда я знаю этого прохвоста. Это Ольгерд, атаман изгоев! Три луны назад он приплелся из Турана как побитый пес. Я и покойный Хирам – мы встретили его в Шан-их-Сорхе – он и его подлипалы болтались по пустыне как стая неприкаянных шакалов. Надо же – стало быть, он почикал Ханыгу Аббаса! А раз так – я беру дело на себя! Надеюсь, меня-то он выслушает!

Выехав на своем жеребце к самой реке, рыжая разбойница сложила руки рупором у губ и, приподнявшись на стременах, звонко выкрикнула:

– Эй, Ольгерд! Тащи свой паром на наш берег! Да шевелись же, мунганский пес!

В ответ мунганин, сидевший в кресле, махнул платком – и из прибрежных зарослей тростника вылетела огненная стрела и, прочертив в горячем воздухе дымный след, вонзилась прямо у копыт коня Карелы. Испуганный пламенем акалтегиец взвился на дыбы, и лишь вовремя схватившая поводья могучая рука Конана удержала его на месте. Карела облила его в знак благодарности целым ушатом ледяного презрения, которого в избытке хватало в зеленых озерах ее глаз. Затем, грязно выругавшись, она вновь заорала, не жалея легких.

– Да ты что, осел, белены объелся? Это же я, Медная Хатшепсут, атаманша коршунов пустыни! – в подтверждение своих слов она сорвала с головы шлем и ветер растрепал ее рыжие волосы.

Без всякого сомнения, Ольгерд, тоже обладавший гирканским зрением, должен был узнать ее. Так и вышло. Больше ни одной стрелы не вылетело из тростников, а сам мунганин нехотя поднялся из кресла и подошел поближе к берегу.

– Да, Хатшепсут, вот теперь я тебя вроде бы признал! – зычно проревел Ольгерд. – А где твой дружок Хирам? Что-то я не вижу его клюва среди твоих коршунов.

– Он передает тебе пламенный привет прямо из адской печи! – рассмеялась Карела. – Ну, давай же, Ольгерд, отправляй свой паром! Время – деньги!

– О деньгах мы поговорим позже! – прервал ее главарь зуагиров. – И времени у меня хоть отбавляй. Спешишь ты, а не я. И я – видят духи пустыни – не пропущу тебя в Хауран, пока ты не поклянешься мне именем Митры, что в твоем отряде все нормальные люди, а не какие-нибудь ифриты или упыри!

– Ах вот оно что! – расхохоталась Карела. – Так стало быть, тот, за кем мы гонимся, уже был здесь? Ведь так, Ольгерд?

– Если ты имеешь в виду маленького носатого засранца с мешком, который имеет неприятную привычку оборачиваться ифритом и поливать все вокруг себя огнем – то он прошел здесь незадолго до полудня – а стало быть обогнал вас на три или четыре поворота клепсидры!

– Резво скачет, нелюдь! – прорычал Конан, сжимая кулаки.

– А на кой ляд он тебе сдался, Медная? – продолжал переговоры Ольгерд. – Ты что – решила отправиться в ад за Хирамом? Брось! Если скучаешь по сильному мужику, то я могу предложить свои услуги!

В ответ раздался только издевательский смех Карелы и целый поток самых грязных киммерийских ругательств.

– Обойдешься, шакал! – воскликнула Рыжий Ястреб.

– Ну ладно, мое дело предложить, твое дело отказать! – отозвался Гарет. – А что это за медведь там ревет у тебя за спиной?

– Киммерийский медведь, которому вполне по силам задрать мунганского шакала! – не удержавшись, выкрикнул Конан и погрозил Ольгерду чудовищным кулаком.

– А аттарский беркут выклюет ему глаза! – добавил со своей арбы Могул, готовый вскочить, невзирая на раны, и тотчас же переплыть на другой берег, дабы разобраться с охальником. И он точно осуществил бы свое намерение, если бы переполошившийся Аталис не уложил его вновь.

– Фу-у-у, Хатшепсут! Ну и понабрала ты всяких дикарей!

– Сам дикарь, ты, запорожский выскочка! – не на шутку вспылил Могул. Но на этот раз на него зашикали все, кто находился рядом.

– Слышь, Медная, если твои псы не уймутся – переправы не будет!

– Уже молчим, дорогуша! – огрызнулась Карела.

– Ну ладно, так и быть – проезжайте! – «раздобрился», наконец, Гарет. – Но за оскорбления я возьму с вас двойную цену. В общем так – по два золотых с носа, по золотому – с коня или верблюда. И без фокусов мне!

– Ну ты и загнул цену! – попробовала было торговаться Карела, но Ольгерд твердо стоял на своем.

– Не нравится цена – поезжай в Везек! – отрезал он.

– Хрен с тобой, мунганская задница! – скрепя сердце согласилась гордая разбойница...

...Переправа прошла без лишних осложнений. Люди, верблюды, лошади и арба с израненным Могулом, все погрузились на огромный черный паром, угнанный лет десять назад с корвекского причала, и паромщики-зуагиры, яростно вращая белками глаз и гортанно покрикивая, оттолкнулись от берега длинными жестами. Верблюды бешено взревели, как только почувствовали, что привычная желтая твердь пустыни удаляется от них, в такт им испуганно заржали кони, кто-то смеялся, кто-то пел, а Могул, лежа на своей постылой арбе, тоскливо глядел на воду и бурчал под нос о том, что лучшего способа, чем переправляться на бурдюках, не сыскать во всем мире. Но, как бы там ни было, а вскоре уже кавалькада коршунов, возглавляемая гордой Карелой, выехала на западный берег Незвайи.

Ольгерд встретил их, важно восседая в своем кресле, по левую и правую руку от него, как часовые вокруг короля, стояли Джегбал и Этей, ревниво поглядывавшие друг на друга. С обеих сторон от проезжающих коршунов стояли угрюмо нахохлившиеся зуагиры с копьями и ятаганами наголо.

– Добро пожаловать в Хауран! – шутливо воскликнул Гарет и многозначительно потер указательным пальцем фалангу большого. В ответ Карела, презрительно скривившись, кинула ему мешочек с деньгами, пожертвованными Аталисом, и, не говоря ни слова, поехала дальше. Ольгерд зыркнул ей вслед, откровенно обшаривая похотливым взором ее стройные бедра, обтянутые шелковыми штанами, стройную талию, высокую полную грудь. Однако он тут же отвел глаза, встретившись с горящим взглядом сапфировых глаз киммерийца, который выразительно положил свою огромную загрубевшую ладонь на рукоять меча. Впрочем, это не помешало Ольгерду проводить оценивающе-восхищенным взглядом несколько иного рода и проехавшего мимо него Конана.

– Вот, Этей, смотри – это настоящий, прирожденный воин! – воскликнул Гарет, кладя руку на плечо юноше, а другой указывая на мощные, переплетенные узлами мышц плечи и широченную спину варвара, на которой едва не лопалась кольчуга-безрукавка. – Он, хоть и чернявый, а по всему видать, что настоящий варвар – северянин! Берсерк! Такой, если начнет махать мечом или секирой, то зараз навалит вокруг гору трупов в свой рост! Эх, мне б такого в отряд! У Хатшепсут неплохой вкус – знает с кем спать! Глыба-человечище!

Этей проводил могучего варвара взглядом, в котором смешались ревность, ненависть и зависть, и фыркнул с деланым пренебрежением.

– Груда мышц ! Неотесанный дикарь, который умеет только жрать, пить, спать с бабами и махать мечом! Разве он может сравниться с вами, о мой атаман? – во взгляде парня, устремленном на Ольгерда, читалась такая беззаветная преданность, что тот поневоле заулыбался ему в ответ.

– Само собой, нет! – согласился он. – Но в его тупости, как раз и заключается его главное преимущество! Это идеальный воин, машина уничтожения! Хотя, конечно, с ним пришлось бы повозиться – такие как он, варвары, часто бывают беспричинно подозрительны и вспыхивают яростью без видимого повода. Но я бы, конечно, нашел на него управу! Я и не таким бычарам рога обламывал!

– А это еще кто пялится на вас, господин? – прошептал, нагнувшись к самому уху Гарета Джегбал.

Ольгерд покосился и увидел яростный взгляд колючих глаз Могула, устремленный на него из-под груды шкур и одеял. Когда его арба, наконец, проехала, трясясь и громыхая, Ольгерд заметил:

– Этому тоже палец в рот не клади! Этот из наших, из Великой Степи! Аттарский выкормыш! От такого воина я бы тоже не отказался, но поладить с ним было бы, пожалуй, еще трудней, чем с дикарем-киммерийцем. Но этот, скорее всего, долго не протянет – весь израненный.

Наконец, когда отряд коршунов полностью проехал, Ольгерд встал из кресла и ласково потрепал Этея по огненной шевелюре.

– Учись, мой мальчик, пока я жив! Из тебя тоже выйдет отличный воин. – Лениво потянувшись, он вразвалочку направился к шатру, куда уже шмыгнула, зазывно качнув крутыми бедрами, грудастая бритунка.

На самом пороге мунганин обернулся и бросил прощальный взгляд на запад – туда, где, спеша прямо к багровому шару заходящего солнца, удалялась, пыля, шумная кавалькада. «И все-таки, кого же из них имел в виду демон?» – мелькнуло в голове у Ольгерда. Впрочем, ответа он так и не нашел и, ступив в тень шатра, кряхтя повалил на ковры игриво похихикивающую наложницу. Больше он не вспоминал ни о демоне, ни о гирканце, ни о киммерийце...

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ЛЮБОВЬ ЗЛА

 

– Ну что, Валерий, опять продулся? – хохотнул черноглазый юноша с тонкими чертами южанина. Элегантный мундир королевской гвардии ладно сидел на его изящной фигуре. Тот, кого он назвал Валерием, был полной противоположностью ему – сухопарый и рослый, с белокурыми волосами, обрамлявшими его бледное узкое лицо. Он слегка скривил тонкие губы и, с деланой небрежностью пожав узкими плечами, собрал кости в кожаный стаканчик, а затем поднялся из-за стола. Сидевшие вокруг гвардейцы, большинство – хауранские хайборийцы, отпрыски благородных нобилей с длинными родословными, беззлобно захохотали, и принялись похлопывать его по спине в знак утешения.

– Видать, придется все-таки тебе, аквилонец, идти проверять караул у ворот! – восклицали они. Валерий улыбнулся им с напускной небрежностью и вышел из караулки, провожаемый смехом и шумными возгласами.

Отпрыск знатного аквилонского рода, Валерий из Шамара давно уже покинул сытые пажити своей благополучной родины и, движимый неуемной страстью к приключениям, отправился в загадочные земли Востока, горя жаждой продать свой меч в одном из тех сказочных, легендарных султанатов, откуда купцы везли вьюки пестрых, благоухающих товаров и будоражащие кровь рассказы о тамошних чудесах. И вот уже более полугода, как он нашел пристанище в гвардии прекрасной королевы Тарамис, наследницы древнего и славного Асхаурийского рода.

С давних пор, еще когда Хауран был мелким вассальным княжеством, изнывавшим под гнетом Кофийской империи, правители-Асхауриды исподволь собирали вокруг себя воинственных выходцев с запада, и, наконец, настал долгожданный час, когда новорожденное королевство получило вожделенную свободу, добытую клинками отважных хайборийских рыцарей. С тех пор отпрыски грозных воителей составили потомственную аристократию Хаурана, и молодые нобили, пусть и утратившие грубые, северные черты своих суровых предков, были надежной опорой трона и превосходной гвардией.

Валерий, как чужеземец, стать гвардейцем не мог, но в виду своего благородного происхождения все-таки получил чин лейтенанта, когорту наемников и доступ в круг молодых аристократов. С ними-то он и коротал долгие дни службы в столичном гарнизоне. Никаких особых происшествий за все время его пребывания в Хауране не случилось – монотонную жизнь наемников и гвардейцев скрашивали лишь кутежи да игра в кости. И Валерий, пожалуй, давно решился бы вновь оседлать своего верного гандерландского скакуна и пуститься далее на Восток, на поиски отчаянных схваток и кровопролитных воин, суливших добычу и славу, но...

Было кое-что, властно удерживавшее его здесь, в этом маленьком королевстве, дремлющем под шелест пальм, колеблемых знойным ветром пустыни. Это кое-что заставляло забывать его о том, что местные нобили, хоть и принимают его как равного себе, а нет-нет, да намекнут, что он, дескать, чужак и даже не гвардеец...

О, Митра – да если бы хауранская знать ведала о том, что он, Валерий, – вовсе не мелкопоместный шамарский нобиль, как он зарекомендовался, а принц крови, наследник Антуйского дома, – они бы почли за честь поставить его капитаном гвардии. Тогда, пожалуй, он стал бы даже первым советником при Королеве, как гордый граф Краллид...

Но, великие боги! Разве же ради этого он почти что бежал из душной Аквилонии, где все, кто его знал, пресмыкались перед ним и стелились травой, а за спиной шептались: «Везет же некоторым – родился, чтобы всю жизнь пожинать славу, почести и богатство, добытые до него сотней предков»? Валерий смертельно устал читать в глазах каждого презрение, зависть и затаенную злобу. Он мучительно желал доказать всем, что он, Валерий, – принц не только по крови, не только по праву рождения – а и по праву сильного и отважного. О, как желал он доказать это всему миру, но... более всего Ей. Единственной даме его сердца, которую он полюбил страстно и беззаветно.

Нет! Он никому не станет раскрывать своей тайны. Придет час – и он докажет Ей свою силу и мощь, да, да, он совершит неслыханный подвиг. И тогда... Тогда рубиновые губы коснутся его чела, а нежный чарующий голос произнесет заветные слова: «Отныне ты – капитан гвардии, мой отважный Валерий!» О! Вот тогда-то он смело раскроет всем свое истинное имя, свой титул, право носить который он доказал пролитой кровью и беззаветной отвагой. А затем... Затем он встанет на колени перед дамой своего сердца и предложит ей руку...

Валерий вышел из дверей караулки во двор казармы и невольно сощурился. Жгучее хауранское солнце безжалостно било ему прямо в лицо. О, Митра, почему твое око, столь благословенное, нежное и дарующее жизнь в его родной Аквилонии, здесь, в Хауране, так жестоко и равнодушно к людям? Шамарец так и не смог до конца привыкнуть к изнуряющему зною пустыни. Ругнувшись про себя, Валерий нехотя пошел к Восточным воротам – проверять караул. Надо же было ему проиграть эту партию в кости! Теперь ему, по условиям игры, полагалось идти по одуряющей жаре и, напустив на себя важный и грозный вид, проверять порядок на сторожевых постах, пересчитывать наемников, отдавать приказы... Это вместо того, чтобы сидеть в прохладе караулки и коротать время дневного дежурства в компании гвардейцев, потягивать хорайское вино, слушать сальные анекдоты. Ишь как хохочут эти чернявые южане – глумятся над его неудачливостью, над его происхождением, над его бледностью и соломенными волосами, над его нелюбовью к жаре. Забывают о том, что он, Валерий, – куда более истинный хайбориец, чем эти выродившиеся смуглокожие дворянчики, и о том, что он гораздо более похож на их славных предков, чем они сами. Ничего, пусть смеются. Придет его Час...

...Гвардейцы, глядя вслед удаляющемуся Валерию и впрямь посмеивались – правда не так злобно, как рисовало себе воспаленное воображение шамарца.

– Не повезло сегодня аквилонцу, это точно! – воскликнул давешний юнец, обставивший Валерия.

– Да разве влюбленному может повезти в кости? – вставил другой. Гвардейцы понимающе переглянулись и вновь рассмеялись. Все прекрасно знали, что Валерий давно и безнадежно влюблен... Влюблен в королеву Хаурана...

...Поднимаясь на бруствер крепостной стены, грозно вздымающейся над зелеными полями, раскинувшимися до самой реки, за которой сразу же начиналась пустыня, Валерий уже издалека услышал возбужденные возгласы часовых. До его слуха также донеслось ржание более чем десятка коней, рев верблюдов, чьи-то ядреные ругательства и соленые шуточки.

– В чем дело, парни? – сухо бросил шамарец, подходя вплотную к кучке наемников, прильнувших к узким просветам между зубцами парапета и оживленно переругивавшихся с теми, кто находился на подступах к городу.

– Да вот, господин понаехали тут! – сипло отозвался здоровенный кряжистый немедиец с почти начисто отхваченным в давней схватке левым ухом. – Пришли по туранской караванной дороге, называют себя Вольным Отрядом.

Валерий взглянул вниз – там, у самой стены гарцевало на месте несколько десятков всадников в зуагирском одеянии, с бандитскими свирепыми рожами. От них отличалось всего несколько человек, затесавшихся в это разбойное скопище, скорее всего, по случайности. От тех и от других отличались двое. Они сразу же бросались в глаза – загорелый черноволосый великан в кольчуге, едва не лопавшейся на богатырской груди, сжимавший в вздувшихся мускулами руках поводья мощного, под стать наезднику, туранского жеребца, и изящная женщина с огненной гривой волос, восседавшая на белоснежном, роскошном иноходце южной гирканской породы.

– По-моему, обычные воры! – скривившись, бросил Валерий. – Указ нашей сиятельной королевы запрещает въезжать в столицу Хаурана Вольным Отрядам, так что, пусть убираются восвояси. Пусть идут туда, откуда пришли – в свои бесплодные пески и грабят караваны. А здесь в их услугах не нуждаются. Так им и передай.

– М-м, видите ли, господин Валерий, – замялся немедиец, – их командиры требуют встречи с начальством. Говорят, что посвящены в обстоятельства дела, затрагивающего интересы нашей государыни.

Валерий призадумался. Возможно, неприятности на границе с Тураном? Если он вовремя сообщит правительству о деле государственной важности, то возможно, удостоится ее похвалы. А если даже нет, даже если она вновь пройдет мимо, не удостоив его взглядом – он почтет за счастье вновь увидеть Ее. Ах, какая эта сладкая мука видеть совсем рядом с собой пленительные изгибы ее фигуры, нежный овал лица, алые лепестки губ, зеленые лучистые глаза... Вновь слышать звуки ее чистого хрустального голоса, от которого замирает его сердце, стоять от нее совсем рядом, так близко, что кажется – протяни руки и заключишь ее в объятия. Но как несбыточны эти мечты! О, королева его сладких грез! Обрати же свой благосклонный взор на раба любви, изнывающего от страсти!

– Ну, если так, – наконец вымолвил Валерий, с нарочито равнодушным видом, – то главари отряда, пожалуй, могут въехать в город. Конечно, при условии, что их люди останутся снаружи, а сами они сдадут оружие. Передай им мои условия, и если они согласны – то впускай, – распорядился шамарец. – И не спускай глаз с остальных головорезов. Проследи, чтобы они не ограбили поселян, и не поили лошадей из оросительных каналов...

...Когда ворота захлопнулись за въехавшими в Хауранскую крепость главарями отряда, Валерий не спеша направился к ним. Всего их было трое: двоими из них, как и предполагал аквилонец, оказались те самые мужчина и женщина, превосходно вооруженные и сидевшие на отличных конях; когда им было предложено спешиться и разоружиться, проделали они это с видимой неохотой. Третий из руководителей Вольного Отряда оружия не имел и сам совершенно не вписывался в разбойное окружение. Это был благообразный старик в белой хламиде, на вид – философ или маг. При виде его Валерий удивленно приподнял бровь, но не высказал на этот счет никаких замечаний. Если ученому старцу угодно бродить по пустыне с шайкой злодеев... Когда наконец все формальности были соблюдены, Валерий шагнул к вызывающей любопытство троице.

– Что привело вас в столицу нашего славного королевства? – холодно-учтивым тоном осведомился Валерий.

– Неотложное дело, лейтенант! – густым, низким грудным голосом отозвался могучий синеглазый воин, быстро окинувший цепким взором мундир шамарца. Тот слегка скрипнул зубами – его покоробила такая фамильярность этого неотесанного мужлана. Сразу видать, из варваров. Но придраться было не к чему – странный варвар, похоже, неплохо разбирался в знаках отличия цивилизованных стран. Сразу видно, этот человек побывал во многих боевых переделках. И, все-таки, Валерий не смог до конца подавить сразу вспыхнувшую в нем неприязнь к этому мускулистому нахалу. Взглядом, полным тайной зависти, он ощупал его литые бронзовые плечи, широченную грудь, на которой легко мог бы улечься барс, увитые дубовыми корневищами мышц тяжелые руки; под кольчугой, без сомнения, находился не менее стальной, забранный решеткой могучего пресса живот, под кожаными штанами валунами бугрились ноги-колонны.

Сам Валерий провел немало дней в палестре, без устали развивая свое сухощавое, жилистое тело изнуряющими упражнениями, и, не без основания, считал себя человеком сильным и ловким. Но этот варвар... Таким сложением мог обладать только легендарный герой, древний титан, воспетый в легендах. Такое тело могла подарить лишь суровая северная природа. Это был дар за жестокое, звериное существование, вознаграждение в постоянной беспощадной схватке за жизнь, где выживает только сильнейший. Валерий сразу понял – сойдись они в поединке – и первобытная, необузданная мощь варвара сомнет его как былинку – в схватке с грозным сыном ледяных гор ему не помогут все многолетние, целенаправленные тренировки...

И все же... Все же Валерию и раньше приходилось встречать дикарей, наделенных природой могучей силой, которая была им компенсацией за их непроходимую тупость и зверство. Но с этим было что-то не так. В ледяных синих глазах варвара полыхал огонь такого живого разума, что позавидовал бы любой стратег или дипломат. А кроме того, все тело варвара излучало такую мощь, такую Волю, что наемники, до этого отпускавшие в его адрес шуточки с крепостной стены, теперь невольно присмирели и смотрели на него с внезапно проснувшимся уважением. И вдруг Валерий остро, резко, до боли в груди осознал, что все вокруг видят и понимают, что неведомый варвар сильнее его, сильнее во много крат. И это было невыносимо. Поэтому, действуя почти безотчетно, шамарец пропустил его слова мимо ушей и, нарочито повернувшись спиной к варвару, обратился к его спутникам.

– Думаю, вы прольете больше света на обстоятельства вашего приезда, – с подчеркнутой учтивостью обратился он к старику. Одновременно он бросил косой взгляд на женщину. Что и говорить, хороша. Огненная волна волос, кожа молочной белизны, стан богини, алые губы, а глаза – глаза зеленые, почти как у Нее. Но в них горел такой дикий, яростный огонь, что у Валерия сразу же пропало всякое желание сравнивать ее с Тарамис. Глаза его возлюбленной королевы светились женственностью, добротой, утонченным, поэтическим умом. Да, она была настоящей женщиной, королевой в истинном смысле этого слова, а эта – какая-то дикая кошка. Поэтому, потеряв всякий интерес к рыжеволосой, шамарец полностью обратил свое внимание к старику.

– Господин, – промолвил пожилой мудрец, – обстоятельства дела столь щекотливы, что их должен окутывать покров государственной тайны.

И, сделав Валерию знак пригнуться поближе к нему, зашептал ему что-то на ухо. Безразличное выражение его узкого лица сменила крайняя озабоченность.

– К Краллиду! – воскликнул он. – Немедленно!..

...Первый советник при королеве – Краллид – оказался довольно молодым, чуть полноватым человеком с шапкой черных вьющихся волос, обрамлявших его благородное лицо с живыми умными глазами. С неослабевающим вниманием он выслушал весь длинный рассказ Аталиса, сохраняя спокойствие и невозмутимость; но едва речь зашла о Тот-Амоне, он буквально слетел со своего резного стула.

– О, Иштар! – воскликнул он, охваченный ужасом. – Как – этот изувер, это стигийское чудовище в нашем благословенном городе? Боги – королева не должна узнать об этом, вы слышите! Ни в коем случае!

Возбужденный Краллид забегал по приемной зале, не обращая внимания на то, что полы его иранистанского бархатного кафтана задевают и сметают на беломраморный пол бесценные кхитайские вазы, и легчайший фарфор бьется с обиженным звоном.

Наконец, немного успокоившись, он подошел к золоченому столику офирской работы и большими судорожными глотками осушил изрядный бокал вина. Он вновь принял важный вид.

– Господа, вы сообщили мне крайне важную новость! Дело в том, что согласно указу королевы ни один чернокнижник не имеет права пребывать в нашем королевстве под страхом смертной казни. И вдруг, под самым носом у нас творится самая страшная волшба! Ее величество придет в ужас, если узнает об этом. Разумеется, мной будут приняты все необходимые меры – гвардейцы прочешут весь город. Но вы, господа, должны хранить молчание. И, желательно, чтобы вы покинули Хауран как можно скорее. Я возмещу все ваши дорожные расходы. Надеюсь, сумма в десять тысяч золотых кофийских динариев удовлетворит вас? – Советник выжидающе, почти с мольбой, смотрел на Аталиса, Конана и Карелу.

Те переглянулись, и киммериец, сделав шаг вперед, уже собрался выразить свое мнение и даже набрал в грудь воздуха...

– Вижу, мой драгоценный Краллид не стоит ни перед какими затратами – лишь бы уберечь покой своей королевы! – нежный голос, раздавшийся от двери был насмешлив, но мягок, однако произвел на Краллида впечатление неотразимое. Изогнувшись в церемонном поклоне, он птицей полетел к стоявшей в дверях девушке, облаченной в элегантный охотничий наряд, скроенный на зуагирский лад, но отделанный с роскошью и не снившейся нищим женщинам пустыни.

– О, государыня! – лицо Краллида выражало крайнюю степень восхищения. Конан, Карела и Аталис переглянулись еще раз. Киммериец тихонько хмыкнул и повел плечами. Эта самая Тарамис явилась для него настоящим сюрпризом. Теперь он понял, что двигало Краллидом, когда он умолял их принять деньги и исчезнуть из Хаурана. Отнюдь не страх перед гневом государыни, а неподдельная любовь и безграничное обожание толкнули его на это. От острого глаза Конана не укрылся и горящий взор аквилонца, устремленный на Тарамис.

Кром! Смотреть было на что. Гибкий стан плотно облегал парчовый камзол, богато вышитый золотом и перехваченный на осиной талии широким кушаком из алой афгулийской газовой ткани; переливающиеся шелковые шальвары не могли скрыть соблазнительных изгибов точеных ног, обутых в изящные остроносые куафиры; широкий тонкой выделки плащ обнимал округлые плечи, споря за обладание ими с волной роскошных иссиня-черных кудрей; смуглая персиковая кожа ланит, тронутых нежным румянцем, глаза как два изумруда в оправе из черного гагата ресниц, тонкие сурмяные брови, алый бутон губ, влажно поблескивающие перламутровые зубы, лебединая шея, высокая грудь.

Конану почему-то вдруг стало жаль надменного аквилонца, пожиравшего королеву глазами, – а та, войдя в покои Краллида, едва удостоила его взглядом.

Неожиданно киммериец почувствовал, как две пары глаз состязаются в прожигании дыры в его затылке. Оторвавшись от созерцания царственных прелестей, варвар потихоньку глянул, попеременно, в обе стороны – и с трудом сдержал смех. С одной стороны ему предстало зрелище перекошенного от ревнивой злобы лица Карелы, а с другой – тяжелые и не менее ревнивые глаза аквилонца. «Любовь зла», – вспомнилось Конану чье-то высказывание, и он, неожиданно проникшись сочувствием к двум страждущим, скромно потупился и принялся разглядывать свои пыльные сапоги.

– Чужеземный богатырь так застенчив? – будто хрустальный перезвон уттарских колокольцев раздался у самого уха. Киммериец поднял глаза – и увидел широко распахнутые бездонные зеленые очи королевы. Тарамис подошла к нему вплотную и разглядывала его с каким-то детским восторгом. – Какая жалость – наши южные края не в силах произвести на свет такого могучего витязя! – воскликнула королева. Было видно, что Тарамис привыкла все выкладывать начистоту.

– Кто ты, о, мужественный северянин?

– Конан из Киммерии, Ваше Величество, – варвар склонил голову в легком поклоне – так почтительно, как только мог.

– Киммерия! – глаза королевы загорелись. – О, эта страна Извечной Тени, не видевшая солнца. Как часто я посещала эти величественные и суровые края в своих видениях и снах! Я даже написала стихи:

 

Суровый край, казалось, будто всем

Ветрам и снам, и тучам, что бежали

От гнева солнца, – всем он дал приют

В своих глухих и непролазных дебрях...

 

Тарамис вздохнула и мечтательно полуприкрыла глаза.

– Да простит меня Ваше Величество, но моя страна далеко не столь поэтична в действительности, – слегка усмехнулся Конан. – Лично мне земли Юга всегда нравились больше.

Тарамис заулыбалась:

– Вот уж действительно – там хорошо, где нас нет! Но вы просто не в силах понять меня, южанку, – ведь иногда так хочется понадежнее укрыться от лучей светила, столь немилосердного к моей стране. Да простит меня Митра, вероятно, он испытывает нас, грешных. Впрочем, я всегда предпочитала Иштар. Да, кстати, Конан, ваше имя кажется мне странно знакомым!

– Я имел честь свести знакомство с вашей царственной матушкой, мир ее праху! – улыбнулся Конан. – Впрочем, Вы, Ваше Величество, гораздо красивее.

Тарамис зарделась как хорайская роза, а киммериец заметил, что теперь и Краллид смотрит на него с ревностью, а также делает ему за спиной у королевы отчаянные знаки, типа: «Ты сошел с ума! Как ты разговариваешь с Ее Величеством!»

– Как ласкают слух простые слова, высказанные прямо честным и открытым суровым воином! – воскликнула королева. – Поверьте, Конан, я так устала от выспренных дифирамбов! Мои дорогие соратники просто не дают мне вздохнуть – настолько непроницаемой вуалью обожания и оберегания они укутали меня! Но, впрочем, довольно о пустяках – перейдем к делу! – тон королевы, как будто опомнившейся, стал четким, сухим и немного надменным. Тарамис самым удивительным способом сочетала в себе восхищенную поэтичность двадцатилетней девушки, коей она являлась, с неотразимой властностью прирожденной повелительницы.

– Можете не излагать мне суть дела, – королева вскинула свою изящную белую руку, заметив, что Краллид порывается заговорить. – Я все слышала. Итак, Тот-Амон в городе и на службе у него демон, похитивший магические камни. И вы, Конан, стало быть, преследуете этого чернокнижника.

– Мы с ним – давние враги! – недобро ухмыльнулся киммериец, пытаясь сжать пустоту на месте привычной рукояти меча. – И, клянусь Кромом, я когда-нибудь разделаюсь с ним! И чем скорее – тем лучше!

– Знаете, Конан, когда вы были в Хауране в последний раз, я была совсем еще девочкой, ребенком, – произнесла Тарамис, пристально глядя на него. – Но я помню разговоры во дворце, где упоминалось ваше имя. Кроме того я сейчас вспомнила – ведь это именно вы спасли королеву Ясмелу и ее государство Хорайю от жуткого мага Тугра Хотана? Несколько лет назад об этом шептались на всех рынках Шема и Кофа! Это правда?

– Да, это правда, – честно ответил Конан, слегка пожав плечами – дескать, во все это трудно поверить, но что поделаешь? Правда есть правда.

– Я уверена – никто, кроме вас и ваших друзей не сможет очистить мою столицу от гнусного чародея и его волшбы! Отныне вы приняты на службу в мою армию! – королева слегка повысила голос: – Краллид! Прикажи впустить людей Конана в город. Отныне они наемники Хаурана, а Конан – их лейтенант. Конан, надеюсь, вы оправдаете мое доверие! – воскликнула королева и, посчитав дело решенным, резко развернулась и легко зашагала прочь – воздушная, изящная, в развевающихся газовых одеждах.

– Вот такая она, наша королева! – резюмировал Краллид, восхищенно глядя ей вслед...

...Когда Краллид, оживленно что-то втолковывающий незваным гостям, столь быстро пришедшимся ко двору, увел их прочь, и Валерий остался один, он дал выход своему бешенству, изо всей силы всадив кулаком в стену, украшенную позолоченными шпалерами. Проклятье! Она была здесь, прошла от него в двух шагах – так, что он уловил, впитал в себя мучительно сладостный, волнующий аромат ее вендийских благовоний, – и даже не удостоила его взглядом! И она, его королева, буквально пожирала глазами тушу этого вонючего варвара, презренного, низшего существа! О, Митра – как понять загадочную сущность женщин?! Его Тарамис – утонченная красавица, поэтесса – пришла в восторг от грязного киммерийца! Безродного варвара она оценила выше чем его, аквилонского принца крови! Вот так ни за что ему достался лейтенантский чин, и Валерию придется носить звание наравне с одним из тех кровожадных убийц, что прикончили его отца, Орантиса Антуйского, под Венариумом! Где ты, о, справедливость?!..

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

БЕДА ОДНА НЕ ХОДИТ

 

– Так вот ты какой, ублюдок Эрликовой Геенны! – голос сидящего в кресле с высокой, причудливо изузоренной спинкой был глух, невыразителен, но полон затаенной силы.

Полумрак и могильный холод царили здесь, в огромном, приспособленном под жилье чародея подвале, создавая атмосферу потустороннего ужаса. Стоило сдвинуть огромную плиту базальта, подчинявшуюся только особому заклятью – и можно было оказаться на верху – в самом грязном квартале Хауранской столицы. Его обитатели – жулье, проститутки, нищие и прочий сброд – старались не проходить мимо ветхой заброшенной развалюхи. Очень редко внутрь ее забредал какой-нибудь сильно нагрузившийся молодец, намереваясь найти бесплатный ночлег под трухлявой кровлей, но, как правило, с тех пор его никто не видел в мире живых. Среди завсегдатаев хауранских трущоб ходили слухи, что заброшенный дом кишит всевозможной нечистью и опытные старожилы обходили его стороной. Однако никто из них не стал отговаривать неизвестно откуда взявшегося бродягу с перебитым носом и большим мешком на сгорбленной спине, который в один прекрасный день шмыгнул в пользующиеся дурной славой развалины. Кое-кто из местных жуликов сокрушенно вздохнул – сожалея, правда не о своем неосмотрительном собрате, а о содержимом его туго набитого мешка. Впрочем, в воровской гильдии Хаурана существовал неписаный закон – не соваться не в свои дела, и уж тем более не указывать другим, где им следует прятать наворованное добро...

...Демону, рожденному в огненном Царстве Эрлика, было крайне неуютно здесь, в холодном как лед обиталище стигийца. Даже его нынешняя человеческая плоть бунтовала, но страх оказался сильнее.

Промозглая сырость и тьма, казалось, совершенно не трогали стигийца, чья гигантская фигура, восседавшая в кресле, высилась в центре мрачного подвала как изваяние, целиком высеченное в глыбе серо-зеленого гранита. От могучего тела прислужника Сета исходили столь явственные эманации зла, что Ангра непроизвольно дернул переломленным волосами Карелы кадыком, и лишь чуть позже он понял, что это движение произвело тело Самракуша без всякого вмешательства со стороны его демонической воли.

– Подойди, Ангра! – голос Тот-Амона был вкрадчив и неуловимо напомнил демону звуки, раздававшиеся из страшного ларца. Стигиец, уловив мысли демона, растянул тонкие губы в холодной, змеиной усмешке.

– Именно, раб мой! – произнес чародей. – Разве может Пустота иметь свой глас? Пустота – это вечное безмолвие. Пустота – это великое ничто, вне времени и вне пространства. И лишь обладающий Высшим знанием может пробудить ее Волю, ее Разум, ее Сознание... И наделить ее своим голосом, голосом, вещающим мою волю. Так подойди же, ты, огненное ничтожество, – Тот-Амон сделал знак сухой кистью, и на его тонком пальце блеснуло кольцо в виде змеи, кусающей себя за хвост.

Ангра, не отдавая отчета в своих действиях, медленно подошел вплотную к трону чародея и, остановившись, рухнул на колени.

– Принес ли ты, Ангра, раб Тот-Амона и Великой Пустоты, то, что должен был принести? – вопросил стигиец.

Не говоря ни слова, демон раскрыл мешок и подал своему новому властелину страшный ларец. Рубины, вкрапленные в слоновую кость черепа полыхнули во мраке и их багряный отблеск отразился в бездонных глазах стигийца.

– Хорошо... хорошо... – повторял чародей, медленно оглаживая череп мертвенно-бледной рукой. Медная змея на его кольце, едва коснувшись страшного амулета, казалось, ожила и ее желтые глаза замерцали. Ястребиное лицо Тот-Амона просветлело.

– А теперь, раб, ты станешь свидетелем таинства, которого не удостаивалось ни одно разумное существо со времен падения Ахерона, – молвил Тот-Амон. Неуловимым движением руки он извлек рубины из глазниц черепа, и они исчезли в широком рукаве его скромной домотканой хламиды. Следующим движением он рассыпал по каменному полу горсть голубого, фосфоресцирующего порошка. Коснувшись холодных плит, порошок вспыхнул нестерпимо ярким светом – и перед глазами пораженного демона взметнулась стена переливающегося света. Внутри границ, очерченных сполохами голубого огня, находилось нечто, недоступное для понимания и осязания чувствами – некая черная, вихрящаяся бездна. Казалось, Тот-Амон вскрыл рубежи мироздания и впустил в земное измерение поток Первородного Мрака.

– Этот порошок я нашел далеко от нашего мира. Путешествуя в своем астральном теле, я натолкнулся на целую колонию миров, гибнущих под натиском Всепоглощающей Пустоты. Могучий гений неземных магов сотворил защиту из некоего таинственного минерала. С помошью его они одели свою планету голубым покровом, сквозь который бессильна была проникнуть Пустота. Мне пришлось собрать всю свою силу, дабы похитить защитное облако и завлечь часть Пустоты в метагалактическую ловушку. Планета, естественно, погибла, но что такое для Вселенной жизнь крохотной колонии разумных червей? Теперь я в любой момент могу вызвать часть Пустоты в наш мир. Я могу управлять ею, более того – я наделил ее своим голосом, следовательно, я могу вступать с ней в разумный контакт. Ибо Пустота разумна. Следовательно, разум – изначален и первороден. Разум – это не созидание и творение, разум есть хаос и разрушение. Но что может быть лучше управляемого разрушения? Пустота в моей власти; она может даже развоплощать, но только по моей команде.

– О, великий, – наконец-то осмелился заговорить Ангра, – а что будет, если Пустота вырвется из твоей метагалактической ловушки?

– Последствия могут быть самыми непредсказуемыми, – ровным голосом отвечал Тот-Амон. – Во всяком случае, наш мир исчезнет из материального поля Вселенной. Поэтому, Пустота – мой последний аргумент. Я использую ее лишь в случае крайней необходимости.

– Смертный Тот-Амон! – неожиданно зазвучал ледяной голос, ничем не отличимый от голоса стигийца. Он исходил из сердца колышущейся стены голубого огня. – Ты вернешь мне часть моего Естества, как обещал?

– Получай! – прошипел стигиец. Неожиданно сильно размахнувшись, он швырнул ларец прямо в голубое колышущее полотно. Тяжелый предмет прорвал его и исчез в темной вихрящейся бездне, мгновенно растворившись в черной глубине. Тут же голубое облако вновь сомкнулось над плененной Пустотой.

– Я чувствую эманации жалкого человечка, поглощенные частью моего Естества, – вновь раздался глас Пустоты. – Та ли эта жертва, что ты мне обещал? Я желаю большего!

– Ты получишь больше, – ответил Тот-Амон, и Ангра почувствовал как его человеческое тело трясет в приступе страха. – Очень скоро ты получишь в жертву моего врага – могучего варвара. Его тело излучает эманации мощи и отваги, слепой несокрушимой силы. Это будет хорошая жертва.

– Отлично, Тот-Амон, я жду, – ответствовала Пустота. – Но помни – это хорошая жертва, но не лучшая. Наилучшей жертвой для меня будешь ты! Помни, стигиец!

– Ну все, довольно! – ястребиный лик Тот-Амона исказила гримаса ярости. Вновь взмахнув рукавом, он погасил голубое пламя и оно исчезло, не оставив и следа своего присутствия. Дыра в пространстве-времени захлопнулась. И только сейчас Ангра заметил, что по высокому челу волшебника струится обильный пот.

Тот-Амон, обессиленный столь чудовищной магической операцией, прикрыл глаза темными веками.

– А теперь, раб, сгинь из моего обиталища, я приказываю! – чародей произносил слова медленно и с трудом, из широкой груди его вырывались хриплые звуки. – Выберись наружу и затаись в развалинах. Жди моего врага. Ты знаешь, о ком я говорю. Это – киммериец, Конан.Много лет минуло с тех пор, как он впервые заступил мне путь. С тех пор мы – лютые враги. Последний раз мы виделись десять лет назад, в пещерах, таящихся под Бен-Моргом, горой Крома. И за эти годы мощь варвара возросла, он стал еще опаснее. Пять или шесть лет тому назад он уничтожил владыку замка Кро Ганбор, Гор-Небсетха, столь любившего кичиться своей силой. А совсем недавно он осмелился поднять руку на священного короля змеелюдей Валузии, благословенного отпрыска Отца нашего Сета. И я точно знаю о том, что он поверг в прах Великого Нага с помощью проклятых молний Митры. Твое счастье, Ангра, что дар солнечного божка покинул его, – заметил маг, очевидно уловивший страх своего нового подопечного, несмотря на то, что глаза стигийца по-прежнему были закрыты. – А иначе твоя песенка была бы спета. Ты, наверное, знаешь, какая участь постигла твоих дружков – огненных демонов на острове Кардал? Но будь спокоен, киммериец уже никогда не сможет извергнуть из своих рук небесное пламя. Так прими же его в свои любвеобильные жаркие объятия. Однако не вздумай убивать его – наш друг – Пустота, испытывает вечный голод. Породивши бесчисленное количество эонов назад Бытие, теперь она испытывает смертельную тоску по всему сущему. Помни – на месте варвара можешь оказаться ты. Поспеши же, Ангра, занять свой сторожевой пост. Варвар скоро навестит нас, я чувствую это. А я пока что займусь подготовкой к самому великому ритуалу, когда-либо производимому мной. Лишь чародею Высшего Порядка под силу покорить своей воле Огненного Титана, – и Тот-Амон медленно поднес к мертвенным узким губам пальцы и благоговейно поцеловал змеиное кольцо. Желтые глаза змеи Сета зловеще мерцали в полумраке...

 

*  *  *

 

– Я могу поздравить вас, Конан? – в голосе Аталиса слышалось довольство. – Совсем недавно вы были пленником, которого везли на лютую казнь к самому страшному тирану нашего времени, затем вы стали атаманом головорезов. А теперь вы – лейтенант армии Хаурана, и в вашем распоряжении без малого сотня наемников. Сюда же добавим успех, которым вы пользовались у Ее Величества.

– Да уж, – буркнул киммериец и невольно потер щеку. Несмотря на отточенную годами кошачью реакцию, он все-таки не успел перехватить карающую десницу Рыжего Ястреба, которая взметнулась, едва им стоило покинуть утопающий в зелени висячих садов белоснежный дворец Тарамис.

Разумеется, свой поступок Карела тотчас же истолковала как следствие незаслуженного продвижения бездари-варвара по лестнице чинов, в то время, как его гораздо более заслуженные и уж куда более скромные боевые товарищи остались в забвении. Но пылающие зеленые глаза Карелы выдавали ее – она мучительно ревновала Конана к Ее Величеству.

«Пожалуй, им стоит сблизиться с аквилонцем. Порой общая беда надолго соединяет людей», – подумалось Конану. А еще он подумал о том, что неплохо было бы, если их отношения перерастут в серьезную привязанность. Хотя вряд ли. Уж больно сильно втюрился в королеву этот белобрысый мозгляк. Тогда, может быть, Могул? Кром и Митра! – да кто угодно, лишь бы избавиться скорее от этой бесноватой! А с него, пожалуй, хватит. Ему стоит найти милую и скромную девчушку без всяких там претензий и отдохнуть, наконец, в ее объятиях от бесконечных угроз, проклятий, щипков, тычков, подзатыльников, пощечин, да, да, убитых друзей и, Кром раздери, затянувшегося воздержания. Впрочем, стольный Хауран – город большой, и он уже успел обратить на себя внимание смешливых и блестящих черных глаз местных красавиц. Это несколько воодушевило Конана, и он, усмехнувшись, заметил, уже несколько бодрее:

– Все это прекрасно, Аталис, если только закрыть глаза на то, что неполная сотня моих наемников – все та же вшивая кодла, гордо именующая себя коршунами пустыни. Да еще теперь я взвалил на себя тяжелую обязанность очистить город и саму землю от грязных козней проклятого колдуна, будь он неладен. И если ранее я отвечал только перед своей совестью, то теперь я в ответе перед королевой. И, во имя Крома, давно я не видел столь прекрасной правительницы! – Конан сокрушенно вздохнул – ему опять припомнилась прекрасная владычица Хорайи, Ясмела.

– Выше нос, друг мой, варвар! – усмехнулся старый философ. – Все еще образуется. Я, по мере своих скромных сил, буду помогать вам. Меня тоже крайне тяготит вся эта история с рубинами и Тот-Амоном. Я прямо-таки горю желанием поскорее разделаться со всеми этими неприятностями и, наконец, возвратиться к моим научным изысканиям и размышлениям. Кстати, сегодня я имел честь лицезреть здесь – кого бы вы думали – прославленного Астриса из Оссара! Великий философ и мыслитель остановился в Хауране после долгого и утомительного путешествия по землям Востока. Он собирается провести здесь около года, вдали от суеты, царящей в шумных столицах Запада, и посвятить все свое время написанию грандиозного трактата «О странах и народах семи земных климатов». Он очень сожалел, что я не имею достаточно времени для пространной беседы с ним. Так что, едва мы разберемся с проклятым стигийцем, даст то Митра, и я с головой погружусь в приятное общество величайшего ученого нашего времени. Да, кстати, мой друг, услышав от меня о вашем путешествии на север Гиркании, он крайне заинтересовался. Он хотел бы встретиться с вами и расспросить о северных пределах.

– Не время, Аталис! – Конан озабоченно прищелкнул языком. – Я и сам был бы рад заказать какому-нибудь мудрецу карту Сакалибы, или Восточной Киммерии, как я про себя ее называю. Но прежде, действительно, надо разобраться с Тот-Амоном. Копыта Нергала! – варвар грязно выругался. – С тех пор, как я вернулся из Сакалибы, где вся моя жизнь состояла из войны и беспрестанных схваток со всевозможной нечистью, прошло почти две луны. Когда я летел в Хайборию, то мечтал, что добравшись до земель юга, наконец-то, передохну – буду жить в свое удовольствие, бражничать, беспробудно кутить, ввязываться во все кабацкие драки, спать со всеми приглянувшимися мне женщинами! И, надо же, все это так близко – протяни руку и схвати; а я вынужден опять расхлебывать кашу с камнями, демонами, волшбой! У меня уже все это в кишках сидит!

Киммериец устало откинулся к прохладной стене. Разговор его с Аталисом происходил в местной таверне с громким названием «Под оком лучезарной Иштар», где привечали солдат столичного гарнизона. Здесь они заняли столик в самом углу, и коротали вечер после долгого и утомительного дня. Конан едва не сбился с ног, размещая в казарме своих новоиспеченных солдат, получая на них обмундирование, вооружение, пайки и суточные. Теперь бывшие коршуны положенные им по уставу Хауранской армии деньги на повседневные нужды просаживали в кости, тратили их на выпивку и баб, шумно горланя неподалеку от своего командира. Новые наемники королевы, натянувшие нарядные мундиры, тем не менее, не утратили в одночасье своих злодейских замашек, и теперь в их сторону опасливо косились как ветераны, так и представители местного преступного мира.

Конан, скривившись, понаблюдал за ними и, снова грязно выругавшись, осушил полкувшина вина, которое оказалось здесь изрядной кислятиной.

– Солдаты, мать их разэдак! – пробурчал киммериец. – Горбатых могила исправит...

В следующее мгновение вино полностью перекочевало в его глотку. Аталис с улыбкой наблюдал за ним.

– Я думаю, вам грех жаловаться, – заметил он не без иронии. – В данный момент вы сидите в кабаке, пьете вино и расслабляетесь. А что касается женщин, то я считаю, что вам давно пора помириться с Карелой. Она женщина неплохая, если не считать некоторых неприятных черт ее характера...

– Как то – убивать высокопоставленных персон и наших общих друзей, – криво усмехнулся варвар. – Хотел бы я знать, где сейчас эта рыжая кошка? Ведь ее тоже зачислили в наемники. Но что-то я не вижу ее среди коршунов! Где ее только Нергал носит?

– Насколько я знаю, Карела сейчас присматривает за Могулом и меняет ему повязки по моей убедительной просьбе. Больной идет на поправку, и ему теперь нужен особенно тщательный уход, – ответил Аталис.

– Тоже мне, сиделка! – буркнул Конан и неожиданно ощутил укол ревности. Однако в следующее мгновение он залил это, столь редко посещавшее его чувство, новым кувшином вина. Затем зубы его вонзились в хорошо пропеченную баранью ляжку, и перед Аталисом вновь возник обычный Конан – невозмутимый и уверенный в себе великан.

– Хрен с ней, с Карелой! – отрезал он, как бы ставя точку на этой щекотливой теме. – А вот о кутеже и продажных женщинах надо подумать особо! – и, понизив голос, Конан прошептал: – Мне непременно нужно попасть в самые злачные кварталы города. Тот-Амон наверняка укрылся на самом дне. Там-то я его и буду искать, не забывая, естественно, сочетать полезное с приятным, – и варвар оскалил в улыбке белые зубы.

– Будьте осторожны, друг мой! – молвил Аталис. – Помните о Черной Хмари. Со времен падения Пурпурнобашенного Пифона наш мир не слышал об этой мерзости!

– Положитесь на меня, Аталис! – Конан довольно-таки фамильярно потрепал старого чародея по костлявому плечу. – С тех пор, как мне стукнуло тринадцать весен, я только тем и занимаюсь, что очищаю этот мир от всякой подобной нечисти! Если все эти надутые короли в один прекрасный миг осознали бы это, они поставили бы мне памятник, отлитый из чистого золота. А они, знай, гоняют меня... Нет справедливости на свете!

– Думаю, что попади тебе в руки этот памятник – и он не долго хранил бы в себе твой гордый образ! – усмехнулся мудрец.

– Верно! – хохотнул киммериец. – И потому я попросил бы выдать мне причитающееся на отливку памятника золото монетами. А чтобы не обидно было – попросил бы отчеканить на них мой гордый лик.

– Думаю, Конан, что время, когда твой увенчанный короной портрет украсит собой золотые монеты – не за горами! – ответил Аталис, вставая из-за стола. – Ну, желаю удачи, друг мой! А я, пожалуй, направлю свои стопы к дому Астриса Оссарского. Он почтил меня своим гостеприимством.

Распрощавшись с мудрецом, Конан, наконец, остался в одиночестве...

...Маясь от безделья, варвар принялся подмигивать смазливой служанке, бегавшей туда-сюда с кувшинами вина и блюдами дымящегося мяса, огибая тесно стоявшие друг к другу столики с виртуозностью вендийского факира, и не забывая при этом зазывно вихлять крутыми бедрами. Северянин – могучий и синеглазый – сразу же был взят на заметку, и вертихвостка стала с особым тщанием обслуживать тот угол таверны, в котором сидел Конан, не забывая демонстрировать ему тяжелые смуглые груди в низком вырезе платья, округлый живот и бедра, соблазнительно мелькавшие в многочисленных разрезах ее пестрой юбки.

Конан только примерился поудачнее шлепнуть ее по тугому заду, который мелькнул на этот раз совсем близко от него, но тут дверь в таверну с шумом распахнулась. На пороге стоял давешний аквилонец. Его узкое лицо было бледнее обычного, светлые волосы слиплись на его лбу. На тонких губах блуждала двусмысленная улыбка. Порой аквилонец кривил рот, и тогда его улыбку можно было легко принять за страдальческую гримасу. Оглядев мутным взглядом шумную пирующую компанию, лейтенант неверным движением длинной костистой кисти попытался поправить растрепанный мундир и, неожиданно рассмеявшись, шагнул на ступеньки, спускавшиеся в трапезную залу. В следующий миг его так здорово качнуло, что он точно разбил бы лицо о каменный пол, если бы сразу несколько услужливых рук, принадлежащих его сослуживцам, не подхватили бы его и не усадили за стол.

– Опять Валерий на ногах не стоит! – до Конана донеслись реплики из-за соседних столиков.

– Все по королеве чахнет, наш лейтенант. А пора бы ему понять, что насильно мил не будешь!

– Э, да если б он мог насильно! – встрял в разговор кто-то посторонний, явно не питавший уважения к хауранской владычице. Киммериец тут же узнал одного из своих неугомонных «солдат» и выматерился про себя. Ох, и хлебнет же он с ними горя, с этими вояками!

– Да нишкни ты! – на охальника возмущенно зацыкали. – И не вздумай марать имя Ее Величества своим грязным языком!

– Да я и не мараю! – не унимался тем временем балагур. – Это же и ежу ясно! Бабе что нужно? Любо-овь ей видите ли нужна! Как же! Сила ей нужна, а не любовь! Силища, да такая, чтобы в бараний рог ее гнула. А у вашего аквилошки, видать, кишка на это тонка. Бабе чё – ей косы на кулак намотаешь – так она живо на спинку ляжет да ножки раздвинет. И разницы тут нетути – будь то королева или распоследняя кабацкая шлюха, вроде вот этой блудницы Рахиль. Гляньте как она на нашего ата... тьфу, Нергал, командира облизывается! Силу чует!

– Эй, Яфет! А ну-ка перекрой свой дерьмовый фонтан! – гаркнул, наконец, не выдержав, киммериец. – Вот вернемся в казарму – я те не косы, я те яйца на кулак намотаю! Тогда и проверим, кто тут силу чует!

– Молчу! – хам тотчас же сник. Вокруг все захохотали, одобрительно поглядывая на Конана.

Мутные, блуждающие глаза Валерия уставились на киммерийца. Не отрывая от него расширенных зрачков, шамарец, расплескивая по столу вино, наполнил глиняную кружку и, подхватив ее, пошатываясь встал из-за стола.

– Я х-хочу поднять тост! – заявил он. Язык Валерия заплетался, но глаза буравили Конана с вполне трезвой и осознанной злобой.

Зал притих. Все взоры обратились на киммерийца.

– Я п-привык приходить сюда и видеть вокруг себя настоящих воинов! – провозгласил Валерий. – Но сегодня здесь присутствуют н-некоторые, которым тут явно не место. Однако, раз уж наша дорогая королева ок-казала им свое в-высокое доверие, зачислив эт-тих, не совсем достойных людей в свое славное войско, то я думаю, со временем железная дисциплина выбьет из их голов всякую дурь и сделает их настоящими солдатами! Я н-не перестаю удивляться в-великодушию и милосердию Ее Величества, снизошедшей в своем благородстве до толпы бродяг и изгоев! Теперь у них появился шанс стать честными воинами и занять д-достойное место среди нас! Д-думаю, мой тост должен особо поддержать один человек. Сами боги обязывают его оправдать доверие нашей славной государыни. Так выпьем же за нее!

Взор Валерия был устремлен на Конана, и, постепенно, все внимание публики в зале оказалось прикованным к нему. Все с любопытством ждали реакции варвара. Уж слишком большой камень полетел в его огород. Конан же встал с невозмутимым видом. Одного красноречивого взгляда его холодных синих глаз, брошенного на начинавших уже закипать коршунов, которые вполне оправданно считали себя оскорбленными, оказалось достаточно, чтобы подавить все их недовольство. Затем варвар перевел взгляд на шамарца, напряженно ожидавшего его ответа.

Не говоря ни слова, Конан схватил с подноса застывшей разинув рот Рахили огромный, еще не распечатанный кувшин вина – грубый, старой работы, с толстыми запылившимися боками. Подняв его высоко над головой, киммериец не стал утруждать себя выковыриванием плотно забитой пробки. Указательный палец его быстрее мысли вонзился в твердую как монолит, закаленную глину кувшина, и из образовавшейся дыры, как кровь из перерезанной вены, хлестнула багровая струя. Конан лениво подставил под нее рот и ни разу не перевел дыхания до тех пор, пока кувшин не стал пуст, как тощее брюхо стигийского отшельника.

– Да здравствует королева! – гаркнул Конан, и кувшин лопнул в его руках. Было непонятно – то ли несокрушимый варвар слишком сильно сжал пальцы, то ли голос его, рожденный диким эхом киммерийских скал, оказался столь губительным для кряжистого сосуда. Однако на соседних столиках еще несколько кувшинов и блюд оказались покрыты тонкой паутиной трещин, а люди, которым не посчастливилось сесть слишком близко к черноволосому гиганту, еще долго трясли головами и ковыряли в ушах, где вдруг неожиданно появились воздушные пробки.

На пару вздохов зал замер. Затем разразился ревом восторженных голосов. И все же, как отметил позже хозяин таверны, после этого дикого хора вся посуда осталась целой.

– Слава нашему атаману! – уже не сдерживаясь, заорали коршуны. – За твое здоровье, Конан!

Все, кто были в зале, увлекшись их стихийным порывом, подхватили здравицу в честь могучего северянина.

Белый как смерть, Валерий, с перекошенным от гнева лицом, смотрел на варвара. Проклятый дикарь опять оказался сильнее! И тост, посредством которого он пытался восславить свою возлюбленную и унизить киммерийца, и, следовательно, поставить его на место, привел к обратному результату, превратившись в триумф нового лейтенанта. Проклятье! Ну уж нет, дудки!

– Тихо! – закричал он, надрывая легкие. – Я еще не закончил говорить!

Все опять смолкли.

– Наш дорогой Конан показал нам, как он чтит милость Ее Величества! Он проявил себя настоящим воином. Впрочем, ничего другого я от него не ожидал! А теперь – теперь я предлагаю ему выпить за всех воинов, павших в честном бою!

– Это славный тост, Валерий! – ответил Конан. Еще один кувшин, правда теперь уже предусмотрительно распечатанный напуганной Рахиль, изверг свое содержимое в луженую глотку варвара. Валерий насмешливо и торжествующе наблюдал за тем, как красный поток, пенясь, исчезает во рту Конана, словно в недрах неподъемной коринфийской амфоры.

– А что касается меня – я пью особо за подвиг моих доблестных соотечественников, аквилонских рыцарей, павших грудью, обороняя крепость Венариум от диких и кровожадных киммерийских орд!

Вино стало поперек горла варвара. Недопитый кувшин полетел на пол и разбился вдребезги. Сотни черепков рассыпались по полу, бордовая жидкость подтекала под ноги притихших, испуганных зрителей.

Кром! Его заставили пить за «подвиг» надменных завоевателей, взалкавших его родной земли!

Сузив глаза, Конан очень медленно, мягкими шагами стал подходить к Валерию.

– Иди сюда, мальчик! – ласково позвал Конан, поигрывая литыми мускулами. – И ты узнаешь хватку дикого и кровожадного киммерийца!

Длинные пальцы пьяного и ошалевшего от злобы шамарца метнулись к перевязи – и в скоре в руках его блеснул меч.

– Прежде ты узнаешь добрую аквилонскую сталь, гора дикого мяса! Я досыта накормлю тебя ею, так же, как кормил сталью твоих грязных родичей при Венариуме мой отец, прежде чем пасть от их предательской стрелы!

– Ума не приложу, мальчик, кто из наших пустил стрелу в твоего папашу! – с ледяным спокойствием ответил Конан. – Киммерийцы предпочитают меч, секиру и копье. Но я поступлюсь обычаем. Я задушу тебя голыми руками!

– Получай, варвар! – истошно закричал Валерий, и меч его, описав в застоявшемся воздухе таверны сверкающую дугу, опустился туда, где была шея Конана. И глубоко застрял в столешнице, которую Конан, молниеносно подхватив, использовал вместо щита. Отбросив в сторону стол с засевшим в нем клинком, Конан, как рысь, метнулся к обезоруженному аквилонцу. Но Валерий был хорошо подкован в такого рода схватках. В руке его уже хищно блестел жайбарский нож. И все же... Все же уследить за действиями Конана было невозможно. Бросок, достойный кобры, – и бронзовые пальцы-тиски сомкнулись на запястье шамарца, намертво сжав его.

Последовала долгая мучительная пауза. Конан с недоброй усмешкой наблюдал за тем, как капли холодного пота покатились по бледному лицу Валерия; как помертвели его пальцы, как разжались они, выпуская кинжал, разбивший воцарившуюся тишину звоном своего падения. Хрустнула кость – аквилонец прекрасно понимал, что стоит варвару сделать малейшее усилие – и его рука будет изувечена. Шамарец обреченно закрыл глаза.

– Убей меня, не томи! – выдохнул он отчаянно. – Так будет лучше.

Но Конан медлил, и ожидаемый всеми треск ломающихся костей так и не был услышан.

– Убить? – как бы раздумывая над просьбой Валерия, произнес Конан. – Нет, пожалуй, не стану, – рука его неожиданно разжалась, и аквилонец покачнулся, но все же устоял.

– Боги милостивы к пьяным и влюбленным. И я не собираюсь идти поперек их воли, – шепнул Конан аквилонцу. – Сегодня ты выпил много вина, лейтенант, – сказал он уже громче, так, чтобы услышали все. – Я думаю, это не повод, чтобы офицеры хауранской армии резали друг другу глотки. Ты нуждаешься в отдыхе, Валерий!

Аквилонец открыл глаза.

– Спасибо, варвар! – пробормотал он, пошатываясь. Было видно, что слова даются ему с трудом. – Спасти жизнь – что может быть благороднее? Ты достойный противник, Конан!

– Мы не противники, а соратники! – с выражением ответил Конан. – У нас один долг – защищать королеву и ее народ. У нас нет повода для раздоров. Забудем про случившееся.

– С-стой, варвар! – Валерий вымученно улыбнулся, и Конану вдруг опять стало до боли жаль этого исстрадавшегося. запутавшегося в своих чувствах парня. – Давай выпьем !В з-знак при-примирения!

– Валерий ! – звонкий девичий крик раздался от дверей таверны. В следующий момент к покачивающемуся аквилонцу бросилась миловидная черноволосая девушка. На ее открытом симпатичном лице было выражение неподдельной тревоги, а в больших карих глазах светилась искренняя любовь. При виде ее аквилонец поморщился как от зубной боли, и это не ускользнуло от пытливого ока киммерийца.

«Э-э, да здесь похоже любовный треугольник! Беда-а!» – смекнул Конан.

– Зачем ты пришла, Игва! – капризно, как избалованный ребенок, протянул Валерий. – Р-разве ты не видишь – здесь мужское об-бщество. Тебе здесь не место!

– Как хорошо что я нашла тебя здесь, Валерий! – девушка хлопотала вокруг пьяного юноши, оправляя его перепачканный мундир, приводя в порядок спутанные волосы. – Я обошла уже семь таверн и кабаков и в каждой мне говорили, что ты только что был там!

– О-о, тогда ты шла п-прямо по м-моему следу! – криво улыбнулся Валерий, тем не менее не сопротивляясь более заботам девушки.

– Мой господин, тебе не следует столько пить! Ты едва держишься на ногах! – в отчаянии воскликнула Игва.

– А эт-то уже мое дело! – буркнул шамарец. Неожиданно он усмехнулся, как будто в голову ему пришла какая-то забавная мысль.

– Вот, Конан, познакомься с Игвой! Это х-хозяйка дома, в котором я остановился на п-постой! Р-рекомендую! – ерничая, пробормотал Валерий. – А хочешь – я п-подарю ее тебе?

– Как ты можешь так говорить, о, господин! – слезы брызнули из глаз несчастной девушки. – Да у тебя уже ум за разум заходить стал! Пойдем домой, я уложу тебя в кровать и наложу примочки.

– Ну ладно, ладно, Игва, я пошутил, – пробормотал Валерий, видимо сконфуженный неподдельным горем Игвы. – Я не отдам тебя эт-тому варвару. В-впрочем, он и так здесь нарасхват! Прощай, Конан! Ж-желаю тебе приятно провести время! В Хауране множество злачных мест. При первом же удобном случае я расскажу тебе о них все, чтобы ты мог выбрать лучшее! – и аквилонец, склонившись в шутливом поклоне, дал таки увести себя по-прежнему всхлипывающей девушке. Она была так расстроена, что не обратила внимания ни на Конана, ни на прочих, которые глядели на нее с сочувствием.

Киммериец лишь покачал головой им вслед.

– И чего человеку, спрашивается, надо? – пробормотал он. – Ведь из них вышла бы неплохая пара. Хвала Митре, что эта славная девчушка не пришла сюда чуть раньше. То, что здесь случилось, было явно не для ее глаз. Надеюсь, у этого сумасшедшего хватит мозгов молчать о нашей стычке. Ну, да Нергал с ним, с аквилонцем и его любовными делами! У меня еще вся ночь впереди! – воскликнул он, наконец, и обернулся, поскольку игнорировать далее усиленно дергавшую его за одежду Рахиль, томно вздыхавшую и закатывающую блудливые глазки, больше не было причин.

– Думаю, что ты, кралечка, не хуже Валерия познакомишь меня с хауранским дном! Верно я говорю? – и, рассмеявшись, он облапил довольно завизжавшую девку и повел ее к выходу из таверны...

 

*  *  *

 

...Море Вилайет ярилось в бессильной злобе, пытаясь вгрызться в серые уступы огромного замка, высеченного в толще угрюмой скалы. Призрачными тенями рабы, евнухи и вельможи метались по сумрачным переходам и залам, взволнованно перешептываясь. Озабочены были лица верховных везирей, испуганно покачивались павлиньи перья на их высоких тюрбанах.

Пламя светлых свечей дрогнуло – шквал штормового ветра тронул их своим диким дыханием, а вслед, как его продолжение, раздался свирепый рев огромного чернобородого человека, восседавшего на золотом троне, который держали причудливо переплетающиеся в схватке нефритовые тигры и драконы.

– Киммериец почти что был у меня в руках! Псы! Как смели вы упустить Амру?!

У подножия трона скорчился в приступе безотчетного ужаса смуглокожий туранец в запыленном мундире, на котором с трудом можно было различить знаки отличия султанапурского гарнизона.

– Ты, ничтожество! – с новой силой загремел голос чернобородого великана. – Как случилось, что я только сейчас узнаю о поимке варвара моим сатрапом, Хааб-берди!? Отвечай, падаль!

– Всемилостивейший падишах... но письмо с вашей печатью... – пролепетал несчастный гвардеец, загнавший трех лошадей по дороге из Яралета в Аграпур.

– Я не отправлял никаких писем! Хотя впрочем и без всяких писем Хааб-берди должен был отослать закованного Амру ко мне! Я вижу, лукавый раб старается верно служить! А вы, ничтожества, как смели вы упустить государственного преступника из-под самого носа? Яралет охвачен огнем, наместник зарезан разбойниками, Амра отбит ими и преспокойно уехал в Хауран! – чернобородый неожиданно прекратил кричать. Его красные губы с темно-вишневым порочным оттенком скривились в холодной улыбке, не предвещавшей ничего доброго.

– Вы не оправдали доверия, оказанного вам вашим господином, сатрапом Хааб-берди. Он, исполняя долг перед своим властелином, отправил Амру ко мне, и, дабы вы исполнили его волю со всем тщанием, припугнул вас моим письмом, которого в действительности не было. Но даже это не подвигло вас на безукоризненное выполнение поставленной вами задачи. Мне горько видеть таких людей. Все твои товарищи достойны лишь одного – плахи!

Взвыв, как ошпаренная кипятком собака, гвардеец на брюхе подполз к трону, силясь дотянуться до сафьяновых сапог падишаха и облобызать их. Но подкованный загнутый носок с силой ткнулся в голову – и обреченный с окровавленным лицом полетел вниз со ступенек устланного хорусульскими коврами подиума.

– Керим-шах! – выкрикнул падишах. Из группы верховных везирей и военачальников в шелковых плащах и червленых доспехах торопливо вышел низкорослый и крепко сбитый мужчина с пронзительным зверским взглядом. Его бритую наголо массивную голову венчала небольшая тюбетейка, вышитая золотой нитью.

– Слушаю, о, повелитель! – хриплым, лающим голосом произнес Керим-шах.

– Десять тысяч воинов Турана ждут твоего приказа о начале похода на запад! Да! И не вздумайте шептать мне о договорах, подписанных с этой сопливой королевой! – гаркнул падишах в сторону везирей, начавших было испуганно размахивать длинными рукавами.

– Керим-шах, если понадобится – втопчи в песок это ничтожное королевство! Приведи ко мне на аркане Конана, дабы я собственноручно вырвал его черное сердце! А Тарамис... Ее ты в случае победы сможешь забрать в свой сераль. В моем таких, как эта вертлявая девчонка, – дюжина дюжин! Поспеши же, и да помогут тебе Эрлик и Тарим! Потому что если они тебе не помогут, то даже Нергал не спасет тебя от моего гнева.

– Ваша воля – закон для меня, о, повелитель! – прогудел Керим-шах, кланяясь. – А что с этим? – он мотнул головой на застывшего на полу гвардейца.

– На плаху! – коротко ответил падишах. – И всех прочих виновных – тоже!

Ездигерд Туранский встал с престола и, меряя огромными шагами просторную залу, удалился. За ним последовала испуганная пестрая стайка везирей, вельмож и астрологов.

Безучастные звероподобные янычары уволокли прочь завывающего бедолагу-гвардейца. и Керим-шах остался один, в опустевшем тронном зале. Его толстые губы беззвучно шептали молитвы Вечноживому пророку Тариму. Он знал – падишах Ездигерд, в отличие от своего покойного отца, слов на ветер бросать не любил...

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

БОЛЬНЫЕ И ЛЕКАРСТВА, ПРЕДАТЕЛИ И ДЕНЬГИ

 

...Могул лежал в одной из лучших опочивален королевского лазарета, где на протяжении нескольких сот лет искусные врачеватели со всех концов света, влекомые в Хауран щедростью и просвещенностью его владык, ставили на ноги цвет здешнего рыцарства. Три маститых лекаря – из Немедии, Вендии и Кусана – имели честь осматривать больного со столь редкостными ранениями, и тотчас же вступили в жаркий спор, который не утихал вот уже почти целые сутки. Запад, Юг и Восток сошлись в их лицах и столкнулись между собой в ожесточенном сражении. Величавый и надменный немедиец в мантии, вышитой звездами и знаками зодиака, вперив перст в больного, напыщенно разглагольствовал о немедленном пускании крови и приставлении пиявок к обоженным местам; вендиец, похожий на одуванчик – с тонким высохшим стебельком тщедушного черного тельца и огромным тюрбаном, похожим на распушившееся соцветие, жевал сморщенные губы, закатывал выпученные глаза и монотонно бормоча прикидывал: кому из трехсот миллионов богов, богинь и всякой демонической шушеры, составлявших грандиозный пантеон его загадочной родины, следует вверить достойное дело исцеления больного.

Раскосый кхитаец расплывался в широкой сладенькой улыбке, беспрестанно похихикивая и обмахиваясь веером из хвоста чудесной райской птицы, и, потешно мяукая, убеждал коллег в том, что необходимо поить больного настойкой серого лотоса, в равных пропорциях смешанной с порошком из носорожьего рога, истолченным калом двухцветного медведя пан-да и раствором мочи священного Золотого Павиана.

Пока магистры-медикусы судили да рядили, целебная мазь Аталиса потихоньку делала свое дело. Страшные ожоги, оставленные лапами огненного демона постепенно затягивались, обгоревшая кожа слезла и на ее месте появилась новая – чистая и розовая, как у младенца.

Все это отметила про себя Карела, в очередной раз меняя повязки на теле гирканца. Рыжий Ястреб также отмечала помимо своей воли, что пациент, вверенный ее заботе Аталисом, которому она не смогла отказать, так как она до сих пор чувствовала себя перед ним виноватой, еще довольно молод и хорош собой.

Что же касается Могула, то он буквально пожирал глазами прекрасную «сестру милосердия» и даже не скрипел зубами, когда Карела с непривычки слишком грубо отдирала от его тела запекшиеся повязки.

Вот и теперь – Рыжий Ястреб поймала обращенный на нее пристальный взгляд серых глаз и нахмурилась.

– Нечего мне тут глазки строить! – прикрикнула она на своего подопечного, но, вероятно, сделала она это не столь убедительно, ибо Могул глаз не отвел и не потупился, как поступил бы на его месте любой другой мужчина, конечно за исключением Конана. Гирканец широко улыбнулся.

– Карела, знаешь ли ты, кого мне напоминаешь?

– Не знаю, и знать не хочу, – буркнула Карела, заканчивая перевязку.

Но, Могул, не обращая на ее слова никакого внимания, продолжал:

– Далеко отсюда, за морем Вилайет, лежит Великая Гирканская Степь. На ее просторах обитает много племен. Мы, жители Аттара и Карабезга, живем на самом ее краю, у берегов Вилайета, и многие жители Запада, увидев наших рыбаков и пастухов в вонючих овчиных полушубках, полагают, что таковы и все степняки. Ха, эти дурни, очевидно не видали роскошной ставки моего отца – а ведь это целый сказочный город с куполами и башнями. Одинокий путник, завидев его издали, считает, что перед ним – мираж или зачарованный волшебный город, и в чем-то он прав. Столица моего отца целиком состоит из шатров разной величины, его прекрасный дворец, как впрочем и весь город, построен исключительно из войлока! Он никогда не стоит на одном месте. Будто по мановению чародейной руки он изредка возникает на морском берегу, повергая в удивление плывущих мимо мореходов, а уже через седмицу он оказывается глубоко в степи или у тростниковых зарослей Запорожки, и тогда подлые мунгане и козаки клянут нас на чем свет стоит! – гирканец захохотал.

– И что – я, по-твоему, похожа на кочующую ставку твоего отца? – фыркнула Рыжий Ястреб с как можно более равнодушным видом, но изумрудный блеск глаз выдал проснувшееся любопытство. Это не укрылось от чуткого гирканца – лицо его просияло.

– В чем-то, конечно, да! Но, поверь мне, Карела, кочующая столица нашего ханства – это лишь малая часть всех чудес, которые таит в себе Великая Степь. Степь, по которой можно ехать несколько седмиц и не встретить ни единой живой души – и вдруг, как грибы после дождя, перед тобой вырастают курганы с молча стоящими на них каменными изваяниями – в руках они сжимают мечи и ритоны. А говорят, по ночам они оживают, и тогда степь оглашается боевыми кличами и пиршественными песнями – то души древних богатырей справляют свои тризны. Правда, мало кто из смертных видел такое чудо и остался после этого в живых.

Но если ты поедешь еще дальше в степь – берегись лихих людей и волчьих стай. Убережешься от них – и вот уже перед тобой высятся каменные громады Кангхи – Страны Ста Крепостей с железными куполами. Там, у перепутья ста степных дорог высится грандиозный белый обелиск, именуемый Столпом Афрасияба. В него врезан суровый лик грозного воителя древности. Вот уже многие века он глядит на юг своими каменными глазами – туда, где шумят пестрые базары и пламенеют золотые купола на минбарах Сагарии, Маликты, Лагаша, Селанды, Дамаста, Бусары, Самрака, Сугуды... Перед Столпом Афрасияба лежит огромный черный камень, упавший с неба, – на нем точат свои кинжалы и мечи тумены кангхийцев, прежде чем отправиться в очередной поход на богатые земли Юга. Но нам нужно не туда, а дальше, дальше – в Степь. Где-то, затерявшись в ее глуши, лежит чудесный град Женщин-Воительниц – Семирам. И живут там, по преданию, дочери древних хозяев Степи – Алпов. В стародавние времена сочетались они браком с небесными девами и породили могучее племя женщин. Эти женщины велики ростом, могучи статью, обладают красотой богинь, светлыми волосами и зелеными глазами. Нрав их грозен как штормящий Вилайет, в бою одна из них искусней трех десятков воинственных сынов Кангхи! Говорят, что эти грозные девы хранят самый Дух Гиркании... Не из их ли ты рода, о, прекрасная Карела?

– Не знаю... – пробормотала Рыжий Ястреб, очарованная поэтическим рассказом гирканца. – Я родом из Офира и слыхом не слыхивала ни о граде Семирам, ни о его обитательницах. – Карела замолчала, но на лице ее было написано решение, принятое ею только что. Она уже поклялась себе именем Деркето, что обязательно узрит и чудесную кочующую ставку хана Аттара и Карабезга, и ночную тризну оживших каменных богатырей; сразится она и с разбойниками, и с волками, не убоится и закованных в сталь кангхийских воинов, но, чего бы это ей не стоило, она обязательно дойдет до сердца Степи, где живут грозные и прекрасные девы, под стать ей, Кареле Рыжему Ястребу...

Могул торжествовал – своим гирканским нутром он чуял, что все же обставил киммерийца и сполна отплатил тому за выбитый зуб – и, если будет на то воля Тенгри, к себе на родину он вернется с прекрасной и гордой огненноволосой девой, достойной того, чтобы править с ним чудесной кочующей ставкой.

– Тебе не место здесь, Карела! – прошептал гирканец. – Здесь разжиревшие мужики привыкли вертеть женщинами как попало. Они продают их, сажают на всю жизнь в гаремы, где их стерегут противные евнухи; за малейшую провинность порют их как рабынь. И на дороге войны все лучшие места забивают мускулистые и ражие молодцы, вроде твоего киммерийца!

– Он не мой... – прошипела Карела, побледнев. – Не мой! И я – не его! И не чья! Я – вольная птица! Я – Рыжий Ястреб!

– Вольному ястребу душно здесь, в тесных и вонючих городах Запада, так же как и аттарскому беркуту, – молвил Могул, глядя на Карелу с неприкрытым восхищением. – Их место – в вольной степи!

– Ты прав, гирканец ! – порывисто воскликнула Карела. – Мне опротивел этот вонючий и лживый мирок, где жирные вельможи и тупые варвары глядят на меня как на пустое место!

– Согласна ли ты ехать со мной, в Великую Степь? – весь трепеща от радостного возбуждения. спросил Могул, поминая про себя добрым словом свою старую кормилицу, научившую его красивым и древним степным преданиям.

– Я... – начала Карела, но Могул так и не услышал ее ответа. Дверь в палату со скрипом распахнулась, и в проеме показалась ухмыляющаяся рожа, увенчанная повязкой через левый глаз и обрамленная густой черной бородой.

– Ордо?! – воскликнула недовольная Карела. – Какого демона тебе тут надо?

– А ты и впрямь здесь, Карела! – радостно констатировал старый бандит. – Как и говорил Аталис! Чего-то долго ты его пеленаешь? Не в твоем это духе – возиться с ранеными! – черный блестящий глаз Ордо уставился на Могула с подозрением.

– Проваливай! – раздраженно фыркнула Рыжий Ястреб. – Если бы не Аталис, я ни за что не стала бы ковыряться в этих струпьях и тряпках! А что – предлагаешь бросить его на милость тех трех ослов?! – Карела презрительно мотнула головой за стену, где на террасе расположились достопочтенные врачеватели – они удалились туда около половины клепсидры назад, видимо устав от оживленных дебатов, и теперь, позабыв о своих разногласиях, дружно и резво расправлялись с огромным блюдом жареной баранины, запивая его лучшим вином из погребов Тарамис. Королева приказала ничего не жалеть для уважаемых медикусов.

– Да, Карела, жаль, что Конан тебя сейчас не видит! – покачал головой удивленный Ордо. – Может и перестал бы относиться к тебе как к бездушной дикой кошке! А ведь я ему всегда говорил, что в душе ты совсем не такая, как кажешься!

– Заткнись, Ордо, и не зли меня понапрасну! – наконец вспылила прекрасная разбойница. – И, прошу тебя, во имя Деркето – не упоминай при мне имя этого вонючего варвара! Наши пути разошлись! У меня – своя жизнь, у него – своя!

– А-а, – кивнул Ордо понимающе, – что-то вроде этого мне и Конан говорил – дескать, хватит с него...

– Что ты имеешь в виду? – мгновенно насторожилась Карела, тут же позабыв все свои заверения о равнодушии к судьбе Конана.

– Ну, это... – замялся Ордо, смекнув, что болтнул лишнего. – Видишь ли, он жаловался мне...

– На что это он тебе жаловался? – промурлыкала Ястребица с обманчивым спокойствием.

– Ну, он жаловался, что в последнее время ты чересчур сурова к нему и...

– Давай, договаривай! – тоном, не предвещающим ничего хорошего, поощрила Карела.

– В общем, он сказал мне, что не может так долго обходиться без женщины! – набравшись духу, выпалил одноглазый. Воцарилось тяжкое молчание. Стремясь как-то поправить создавшееся неловкое положение, Ордо делано хохотнул. – Вот ведь жук, а, Карела? Оставил меня, понимаешь ли за главного в казарме, чтобы я, значит, следил за всеми, а сам смылся!

– Куда?! – возглас был достоин охотничьего клича, издаваемого дикой мегарской кошкой.

– Ну, он сказал, что пойдет развлекаться в кабачок... как он там называется... А, вспомнил – «Под оком лучезарной Иштар»! – промямлил Ордо, окончательно выдав своего приятеля.

– Твое счастье, Ордо, что у тебя хорошая память на названия всевозможных вонючих дыр! – прорычала Карела. – Ну, я ему сейчас устрою развлечение! Такое развлечение, что он вовек не сможет прикоснуться ни к одной женщине! Проклятый бабник! – взвыла она и, вся побагровев, опрометью выскочила из палаты.

Ордо схватился за голову.

– Ой, что же это я наделал! – пробормотал он. – Карела, стой! – и одноглазый выскочил вслед за ней. А Могул остался лежать в своей кровати и, охваченный злобой, сыпал самыми изощренными гирканскими ругательствами. Вот тебе и вольный ястреб!

 

*  *  *

 

– Ну, долго ты еще меня будешь тащить по этим помойкам? – звук раскатистого мужского голоса вспугнул стайку брачующихся кошек, и они, дико мяукая, пустились врассыпную. Одна из них ошалело метнулась прямо под ноги молодой женщине, пышные формы которой отчетливо вырисовывались в лунном свете. Девушка завизжала, а ее спутник – огромный, мускулистый мужчина с копной давно не стриженых волос, сдержанно рассмеялся.

– Кром! Кажется, ты завела меня в такие дебри, что и сама не знаешь, как отсюда выбраться!

– Да иди ты к Нергалу! – делано обиделась девушка. – Я тут живу. Это окраина города. Бедной девушке не по карману купить себе дом в центре. Везет же этой дуре, Игве! Если бы и мне достался такой дом от умерших родителей, то я тоже пустила бы на постой какого-нибудь бравого офицера!

– И тебе не пришлось бы быть добровольной служанкой богини Иштар, да? Клянусь Кромом, Рахиль, эта роль тебе подходит лучше всего! А что бы я делал сегодня ночью без тебя?

– Ну, потерпи же еще немножко, Конан, – рассмеялась Рахиль. – Мы уже почти пришли.

– Ты говоришь это уже в третий раз, – прорычал киммериец. – Берегись, Рахиль. Я – варвар! Я ведь сейчас возьму тебя прямо здесь! Разве что затащу тебя вон в ту развалюху! По-моему она вполне подходит для того, чтобы заняться в ней любовью!

– Да спасут нас Митра и Иштар! – испуганно прошептала девушка, и Конан заметил в неясном лунном свете, как пальцы ее дернулись, сотворяя жест, отвращающий зло. – Ты не ведаешь, что говоришь, Конан! Побежали отсюда, скорее!

Рахиль судорожно вцепилась в руку Конана и потащила его за собой, испуганно озираясь.

– А что я такого сказал? – непонимающе тряхнул головой варвар.

– Никогда, слышишь – никогда не вздумай упоминать о тех развалинах! На них лежит печать Зла! Нечистая сила давно уже поселилась там, да спасут нас от нее светлые боги! Бежим отсюда, скорее!

– Ты уверена? – насторожившись, Конан пристально вгляделся в зловещую черноту развалин. На какой-то миг ему показалось, что в их глубине мелькнула чья-то тень.

– Ты видел, Конан! – в ужасе прошептала Рахиль, и пальцы ее так сильно впились в ладонь Конана, что он едва не выругался от боли. – Это демон!

– Да это, наверное, кошка, трусиха ты эдакая! – небрежно бросил киммериец, прижимая дрожащую девушку к своей могучей груди. – Пошли отсюда, а то еще обделаешься от страха! И придется мне тебя мыть до рассвета. Я предпочитаю занять это время кое чем другим, более приятным!

И варвар решительно направился прочь от зловещих руин, уводя за собой перепуганную Рахиль. Однако чутье подсказывало ему, что тень, мелькнувшая в их чернильном мраке, – отнюдь не безобидная кошка. И, возможно, это то самое место, которое он так стремился найти. «Я займусь этим позже!» – пообещал себе Конан...

...Гибкое тело Карелы отливало слоновой костью в бледном свете луны, яркое пятно рыжих волос, которое могло бы выдать ее даже в чернильной тьме южной ночи, заботливо прикрывал платок, повязанный по-зуагирски, зеленые глаза блестели мстительной злобой. Легко и бесшумно прекрасная разбойница передвигалась в темноте, неоступно следуя за блудницей Рахиль и ее спутником.Что ж, проклятый варвар не обманул ее ожиданий...

Когда она ворвалась в «Око лучезарной Иштар», мало кто из коршунов был в состоянии вымолвить вразумительное слово, и тем более – поведать о том, куда исчез Конан. И тут на счастье (или на беду?) подвернулся услужливый Яфет, который-то и рассказал ей все. Тут все и выяснилось. Оказывается, киммериец уже едва не перегрыз глотку аквилонцу – ясное дело, не поделили свою стервозную королеву. А затем этот распутный жеребец снизошел до самой заурядной блудной девки, которая потащила его куда-то на задворки, в свою хибару. Карела быстро нашла их во тьме – заливистый смех шлюхи и громовой бас захмелевшего Конана мог и мертвого разбудить...

– Ну, все, киммериец, прощайся с жизнью! – прошептала Карела, неотрывно наблюдая за веселящейся парочкой. До нее донесся игривый визг гулящей девицы и вторящий ей раскатистый смех Конана. О, Деркето! Рыжий Ястреб закусила губу жемчужными зубами – на подбородок скатилась рубиновая капля. Великая Деркето, дай ей сил довести до конца священную месть! О, да, она вытерпит все... Она найдет в себе мужество – конечно, ведь его в ней куда больше, чем во многих слабаках, которых глупая природа сотворила с причиндалом между ног. И она доберется по их следам до обиталища потаскухи; спокойно, без слез и ярости она будет наблюдать за тем, как похотливые руки и жирные губы шлюхи будут жадно ласкать бронзовое, достойное титана или бога, тело северянина; она будет смотреть и не отведет глаза, когда неутомимый варвар начнет упруго раскачиваться и выгибаться дугой над стенающей от наслаждения женщиной, когда два тела сплетутся в любовной схватке, как два питона в брачном танце, который она видела когда-то в храме Сета...

О, да, она выдержит это. А затем ее спокойные пальцы, без предательской дрожи высекут огонь из кресала и сухую хижину охватит ревущее пламя. Ночь напоена зноем сверх всякой меры, в воздухе – ни капли влаги... Она будет стоять и смотреть с улыбкой на огромный факел, который взметнется вверх, к самому небу, усыпанному южными созвездиями, к хауранскому небу, в котором месяц, опрокинутый рогами вверх, плывет, как ванирский драккар по морю Запада... Нет, Тарамис, ты не получишь его, нет!

Но что это? Варвар и его спутница вдруг заозирались по сторонам! Неужели этот прохвост с его дьявольским чутьем засек ее? Карела мгновенно нырнула в спасительную тьму вставшего на ее пути полуразвалившегося ветхого строения и замерла, затаив дыхание. А за ее спиной, в мрачной глубине руин, вспыхнули нечеловеческим торжеством огненные глаза...

 

*  *  *

 

Заря, выкатившая багровый шар солнца далеко на востоке, за морем Вилайет и Великой Степью, заливала нежным светом пустыню, красила в розовые и палевые тона верблюжьи горбы барханов, убегающих в даль, небрежными кровавыми мазками – будто из-под божественной кисти, ложила блики на волны Незвайи. Там, на ее западном берегу, расстилался Хауран, но путь к нему преграждали несколько десятков зуагирских кибиток, приткнувшихся к прибрежным тростникам. Среди них особо выделялся расшитый золотыми нитями и обвешанный бахромой величавый шелковый шатер, над верхушкой которого покачивалось на ветру древко с вдетым в него человеческим черепом. На желтом темени костяка можно было разглядеть сидевшую ворону. Черная зловещая птица широко раскрывала клюв и хриплое карканье раздавалось далеко окрест, будто бы суля беды тем, кто находился в шатре. Или, быть может, всем тем, кто слышал ее в этот рассветный час?

Впрочем, приземистый всадник в богатых доспехах туранского вельможи, сидевший как влитой в роскошно убранном седле на спине крепкого самаррского жеребца, не обращал внимания на такую мелочь, как вороний грай. Его колючие, внимательные глаза пристально изучали западный берег из-под прищуренных век, толстые пальцы, закованные в кольчужную перчатку, задумчиво теребили стальное кружево мисюрки, ниспадавшей на его могучие, покрытые шипастой броней плечи, из-под островерхого шлема, увенчанного пышным алым султаном.

Внимание туранского военачальника целиком было приковано к шатру и кибиткам, приткнувшимся вокруг него, как отара овец вокруг чабана. Было видно – берега Незвайи охраняет опытный пастух. И все же... Все же с ним было бы гораздо легче справиться, чем с грозно ощерившимися неприступными бастионами и равелинами хауранского Корвека, что лежит в пятнадцати милях вверх по реке. Да, безусловно, лучшего места для переправы его армии и не найти!

– Ну что, Варданес, как ты оцениваешь наши шансы? Мы успешно переправимся здесь? – туранец неторопливо повернул свою бычью шею к спутнику – верткому заморийцу с красивым смуглым лицом. Молодой южанин восседал на коне, который мог бы показаться сущей клячей рядом с роскошным жеребцом сиятельного воеводы. Названный Варданесом выпятил нижнюю губу, которая и без того выдавалась вперед, красноречиво свидетельствуя о порочной, сластолюбивой натуре, и, пожав плечами, заметил:

– Достопочтенный Керим-шах, думаю, не прогневается... но лично я не стал бы делать скоропалительных выводов об успешной переправе...

– Ты сомневаешься в моем успехе, ты, заморийский пес? – скривился туранец. Его лохматые брови сошлись на переносице. – Ты что же – думаешь, десять тысяч отборных воинов Турана не смогут противостоять кучке пустынников, имеющих наглость называть себя хозяевами реки?

– Ну что вы, светлейший! – поспешил заверить его Варданес. – Я всего лишь взываю к вашей осторожности! Зуагиров на том берегу не больше сотни, но они занимают прекрасную позицию. Конечно, зуагиры далеко не такие меткие стрелки из лука, как гирканцы из восточных степей, однако и ваши воины едва ли умеют переправляться через реки на бурдюках, как это делали их степные предки. Пока ваше войско будет пытаться навести понтоны, немало воинов погибнет от зуагирских стрел. И самое главное – пустынники только в мирные годы любят кричать о своей независимости! Едва им придется туго, как в Корвек и в столицу полетят гонцы с самыми верноподданническими заверениями и мольбами о помощи. И скоро на западном берегу Незвайи вас будет встречать вся хауранская армия, а она числом тоже не такая уж и маленькая! Пока из Турана подтянутся подкрепления, от вашего легиона мало что останется. Все планы молниеносной войны и стремительного броска в сердце Хаурана провалятся. И как вы после этого взглянете в глаза своему владыке?

– Довольно! – Керим-шах болезненно поморщился – он и без лишних напоминаний прекрасно знал о том, что ждет его в случае провала операции. В его ушах до сих пор звучали стоны обреченного султанапурца.

– Что ты предлагаешь? – спросил Керим-шах, который был, все же, не настолько глуп, чтобы не замечать ум других.

– Мое предложение, о, светлейший, не содержит в себе никаких изысков! – Варданес учтиво склонил голову. – Главное – полностью доверьтесь мне! Я хорошо знаю нравы зуагиров, ибо пару лет мне довелось провести в пустынях Восточного Шема.

– Для того ты и нанят толмачом, – буркнул Керим-шах. – Ибо никто из моих воинов не может понять их гортанного и лающего языка.

– Именно, о, мой господин! – Варданес просиял. – Я превосходно говорю по-зуагирски, да и поклясться Белом, как они любят, мне ничего не стоит, ибо этого бога чтут и на моей родине. И, к тому же, я знаю слабые стороны зуагирских шейхов. Все пустынники бедны, как и сама пустыня, и их главари, хотя обычно и сидят на сундуках с деньгами, жадны, как пески Шан-их-Сорха. Как можно больше денег, пара ласковых слов, клятва именем Бела – и зуагиры – лучшие друзья Турана, а не Тарамис. Ведь они прекрасно понимают, что ни Ездигерду, ни хауранской королеве нет никакого дела до их бесплодных земель! Для Аграпура так же, как и для государей Кофа и Шема, главную ценность имеют города, караванные тропы и формальная власть над прилегающими территориями! Кто бы ни назвал себя повелителем пустыни, по интересам зуагиров это не ударит! И даже напротив – в случае вашей победы, им предоставится прекрасная возможность поучаствовать в грабеже богатых хауранских городов.

– А как же быть с ними потом? – хмуро спросил Керим-шах. – Ведь потом эти разбойники будут по-прежнему нападать на караваны и облизываться на города, которые отныне станут частью Туранской империи? С ними такая шутка не пройдет – шейхи прекрасно понимают, что едва Ездигерд захватит Хауран, их волюшке придет конец. И это правда. Мой повелитель давно уже лелеет мечту огнем и мечом выжечь все их подлое, воровское семя!

– И все же, светлейший, я думаю, стоит попробовать начать переговоры! – по-прежнему стоял на своем Варданес. – Не все шейхи столь дальновидны. Если блеск и звон монет затмит им глаза и заглушит голос разума, можно считать, что дело на мази!

– Ах ты, вороватый замориец! – усмехнулся Керим-шах. – Вашему брату лишь бы плести интриги с подкупом, лестью, предательством. И, само собой, греть на этом лапы!

Варданес обезоруживающе улыбнулся и повел плечами.

– Что поделаешь, так велит Бел! – заявил он.

– Ну, ладно! – смягчился туранец. – Сколько?

– Думаю, двадцать две тысячи золотых орлов! – не раздумывая ответил Варданес.

– Хм, то есть две тысячи двести талантов, – подсчитал Керим-шах. – Это вдвое с лишним больше, чем обещанное вознаграждение за поимку Конана, но, думаю, это стоит и таких денег! И сколько же ты из этого хапнешь?

– Мне для начала хватит и десятой части! – молвил Варданес, однако проницательный туранский вельможа прекрасно понимал, что не менее половины вышеназванной суммы пристанет к загребущим пальцам ушлого посредника. Что ж, стоит ли жалеть казенные деньги, когда дело идет о его, Керим-шаха, судьбе?

– Ну, добро! – пробормотал туранец, соглашаясь. – Деньги получишь у войскового казначея. И поспеши переправиться на западный берег! Ездигерд не любит, когда его приказы не выполняются слишком долго!

...В эту ночь Ольгерду отчего-то не спалось. Какая-то тяжесть сидела глубоко в груди, в сны вкрадывались кошмары. То ему мерещился жутко хохочущий демон, который протягивал к нему свои огненные пальцы – и золотая цепочка начинала плавиться, раскаленный металл впивался в его плоть, и атаман зуагиров, задыхаясь, просыпался в холодном поту. Наконец, осыпая проклятиями всех и вся, Ольгерд вскочил и со зла пнул в ребра завизжавшую от испуга сонную рабыню-бритунку. Пальцы его судорожно нащупали проклятую железку, сетовой змеюкой обвившуюся вокруг шеи, рванули – цепь лопнула, оскорбленно зазвенев. Шумно дыша, Гарет опростал целый бурдюк аргосского – вроде полегчало. Однако стоило ему опять погрузиться в дрему и перед ним предстал могучий синеглазый богатырь, который свирепо ухмыляясь, грозил ему исполинским кулаком... Наваждение Нергала!

Лишь под самый рассвет ему удалось забыться. Но, казалось, едва он сомкнул глаза, как мерзкое карканье, раздавшееся почти у самого уха, разбудило его – и теперь уже окончательно. И дернул же его Сет вздрючить на шест эту треклятую башку! Остервенело ругаясь и кряхтя, атаман поднялся и, чувствуя тупую саднящую боль в затылке, вышел наружу, предвкушая, как выместит свою злобу, перебудив весь лагерь. Предчувствуя незабываемое зрелище круглых, ошалелых глаз встрепанных зуагиров, вскакивающих и удирающих от гуляющей по их мослам атамановой плети, Ольгерд решительно направился к кибиткам, где сном младенцев спали, не подозревая о ждущей их участи, его подопечные. Однако боги пустыни хранили своих заблудших чад. На полпути Гарет остановился.

– Митра! – выдохнул мунганин. Как и все в его племени, он призывал светлого бога на западный манер. Мунгане издавна кликали Солнцеликого его хайборийским именем, переняв этот обычай от запорожцев, среди которых было немало выходцев с западной стороны Вилайета. Может потому прочие гирканцы, называвшие бога света его древним именем Уту, не особо жаловали своих разбойных и упрямых сродственничков?

– Митра, спаси и сохрани! – повторил Ольгерд. Весь восточный туранский берег – обычно пустынный и сонный – был черен от густо усеивавшего его войска. Люди, кони, походные костры... До чуткого уха мунганина доносились резкие, визгливые звуки литавр и зурн, выкрики и команды, отдаваемые на туранском наречии; зоркие глаза выхватывали в толчее развевающиеся штандарты с гербом Ездигерда – серебристым тигром, вступившим в бой с золотистым драконом. А по розовеющим в лучах восходящего солнца волнам Незвайи плыла к западному берегу небольшая, изящная лодочка, в которой сидел смуглый, черноволосый человек; в руке его трепыхался белый платок...

– …Пойми, Гарет – не войну, но мир обещает тебе мой господин, пресветлый Керим-шах! – Варданес подался вперед, как бы желая действием доказать свои слова и заключить в объятия нахохлившегося мунганина, молча крутившего свой длинный ус. Широкий рукав посланца попал в блюдо с дымящимся мясом и разлил вино из золоченого фиала, однако ни атаман зуагиров, ни его незваный гость не обратили на это никакого внимания.

– Знаешь, замориец, – я не особо доверяю Ездигерду, ибо сам не больше трех-четырех лун назад чудом спасся от его ищеек, – наконец заговорил Ольгерд, – но в твоих словах есть что-то, заставляющее меня слушать их.

– Гарет, я очень рад видеть во главе зуагиров не иссохшего и полоумного старика-пустынника, а молодого и сильного гирканского вождя. Пойми – по крови ты гораздо ближе к туранцам, нежели к этим горбоносым. Кто они для тебя? Сегодня ты с ними, а завтра – ищи ветра в поле!

– Но-но! – вяло погрозил ему пальцем угрюмый атаман. – Быть может я хочу стать вождем всех племен пустыни!

– Боюсь, мои слова разочаруют тебя, но я скажу прямо – скоро зуагирам придет конец и твоя мечта вряд-ли осуществится. Падишах Ездигерд твердо намерен завоевать все земли к западу от Яралета и Везека, вплоть до владений Страбонуса Кофийского. Та же участь ожидает в недалеком будущем и города-государства Шема. Пустынным разбойникам не будет места в новых землях туранского владыки! Ездигерд изведет их всех, подчистую!

– Слова, одни слова! – оскалился Ольгерд.

Замориец порывисто вскочил.

– Выгляни из шатра – и ты увидишь подтверждение моим словам! Десять тысяч воинов Керим-шаха готовы в любой момент перейти Незвайю.Хауран будет уничтожен!

– Возможно. Но они пока что на том берегу, а ты – здесь, в моей власти, – нехорошо ощерился Ольгерд. – Что если я уничтожу тебя?

Замориец непроизвольно вздрогнул, но тут же овладел собой и ухмыльнулся с напускным спокойствием.

– Если я до полудня не вернусь назад, или не подам особый знак, – можешь считать себя и своих горбоносых приспешников первыми жертвами Хауранской кампании! – ответил он нахально. Однако уже в следующее мгновение он сменил тон и принялся увещевать насупившегося мунганина почти с отеческой лаской.

– Пойми, Гарет, я даю тебе шанс уцелеть в бойне, которая вот-вот начнется в этих местах! Более того – я даю тебе возможность не только выйти сухим из воды, но и хорошо нагреть на этом лапы! Придет день и ты назовешь меня своим спасителем! – с жаром воскликнул Варданес.

– Спасителем, говоришь, – задумчиво пробормотал Ольгерд. Взгляд его упал на подозрительно оттопыривающуюся полу узорчатого туранского кафтана, в который был облачен замориец. – А ведь Митра не любит предателей!

– Дался тебе твой Митра! – запальчиво воскликнул Варданес. – Ты ж не жрец, ты атаман зуагиров, ешкин ты кот! А покровитель зуагиров – Бел и он учит: «Блюди свою выгоду в любой ситуации».

– Складно поешь! Твоими бы устами – да мед пить! – усмехнулся Ольгерд. – Ну, и сколько мне причитается выгоды с этой грязной сделки?

– Одиннадцать тысяч туранских орлов! – не моргнув глазом ответил Варданес. – И пойми, наконец, перед тобой – стена, громада! Плетью обуха не перешибешь! Или ты уступишь путь добровольно, и не останешься за это в накладе, или тебя растопчут!

– И что же ты посоветуешь?

– Я советую тебе увести своих людей подальше в пустыню. И уясни, наконец, что твоя власть на переправе кончилась. Корпус Керим-шаха – это только первая ласточка большой войны. Скоро, очень скоро пустыня застонет под копытами десятков тысяч туранских коней. Пыль будет стоять столбом, закрывая белое солнце пустыни! И, если ты уж так сильно прикипел сердцем к своим зуагирам, то помни, что их народ доживает последние дни. Не советую слишком долго задерживаться с ними. Напоследок пограбь с ними под шумок хауранские селения, а затем – переходи на туранскую службу или чеши дальше, на запад!

– Ну, чтож, спасибо за совет, – протянул Ольгерд и залпом осушил свой фиал. – Но только ты того – выкладывай все, что у тебя торчит за полой! Одиннадцать тысяч орлов – вполне подходящая цена за предательство, но как же быть с моей властью над переправой? Это ж сколько доходов я теряю? Нет – с тебя причитается не меньше двадцати тысяч. Ведь наверняка ты заверил своего патрона, что возьмешь от сделки не больше десятой части, правильно я говорю? Меня на мякине не проведешь. Деньги на стол – или в Корвек и в Хауран помчатся гонцы с донесениями о нападении туранцев, а ты собственными глазами узришь свои кишки. До полудня еще далеко, и комендант Корвека вполне успеет выслать мне подмогу, прежде чем твои хозяева хватятся тебя! Ну, что, замориец – по рукам?

– По рукам, мунганин! – после некоторого раздумья согласился Варданес. – В конце концов две тысячи орлов – тоже деньги!

– Как знать – может ты еще возблагодаришь свою щедрость! – усмехнулся Ольгерд. – Я люблю сговорчивых людей...

– Я тоже их люблю! Но Ездигерд их любит еще больше! – ответил Варданес. Увесистый мешок с деньгами перекочевал к Ольгерду...

...Переправа продолжалась почти целые сутки. Подобно черной змее туранская армия переползала через реку. Зуагиры, свернув свои шатры, уходили на юг, к просторам шемских пустынь. Ольгерд приостановил коня и, поворотившись, бросил прощальный взгляд на переправу. Острия туранских пик, лезвия сабель, медь щитов зловеще поблескивали в лучах заходящего солнца. Гарет потихоньку выругался и уже собрался продолжить свой путь, но неожиданно перехватил тоскливый взгляд Этея.

– Ну, чего скис? – попытался он подбодрить паренька.

– Это война, Гарет? – хмуро спросил Этей, исподлобья разглядывая черную ленту туранского войска, почти целиком перебравшегося на территорию Хаурана.

– Да, малыш, это война – большая и кровопролитная! – ответил мунганин, ухмыляясь. – Но не надо ее бояться, Этей! Пусть страшатся войны забитые крестьяне и зажиревшие горожане. Для них война сулит голод, насилие, рабство, смерть. А тем, кто ее начинает, она приносит славу, почести, богатство, триумфы... Она полезна и для нас, жителей пустыни, ибо она подобна разливу большой реки. В мутной водичке легче ловится рыбка. Не горюй, малыш! – Ольгерд потрепал паренька по плечу. – Чутье подсказывает мне, что мы еще вернемся сюда... Эй, псы! – зычно прикрикнул он на приунывших зуагиров. – Не вешать нос! Вперед, только вперед! Пустыня ждет своих сынов! Хайт, хайт!

И подхватив его воинственный клич, кочевое воинство поскакало к югу...

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ЧЕРНАЯ МЕТКА

 

Если бы случилась новая Великая Катастрофа и волны океана забушевали на месте пустынь Шема и Кофа, а Хауран взметнулся в одночасье к небу, превратившись в горный хребет, – даже этого, казалось бы не хватило на то, чтобы разбудить безмятежно похрапывающего киммерийца. Однако тело варвара имело внутри себя особые внутренние часы : спал он крепко, но чутко, как спят волки или барсы. Едва светило залило лучами сонный город, как Конан уже вскочил на ноги. Конечно, будь на то его воля, провалялся бы он в неге до полудня, однако теперь он был человек служивый. Теперь в его обязанности входила и утренняя побудка солдат. Ну, что ж – служба, так служба. В голове гудело – вчерашняя попойка давала о себе знать. Да и вино в «Лучезарной Иштар» было не ахти; случалось ему пивать и получше. Конан потянулся и, хрустнув суставами, сделал несколько резких, порывистых движений, разгоняя застоявшую кровь по телу.

Многие считали, что мускулистое подтянутое тело великана-варвара – это подарок судьбы, дар богов; потому-то, мол, в то время как все прочие парни, в юности стройные как тополь, к тридцати начинают заплывать жиром, чудо-киммериец вечно поджар, резв, легконог, и тверды как гранит его легендарные мышцы. Однако и дар богов можно легко и быстро растранжирить. Навидался Конан немало таких богатырей, своих ровесников. Щедрая природа наделяла их бычьей силой, косой саженью в плечах, широкой грудью, стальным прессом, красивым мускулистым торсом, резвыми ногами. Вот только развивали они природные задатки по-своему – упражняясь разве что в кабаке, где опрокидывали содержимое тяжелых кувшинов и бочонков с вином в свои глотки, и доводили себя до седьмого пота не на поле боя, а в постели, сражаясь с жрицами Иштар. Немудрено было, что многие из них в Конановы лета уже мучились от одышки, не могли пробежать и трех полетов стрелы без колотья в боку, а запасам жира, скопившимся в их колышущихся пузах позавидовал бы и верблюд.

Киммериец помнил об этом всегда и знал – одних лишь драк и сражений не хватает для поддержания молодости, силы и гибкости тела – многие его противники, считавшиеся опытными бойцами проигрывали ему именно по этой причине. Ведь схватки выпадают все же не каждый день. Даже и в сверх меры насыщенной боями жизни Конана выпадало немало дней, когда меч его лежал без дела. В такие дни киммериец был и сам куда как не прочь поупражняться в катании винных бочонков и сведении счетов с женщинами.

Но вот только похмелье он имел обыкновение выгонять не новым кувшином вина, а парой-тройкой телесных упражнений. Если попадался под руку валун потяжелее, то он жонглировал им, принимая его то на спину, то на могучую грудь; если близко была жердь или оглобля, то она летала в его мускулистых руках как молния, бешено гудя и рассекая воздух. Проделывал он также и всевозможные трюки, которым научился в Вендии и в Кхитае: рубил кирпичи ребром ладони, ходил на руках, мог легко, как собака, почесать за ухом большим пальцем ноги. К тому же он умел легко и быстро восстанавливать дыхание – уроки Учителя не прошли даром; и хотя божественная Сила навсегда покинула его, но прочих навыков Искусства Убивать он не растерял...

Проснувшаяся Рахиль продрала глаза и с изумлением поглядела на киммерийца, который застыл в воздухе, вытянувшись в струну параллельно полу; единственной опорой ему служила полусогнутая левая рука, чудовищные мышцы которой вздулись и побагровели, дрожа от напряжения. Наконец, крупные капли пота выступили на бронзовом теле варвара – с шумом выдохнув воздух, Конан, подобно пружине, подскочил вверх, произвел головокружительный кувырок в воздухе и благополучно приземлился на обе ноги, и лишь затем перевел дух. Увидев, что за ним наблюдают, киммериец ослепительно улыбнулся и стряхнул пот с длинных волос.

– Ну, вот, теперь можно тяпнуть кружечку-другую пивка – и я буду совсем как огурчик! Ну, че уставилась, дуреха? Пиво тащи!

Рахиль вскочила с растрепанной постели и, потряхивая помятыми телесами, побежала исполнять желание дорогого гостя. При виде финтов, которые только что вытворял Конан, она окончательно уверилась, что он – не простой смертный. Такая мысль зародилась у нее еще во время бурной ночи; тогда, захлебываясь от экстаза, в который снова и снова ввергал ее неутомимый варвар, она представляла его прекрасным Адонисом; ну, а теперь, при свете дня, он казался скорее воинственным Мардуком. Откуда ей было знать, глупой, что Конан мог бы ей поподробнее поведать о том, как выглядит настоящий Бог Войны. Впрочем, в любом случае, она предпочла бы Конана.

А у киммерийца было свое мнение насчет женщины, с которой он провел эту ночь. «Пожалуй, стоит найти девчонку посвежее», – мелькнуло в голове у Конана, пока он опорожнял услужливо преподнесенный ему хозяйкой рог, полный кислого пенистого прохладного пива. Помимо воли, ему вспомнились молочно-белые прелести Тарамис. Ухмыльнувшись своим мыслям, варвар звонко рыгнул, обтер рот тыльной стороной ладони и, небрежно чмокнув затрепетавшую от восторга девицу, закинул на широченную спину перевязь с мечом – и был таков. От завтрака отказался, заявив что поутричает в казармах.

– Ко-онан, ты придешь вечером? – кокетливо надув губки, протянула Рахиль ему вслед. Однако киммериец лишь буркнул в ответ что-то невразумительное и быстрее затопал своими здоровенными сапожищами по пыльной улице. Рахиль разочарованно вздохнула – вечно ей не везет! Такого мужика упустила! И за что на нее прогневалась Иштар?..

...Конан спешил – ему предстояло еще столько дел. Надо было добраться до казармы, гаркнуть во все горло и, кляня Нергала и иже с ним, приводить в чувство дрыхнущих без задних ног коршунов. Кром! Ну и подвалило счастье! Почему-то, когда он рассуждал о преимуществах службы в армии маленького королевства, подобные досадные мелочи как-то выпадали из его внимания. Ну, да теперь уж что поделаешь? Назвался гусем – полезай в печь! Там хорошо, где нас нет!

После завтрака (тут Конан не соврал – в армии Тарамис кормили сытно, дважды в сутки – в завтрак и обед, в основном, горохом, бобами и свининой – лучшая, как он знал по своему опыту, диета для гладиаторов и солдат) ему предстояло выгнать свое беспорядочное воинство на плац и преподать им хороший урок по всем канонам туранской гарнизонной и караульной службы; не мешало бы и в стрельбе из лука их поднатаскать. Потом – чистка оружия, развод караулов... Ах да! Это ж надо – совсем из головы вылетело! Тот-Амон, поглоти его девятая преисподня! Ну, да ничего – стигиец не уйдет от него на этот раз. И демону его не поздоровится, и камушки вернутся к их законным хозяевам. Как там, кстати, Саидхан поживает? В последнее время все так навалилось, что он почти и думать забыл о своем верном спутнике, который сопровождал его с самой Сакалибы, прицепившись как к заднице репей, да и матушка Стейна глядит на него мрачнее тучи. Ему бы сейчас золотишка – все отдал бы им, не пожалел ничего. Стейна купила бы себе какой-нибудь завалящий кабачок. Ту же «Лучезарную Иштар», к примеру – глядишь, и вино б там стали не такое кислое подавать... Саидхан вернулся бы в свою Согарию, купил себе дом с бассейном и садом, десяток наложниц – сидел бы с ними в обнимку на хорусунском ковре, бормоча под нос свои вирши... Карела... Но про нее ему почему-то думать не хотелось.

Стоп! Конан замедлил шаг. Вот они, давешние зловещие руины, которые так напугали Рахиль и заставили его насторожиться. При свете дня развалюха выглядела не столь мрачно. Обычный полуразрушенный дом, с прохудившейся кровлей, с торчащими в разные стороны подгнившими балками; разве что рожа демона, скалящаяся над пустым провалом, где когда-то была дверь, заставляла невольно поежиться. Киммериец выхватил из-за спины меч и, крадучись, скользнул внутрь. Никого. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь многочисленные щели, выхватывали из полумрака горы щебня, пыли и прочего мусора, нанесенного сюда ветрами за долгие годы запустения. Не было, пожалуй, лишь кучек окаменелого собачьего и человеческого кала, да отсутствовал обычный для подобных развалюшек, устоявшийся, крепкий, шибающий в нос запах застарелой мочи. Это настораживало. Впрочем, если учитывать ту дурную славу, коей пользовался заброшенный дом, то в этом не было ничего удивительного. Хотя отсутствие следов пребывания собак, кошек, крыс и даже паутины, эта версия не объясняла. Однако, у Конана никаких иных версий не нашлось. Пожав плечами и хмыкнув, Конан приспустил штаны и с лихвой возместил недостаток внимания, оказываемый зверями и человеками заброшенному дому. Справив малую нужду, варвар выругался сквозь зубы и выбрался наружу.

Итак, ничего страшного с ним не произошло. Видать, у этих хауранцев такая скучная жизнь, что они от тоски придумали себе дом с привидениями... Хотя чутье варвара почему-то не унималось, подсказывая ему, что не все в порядке с этими руинами. Пожалуй, стоит вернуться сюда с отрядом коршунов и исследовать домишко поподробнее...

...Уже подходя к казармам, Конан натолкнулся на Ордо, который брел по улице с растерянным и унылым видом. Судя по воспаленному глазу и осунувшемуся лицу, эту ночь кривой провел на ногах.

– Мать твою, Ордо, я же оставил тебя за главного, а ты значит вместо этого шатаешься по кабакам? – набросился было на него Конан, но осекся. Ордо не оправдывался, не выворачивался, как ожидал киммериец, да и вином от него не разило. Ордо был трезв, как служитель Митры, и это было удивительнее всего.

– Эй, браток, ты чего это? – тихо окликнул его Конан, видя, что его старый приятель чуть не плачет.

– Конан... ты не видел Карелу? – спросил наконец кривой. Его единственный глаз был переполнен тоской и неизбывным чувством вины.

Запинаясь и тяжело вздыхая, Ордо поведал киммерийцу о своей истории.

– Понимаешь, Конан, я сильно переживал вашу ссору, а когда... когда я увидел, как она воркует с этим гирканцем, меня просто зло взяло. Ну, я возьми и брякни, что ты пошел по бабам!

– Ну и? – с насмешливым любопытством поощрил его Конан, догадываясь, что же произошло потом.

– Ну, она сначала ломалась и задирала нос, дескать, ваши дорожки разошлись. Но это длилось недолго. Вскоре она взревела как туранская войсковая труба курнай и помчалась ровно угорелая. А я, дурак, не сразу сообразил, что надо за ней бежать. А когда опомнился, Карелы и след простыл. Всю ночь я бродил по городу и искал ее! Что же нам теперь делать, Конан? – с тоскливым подвыванием возопил Ордо.

– Снимать штаны и бегать! – грубовато отозвался Конан. В голосе его не было и тени сочувствия или хотя бы легкого беспокойства. – Сколько лет ты еще будешь бегать за этой строптивой рыжей кошкой? Тебе ведь уже скоро полвека стукнет, а ты все носишься с ней, как со списанной торбой! Брось, Ордо, это не по-мужски!

– На беду я встретил ее, тогда, в «Золотом полумесяце»! – заныл кривой бандит. – С тех пор как она десять лет тому назад исчезла из Немедии, я искал ее по всей Хайбории. Под конец я вновь очутился в Султанапуре и, потеряв всякую надежду отыскать Карелу, решил осесть на старом месте. Я занялся своим прежним ремеслом и зарабатывал на контрабанде довольно неплохие деньги и даже отстроил новую барку, которую в память о той, на которой мы пересекли однажды Вилайет, назвал «Рыжим Ястребом». Все было хорошо, но тут откуда ни возьмись, в Султанапуре объявились вы. О тебе я, правда, узнал только после того, как было громогласно заявлено о поимке Амры в доме чертова Киаксара. До Султанапура доходили слухи о твоих проделках на море Вилайет, где ты был известен как Амра, Гроза Кровавого Побережья. Ох, и огорчился я тогда! Упился почти в стельку и уже собирался было носом пускать пузыри, как тут появилась Карела в своей голубой накидке! Когда мы погнались за тем ссученным предателем, что сдал тебя с потрохами цепным псам Хааб-берди и нашли его удавленным рыжими волосами, сомнений у меня больше не осталось! Так я и оказался вновь с Рыжим Ястребом!

– Ты не поверишь, как я был счастлив вновь увидеть ее, после стольких лет разлуки! И вот, опять я ее потерял! – в голосе старого рубаки было столько неподдельного горя, что Конану стало неловко за свою черствость. Он смущенно похлопал кривого по спине.

– Да не убивайся ты так! Вернется твой Рыжий Ястреб! Небось засела в каком-нибудь храме и приносит жертвы своей Деркето, дабы та иссушила мое мужское орудие! – и Конан захохотал, представив себе молящуюся Карелу. – Или, что вернее, подцепила какого-нибудь бравого вояку и спит с ним, решив отплатить мне той же монетой. Во всяком случае, я на ее месте поступил бы именно так!

– Нет, Конан! – Ордо сокрушенно покачал головой. – Сердце подсказывает мне, что с Карелой стряслась какая-то беда! Говори, что хочешь, а я не успокоюсь, пока не найду ее!

– Ну ладно! – буркнул Конан, теряя терпение и понимая, что старого Карелиного пса ничем не проймешь. – Даю тебе на сегодня отгул. Но, смотри, чтобы к вечерней поверке был в казарме!

Ордо лишь вяло махнул рукой в ответ и понуро побрел своей дорогой.

– Во, дурень! – Конан с искренней жалостью покосился ему вслед и заторопился к казарме. Негоже было начинать первое утро на хауранской службе с нарушения устава...

 

*  *  *

 

Огни факелов метались по ночной пустыне, барханные шакалы в ужасе разбегались, заслышав дробный топот многих тысяч копыт. Даже старая, выбеленная солнцем гюрза, тревожно шипя, юркнула, зарываясь поглубже в прокаленный за день песок. Опытные туранские конники на замбулийских, самаррских, бхалканийских, акалтегийских лошадях вылетали на хауранский берег стремительно и бесшумно, как призрачные гончие псы Эрлика. Прирожденные наездники – в основном, жители степных предгорий Ильбарского хребта, Замбулийского приграничья, уроженцы Рамдана, Хорбула и Секандерама, лежавших на рубежах с Гирканией, – туранские кавалеристы крепко держались в седле, отличаясь особенной, низкой посадкой, и почти сливались с гривами лошадей, стелющихся в головокружительной ночной скачке. На каждом – островерхий шлем с кольчужной мисюркой, легкая броня из стальных колец, спаянных и нашитых на кожаный испод; с обеих сторон стрелки-наносника полыхают свирепым огнем дикие черные глаза, бороды, выкрашенные хной и разделенные надвое, густыми зарослями обрамляют суровые пасти, разверстые в кровожадной белозубой ухмылке. Костлявые, поросшие жестким черным волосом руки сжимают голубовато поблескивающике иранистанские клинки, за сапогом у каждого – ильбарский кинжал с зазубренным лезвием. Такой ножичек вонзить в плоть – плевое дело, а обратно потянешь – и несчастный умрет от потери крови. В сайдаках за спиной у каждого – отличный гирканский лук из рогов горного козла и несколько десятков стрел; каждая третья из них обмотана просмоленной паклей...

Керим-шах с силой намотал на мощную правую руку поводья жеребца и застыл как вкопанный, упреждающе выбросив вверх левую ладонь в кольчужной перчатке. И за его спиной – он знал – тотчас замерло все превосходное вымуштрованное конное войско.

Поворотив коня, воевода оглядел недвижные ряды суровых воинов, безмолвно ожидающих его команды. Полные губы его тронула довольная ухмылка – хвала Эрлику, отборную армию поручил ему вести в поход падишах! Костяк ее составляли покрытые шрамами ветераны. Им довелось изведать изнуряющую жару вендийских джунглей и ледяные кручи Химелеев; не раз приходилось им отражать отчаянные набеги гирканцев и вести тяжелые бои с козаками в тростниковых болотистых зарослях Запорожки...

И ни одного жителя Междуречья – к вящей радости Керим-шаха и его седоусых ун-, кыр-, юз- и мен-баши. Эти искусные ремесленники – гончары, ткачи, медники, ювелиры, кузнецы, и крестьяне – пастухи, пахари, рыбари, виноградари, мельники, садовники, были совершенно непригодны для войны. В свое время покойный Илдиз пытался как-то восполнить неповоротливость и вялость призываемых в его войско деревенщин из Междуречья, потоком наемников, набираемых, в основном из западных хайборийцев и северных варваров; однажды среди них оказался и Конан, из-за которого сейчас-то и разгорался весь сыр-бор.

Но наемное войско отличалось изрядной строптивостью и постоянно требовало денег, а владыка Илдиз был прижимист, хуже самого зловредного асгалунского ростовщика. Кроме того, эти вояки, лихо размахивавшие тяжеленными двуручными мечами и секирами, совершенно не владели древним гирканским искусством конного боя, а про стрельбу из лука и говорить было нечего. С илдизовых воевод семь шкур слезало, пока они приводили западных дикарей в вид, подобающий истинным воинам Турана. Ездигерд оказался дальновиднее – затею с наемным войском он отверг как дело муторное и обременительное для казны, сразу же по восшествии на престол. Официальной причиной роспуска наемников было объявлено нежелание оных приобщаться к вере в Вечноживого Тарима. И это было чистой правдой – почтенный пророк не пользовался у них популярностью. С Эрликом еще было туда-сюда, его именем божились и клялись довольно охотно, а по большей части поминали Митру, Крома, Имира, Игга, Амалиаса и еще, Нергал знает каких, демонов, что, конечно же, не могло не сказаться на воинском духе туранской армии. Набожный Ездигерд твердо решил – его войско, подобно крепчайшему цементу, должна скрепить единая вера.

Теперь на службу стали призывать полудиких жителей туранских окраин – людей закаленных в вековых схватках с гирканцами, зуагирами, иранистанцами, иракзаями и афгулами, и к тому же свято верящими в Эрлика, пророка его Тарима и их наместника на земле, коим, естественно, являлся Ездигерд. И цель была достигнута – у падишаха теперь была сильная, дисциплинированная, фанатично преданная ему армия, готовая к дальним завоевательным походам. И среди окружения владыки не нашлось безумца, который рискнул бы разъяснить ему то, что растущие с невероятной скоростью разбойничьи и пиратские шайки, терзающие туранские рубежи, комплектуются в основном бывшими наемниками, лишившимися работы, а потому крайне обозленными на своих бывших господ. Но что поделать – лес рубят – щепки летят...

– Орлы Турана! – зычно проревел Керим-шах. – Перед вами лежит жалкое, ничтожное королевство, которым правит взбалмошная и капризная девка! Можете себе представить?

Возмущенный гул прошелся по войску. У полудиких сынов Ильбарса и Секандерама просто в голове не укладывалось – как может править целой страной женщина, которой место на кухне у грязных котлов, и высшая честь для которой – не поднимая глаз омывать ноги господину-мужу.

– Таковы извращенные обычаи этой страны! – заключил Керим-шах. – Наш благородный властелин, пресветлый падишах Ездигерд сжалился над хауранскими глупцами и дарует им особую милость, соблаговолив принять их под свою царственную руку. Исполним же волю владыки!

По рядам опять прошелся гул – на этот раз ликующий.

– Большую часть Хаурана занимает пустыня! – продолжил Керим-шах. – Однако не думайте, что страна сия бедна и бесплодна. Здесь есть два больших города – пограничная крепость Корвек и стольный Хауран. Это богатые города, полные золота, вина, храмов, где всяким нечистым демонам приносятся в жертву драгоценности. Вокруг Корвека и Хаурана, на орошаемых землях раскинулись возделываемые поля и виноградники. Хауранские селяне трудолюбивы как пчелы и собирают три урожая в год. Кроме того, через Хауран проходят важные караванные пути. Короче говоря, без добычи вы не останетесь! Ну, орлы, послужим же падишаху! За Ездигерда! – выкрикнул он.

– За Ездигерда! За Ездигерда! – подхватили его клич кавалеристы.

Пока продолжалось всеобщее ликование, Керим-шах пальцем поманил к себе довольно молодого, но уже начавшего полнеть, туранского офицера в богатых доспехах.

– Богра-хан, слушай меня внимательно! – обратился к нему предводитель армии. – Я собираюсь разделить войско на два крыла. Половина всадников пойдет со мной на запад, на Хауран, а ты, с другой частью воинов немедленно осадишь и возьмешь штурмом Корвек. Твоя задача более легкая – ты всего лишь захлопнешь ловушку, обложив крепость с трех сторон. С четвертой у него – Незвайя и наш Везек. Тебе останется лишь раздавить и уничтожить этот город, который давно уже маячит у нас, как бельмо на глазу. А я, тем временем, проведу ошеломительный бросок через пустыню и попытаюсь с лету взять Хауран. Итак, исполняй приказ! И да хранит нас пророк Тарим!

 

*  *  *

 

Конан сидел, развалясь и широко расставив усталые ноги в пропыленных сапогах, за столом, в столь полюбившемся ему прохладном уголке «Лучезарной Иштар». Рука его рассеянно помешивала грубой деревянной ложкой густую пряную похлебку, поданную ему в огромной глиняной миске услужливой Рахиль. Пресловутая служанка Иштар из кожи вон лезла, дабы вновь обратить на себя благосклонное внимание доблестного лейтенанта; однако киммериец и ухом на нее не вел. Не помогали ей в этот вечер ни ароматная похлебка с подмешанным в нее камбуйским зельем, распаляющим страсть, ни блюдо, полное жареных сочных, истекающих янтарным жиром, упитанных жаворонков и голубей, почитаемых в Хауране за великое лакомство, в силу чего разводимых и откармливаемых в специальных клетках. Не помогли и два кувшина отменного хорайского вина, с риском для жизни похищенного из кладовой скаредного хозяина, предпочитавшего поить своих гостей кислятиной далеко не лучшего местного разлива.

Конан в мгновение ока расправился с жаворонками и голубями, за которыми в его бездонное брюхо последовало и вино. На похлебке он остановился, и это особенно огорчало бедняжку Рахиль. Ведь стоило строптивцу-варвару проглотить ложку-другую ее чудесного варева, как в его богатырской груди разгорелось бы лютое пламя. О, вот тогда бы снедаемый страстью киммериец оглядел бы ее так, как ей грезилось весь день. Тогда синие глаза его, горя вожделеющим пламенем, обшарили бы все ее смуглое, пышное тело. Ведь не зря же она целый день перекраивала свою лучшую тунику, нещадно открамсывая от нее целые лоскуты – так, чтобы из многочисленных разрезов выглядывали бы соблазнительно и маняще, тяжелые полушария вздымающихся от волнения грудей, округлый живот с поблескивающей в пупке яшмовой бусиной – слыхала она, что так делают вендийские танцовщицы, большие искусницы в делах совращения; округлые крутые бедра, пусть полноватые – что с того? Она была истой южанкой – смуглой, что называется, «в теле», и подняла бы насмех попавшуюся ей на глаза тоненькую как тростинка и бледную немедийку или гиперборейку.

Но увы – упрямый кимериец все никак не принимался за ее чудесный суп и лишь бесцельно мешал его ложкой, а синие глаза его были уставлены куда-то вдаль, мимо ее. Или, быть может, жаворонки с голубями оказались столь тяжелы и жирны, что для похлебки в его животе места уже не оставалось? Ах, глупая баба!Знала б где упасть, так соломки б подстелила... Надо было ей, дурехе, сперва один только суп перед ним и поставить – он бы его, с голодухи-то, и умял бы за милую душу.

Ох, ну и глупая баба! Глупее тебя не сыщешь от Турана до Кофа! Так ведь ясно чего он перво-наперво на жаркое накинулся! Это ж варвар, с Севера! Они там, у себя, в своей ледяной Гиперборее, али как там ее еще, о супах-то поди и не слыхивали! Они, знать, с ножа только есть и приучены. Да ведь и слыхала она, только глядишь, запамятовала, про то, как на севере делают. Загонят оленя али лося – а то и цельного медведя – зарежут, освежуют – и, как есть, тепленького, на костер. А потом жрут его, непрожаренного, с кровью, а кости собакам кидают. Стало быть в жаркое ей надо было сыпать драгоценный, мелкий, красновато-рыжий порошок, от которого свербило в носу и тянуло чихать. Купец из Заморы клялся и божился, что сие зелье разжигает в мужчине страсть невероятную – да так, что чуть на столе тебя не завалит, – только, грит, давай!

Ну, оно и стоило того! Замориец-то с нее за пригоршню чудо-порошка столько содрал, сколько она за седмицу с клиентов набирала. Так-то вот! Ни с кем еще почти без денег в постель не ложилась, а как вставала, так плевалась. А тут и последнее готова отдать – лишь бы опять возлечь на ложе любви с ним, таким сильным, горячим, неутомимым... Ах, ты, милай!

Однако Рахиль ошибалась во многом. В животе у Конана места было предостаточно – туда еще мог спокойно уместиться цельный баран или здоровенный порось, жареный с зеленью и бобами. И, хотя и впрямь в его родной Киммерии кусок пахнущего костром, подгоревшего снаружи и кровавого изнутри мяса предпочитали всем прочим кулинарным изыскам, но от супов Конан никогда носа не воротил. Еще когда он был главарем Красного Братства и жил на Джафаре, Филиопа, его тогдашняя подруга, такие ему супы готовила – закачаешься... Мир ее праху...

А медлил киммериец с продолжением трапезы потому, что вдруг напала на него какая-то необъяснимая тоска – то ли печаль, то ли тревога. Сосало под ложечкой, зловредной кошкой царапалось в грудь... Целый день он был на ногах, нещадно бранясь, гонял по плацу своих горе-вояк, выбивал из них разбойную дурь, вгонял в тупые головы простейшие понятия о военном деле. Но вот, наконец, настал вечер и мысли навалились на него скопом, не давая спокойно вздохнуть. Вот уже вторые сутки он здесь, в Хауране, а ни одна из камнем висевших у него на шее забот еще не исчезли и исчезать не думали. Знать приятно им было висеть на его кряжистой, могучей шее. Неразрешенные вопросы снова и снова вставали перед ним – и ответа на них так и не находилось. Где искать демона, канувшего как иголка в стоге сена, в водовороте огромного города? Где затаился его «заклятый друг» Тот-Амон, какую пакость он готовит ему и всему миру?

Ох, Митра, тяжела твоя десница! Почти пять лет уже минуло с той невеселой поры, как искупил он свою вину перед богом Солнечной Справедливости и зарекся впредь давать какие-либо обеты. Но, нет-нет да намекал ему Солнцерогий, что несмотря ни на что, строптивый и необузданный киммериец продолжает быть его воином – хоть и лишенным божественной Силы, но по-прежнему призванный мечом и секирой беспрестанно, не зная устали, истреблять Сетову и Нергалову нечисть, что тщится в злобе своей порушить Великое Равновесие. И – что поделаешь – Конан, поплевав на ладони, привычно брался за рукоять меча или боевого топора и крошил в капусту очередного колдуна, демона, ядовитую тварь, выползшую из бездны времен. То был промысел Митры, и Конан ведал о том, что все земные его пути и деяния ведомы Богу Света.

Незримой, но прочной нитью связал киммерийца с богом волшебный сад на краю гирканских степей, и она не обрывалась с тех пор. Ведь недаром, в самый страшный миг, когда воскресший нелюдь Кахха хотел повернуть вспять колесо истории и воссоздать сгинувшую во мраке Империю Змей и Драконов, Солнцеликий вернул Конану свой дар – вернул на время, ненадолго, как бы предупреждая: рази врага и помни – другого такого случая уже не будет. Что ж, и терпение богов имеет свои границы. Хотя, Кром раздери, сейчас Конан совсем не отказался бы швырнуть пару-другую молний в постылого стигийца и во всех его мерзких тварей...

Но нечего плакать по убежавшему молоку! В прошлый раз Великое Равновесие было соблюдено, как нельзя лучше – и Король-Змей обратился горсткой дерьма, но за его смерть была взята дорогая плата. Мудрый и немного лукавый старик Йолчи, бывший шаман иирков, в теле которого возродился наставник Таргитая, великий кхитайский волшебник Тан У, угас, как свеча на горном ветру, прямо на руках у Конана. Тан У был белым магом, причем самым могущественным из тех, кого доводилось видеть доселе Конану. Но верно Митра рассудил – любой белый маг может посереть, а там уже недалеко и до мрака Вечной Ночи. И Тан У, выполнив свой долг перед миром, вернулся в Сады Небесного Императора. За все нужно платить в этм мире, за все...

Вот и сейчас Конану придется платить – и по довольно большому счету – за то, что соблазнился легкой наживой и вывез из Сакалибы Кровь Огня. А ведь мудрый Мардук предупреждал его – не место магическим драгоценностям из Страны Аримаспов и Грифов в мире людей, совсем не место... Как же он, Конан, боец Митры, смог допустить, что к священной плоти Огненного Титана потянулись скрюченные дрожащие пальцы злобных и жадных черонокнижников? Кром! Пора бы ему стать мудрее и не влипать постоянно во всякие истории. Ведь в большинстве случаев ему приходилось расхлебывать кашу, которую он сам же и заварил. И, если на Туманном Берегу он высвободил Кахху из Зеленого саркофага, движимый благородным чувством мести подземным монстрам, убившим его друзей, то теперь у него не было никаких оправданий. Жадность им двигала, самая заурядная жадность! И не надо больше себя обманывать, что это было дескать необходимо для того, чтобы разгромить Ездигерда. Ездигеру он еще найдет как отплатить – но достойно, по-мужски, сойдясь с ним один на один. А от рубинов добра ему не будет. Определенно не будет! В конце концов, эти драгоценные камни – суть плоть и кровь Духа Огня, который называл его своим другом. Это ж какой скотиной надо было быть, чтобы торговать кровью друга? Эх, и сволочь же ты Конан!

Киммериец злобно оскалился на себя самого и, тряхнув гривастой головой, наконец освободился от плена раздумий. Мрачнее тучи, он зачерпнул полную ложку успевшего остыть супа и отправил его в рот – к вящему восторгу Рахили.

Кром! Но ведь суп-то должен был остыть?! Тогда почему во рту его полыхает огонь, ровно как в девяти адовых печах?!

Рахиль с испугом увидела, как округлились синие глаза киммерийца, как широко раскрыл он рот, жадно глотая воздух.

– Кр-р-ром! – наконец выдавил но из себя. – Вина, скорее! Вина!!!

Не на шутку перепугавшись, Рахиль тотчас же принесла третий, припрятанный до поры кувшин хорайского. Его она намеревалась взять домой, дабы ублажать киммерийца после любовных игрищ. Но, увы, этому вину суждено было найти несколько иное применение. А именно – затушить пожар, бушевавший в глотке киммерийца. Наконец, кое-как отдышавшись, и утерев слезы, навернувшиеся на глаза, Конан зарычал на сбитую столка девицу.

– Во имя Иштар, которой ты служишь, женщина, ответь мне – какой демон дернул тебя насыпать в суп камбуйского перца? Отвечай, или я за себя не ручаюсь!!!

– Перец? – пролепетала изумленная донельзя Рахиль. – Разве?..

– О, боги, ну конечно! Самый что ни на есть жгучий красный камбуйский перец!

– Проклятый замориец! – воскликнула обозленная служанка. – Негодный обманщик! И он всучил мне перец, назвав его порошком любви! Негодяй!

От громового хохота киммерийца, последовавшего вслед за ее словами, казалось, обрушатся потолочные балки и погребут всех посетителей под обломками «Лучезарной Иштар».

– О, Кром и Имир! Порошок любви! Это ж надо! – всхлипывал Конан, изнемогая от хохота. – Я сам только и знал, что пичкать всех «порошком любви», а теперь и сам его нахлебался! Хвала Митре, что он сделан не по рецепту Н-Гоны!

Наконец, он, немного успокоившись, обратил на Рахиль насмешливый взгляд:

– Ну, знаешь ли, я и не ожидал от трактирной шлюхи большого ума, но такой тупизны я еще не видал! Дура ты, лошадь! Вместо своего порошка накачала бы меня получше вином – глядишь, я и сам бы не заметил, как снова очутился в твоей постели! А теперь я даже по самой сильной пьяни с тобой не лягу! Ну, че встала, как корова бритунская? Иди, принеси мне еще вина и мяса!

Рахиль, зло выматерившись, и обнаружив в сем немалое искусство, нехотя поплелась за заказом Конана. Через некоторое время на его стол небрежно плюхнулся новый кувшин вина и блюдо с мясом. Однако теперь в кувшине он обнаружил отнюдь не лакомое хорайское, а обычную кислятину, да и на блюде вместо жаворонков лежала самая заурядная баранья нога, сдобренная чесноком и бобами. Ухмылкой встретив перемены в обслуживании, киммериец принялся за еду, совершенно забыв про разобиженную Рахиль, которая удалилась в другой конец зала и демонстративно уселась на услужливо подставленные колени вреднюги Яфета, который косился на своего командира с некоторой опаской и неприкрытым торжеством. Но Конану было на это плевать. Его крепкие зубы жадно терзали баранину. Тоже, нашла чем отомстить! Определенно, варвар предпочитал здоровенную баранью лытку всяким там жаворонкам. Мясо жилистое, зато как раз по его зубам. Да и кислым вином его нельзя было удивить. Жаль, конечно, что хорайского ему теперь, по всему видно, отведать больше не удастся, но настаивать он не станет. Хватит с него, допросился однажды хорошего вина в дамастинской таверне!

И Конан уплетал баранину за обе щеки, запивал ее кислым вином, и перебрасывался словечками с другими посетителями, сидевшими за соседними столами.

– Чего-то аквилонца сегодня не видать, а? – подивился он. – Все с похмелья отойти не может?

– Да не-е, он сегодня в дороге хмель выгоняет! – охотно поведали киммерийцу знающие люди. – Его еще с утра отправили в Корвек с посланием от королевы и отрядом наемников. Ее Величество приказала усилить посты на границе. Сам понимаешь, с Тураном сейчас дела не ахти...

– Угу, – кивнул Конан понимающе и с шумом отхлебнул вина, – пожалуй, для Валерия так лучше будет. Глядишь, и дурь малость повыветрится...

Он так увлекся беседой, что не сразу заметил, как на него давно и пристально смотрят.

– Тебе чего? – удивленно спросил он у подошедшего к его столику замухрышке в ветхом рванье, который застыл как вкопанный и нахально разглядывал его странноватыми глазами с багрово-красным отблеском. Нос оборванца был велик и крючковат, тощую шею пересекал еще довольно свежий шрам, других же отличительных признаков сей незнакомец не имел.

– Не признал? – скрипучим, неприятным голосом спросил бродяжка.

– Топай, топай, – отмахнулся от него киммериец. – Пущай Нергал тебя признает!

– Не признал, значит, – весело крякнул носатый, – ну и Эрлик с тобой. Ты мне тогда вот что скажи – ты иероглифы стигийские разбираешь?

– Чего? – Конан оторопело уставился на него. Подобный вопрос был бы к лицу Аталису, или другому философу или магу. Но этот отброс...

– Ну, положим, разбираю – а тебе-то на кой ляд это понадобилось?

– Тебе понадобится, не мне... – загадочно усмехнулся незнакомец. Его тощая рука положила на стол перед киммерийцем какой-то сверток. Затем он повернулся и пошел прочь. Обернувшись на полпути, он бросил Конану на прощание:

– До скорой встречи, варвар!

– Эй, погоди-ка – а я ведь и впрямь где-то тебя видел! – Конан было привстал из-за стола, но странного бродяги уже и след простыл. Пожав плечами, варвар вернулся за стол и развернул сверток, оставленный незнакомцем.

– Сет и Нергал ! – выдохнул варвар, при виде того, что выпало из свертка.

Перед ним лежала прядь огненно-рыжих, женских волос. Это были волосы Карелы, а рядом – клочок пергамента. С замиранием сердца Конан вчитался в прихотливый узор стигийских иероглифов:

 

Киммериец, если ты уже соскучился по своей подруге –

приходи ко мне в гости. Адрес ты знаешь – ты уже

успел побывать у входа в мой дом и даже окропил его.

Впрочем я охотно прощу твою, столь присущую всем

варварам бестактность, если ты этим вечером почтишь

меня своим присутствием. Пожалуйста, приходи, мы

славно проведем время. Твоя подружка шлет тебе

горячий привет.

Охотно присоединяюсь к нему.

Всегда к твоим услугам, твой старый знакомец.

Тот-Амон.

 

Рядом со зловещей подписью красовался оттиск, от которого леденела кровь в жилах.

– Кром и Митра! – выдохнул Конан. – Черная ладонь Сета!

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ДРЕВНЕЕ ПРОКЛЯТИЕ

 

Желтая бескрайняя равнина ложилась под копыта коня; раскаленный, сухой ветер пустыни, называемый «туранским джинном», трепал длинные светлые волосы Валерия.

Отряд под его предводительством продвигался на восток – триста мечников, большинство из которых были выходцами с Запада, как и их командир. Их путь лежал в Корвек, где они должны были влиться в ряды дружины, несшей пограничную службу на рубеже с грозным Тураном.

Позади остался Хауран с его высокими стенами, в незапамятные времена сложенными из чудесного, покрытого бирюзовой глазурью кирпича; теперь глазурь растрескалась, кое-где обвалилась, но сохранила свой непередаваемый оттенок – в лучах жаркого солнца древняя крепость переливалась и сияла как шкура волшебного дракона. Позади были многолюдные улицы, широкие площади с прекрасными беломраморными статуями и искрящимися фонтанами; праздничная Дорога Процессий, устланная разноцветной мозаикой, ведущая к Главному храму города. В дни богослужений по ней двигались в ряд двенадцать жрецов – понтификов, в развевающихся одеяниях, дабы скрыться в роскошном портале храма, через отверзаемые перед ними лазурные Врата Иштар, охраняемые крылатыми жадеитовыми львами. Босые ноги священнослужителей бесшумно ступали по белоснежным ступеням мраморной лестницы, восходя к алтарю. И здесь, у изножия слоновокостной статуи Богини Любви, приносили они обильные жертвы великой покровительнице Хаурана и всего царствующего рода Асхауридов.

Согласно древней легенде, гордые королевы Хаурана вели свою родословную прямо от прекрасной богини. Некогда, сочетавшись браком с юным Адонисом, породила она прелестных девочек-близнецов. Но не сразу открылась связанная с ними ужасная тайна.

Проклятый Сет, змей Вечной ночи, возжелал юную богиню. Обернувшись шакалом, дабы не быть узнанным, набросился он на Адониса и растерзал его в клочья, а затем, приняв его образ, пробрался на ложе Иштар. И лишь наутро, когда прелестный юноша, обернувшись уродливым шакалом, умчался прочь с торжествующим, гнусным смехом, поняла богиня, в какую беду она попала. Долго разыскивала она останки возлюбленного по всей земле – подлый Сет раскидал их по всему миру; звери и птицы, любившие юную богиню, помогали ей в поисках.

Наконец, собрав все части Адонисова тела, окропила Иштар его своими слезами – и случилось чудо – прекрасный бог воскрес. И сочетались свадьбой бог и богиня; но лоно Иштар уже было осквернено грязным семенем черного Сета. И когда родились дети от брака Иштар и Адониса – возликовал в злобе своей лютый Змей, и опечалились светлые боги. Ибо дочери их, прекрасные лицом и телом, похожие друг на друга, как капли застывших хрустальных слез Иштар, явились в мир образами Добра и Зла. Дочь Адониса была светлым ангелом, а дщерь Сета – демоницей с черной душой. В гневе и отчаянии проклял Адонис Иштар и ее семя и ушел от прекрасной богини навсегда. И с тех пор богиня дарит свою любовь богам и даже смертным, но безутешно скорбит по потерянному прекрасному Адонису. А на правящем роде Хаурана с тех пор печатью Тьмы лежит неистребимое проклятие...

Валерий невольно усмехнулся, вспомнив все эти байки, не раз слышанные им на базарах и в кабаках Хаурана. Обычные, безобидные сказки, призванные потешить народ и окружить правящую династию аурой древней зловещей тайны, незримо витающей над нею. Его наставники – жрецы Митры хорошо потрудились над ним в детстве, и, слепо уверовав в безграничную силу и величие Солнцерогого, аквилонец поднял бы на смех каждого, кто стал бы с серьезным видом заверять его в том, что в мире осталось еще много всевозможной нечисти. Он знал – силы тьмы разбиты тысячелетия назад, и ничто не способно вызвать их обратно из темной бездны преисподних миров, куда загнал их Бог Света и его пророк, Эпимитреус, спящий ныне в черном сердце горы Голамиры. И если бродят еще по земле чернокнижники – уроженцы угрюмой и мрачной Стигии – то управа на них всегда найдется.

Валерий знал одно, что бы там ни говорили, – его возлюбленная королева, его Тарамис свободна от всяких там древних проклятий. И даже наоборот – во всех делах ее, во всех устремлениях и порывах, коими полна была ее юная, чистая душа – Тарамис всегда сопутствовала удача. Прародительница Иштар явно благоволила ей. Прекрасней всех чудес Хаурана, прекраснее бирюзовых стен, волшебнее Дороги Процессий и Ворот Иштар, был дворец Тарамис.

Ослепительно белый, как пена молочных яблочных цветков, купающихся в изумрудной зелени листвы, легкий и воздушный дворец утопал в пышном благоухании знаменитых на всю Хайборию легендарных Висячих Садов. Говорили, что эти восхитительные кущи есть точная копия волшебных Садов Иштар, что находятся за недоступными смертным Вратами Вечности. В зелени садов подобно каплям росы блистали овальные бассейны, выложенные узорчатой плиткой; гибкие, пятнистые лани с детскими глазами резвились на лужайках, трели соловьев, сладкоголосое пение райских птиц, гомон разноцветных попугаев ублажали слух каждого, кому посчастливилось побывать в этом земном раю.

И у этого рая была хозяйка – пусть не Иштар, а земная женщина, но от того не менее прелестная и желанная. Здесь проводила она свои беззаботные дни, в окружении ласковых животных и преданных фрейлин; здесь плескалась она в лазоревой воде бассейнов, подобно наяде, сотканной из морской пены; здесь сидела она в тени алебастровых статуй и задумчиво перебирала нежными пальчиками золотые струны своей арфы, и из уст ее лились чудные стихи.

А иногда, стряхнув с себя негу и легкую грусть, навеваемую сказочными дворцовыми покоями, королева одевала наряд зуагирки и, превратившись в отчаянную амазонку, скакала целый день на резвом жеребце в сопровождении блистательной свиты, охотясь на легконогих пугливых газелей. Но даже нагнав трепещущую добычу, королева не убивала ее, а приказывала взять живьем – и ее веселый зверинец пополняла очередная большеглазая любимица.

Но стоило королеве ступить своей маленькой ножкой в изящном кайфире под величественные своды Тронного Зала, как восторженное прелестное дитя исчезало, и появлялась мудрая и беспристрастная правительница. Ее боготворили все – от первого советника Краллида и до самого последнего нищего, копающегося в грязи, на задворках великой столицы.

Но никто не любил ее так отчаянно и страстно, как Валерий, – он был уверен в этом. Легконогий конь уносил его к Корвеку, а перед его отрешенным взором проплывали чудные видения – Тарамис... то прильнувшая как маленькая девочка к лани и покрывающая поцелуями ее бархатные пугливые глаза; то скачущая по пустыне в развевающемся плаще, со звонким бесшабашным смехом; то задумчиво-мечтательная, в тени своей библиотеки, с навощенной табличкой и золотым стилосом в изящных белых руках; то облаченная в горностаевую мантию, с гордо откинутой головой, с непокорными волосами, убранными под царственную высокую жемчужную диадему, величаво восседающая на троне... Сколько раз стоял он на часах, сжимая в окаменевших руках бердыш и верный меч, не смея шелохнуться и благословляя свое дворянское происхождение, позволяющее ему исполнять обязанности в личной охране Тарамис, куда допускались обычно только гвардейцы. О, как он иногда желал, чтобы коварный враг прокрался в ее безмятежные покои, протянул бы к ней свои крючковатые когтистые пальцы. Он живо представлял себе ее очаровательный испуг, призыв о помощи, и себя – хладнокровного, бесстрашного, нещадно расправляющимся с негодяем, посягнувшим на его чудо-королеву... О, быть может тогда бы все изменилось!

Но по-прежнему спокоен был прохладный и тихий дворец, все так же шелестели от дуновения далеких пустынных ветров листья в висячих садах, и она по-прежнему пела, играла, купалась, читала, думала, мечтала – и не обращала на него почти никакого внимания. Для нее он был частью привычной обстановки – таким же нужным, как бирюзовые крепостные стены, и столь же незаменимым, как алебастровые статуи богов и героев: разбейся одна из них и она огорчилась бы, но ненадолго – до тех пор, пока рассыпавшееся в прах изваяние не заменят новым...

Валерий отчаянно стиснул зубы и сильнее ударил шпорами в бока и без того резвого жеребца. Быть может и лучше, что сейчас он едет в Корвек и будет далеко от Нее. Может там, вдали от чудесного дворца (того самого, что грезился ему в детских волшебных снах, он был уверен в этом) – немного утихнет его сердечная боль. Кони скачут резво, еще полдня пути – и они въедут в оазис Акель, в котором поменяют лошадей на свежих, и помчатся далее, не останавливаясь.

Они неслись в Корвек с курьерской скоростью – тот путь, который обычные караваны проделывали за два-три дня, а конный отряд, двигавшийся медленно и с привалами – за два-полтора, они перекроют за один день и одну ночь. К рассвету они будут уже в Корвеке...

...Пальцы нащупали на груди болтающуюся фляжку с вином, подвешенную на цепочке, поднесли ее к сухим, растрескавшимся губам. Отпив небольшой глоток, Валерий поморщился и, прополоскав рот, выплюнул на стремительно проносящийся под копытами коня песок. Безжалостное солнце прогрело вино, лишив его вкуса и аромата, превратило в приторное пойло. Таким конечно не утолить жажды, терзавшей его нутро.

Валяться в постели и мучиться с похмелья ему не пришлось – ни свет ни заря, в ставни дома Игвы постучали – нарочный от Краллида. Первый советник вызывал Валерия к себе.

– Государыня обеспокоена положением на границе, – заявил Краллид. – Тебе поручена почетная миссия. Назначаю тебя главнокомандующим подкрепления, высылаемого в Корвек. Выезжайте немедленно, – советник оглядел помятого и бледного лейтенанта и, слегка усмехнувшись, добавил: – В последнее время у тебя неважный вид, мой дорогой Валерий. Надеюсь, воздух пограничья поправит твое здоровье. В первую очередь душевное.

– Я тоже надеюсь на это. Очень, – хрипло отозвался аквилонец.

Краллид – даром что молод – а проницательная бестия! Здоровье его и впрямь пошатнулось. Что здоровье! Вся жизнь шла наперекосяк. Он вспомнил вчерашний случай в «Лучезарной Иштар» и едва не застонал. Его честь аквилонского нобиля едва была не втоптана в грязь сапогами киммерийского варвара! И притом, нельзя сказать, что он сам, лично, не был виноват в этом. Вчера он много пил, буянил, вел себя вызывающе. Да, винить некого – он сам нарвался на драку с киммерийцем. Ведь он прекрасно знал, что варвар гораздо сильнее его, что он может шутя размазать его по стенке. Но Конан... Ему ничего не стоило убить его, и он был бы прав. Но он не стал этого делать, он подарил ему жизнь. Какой неведомый порыв загадочной варварской души заставил его разжать стальные пальцы? Да, что ни говори, а противник он был достойный, и благородства в нем было ничуть не меньше, чем в гордящихся своими длинными родословными аквилонских и немедийских рыцарях.

Тем горше ему было сознавать свою низость, свою слабость, которую он проявлял на протяжении многих дней. Слюнтяй! Тряпка! Не добившись взаимности в любви, раскис и, напиваясь по уши, ходил по кабакам, теша праздную солдатню! Позор, какой позор! Такой срам можно смыть лишь кровью.

Теперь он почти молил Митру ниспослать ему войну, на худой конец – небольшую пограничную стычку, сшибку с разбойными зуагирами или залетными туранскими лихими молодцами. Все что угодно, лишь бы с головой нырнуть в бешеный водоворот схватки, раствориться в лязге мечей, диких предсмертных хрипах, треске плоти, рассекаемой разящей сталью, – и выйти победителем, или остаться навсегда лежать на поле битвы, до конца слившись с всепоглощающим Духом Войны. Такой исход хотя бы давал ему право на славное посмертие, воспеваемое в сагах и балладах придворных менестрелей...

...Несколько сот лиг, которые пролегли между столицей и Корвеком, пролетели почти незаметно. Будто во сне перед Валерием мелькали однообразные, унылые барханы; затем над головой зашелестели пальмы, и прохлада прозрачного чистого источника оживила его пропыленное потемневшее лицо, а свежая вода наконец утолила жажду.

А потом оазис остался позади, и кавалькада наездников на легконогих, свежих скакунах продолжила свой путь через пустыню. Валерий почти и не заметил, как черная завеса пала на небо, и как драгоценными камнями зажглись на нем крупные, яркие звезды. Скачка продолжалась всю ночь, и блики от жарко пылающих факелов ложились на песок причудливыми тенями. И вот, наконец, небо на востоке стало алеть.

– Солнце всходит! – кое-как разлепив спекшиеся губы, выкрикнул Валерий. Заря, казалось бы, вдохнула в него новые силы. – Мы почти у цели!

– Командир, а не рановато ли для зари ? – подал голос Бориус, коринфиец. – Я уже бывал в Корвеке, когда меня послали с письмом королевы коменданту крепости, и скакал примерно с такой же скоростью, как мы сейчас. Я точно знаю – при такой скачке до Корвека можно добраться задолго до утренней зари! До рассвета еще должна оставаться одна полная клепсидра!

– Наверное, мы задержались в оазисе! – пожал плечами Валерий.

– Да хранит вас Митра, командир! – несмело заметил Бориус. – Мы были в оазисе ровно столько времени, чтобы хватило напиться и поменять лошадей...

– А ведь и верно... Я просто запамятовал... – отозвался аквилонец. Серые глаза его сузились, пристально вглядываясь в сторону алеющего горизонта.

– О, Митра! Но это не может быть мираж! – прошептал он изумленно. Далеко, на линии окаема, где черная ночь окрашивалась в багрянец, глаза его различили очертания городских стен и башен. Это был Корвек, вне всякого сомнения. Но что же, во имя Иштар, могло заставить светиться небо?

Проскакав еще полторы-две лиги, путники, наконец, поняли, что послужило причиной для столь ранней зари.

Вокруг Корвека полыхали селения; беснующееся пламя ревело и, торжествуя, пожирало жалкие кровли крестьянских хижин, хлевов, плетней, алчной багряной пастью поглощало колосящиеся пшеницей поля и тучные виноградники. Молитвы Валерия оказались услышанными – жителей приграничья в эту ночь разбудило зарево занимающейся войны...

 

*  *  *

 

Ордо бродил целый день в поисках Карелы, проклиная весь белый свет и самого себя. Прошли уже почти целые сутки, как он не смыкал глаз, и во рту его не было ни маковой росинки примерно такое же время. Наконец, не сдержавшись, он купил у уличного торговца жбан плохого дешевого местного вина и осушил его почти залпом. Поблизости не было ни одной таверны или другого торговца, который мог бы продать ему закуску. Истощенный долгой бессонницей и голодом, одноглазый бандит тотчас же захмелел. Все поплыло перед его взором – дома, улицы... Нетвердыми шагами, едва не держась за стены, он побрел куда-то, спотыкаясь и бездумно напевая старую песенку, которую слышал когда-то в Султанапуре:

 

Налив вина в коровьи роги,

Идем мы с Гоги по дороге,

Дорога длинная, о, боги!

Не выдержал, устал наш Гоги.

С устатку выпить надо трохи, –

Решили так – и я, и Гоги;

Так, опустели наши роги,

Но полегчало – видят боги!

Идти сподручней по дороге,

Коль руки тоже стали ноги...

А коль иссякнет мощь в руках

То доползем и на рогах.

 

Было непонятно, на чем добрался Ордо до злополучных руин на окраине Хаурана, но только когда Конан явился туда, то обнаружил одноглазого бандита безмятежно спящим у самого порога развалюхи, в недрах которой скрывалось логово Тот-Амона.

– Ай да, Ордо! – искренне восхитился Конан, хотя восхищаться ему в этот вечер было особенно и нечем. – Надо же, почти нашел Карелу. Ну же, вставай кривой! – киммериец начал довольно бесцеремонно будить бедолагу немилосердными пинками в ребра. Промычав что-то нечленораздельное, Ордо кое-как разлепил единственный глаз и вперил в Конана тупой, ничего не выражающий взгляд. Наконец, на дне налитого до краев вином глаза Ордо плеснулось нечто вроде радости узнавания, и на поверхность всплыли мелкие пузырьки сознания:

– А? Т-ты, Гоги? – промямлил Ордо, тщательно выговаривая слова.

– Предположим, – буркнул Конан и, схватив пьянчугу за шкварник, тряханул его с такой силой, что кудлатая голова кривого едва не оторвалась от безвольно вихляющейся шеи.

– А г-где твои роги? – последовало в ответ. В глазу Ордо затеплилась искренняя надежда на чудо, но тут же угасла, не выдержав прямого удара в челюсть. Конан был сегодня явно не в духе.

Ордо вскочил из пыли, в которой он растянулся было во весь рост, очумело озираясь.

– Что? Конан?! Ты? Ты нашел Ка... – затараторил было он вполне осмысленно, но крепкая и не очень чистая широкая ладонь варвара остановила неуправляемый поток его проснувшегося красноречия.

– Ша! – прошипел Конан ему на ухо. – А иначе роги, о которых ты так мечтал, и в самом деле вырастут у тебя на лбу, как у офирского демона Аль-Киира. Жаль, что ты его не видел. Может ума немного прибавилось бы. Хотя по Кареле этого нельзя сказать. Больше ни звука, Ордо. Карела в лапах у Тот-Амона и находится, очевидно, в подвале этой самой развалюхи. Да тихо ты-ы! – разжавшаяся было ладонь опять стиснула обросший черно-сивой шерстью рот Ордо, готовый исторгнуть из глотки полный отчаяния вопль. – Мне тебя, видать, боги послали. Дуй немедленно в дом Астриса Оссарского и разыщи там Аталиса. Возьмите всех коршунов – и сразу сюда. Обложите дом со всех сторон. Ну, вперед ! – и, увидев, что Ордо, отчаянно вращая глазом, торопливо закивал, Конан разжал руку.

– Пошел вон, пьянь! – рыкнул на кривого киммериец уже во весь голос. Если за ними сейчас наблюдают, то сцена, которую он разыграл для Тот-Амона, должна быть вполне естественной. Похоже это дошло даже и до ошалелого Ордо, который старательно скорчил свирепую харю и, погрозив кулаком грозно надвинувшемуся на него киммерийцу, пустился бежать со всех ног.

«Ордо, ты просто чудо! – мысленно отвесил ему реверанс Конан. – Теперь от тебя зависит наша жизнь. Моя и Карелы!» И, поворотившись к зияющему провалу входа, киммериец набрал побольше воздуха в грудь и сделал шаг вперед...

...Тот-Амон оторвал взгляд от хрустального шара и небрежным жестом набросил на него черный плат.

– Ну вот, Ангра, наш друг киммериец прогнал прочь забулдыгу, которого ты так хотел растерзать, и теперь идет сюда. Будем готовы встретить дорогого гостя.

– Эх, – сокрушенно покачал головой демон, – а я так хотел порезвиться!

– По-моему, ты и так достаточно порезвился! – Тот-Амон многозначительно кивнул в сторону обнаженной Карелы, прикованной к стене золотыми цепями. Голова ее бессильно свисала на вспухшую от безжалостных ласк Ангры грудь. Все тело ее было покрыто кровоподтеками и синяками – похоже, демон и впрямь неплохо порезвился.

– Мне кажется, что ты перестарался, Ангра! – укоризненно покачал головой стигиец. – Черной Хмари не нравятся эманации душ окончательно сломленных и растоптанных, ибо они бывают слишком слабыми. А женщина, которая пару лет назад прославилась в Стигии как Медная Хатшепсут, была редкостным экземпляром своей породы. Она была строптива и горда. Жрецы храма Деркето, в котором она некоторое время выполняла обязанности храмовой танцовщицы, рассказывали мне о том, что похоже сама богиня отметила эту женщину своей милостью. Но, не взирая на это, Медная Хатшепсут ограбила храмовую сокровищницу и бежала из Стигии. Почтенный Эмунхотеп, верховный жрец Деркето, и сиятельная Дер-Неферт, заправительница священных мистерий культа Сладострастия и Эроса, сообщили мне, что подлая Хатшепсут стащила у них то, что они ценили гораздо выше всех храмовых сокровищ. Когда они описали мне подробно сей предмет, то я пришел в неописуемое волнение. Две луны провел я в исследовании древних ахеронских манускриптов, чудом вывезенных во время пожара, уничтожившего Пурпурный Пифон, и, наконец, нашел то, что искал. Эта маска, которую по глупости похитила Хатшепсут, происходит из Ахерона; ей почти четыре тысячи лет; но другие источники утверждают, что гораздо больше, и, что сотворили ее змееголовые жрецы Валузии, первые заклинатели Слепящей Тьмы или, по-другому, Черной Хмари. Подумать только, что глупая и взбалмошная женщина носила на себе маску, которая могла бы спасти ее от развоплощения Черной Хмарью! Интересно, где она теперь? Возможно, она уже продала ее или потеряла во время своих странствий. Как бы там ни было, меня это уже не беспокоит. Я нашел другой способ защиты от Пустоты, а маска Заклинателей, скорее всего, канет в небытие, ибо никому неведомо ее истинное предназначение. И уж своей хозяйке, во всяком случае, она теперь не поможет. Нам остается дождаться лишь киммерийца – и мы устроим грандиозное жертвоприношение Пустоте. Варвар как нельзя лучше подходит для этих целей. Он силен, груб, необуздан, его эманации полны первобытной мощи. Мы имели честь еще раз убедиться в этом, когда он поколотил и прогнал прочь бедного пьянчужку. Конан как всегда в своем репертуаре, вежливостью, во всяком случае, он никогда не отличался. Впрочем, равно как и сообразительностью. Неужто он действительно думал, что провел меня своим дешевым спектаклем? – Тот-Амон высокомерно рассмеялся. – Я сразу понял, что пьяница – это лазутчик киммерийца!

– Но почему вы дали ему возможность ускользнуть? – воскликнул Ангра. – Ведь он соберет сюда весь город!

– Да хоть весь Хауран! – ухмыльнулся чародей. – Как только киммериец попадет сюда, я наложу заклятие на дом – ни один человек не сможет сюда проникнуть! Даже кошка не сумеет прошмыгнуть! И пусть горе-волшебник, за которым послал своего лазутчика тупоголовый варвар, тужится здесь до седьмого пота. Мне будет интересно понаблюдать за его жалкими усилиями одолеть самого великого мага Черного круга! Чу! Ты слышишь, Ангра? – тонкие губы стигийца тронула торжествующая улыбка.

И действительно – потолок над их головами сотрясался от могучих ударов.

– Ну, наконец-то! Дождались, – пробормотал Тот-Амон, и вскинул вверх сухопарые руки, растопырив крючковатые пальцы. – Потерпи, киммериец, сейчас, я только прочту отворяющее заклинание!

Ангра, победоносно ухмыляясь, подошел к своей окровавленной жертве и, грубо схватив ее за рыжие волосы, откинул вверх голову. Глаза Карелы были закрыты, по смертельно бледному лицу текли капли пота, смешанные с кровью.

– Ну вот, киска, твой жеребчик уже близко! – ласково промурлыкал демон, водя грязным ногтем по ее исцарапанной щеке. – Надеюсь, я удовлетворил тебя так же хорошо, как это делает он? Что же ты не отвечаешь? Ну, это и неважно. Во всяком случае, я старался! Как жаль, что мне не удалось тебя попользовать в моем настоящем облике! Ты получила бы незабываемые ощущения... перед смертью! Ага! Вот и наш друг варвар! – ликующе воскликнул Ангра и, забыв о Кареле, бросился к Тот-Амону. Стигиец выкрикнул последнее слово заклинания, и огромная базальтовая плита стала медленно поворачиваться ребром. Раздался шум, треск, сверху посыпались щебень и пыль, и с их потоком прямо на пол свалился отчаянно ругающийся киммериец.

Рыжий Ястреб с усилием приподняла опухшие веки и с ненавистью поглядела на него:

– Ты пришел слишком поздно, проклятый варвар, – прохрипела она. Дыхание с шумом вырывалось из ее истерзанной груди. Окровавленные разбитые губы сложились в некое подобие улыбки. – Во всяком случае, теперь-то уж мы умрем вместе! И ты не возьмешь больше ни одной женщины, Конан! Ни одной!

 

*  *  *

 

– Вот он, этот проклятый дом! – Ордо выглядел так трезво, каким наверняка ни разу не был в своей долгой и беспутной жизни.

– Так – Яфет, Гермолай, Шаболио, Тугрив, Сайкон – заходите слева, а вы, Хакон, Халим, Данияз, Гамбар, Малик – остаетесь со мной. Действовать только по моей команде! – сухо и деловито распорядился кривой. Затем его единственный глаз с надеждой уставился на Аталиса.

– Ну, премудрый, что скажете?

Старый мудрец спешился и задумчиво огладил белую бороду. К месту исчезновения Карелы и Конана, куда он прибыл прямо из своей спальни в доме Астриса Оссарского, Аталис, тем не менее, явился во всеоружии. При нем был довольно большой, увесистый мешок, наполненный, очевидно, томами колдовских книг и прочими волшебными аксессуарами.

– Прежде чем действовать, друзья мои, я посоветовал бы вам не спешить. Для начала я должен исследовать магическое поле данного объекта. И дальше я предлагаю вам действовать сообразно моим указаниям! Есть возражения? – старец обвел проницательными глазами коршунов, которые глядели на него наполовину озадаченно, наполовину – уважительно.

– Воля ваша, – пожал плечами Ордо. – Во всяких колдовских штучках я не дока! Давайте, Аталис, действуйте. Ну, а если надо будет потроха выпустить ворогам – то тут вы на нас завсегда можете рассчитывать!

– Точно! – охотно закивали коршуны. На их простодушно-зверских физиономиях появились довольные улыбки – дескать, и мы кое-что могем, хотя академий и не кончали...

– Прекрасно, друзья мои, прекрасно! – пробормотал Аталис. – А теперь приступим к исследованию.

Лицо старого философа преобразилось – оно стало сосредоточенным, деловитым и решительным. Быстрыми движениями он развязал свой мешок и, немного порывшись в нем, извлек оттуда небольшой металлический шар. На коричневой сморщенной ладони Аталиса он выделялся резким переливчатым пятном стального цвета.

– Магическое серебро, – буркнул маг, то ли про себя, то ли объясняя соратникам, – проверяет наличие колдовства и степень его концентрации.

Шар на его ладони, тем временем, поменял свой цвет на золотисто-желтый, живо напоминая ароматные, покрытые кожурой плоды, растущие на далеких островах Западного Океана и на побережьях загадочного Кхитая, которые омывает шумное Лемурийское море. Через мгновение оттенки желто-оранжевого стали сгущаться, становясь все более насыщенными – казалось, перезревший плод темнел, пока, наконец, не приобрел неприятный, бурый цвет. Спустя пару вздохов Аталис торопливо отдернул от шара руку, и он упал на пыльную землю, излучая нестерпимо яркое, огненно-алое сияние. Еще через какое-то время шар почернел и на этом прекратил свои метаморфозы, подобно обуглившейся деревяшке.

– Магия высшего уровня! – Аталис сокрушенно покачал головой. Затем, бормоча что-то себе под нос, кряхтя и охая, нагнулся и, подобрав ком ссохшейся глины, несильно размахнулся, и швырнул его в зияющий провал входа.

– Нергальи потроха! – невольно воскликнул Ордо при виде того, как комок земли, не долетев до развалин примерно полтора локтя, неожиданно вспыхнул нестерпимо ярким пламенем и, издав гулкий хлопок, растворился, исчез в дрожащем от зноя воздухе.

– То же самое случилось бы и с вами, сунься вы туда! – спокойно объяснил Аталис. – Мой дорогой Ордо, прошу вас, поскольку у вас гораздо больше телесной силы, закиньте еще один ком земли на крышу этих руин. Я, боюсь, вряд ли докину.

Выбрав камень посолиднее, Ордо взвесил его на ладони, довольно ухмыляясь и поигрывая мускулами волосатой мощной руки. Затем, прищурив единственный глаз, старый рубака размахнулся и с шумным придыханием запустил камнем прямо на крышу, постаравшись, чтобы он взлетел как можно выше. Снаряд стремительно взвился в ярко-синее хауранское небо и, прежде чем обрушиться на ветхую кровлю зловещего здания, на какой-то миг застыл в воздухе. А затем, вспыхнув как падающая звезда, лопнул с оглушительным звуком и испарился.

– Во дела... – Ордо озадаченно почесал пятерней взъерошенный, начинающий седеть, затылок.

– Здание накрыто защитным куполом, – пояснил Аталис. – Ни одно живое существо, ни один предмет не в силах проникнуть через эту преграду. Боюсь, дела очень плохи. Конану следовало самому вызвать меня, а не лезть туда в одиночку. Теперь же дело сильно осложняется.

– Но неужели нет какого-нибудь другого пути внутрь? – в отчаянии воскликнул Ордо. – Мы должны спасти их! Мы просто обязаны! Если Карела и Конан, не приведи Митра, погибнут от руки грязного стигийца, то я, просто-напросто, перережу себе глотку!

– Спокойно, друг мой, не надо так горячиться! – старец, немного испугавшись, похлопал безутешного Ордо по плечу. – Конечно же способ есть. Безвыходных положений, да будет вам известно, вообще не бывает! Защитный купол защищает здание лишь снаружи. То, что находится под ним, он оборонить не в силах. Следовательно...

– Надо сделать подкоп и пробраться внутрь! – ликующе воскликнул Ордо, но старик оборвал его преждевременные восторги.

– Боюсь, что за то время, пока вы будете грызть твердую как камень, хауранскую почву, помощь Конану и Кареле может уже и не понадобиться. Мы поступим умнее. Мы запустим туда разведчика!

– Как это? – опешил Ордо.

– Увидишь, – загадочно усмехнулся Аталис и, достав из мешка увесистый фолиант, почерневший от времени, углубился в чтение.

Не прошло и десятой доли клепсидры, а мудрец уже захлопнул древний том и победоносно поглядел на Ордо.

– Ну, что? – встрепенулся кривой.

– Дражайший Ордо, у меня есть большая просьба к тебе и ко всем твоим товарищам!

– Я весь к вашим услугам! – Ордо прямо-таки заерзал от нетерпения.

– Вы должны срочно изловить мне... мышь!

– Мышь? – одинокое око Ордо едва не вылезло из орбиты. – Но на кой ляд? И как мы ее поймаем, скажите на милость? Мы же не кошки!

– Вам понадобилась мышь, господин чародей? – донесся несмелый, неуверенный и сомневающийся голос из толпы коршунов. – А как насчёт хомячка?

– За отсутствием мыши сойдет и хомячок, – кивнул Аталис. – Только где его взять?

– А он есть! – обрадованно воскликнул Ордо. – Хомячок есть! Что ж ты раньше-то молчал, Данияз? Иди сюда, быстрее!

К Аталису, застенчиво улыбаясь и показывая выбитые зубы, подошел тощий верзила-зуагир. На его голом, чисто выбритом сизом черепе были явственно различимы багровые пятна от плохо вытравленного клейма, и лишь по их очертаниям опытный человек мог догадаться, что это был знак туранских государственных золотых рудников Кезанкии. Собрав в пригоршню огромные ладони, Данияз приблизился к магу и поднес их к самому его лицу, демонстрируя содержимое. От неожиданности Аталис дернулся назад – прямо в лицо ему глядела серая, шевелящая розовым носом и смешно топорщимися усиками, мордочка крохотного хомячка гирканской породы. Данияз нежно улыбнулся и бережно погладил белое брюшко поблескивающего бусинками глаз грызуна кончиком указательного пальца. Хомячок при этом блаженно защурился.

– Не бойтесь, господин чародей, мой Шыштырчик не кусается! Он совсем ручной! – голос громилы-зуагира был на удивление тих и ласков. Аталис удивился бы еще больше, узнай, что кормилец и воспитатель маленького хомячка попал на рудники за то, что однажды, пробравшись в гарем бека, у которого он служил конюхом, перезал в нем всех женщин, а затем, войдя в раж, сварил их всех в одном огромном казане и пообедал, принудив к трапезе самого бедолагу-бека и трясущегося от дикого ужаса евнуха. Не мог он, видишь ли, в одиночестве трапезничать... К счастью для себя, он насытился женами, не тронув их владельца – а то бы точно ему не миновать плахи.

– Ручной, говоришь! – Аталис опасливо протянул к хомячку ладонь, и сообразительный Шыштырчик тотчас же перекочевал в нее, где уютно устроился, потешно перебирая крошечными лапками, деловито умываясь и охорашиваясь, будто осознавая, что его ждут большие перемены в его хомячьей судьбе.

– Ручной – это хорошо! – заметил мудрец и, набравшись смелости, почесал зверька за сереньким ушком. – Это очень облегчит мою задачу!

– Господин чародей, а его не убьют? – опасливо спросил Данияз – грызунолюб и женоненавистник (грызунолюбие, вероятно, возникло у него как следствие второй его страсти). – Он очень для меня важен!

– Данияз совсем помешался со своим хомяком! – расхохотались коршуны. – Он все время таскает его за пазухой. Только во время набегов на караваны он расстается со своим Шыштыром. И первая его фраза, когда он возвращается в лагерь – как хомяк? А хомяк спит, подлец!

– Что ж, будем молить Митру, чтобы он сохранил ему жизнь! – ответил Аталис, посмеиваясь. – Ибо от него теперь зависит жизнь Конана и Карелы...

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ОГОНЬ, МАСКА И ПУСТОТА

 

Тот-Амон Стигийский легко взмахнул смуглыми сухими руками; натянутые веки его, похожие на перепонки крыльев нетопыря, слегка подрагивали, и было заметно, как под ними перекатываются глазные яблоки.

На пергаментном лике чародея застыла печать вечного покоя и умиротворения. Для новой волшбы, которая по его собственным словам, превосходила все прежние деяния главы Черного Круга, требовалось полное забвение всех мирских сует. Никто не ведал – что творилось в этот миг за сводами его мощного, высокого лба. Взывал ли он, сквозь эоны времени и ледяные бездны космоса к какой-нибудь новой твари из Запредельных Кругов? Или душа его – вечная Ка – готовилась воспарить в астрале и отправиться в невероятное странствие по чужим и удивительным мирам? Какие заклинания – страшные, как память о сгинувших колдовских твердынях Валузии, Туле, Грондара и Ахерона, – вертелись сейчас в его извращенном мозгу, слагаясь в жуткую, роковую мозаику?

Наконец, воздух с шумом вырвался из широкой груди стигийца и миг, застывший как капля росы на морозе, исчерпал свою власть над напряженными Конаном и Карелой. Сын Крома и дщерь Деркето стояли спина к спине и их бронзовое и белоснежное тела оплетала цепь; наложенные на нее заклятья делали тщетными все усилия киммерийца проделать свой излюбленный трюк с освобождением от оков. Две пары глаз – синие и зеленые – были устремлены на стигийца. Любой смертный давно бы уже задымился на его месте от лютой ненависти, излучаемой глазами пленников, но Тот-Амон возвышался в центре подземелья, по-прежнему бесстрастный и равнодушный, словно Великая пирамида Черного Кеми. В конце концов его холодные глаза оглядели скованных, и надменная улыбка тронула его узкие серые губы.

– Я вижу, вы следите очень внимательно за моими действиями. Подобное любопытство достойно похвалы и оно будет удовлетворено. Прежде чем потерять тело и саму душу в бездне Черной Хмари, вы узрите победу ученика Отца-Сета над выблядком старикашки Эрлика. Можете гордиться – вы присутствуете при уникальном действе, которое, без всякого сомнения, займет достойное место в анналах Черного Круга. – В этот момент слуга Тьмы выглядел, ни дать, ни взять, престарелым учителем, в сотый раз устало разжевывающим азбучные, прописные истины очередному поколению желторотых несмышленышей.

Сухая ладонь стигийца коснулась небольшого округлого блюда из черного полированного оникса, надежно установленного на бронзовой треносе. На блюде возлежали, касаясь друг друга, злополучные рубины, Кровь Огня.

– Поскольку вы оба – суть люди, плохо разбирающиеся в тонкостях магической науки, популярно объясняю, в чем состоит суть моего эксперимента. Цель его нам совершенно ясна – получить власть над Духом Огня и поставить его недюжинные способности на службу Отцу Сету и его покорному слуге, то есть мне. Теперь остановимся на методах достижения цели. Я сходу отверг методику, рекомендуемую протокхитайскими, то бишь кхарийскими и лемурийскими манускриптами, которыми пользовался глупый мальчишка из Султанапура, пожранный, под конец. Пустотой. Эти рукописи лгут. Если вызывать Духа Огня согласно их указаниям, то подчинить его волю практически невозможно – разбушевавшийся элементал попросту убъет дерзновенного. Во время первого эксперимента, проведенного Киаксаром в мавзолее Тутук-Бильге, его спасло лишь мое ментальное вмешательство: хотя, честно говоря, мне очень хотелось понаблюдать за забавной сценой его гибели. Но я не мог рисковать, ибо в таком случае Дух Огня завладел бы заново кусками своей крови, и новая попытка подчинения его воли стала бы неосуществимой. Я с нетерпением ждал, когда жирный юноша приступит к следующему опыту, ибо знал, что с помощью трупа предателя, удавленного волосами рыжей женщины, можно вызвать представителя Огненной стихии, но, опять-таки, не грозного Гения Пламени, а всего лишь вот такого засранца, – и стигиец небрежно мотнул в сторону Ангры-Самракуша, который по-щенячьи смотрел на своего нового господина.

– Демон, подобный ему, конечно же, гораздо умнее пустынных ифритов, которые относятся к низшему разряду огненной пандемонии. Но для моих целей он был нужен лишь в качестве курьера и посланца. Ни одному смертному я не смог бы доверить доставку Крови Огня, а демон – их раб, которого к тому же подхлестывает ларчик с сидящей в нем Черной Хмарью – подходид идеально. Это было видно, хотя бы по тому, как ловко он нагнал страху на тупых зуагиров, стерегущих переправу через Незвайю. Пожалуй, один лишь Конан из всего рода смертных смог бы справиться с этой задачей столь же блестяще! – колдун сделал небольшой игривый поклон в сторону киммерийца, который зло полыхнул в ответ синими глазами.

– Итак, друзья мои, все было продумано от начала и до конца. И лишь одно недоразумение едва не спутало все мои планы. Я совершенно не ожидал, что из Аграпура придет послание. Я был в полной уверенности, что Ездигерд находится в неведении относительно твоего пленения.

Конан изумленно воззрился на стигийца, затем перевел испытующий взгляд на Карелу. Однако та лишь зло фыркнула в ответ, не считая нужным удостаивать варвара ответом.

– Для тебя, мой милый варвар, это, я вижу, тоже было неожиданностью. Но, что ни делается – все к лучшему. Ибо согласно моему старому плану ты должен был вновь отправиться в Сакалибу, а мне было очень жаль упускать тебя из рук. Зато теперь ты здесь. Да и в других отношениях ваше путешествие, вкупе с ночевкой в Яралете, оказалось мне весьма кстати. Но довольно общих фраз. перейдем к конкретным задачам. Итак, как я уже говорил вам, методика, предлагаемая эрликитскими скрижалями, в данном случае совершенно бесполезна. И я решил прибегнуть к старому, испытанному мною методу, освященному Отцом Сетом. Суть его состоит в следующем: Гений Пламени, или по-другому, Дух Огня, в принципе, не кто иной, как демон высшего порядка. Но демон – есть демон, к какому бы разряду он не относился. И, следовательно, чародею под силам вызвать его, сделать его своим рабом, заставить выполнять свои желания. С простейшими из духов и демонов может справиться даже простой смертный, почти не сведущий в вопросах магии. Так, например, ифрита можно заклясть и вызвать случайным плевком или называнием его имени; джинн будет служить тому, кто запер его в какой-либо сосуд, или же человеку, освободившему его, даже если тот сделал это совершенно неумышленно. По твоим глазам, киммериец, я вижу, что тебе самому пришлось столкнуться с нечистью такого рода. Мало-мальски поднаторевший в магии чародей уже способен вызвать демона наподобие Ангры, или, допустим, Дивула, которого заклял некто Совартус из Черного Квадрата. Да, да, того самого, которого ты, Конан, имел однажды честь прикончить. Но все это, по-прежнему, пузатая мелочь, хотя с Ангрой, в виду принадлежности его огненной субстанции, шутки вообще-то плохи. Если же мы начнем двигаться выше по иерархии колдовства, то увидим, что опытному магу под силу призывать довольно могущественные существа – Старших Демонов, подобных тем, которых вызывал вендиец Найпал, и даже древних полубогов и богов, давно уже сошедших с мировой арены и дремлющих на протяжении эпох. Таков Аль-Киир, смерти от лап которого, в виду своей неопытности, не смогла избегнуть Синэлла из Офира. Однако и столь опытный маг, каковым являлся Аманар, не избежал смерти в жутких объятиях Того-Кого-Нельзя-Называть, ужасного Пожирателя Душ. Вы, наверное, уже поняли, к чему я клоню. Безусловно – общение с демонами и древними божествами Мрака, чревато последствиями – даже для магов, которых вряд ли можно назвать дилетантами в своем деле.

Из всех ныне здравствующих чародеев, я могу назвать очень и очень немногих, которые могут по-настоящему грамотно манипулировать темными силами без угрозы для своей жизни. Такие люди образуют Высший Круг и их можно пересчитать по пальцам. На Востоке – это владыки Алого Кольца Цзе Чжоу и Ях Чиенг. Черный Круг представляет владыка замка Имш, а его западное крыло – ваш покорный слуга.

И сейчас вы убедитесь, что все сказанное мной, – не пустой звук. Лишь чародею моей квалификации доступна власть над таким существом, как Дух Огня. Взгляните сюда, – рука Тот-Амона указала на пентаграмму, вычерченную зеленым светящимся мелом вокург треноги, на которой возлежали рубины. – Эта магическая преграда скует титана, когда он будет вызван сюда, и подчинит его волю мне. А что, спросите вы, заставит его явиться на мой зов? А вот на этот вопрос ответить легче всего! Его призовет сюда Змея Сета! И он явится, не осмелившись воспротивиться ее приказу, как самый заурядный демонишка, вроде свинорыла из Мероэ. Так глядите же внимательно, смертные!

Стигиец преобразился. Его холодные, невыразительные глаза вспыхнули недобрым светом; костлявые руки вынырнули из широких рукавов хламиды. На тощем пальце Тот-Амона медная змея сверкнула желтыми глазами – и вот из их мрачной глубины вырвались две изумрудные молнии, которые метнулись прямо к лежащим на ониксовом блюде рубинам.

– Яо, Сутех! – глухо выкрикивал стигиец. – Сутех, яо! Нуми израет! Джахати-Пта! Анцхог, тепеш, немнур! Сутех, Яо!

– Карела, – воспользовавшись создавшейся передышкой, прошептал Конан, – какого хрена ты оказалась здесь? Или тебе не хватило острых ощущений с того раза, когда мне пришлось вырвать тебя из лап Аль-Киира?

– Не твое собачье дело, варвар! – прошипела в ответ Карела. – Взяла и оказалась. По твоей милости, между прочим! А проклятый демон меня поимел, в самой извращенной форме! И еще в облике этой мрази-заморийца. Меня чуть наизнанку не вывернуло от омерзения! И все это из-за тебя, подлая и мерзкая душонка! Никогда тебе этого не прощу!

– Карела, мне очень жаль! – прохрипел Конан. Грудь его высоко вздымалась – он едва сдерживал закипающий гнев.

– Да заткнись ты! – скривилась Карела. – Ты-то зачем мне тут нужен? Разве что помрем вместе – это меня лишь и радует.

– Ну, вот поэтому-то я и пришел, – ответил Конан. – В крайнем случае, мы действительно умрем вместе! А может еще и не умрем...

– Не мели ерунды! – рыкнула Карела. – Пробил наш смертный час! И я не стану тешить себя жалкими иллюзиями, подобно тебе – трусливому шакалу. Рыжий Ястреб никогда не сдается!

– Помнится, у Врат Аль-Киира ты по-другому запела, когда четырехрогий долбонос протянул к тебе свои лапы... – Конан неожиданно замолчал.

– Ну. продолжай, продолжай, чего затих? – попыталась продолжитть разговор Карела. – Или тебя наконец совесть заела?

– Да не так уж очень, – шепнул Конан, пристально глядя себе под ноги. – А вот ты, Карела ответь-ка мне на один вопрос.

– Какой еще там у тебя вопрос, ты, козел с киммерийских пастбищ? – огрызнулась Карела.

– Ты не боишься мышей?

– Я ничего не боюсь ! – последовал надменный ответ. И немного тише: – А с чего это ты про мышей начал спрашивать?

– Дело в том, что вверх по моей ноге карабкается очень упорная и целеустремленная мышь. Ради Крома, Карела, только не кричи! – умоляюще зашептал он, спиной почувствовав, как тело Рыжего Ястреба заколотила мелкая дрожь. – Тем более, что это не мышь, а хомячок. Гирканской степной породы… Откуда в Хауране гирканские хомячки?

– С-спасибо, ты меня очень утешил... – еле слышно пролепетала Карела в ответ...

А тем временем нахальный грызун уже сидел на бронзовом плече киммерийца. Скосив на него недоумевающие глаза, Конан тихонько цыкнул:

– Кыш отсюда! Кыш-ш!

– Привет, варвар! – надменно пискнул хомяк, пропустив слова Конана мимо розовых, подрагивающих ушей.

– Спокойно, Карела, – шепнул Конан, чувствуя, что она вот-вот рухнет в обморок. – Узнаю штучки Аталиса. – Ну, грызун, излагай!

– Можно и повежливее! – пропищал зверек. – У меня, между прочим, имя есть! Я – Великий Шыштыр, да будет тебе известно. И я нахожусь здесь с особо важной миссией. Да-да! Так что, Конан, давай, докладывай ситуацию!

– А что же мне, глубокоуважаемый Шыштыр, тебе докладывать? – с трудом пытаясь сохранить серъезный вид, тихонько ответил варвар. – Ситуация проста как продажная девка. Тот-Амон собирается скормить нас Черной Хмари, а заодно – поработить Духа Огня. И мы пока что не можем помочь ни себе, ни ему! Так и передай Аталису – пусть думает!

– Ну, если у вас нет никаких соображений, то я пошел... – разочарованно пискнул Шыштыр. – И, тем более, вы забываетесь! Со мной надо разговаривать на вы! Я очень важный хомячок! Тем более – я разумный и говорящий! Да-да!

– Подождите, господин хомячок! – неожиданно заговорила Карела. – Соображения есть! Вам, о, Великий, надо было сразу говорить со мной, с Рыжим Ястребом, а не с тупоголовым варваром, у которого даже на краю могилы на уме одни бабы!

– Я как-то не очень доверяю ястребам, – высокомерно заметил Шыштыр, – но, тем не менее, я готов тебя выслушать!

– Ну, тогда слушайте! – заторопилась Карела, не обращая внимание на оскорбительное отношение посланца к представителям ястребиной породы. – Передай Аталису – пусть он срочно разыщет мою маску! Пусть спросит у Ордо – он знает!

– Ты что же это, собралась пугать своей демонической харей Пустоту? – скривился в ухмылке Конан.

– Именно это я и собираюсь сделать! – отрезала Карела, – Шыштырчик, миленький вы мой! Если вы доставите эту маску, я вас... поцелую, клянусь Деркето!

– Хм-м, – пискнул Шыштыр. – Это, конечно, будет затруднительно, ведь я же тебе не гигантская водяная крыса. Но, ради твоего поцелуя, пожалуй, постараться стоит. Да-да! Ну, ребята, счастливо оставаться. Мне пора! – и важный хомячок стал торопливо спускаться вниз, потешно перебирая крошечными белыми лапками, до удивления напоминавшими человеческие ножки и ручки.

– Карела, а тебе не кажется, что ты дала слишком опрометчивое обещание? Этот хомячок шустрый, смотри, придется держать слово! – злорадно заметил Конан.

– Этого милого разумного хомячка я поцелую гораздо охотнее, нежели тебя – грязного и тупого, похотливого козла! – парировала Рыжий Ястреб...

– ...Маска? – Аталис удивленно воззрился на умного крошечного зверька, сидящего у него на ладони и старательно вылизывавшего свою серую шубку, сверкающую под лучами солнца, запачкавшуюся во время подземного путешествия.

– Да-да! – буркнул Шыштыр. – Не представляю, как я попру ее на себе вниз? Хорошо хоть, что этот подземный колодец, соединяющийся с подвалом, довольно широк. Но пока я ее допру, то с меня точно семь потов слезет...

– Но зачем она им понадобилась? – по-прежнему недоумевал Аталис.

– Эта рыжая красотка, которая почему-то называла себя ястребом, – фу, гадость! – уверяла меня, что маска поможет ей в борьбе с этой... как ее... Черной Хмарью...

– Так, так, так, – заинтересовался старый волшебник, – похоже я начинаю кое-что понимать... Вот только где ее искать, эту маску?

– Я знаю! – обрадованно воскликнул Ордо. – Я видел эту чертову маску в вещах Карелы. Я сейчас! Я мигом!

– Пожалуйста, скорее! – заторопил его Аталис, потирая вспотевшие от волнения руки. – Промедление смерти подобно!

– Тише едешь – дальше будешь! Да-да! – возразил ему строптивый Шыштыр, который с самым невозмутимым и важным видом нежился в широких ладонях своего хозяина, ласково кормившего его сахаром, невзирая на проснувшийся в его любимце разум...

 

*  *  *

 

– Яо, Сутех! – взяв последний аккорд, стигиец торжественно завершил свою симфонию колдовства. Глаза его ликующе сверкали, и в них отражались изумрудные молнии, двумя лучами протянувшиеся из злобных глаз медной змеи и устремленные на рубины. Точнее на то, во что они превратились. Драгоценные камни исчезли – на их месте в широком ониксовом блюде пузырилась большая лужа темно-красной жидкости, над ней поднимался пар.

– Вот она, истинная Кровь Огня! – злорадно расхохотался чародей и, осторожно прочитав необходимое заклятие, переступил светящийся порог пентаграммы. Подойдя к треноге, он бережно окунул свое кольцо в дымящуюся жидкость. Карела и Конан, наблюдавшие за его действиями, невольно поморщились – кольцо мгновенно раскалилось и палец Тот-Амона под ним вспух, покраснел, а затем с него клочьями полезла кожа; однако стигийцу, казалось, все было нипочем. Самозабвенно глядя на засверкавшие с новой силой желтые глаза Змеи, он протяжно напевал:

– Напои свои глаза, о, Змея Сета! Затемни их темной кровью того, кто станет твоим рабом! Видишь ли ты его в мрачной, вечно полыхающей бездне? Придет ли он сюда?

Хищный свист послужил ему ответом. Медная змея ожила, чешуйчатое тело её извивалось, алчные глаза потемнели, напитавшись кровью. С торжествующим, хриплым клекотом Тот-Амон наконец оторвал обожженную руку от крови Огня и, выйдя за кольцо, образовываемое пентограммой, воззвал:

– Приди, раб Кольца! Приди, заклинаю тебя черным именем Сета! Приди, ибо так приказываю я – твой властелин, отныне и навеки!

Чудовищный стон, казалось, исторгнутый недрами самой земли, раздавшийся тотчас же после этих слов, покачнул самые устои мироздания. Наверху, на поверхности, Аталис и коршуны едва не были сбиты с ног подземным толчком, а почерневшее небо прорезала паутина ослепительных молний, за которыми сразу же последовал ужасный раскат грома.

А внизу скованные Конан и Карела почувствовали, как базальтовый пол дрожит под их ногами, и как наверху, над ними, рушатся и обваливаются ветхие стропила и балки, превращаясь в груду обломков и щебня. Расширенными от ужаса глазами взирали они на сгусток взвихривающейся кроваво-огненной субстанции, вырастающий, казалось, прямо из плит пола и постоянно растущий в размерах, заполняя собой пространство, ограниченное пентаграммой. Непонятные потоки чуждых этому миру энергий боролись во вспухающем багровом шаре. И, наконец, в его кровавой глубине стали отчетливо проступать очертания живого существа. Сначала в огненном вихре вертелась гигантская ящерица, которую, однако, уже в следующий момент сменил образ могучего зверя с ветвистыми разлапистыми рогами. Затем очертания огненного лося размылись и сквозь них проступили человеческие черты. Меднокожий, прекрасный, как сам Адонис, нагой великан лежал на полу, скорчившись подобно младенцу в утробе матери.

– Свершилось! – хрипло воскликнул Тот-Амон. – Наконец-то свершилось! Огненнорожденный титан, нареченный именем Впередсмотрящего бога, сын Эрлика! Встань перед своим новым повелителем! Я приказываю!

– Кр-р-ром! – прорычал Конан, беснуясь от собственного бессилия. Гений Пламени лежал перед ним, пав жертвой черного колдовства, сковавшего его незримыми цепями, а он, хваленый боец Митры, не мог и пальцем пошевелить. чтобы ему помочь.

Распростертый на полу Дух Огня зашевелился и, издав глухой стон, поднялся в полный рост. Его золотистые, нечеловечески красивые глаза с ненавистью глядели на своего мучителя.

– Кто ты, смертный? Как осмелился ты призывать меня из Эрликовой геенны? Как дерзнул ты вырвать меня из Священного Огненного Кольца, от подножия Черного Престола моего великого отца?

Кривая ухмылка тронула надменное лицо стигийца.

– Можешь забыть и об Огненном кольце, и о Черном Престоле, на котором сидит твой папаша. Он не поможет тебе. Отныне твой повелитель – я, а единственный отец, которому ты должен поклониться, – это великий Сет, Змей Вечной Ночи! Кланяйся, раб, ибо я повелеваю это!

– Ах ты, букашка! – заревел, охваченный яростью Дух Огня. – Да я спалю тебя одним лишь своим дыханием! Горе тебе, смертный! – и в тот же миг титан кинулся на пол. А поднялся оттуда уже огромный крылатый лось, из пасти которого вырывалось огненное дыхание. Конан обратил внимание на то, что у Небесного лося – Шарабхи теперь всего лишь четыре ноги вместо шести. Две из них он потерял в схватке с грозной Тиамат. Трубно заревев, лось исторг из пасти поток огня. Достигнув пределов пентаграммы, пламя с легкостью пожрало и вобрало в себя ее зеленоватый свет. Казалось, теперь ничто уже не в силах остановить разбушевавшегося титана.

– Так его, Шарабха! Рази! – воскликнул обрадованный киммериец.

– Конан? Ты здесь? – в реве волшебного лося послышалось удивление. – Сплю ли я? Откуда ты взялся, неугомонный бродяга?!

– Неважно, Локи! – закричал Конан. – Потом объясню. А сначала ты лучше освободи нас, если сможешь, и мы зададим жару проклятому стигийцу.

– Нет ничего проще! – гулко расхохотался лось. – Услуга за услугу! – сноп пламени полетел в сторону узников Тот-Амона – и волшебные оковы со звоном упали к их ногам.

– Ну, Тот-Амон, держись! – прорычал киммериец, ища взором подходящее оружие. К нему, свирепо оскалив рожу, подскочил Ангра. Для битвы с Конаном он принял свое истинное обличье, и теперь огненные лапы тянулись к груди варвара. Пламенеющий коготь со свистом пронесся в опасной близости от его головы. Но Конан, с его врожденной гибкостью и реакцией, достойными пантеры, понял, что в схватке с демоном главное – избегнуть его смертоносных объятий, и потому избрал тактику лавирования. Он довольно резво увертывался от грозных выпадов Ангры, шаря взглядом по подвалу – не найдется ли поблизости ушата, или, хотя бы, кувшина с водой? В данном случае могло помочь лишь такое оружие.

– Конан, держи! – отчаянно выкрикнула Карела, швыряя киммерийцу бурдюк вина, который лежал в углу. Тот-Амон, несмотря на весь сквозь аскетизм, иногда тоже любил расслабиться.

– Ага, дорогуша, попался ! – оскалив белые зубы, хищно улыбнулся варвар. В следующий миг в пламенеющее тело Ангры с силой ударила струя вина. Демон пронзительно завизжал – в его боку зияла черная дыра с рваными краями, которые с шипением расширялись.

– Кром, жалко, что не вода! – сплюнул Конан. – А то сейчас от него бы ничего не осталось! Ну, ничего – мы тебя и винишком как-нибудь! Ах ты... Нет, вы только взгляните на этого засранца! – взревел он возмущенно, ибо сообразительный демон, смекнув, что винная атака чревата для него гибелью. молниеносно обернулся Самракушем и теперь жался к дальнему углу подвала, поближе к своему владыке, которого теснил разгневанный Дух Огня.

Однако Тот-Амон и не думал сдаваться. Огненные плевки Шарабхи он встречал пучками изумрудных молний, исторгаемых глазами медной змеи, и, хотя они не могли противостоять пламени, однако отводили угрозу от стигийца. Но все же, с каждой испускаемой молнией чародей слабел; силы его, и без того истощенные мощной волшбой, были на исходе. И вот, в один прекрасный момент, глаза Змеи Сета померкли, и вместо разящей зеленой молнии выпустили лишь безобидный дымок.

– Ага, спекся! – победоносно закричал Конан. Но торжествовать победу было еще рано.

Колдун озирался вокруг как затравленный зверь. За короткое время, что прошло с начала битвы, Тот-Амон заметно сдал. Его могучее смуглое тело съежилось и усохло, глубокие морщины избороздили его высокое чело, глаза запали, пергаментная кожа натянулась на проступивших скулах, челюстях, надбровных дугах и ястребином носу, который заострился еще больше. Магия, творимая им, высосала из него все жизненные соки, как жадный песок. Теперь Тот-Амон был тем, кем являлся на самом деле – древним, более чем столетним стариком. Чародей прекрасно понимал, что еще немного – и рухнут последние преграды, возведенные им вокруг подвала и своего тела. И в этот момент он решился. Отчаянным жестом руки он бросил на пол горсть голубого порошка и прокричал несколько странных слов, клокотавших в его горле, как лава, скопившаяся в жерле пробудившегося вулкана. Один миг – и перед ним вспыхнула голубоватая переливающаяся завеса.

– Возьми их, Черная Хмарь! – прохрипел Тот-Амон и, обессиленный, сполз по холодной стене.

– Это и есть те жертвы, которые ты обещал мне? – голос, раздавшийся из глубин голубого облака, напоминая голос стигийца лишь тембром и произношением; в остальном же он был исполнен таким ледяным и бездушным космическим спокойствием, что кровь застывала в жилах.

– Пожалуй, я исполню твою просьбу, стигиец! – молвила Пустота. – Я пожру этих трех существ, чьи эманации я отчетливо ощущаю. Двое смертных, мужчина и женщина, а также огненный зверь придутся мне весьма кстати. Они излучают силу... много силы... А вот из тебя сила, похоже, ушла... Я чувствую это. И это мне тоже нравится. Сможешь ли ты противостоять мне как раньше? Готовься к смерти!

– Что? – просипел Тот-Амон, наливаясь свинцовой бледностью. До него только сейчас дошел смысл сказанного Черной Хмарью. Привыкнув держать своего грозного пленника в метагалактической ловушке, он совершенно позабыл, что для ее постоянного функционирования необходима вся концентрация его магической энергии. И теперь... теперь должно было случиться непоправимое.

– Нет! – прохрипел стигиец. Глаза его вылезли из орбит, зубы стучали, выбивая невероятную дробь. Но самое страшное уже начало происходить. Голубая завеса, внутри которой вихрилась слепящая бездна, стала постепенно меркнуть. Ледяной холод ворвался в помещение. Подвал, в котором и так мороз пробирал до костей, обдало такой лютой стужей, что ее, пожалуй, устрашился бы и сам Имир, Ледяной Гигант. Но холод вселенской пустоты был иного рода. Он не леденил стены, одевая их бородой инея, не морозил волосы, превращая их в сосульку, но сжимал самое нутро, самую душу, высасывая ее из тела, холодными незримыми пальцами. Пустота замолчала – у нее теперь не было голоса, да он ей и не был нужен. Беспросветный мрак опустился жуткой волной, вселяя адский ужас в сердца присутствующих.

– Нет! Ты не возьмешь меня! – отчаянно завопил Тот-Амон, чувствуя, как ледяные пальцы Пустоты впиваются в его сердце. Из последних сил он сыпанул перед собою горсть волшебного порошка – и окрасившиеся голубым и сразу ставшие видимыми щупальца метнулись прочь. Но чародей осознавал, что это ненадолго.

– Маска! – всхлипнул Тот-Амон. – Маска Заклинателей! Только она в силах спасти меня... и весь наш мир! О, Сет!...

...Конан чувствовал, что душу его затягивает в себя разверзшаяся в разломе пространства и времени жуткая воронка пустоты, остановившиеся зрачки с ужасом смотрели в самое сердце мглистой бездны, открывшейся перед ним. Он чувствовал, осознавал, что скоро он сольется с ней и станет одним целым с Первородным Мраком, с тем, что было старше самого Бытия, неизмеримо древнее Мироздания и даже самого Хаоса. Но его варварская душа яростно противилась ледяным пальцам, властно окутывавшим его тело. Проснувшаяся в нем дикарская, неистребимая воля к жизни яростно сражалась с Небытием, держась до последнего.

– Карела, Локи! – прохрипел он немеющими, стынущими губами. – Дайте мне ваши руки – вместе мы сможем противостоять лучше.

В тот же миг в его левую ладонь легли холодные пальцы Рыжего Ястреба, которая вцепилась в него мертвой хваткой, а правую обдало горячей волной – ее стиснула длань Духа Огня.

И в этот миг, как будто из другого мира, до них донесся знакомый писк.

– Нергал вас дери! В жизни не таскал на себе такой тяжести! Хватайте свою маску!

И тут Конан почувствовал, явственно ощутил, что Пустота метнулась прочь от них. Что-то напугало ее! И этим чем-то был хомячок Шыштыр, который, впрягшись в потешную лямку, вместе с еще семеркой грызунов, упорно тянул к ногам киммерийца позеленевшую от времени маску, на которой скалилась демоническая рожа.

– Моя маска! – закричала Карела. – Дай ее мне!

– Ну уж нет! – прохрипел Конан. – Я как-нибудь сам! – и, подняв маску, он осторожно водрузил ее на свою голову. Только когда эта странная вещь облегла его лицо изнутри, он понял, что предназначалась она не для человеческих черепов. Однако ничего необычного с ним, вопреки ожиданиям, не происходило.

– Слушай меня, киммериец! Только я знаю, как пользоваться Маской Заклинателей! – донесся до него отчаянный крик Тот-Амона.

– Давай, говори быстрее! – проревел Конан в ответ.

– Повторяй за мной!..

...Странные, очень странные слова говорил стигиец, а варвар старательно выговаривал их вслед за ним. Это не было похоже ни на одно из человеческих заклинаний; не было это, однако, и свистящим языком змеелюдей Валузии. Гортань Конана булькала и журчала, трели, похожие на соловьиные, исходили из его рта. Ни одна земная раса не могла породить такого чудного языка. И вдруг Конан почувствовал, как все меняется вокруг. Помещение, погрузившееся в мрак, неожиданно вспыхнуло багрово-черным светом – и в центре подвала он явственно различил клубящееся облако, от которого в его мозг поступали отчаянные сигналы, исполненные нечеловеческого, нематериального ужаса. С неизмеримым изумлением Конан ощутил, что все тело его оделось какой-то удивительной броней, которая составила одно целое с маской. Его, казалось, окутывал голубоватый светящийся кокон.

Охваченный порывом неведомой ему доселе легкости, киммериец обнаружил, что ноги его отрываются от пола, и сам он, невесомый, как тополиный пух, стремительно летит в центр мерзкого нематериального облака. Крылья Первородного Мрака сомкнулись над ним. Конан почувствовал, что парит в Пустоте и проваливается, проваливается в жуткое, засасывающее Небытие...

 

*  *  *

 

...С трудом разлепив глаза, Конан обнаружил себя распростертым на полу. Рядом с ним лежала маска, которую он, очевидно, сорвал с себя, но как – не помнил.

– Кр-ром! – вырвалось из его пересохшего рта. Или это ему чудится? На какой-то неуловимый миг он узрел истинный облик Маски Заклинателей. Он успел!

Перед ним находился предмет, никакого сходства не имевший с медной демонической маской. Прозрачный, голубоватый, переливающийся разноцветными огнями купол имел причудливую форму, опровергавшую все человеческие понятия о пространстве, длине, ширине и объеме. В глубине прозрачного купола, который, бесспорно, облегал совсем недавно его голову, пульсировал загадочный красный огонек. Его излучения становились все слабее, пока, наконец, совсем не угасли. Конан помотал головой – на полу снова лежала древняя, позеленевшая, изъеденная медная маска...

– В мире есть многое, что не доступно нашему пониманию, Конан! – слова Тот-Амона вывели его из транса. Стигиец сидел, бессильно приложившись к стене, и на губах его играла слабая улыбка.

– Какое счастье, что мы остались живы! – прошептал глава Черного Круга. – Хвала Сету – Пустота убралась из нашей Вселенной и, надеюсь, навсегда. И все благодаря Маске Заклинателей. Заклинателями называлась загадочная раса разумных существ, в невообразимо далекие времена посетившая наш мир. Пришельцы с далекой звезды оставили в дар людям эту маску. А чтобы невежественные дикари не пугались того, что их отсталый ум был не в силах объяснить, они придали ей форму ритуальной демонической маски. Благодарю тебя, киммериец! Ты спас мне жизнь!

– Жи-и-знь? – прошипел Конан, вскакивая на ноги. – Да я задушу тебя своими руками! Если б не ты...

– Стой, Конан, я сам займусь им! – голос Духа Огня был сердит. – Дай только опять превратиться в Шарабху – и я дух из него вышибу! Хотя нет, опоздал! Сюда идут люди, много людей. Будет нежелательно, если они меня увидят. Пока, Конан, мы еще увидимся. Нам еще кое-что надо с тобой обсудить! – и не успел киммериец вымолвить и слова, как Дух Огня, завертевшись огненным волчком, провалился сквозь пол, исчез в земных недрах. Очевидно папаша Эрлик сильно стосковался по своему блудному сыну...

– Ну вот, Тот-Амон, теперь никто не помешает мне тебя задушить! – подытожил Конан и уже двинулся было к обессилевшему стигийцу, но в этот момент возбужденный голос остановил его.

– Не трогайте его, лейтенант, во имя Иштар! Чернокнижник должен предстать перед Судом Двенадцати Жрецов!.. Солдаты! Именем королевы, возьмите под стражу колдуна! – Ворвавшийся в подвал Краллид был как всегда энергичен и бодр. Шедшие за ним следом гвардейцы, не теряя времени, заковали стигийца в кандалы – как известно, никакая волшба не в силах одолеть железные оковы и холодный камень тьмы. Когда злодея увели прочь, Конан проводил его сожалеющим взглядом.

– А жаль, весьма жаль! – покачал он головой. – Но я еще доберусь до тебя, Сетова падаль!

– Лейтенант, королева в курсе событий этой ночи! – Краллид порхал вокруг усталого киммерийца как яркая бабочка. – Ее Величество желает видеть вас! Она восхищена вашим подвигом!

Однако Конан не слушал расфуфыренного царедворца: за плечом его показались Аталис, Ордо, Стейна, Саидхан и все, все, все... На киммерийца и Карелу обрушился целый поток объятий, счастливых возгласов, слез, поздравлений, ругани, тычков. На Конане повисли расчувствовавший Аталис, Стейна и Саидхан, которые не забывали, однако, переругиваться между собой. Карелу, у которой не было сил сопротивляться, заключил в объятия рыдающий Ордо, от которого (когда только успел?) разило свежевыпитым по случаю чудесного спасения Рыжего Ястреба вином.

Неожиданно кто-то дернул Карелу за волосы. На плече ее сидел неугомонный Шыштыр.

– Уговор дороже денег, красотулечка! – пропищал он.

– Ах ты, мой лапушка! – воскликнула разбойница, забыв о том, что такие слова не достойны Рыжего Ястреба, и с чувством поцеловала Шыштырчика в розовый блестящий нос.

– А теперь, пожалуйста, моих новых друзей и подданных! – не унимался, однако, нахальный хомячок.

– Что? – в ужасе закричала Карела при виде семи серых мышей, выстроившихся в ряд у ее ног.

– Да-да, конечно! – невозмутимо ответил Шыштыр. – Или ты думаешь, они за спасибо тащили на себе маску? Вообще-то, они провозгласили меня королём! А король должен держать свои обещания!

– Аталис! – под всеобщий хохот закричала разгневанная Ястребица. – Прошу тебя, забери обратно язык у этой мерзкой, маленькой твари!

– Вот и верь после этого людям! – пробурчал Шыштыр обиженно и стал спускаться с ее плеча.

– Нет, прошу вас, мой дорогой Аталис, не надо! – Данияз едва не упал на колени перед колдуном. – Не лишайте моего Шыштырчика его чудного дара красноречия! Я всегда знал, что он у меня умница!

– Ну, что ж – будь так! – пожал плечами старый философ, и обрадованный зуагир пустился в пляс, беспрестанно целуя Шыштыра, который, тем временем, матерно ругал Карелу и обещал её покусать...

...Между тем, к Конану бочком подобрался Саидхан. Старый согариец опасливо поглядел на варвара и шепнул:

– А как же Кровь Огня?

Не говоря ни слова, Конан схватил испуганного старика за шиворот и подтащил его к треноге, где в ониксовом блюде лежала застывшая лужица крови, опять принявшая форму прекрасного драгоценного камня.

– Видишь, рубин теперь один, а нас двое. Один на два не делится  И мы вернем его хозяину!

– А жаль, – разочарованно вздохнул Саидхан. – А ведь могли разбогатеть. Ты знаешь, я тут познакомился с одним заезжим звездочетом из Шема. Я думаю. он смог бы заплатить за рубин хорошую цену!

– Ну уж нет ! – заревел Конан. – Хватит с меня звездочетов! И вообще, пора понять, что чрезмерная жадность нарушает Великое Равновесие!

– А что это такое? – спросил Саидхан, невинно моргая белесыми старческими глазами...

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГОНЧИЕ ЭРЛИКА

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ТАЙНЫ ВИСЯЧИХ САДОВ

 

– Конан, я иду с тобой! – в голосе Карелы звучала сталь. Казалось, никакие преграды на свете не заставят ее отказаться от намерения участвовать в аудиенции, которую блистательная Тарамис собиралась устроить герою-киммерийцу.

Прекрасная разбойница была вся перебитована – проклятый Ангра от души поизгалялся над ней, но насилие, как этого напрасно опасался Тот-Амон, никоим образом не сломило ее волю и необузданный нрав.

Кстати о демоне – его труп обнаружили в углу подвала. Набальзамированное тело Самракуша не подавало никаких признаков жизни. Так и осталось непонятным – то ли смертельно перепугавшийся демон презрел все магические нити, соединявшие его с живым трупом, и, охваченный паникой, навсегда вернулся в свой мир, или же коварная Пустота высосала его сущность, побрезговав мертвечиной. Как бы там ни было, а тело презренного предателя так и оставили гнить в жутком подвале, наглухо замуровав все входы туда, включая и тот узкий подземный колодец, через который отважный Шыштыр и его товарищи-грызуны приволокли чудо-маску.

Там же, в замурованном склепе навсегда остался лежать и дар пришельцев. Люди с облегчением избавились от прошлого, с тем, чтобы уверенно взглянуть в будущее. Тем же вечером по спешному приговору Суда Двенадцати Понтификов, Тот-Амон был приговорен к сожжению заживо. Казнь гнусного чернокнижника должна была состояться на рассвете, на главной площади столицы. Конану однако не очень улыбалась идея лицезреть его смерть – такую же ужасную, как и вся жизнь одержимого колдуна. Сам он был бы гораздо милосерднее – один взмах меча и варвар избавил бы своего заклятого врага от предсмертных мук. Поэтому он решил не глядеть на последний в жизни главы Черного Круга обряд. И он совершенно не желал думать об этом. Мысли его были обращены к гораздо более приятной теме – он предвкушал свою встречу с чаровницей-королевой, которая произвела на него впечатление еще в момент их знакомства. И лишь Карела – опять, как и всегда, – собиралась нарушить его идиллию.

– Я иду с тобой! – повторила она, по всей видимости, упиваясь своим упорством и недовольством киммерийца.

– В самом деле? – прикинувшись равнодушным, осведомился он, делая за спиной отчаянные знаки Аталису – дескать, выручай! Старый мудрец, смекнув в чем дело, послушно кинулся спасать Конана.

– Но, моя дорогая Карела, – начал он, – твои раны нуждаются в уходе. И душе твоей необходим полный покой.

– Рыжему Ястребу покой не требуется! – яростно сверкнув зелеными глазами, заявила Карела. – И я пойду с киммерийцем, чего бы это мне ни стоило. В конце концов, я тоже герой дня! И я не допущу, чтобы вся слава, как всегда, досталась одному варвару.

– Кром с тобой, Карела! – обреченно махнул на нее рукой Конан. – Ради Нергала и его копыт, можешь брать себе столько славы, сколько тебе нужно. Хорошо, мы пойдем вместе! Может быть и вы, Аталис, присоединитесь к нам? Ведь и ваше участие в событиях этой ночи было крайне важным для нас.

– Пустое, друзья мои! – старый философ слегка улыбнулся. – Мне нет нужды в суете королевских дворов и приемов. Я давно мечтал с головой окунуться в свои научные изыскания и, наконец, насладиться в полной мере утонченным обществом мэтра Астриса из Оссара. А если следовать критерию героизма, то тогда в аудиенции должен участвовать хомячок Шыштыр. Вот кто главный герой дня! Не будь его – еще неизвестно как сложились бы обстоятельства. Он и вправду велик! Однако, я слышал, королева на дух не переносит грызунов, будь они трижды героями и умей они все говорить и даже читать стихи. Так что, идите, и да хранит вас Митра. Засвидетельствуйте мое почтение Ее Величеству!..

...Герои захватывающей дух борьбы с темными силами, о которых уже вовсю шептались на всех семи хауранских рынках, почувствовали себя довольно неуютно, ступив разбитыми, пыльными сапогами на бело-розовые мраморные плиты ступеней, ведущих в сказочные дворцовые покои. Они даже не успели поменять одежду и хотя бы разок-другой окунуться в воду, дабы смыть с себя кровь, пот, пыль и грязь. И смотрелись они довольно странно – грубый, огромный, бронзовокожий варвар с гривой спутанных волос, из-под которых горели синим огнем неукротимые глаза, и израненная рыжеволосая женщина, в глазах которой было не меньше дикости, нежели во взоре киммерийца, – на фоне беломраморных, изузоренных сводов и раззолоченных, убранных с изысканной восточной роскошью, покоев.

Навстречу Конану и Кареле быстрыми шагами вышел Краллид, как всегда элегантный, в легкой коринфийской тунике алого шелка, пышном напомаженном парике, источающий аромат вендийских благовоний. За ним, немного медленнее, грузными шагами передвигался смуглый хауранец в серебристых доспехах, украшенных знаками отличия высшего гвардейского чина. Конан сразу же сообразил, что это – капитан гвардии, Арес, выходец из очень знатного хайборийского рода. За его спиной маячило пять-шесть гвардейцев в мундирах внутренней, дворцовой охраны.

Первый советник королевы отвесил самый галантный поклон, на который только был способен. Капитан гвардии был куда более сдержаннее и приветствовал странноватых гостей сухим кивком головы. Конан заметил, что Арес ощупывает его с ног до головы холодным, изучающим взглядом, и слегка усмехнулся. Приближенный Тарамис изо всех сил старался дать ему понять, что грязному варвару явно не место в покоях блистательнейшей правительницы Востока. Надутый болван! Почти двадцать лет его шкура принимала на себя подобные взгляды и теперь так огрубела, что одним этим его не проймешь. Видал он эти фокусы... Теперь он – совсем уж не тот мальчишка-варвар, который готов был снести голову каждому наглецу, смерившему его косым взглядом.

Впрочем, Краллид с лихвой возмещал молчаливую грубость Ареса и его воинов.

– О, здравствуйте, здравствуйте, дорогие герои! – щебетал он и беспрестанно кланялся – так, что в глазах у Конана зарябило от мелькающего перед ним яркого наряда, а у Карелы закружилась голова от тяжелого запаха благовоний, бьющего прямо в нос.

– Мой глубокоуважаемый друг, идемте же скорее! Королева с нетерпением ждет вас. Сегодня с утра при дворе только и разговоров, что о вас и ваших подвигах! Ну, пойдемте же! – и, легко подхватив киммерийца под тяжелый локоть, сияющий вельможа повлек его к покоям королевы. Карела двинулась было за ним, но неожиданно скрестившиеся древки алебард преградили ей путь.

– Как это понимать? – прошипела Карела.

– Пускать не велено! Приказ королевы! – лица капитана и его гвардейцев были непроницаемы, как стальные лезвия их алебард.

– Эй, в чем дело, Краллид  – нахмурился киммериец. – Почему ее не пускают?

– Все в порядке, Конан! – заулыбался Краллид. – Королева ждет лично вас для приватной беседы, и никто другой при ней присутствовать не должен.Таков порядок! Дорогая Карела, сердечно прошу извинить нас – но для всех героев завтра будет дана общая торжественная аудиенция в Тронном Зале. В честь вас будет устроен пир. Поверьте, Ее Величество ценит ваш подвиг! Она не обойдет вниманием никого, я обещаю вам. Наша королева – само воплощение справедливой Иштар на этой грешной земле! Но... не сегодня!

Краллид еще раз обезоруживающе улыбнулся и сделал реверанс.

– Ах вот оно что! – протянула звенящим от возмущения голосом Карела. – Ну, так иди же, Конан! Иди, иди! А Рыжий Ястреб не нуждается в королевских милостях! Тьфу! – украсив смачным плевком дорогой туранский ковер, устилавший пол дворца, Карела резко развернулась и, высоко вскинув голову, гордо зашагала прочь.

– Эй, Карела, подожди... – Конан хотел было ее догнать, но Рыжий Ястреб уже исчезла в одном из многочисленных переходов. Да и не в его правилах было бегать за оскорбленными женщинами.

– Эх, – обозленно махнул рукой киммериец, – хороши же приказы вашей королевы, нечего сказать. Тоже мне – справедливая Иштар! – зло прорычал он, готовясь выложить капризной и взбалмошной девчонке, напялившей на себя царскую тиару, все, что он о ней думает, а затем, развернувшись, уйти – и Нергал с ней, с этой службой. Степь всегда прокормит бродягу варвара и его лихих молодцов...

– Вы совершенно правы, мой дорогой Конан! Краллид любит преувеличивать мои достоинства. Конечно же, я не Иштар, хотя и считаюсь ее потомком! – звуки мелодичного женского голоса застали его врасплох. Он медленно поднял глаза, и его тяжелые мысли развеялись как дым. Распахнув изящные резные двери, за которыми благоухала фиалками и розами террасса, уводящая под сень Висячих Садов, прямо перед ним стояла Тарамис.

Тени от длинных свечей в золотых шандалах ложились на прекрасное, разрумянившееся лицо и делали ее еще более таинственной, зовущей, манящей... Бездонные глаза, обрамленные длинными бархатными ресницами, были широко распахнуты, и в них Конан увидел свое отражение, как в самом удивительном на свете зеркале. Высокая полная грудь королевы учащенно вздымалась под полупрозрачной газовой накидкой, которая воздушным облаком окутывала ее стройное тело, не скрывая ни одного пленительного изгиба роскошных форм.

Кровь кипящим потоком лавы ринулась в голову киммерийцу – глазами, загоревшимися от проснувшейся страсти, Конан смотрел на королеву не отрываясь. Такого взгляда не заметить было просто невозможно. И Тарамис, вспыхнув как утренняя заря под его ненасытным взором, сделала легкий знак белоснежной рукой, и царедворцы бесшумно удалились.

– Следуйте за мной, отважный Конан! – еле слышно выдохнула королева и ступила на террассу. Киммериец последовал за ней, пожирая глазами ее восхитительный, на диво тонкий стан, который, казалось, можно было обхватить двумя пальцами, пленительные изгибы упругих бедер, слегка колыхающихся при ходьбе, маленькие, полные икры и щиколотки, украшенные золотыми браслетами. Браслеты, тяжелые жемчужные ожерелья, золотые серьги еле слышно позванивали при каждом шаге королевы, и от этой музыки легко было сойти с ума.

Подойдя к благоухающему миртовому дереву, Тарамис резко обернулась и прислонилась к гладкому светлому стволу, обхватив его обеими руками, как бы прося у него поддержки. При этом газовая ткань натянулась на ее полной груди, и твердые темные соски едва не разорвали ее.

– Вы правы, Конан, – прошептала королева, и до киммерийца донесся мучительно сладостный аромат ее тела. – Я не Иштар. Я – земная женщина, со всеми моими недостатками, слабостями и... желаниями, – совсем тихо закончила она.

– Вы такой сильный, Конан, – лепетала королева, краснея все больше и больше. – Такой отважный. Я никогда не видела такого богатыря, как вы. О, великая Иштар, помоги мне! – еле слышно выдохнула она, когда огромные, загорелые руки варвара метнулись к ней. Легко, как пушинку, Конан поднял королеву и страстно прижал ее к своей могучей груди, вздымающейся, как кузнечный мех. В этот момент он позабыл все на свете. Для него больше ничего не существовало – ни Карела, ни кто-нибудь еще, ни сам мир, ни боги и демоны... Вся Вселенная сейчас сошлась для него в упоительных вишневых губах Тарамис, к которым он прильнул жадно и грубо, вливая в нее весь пыл своей необузданной, северной дикой страсти.

– Люби меня, Конан, люби... – задыхаясь от страсти, королева выгибалась дугой под его алчными, ненасытными руками. И киммериец, зарычав как медведь, овладел ею прямо в сени миртового дерева, и они слились в едином порыве неземного восторга – хрупкая, нежная королева с белоснежной и гладкой, как лепесток розы, кожей, и огромный, бронзовокожий варвар, покрытый потом и запекшейся кровью.

Полный экстаза крик Тарамис, соединивший в себя боль и райское наслаждение, пронесся над кронами Висячих Садов, и он был лишь прелюдией к долгой ночи любви, страсти и безумия...

 

*  *  *

 

Карела не сдерживала рыданий впервые в жизни. Ничком свалившись на жесткую кровать, она кусала мокрую от слез подушку и колотила ее руками в бессильном гневе.

Великая Деркето, как могла ты такое допустить? Он по праву принадлежал ей и только ей – особенно после того, что она пережила. Она, Карела Рыжий Ястреб, приняла без единого стона все муки и унижения плена, во время которого ее использовали как приманку для варвара. И он пришел – и надежда вновь вспыхнула в ее сердце, и она забыла о перенесенном насилии, едва не растоптавшем ее душу. И они победили – бок о бок, вместе! А теперь ее выпинывают как безродную шавку, а ему – все почести и слава...

Но Нергал с ними! Самое страшное сбылось – и теперь киммериец наслаждается объятиями Тарамис, этой трусливой потаскушки. Ей стоило поманить его белым пальчиком – и он побежал на зов, покорно, как бык по весне, и все от того, что телочка, которая в жизни не изведала страданий, не ведала, что такое боль, страх, грязь, побои и унижения – носила корону и умела сладко щебетать.

– Будь ты проклята, Тарамис! – хрипло повторяла Рыжий Ястреб. – Будь проклята и изведай все муки, которые только может изведать женщина! Изведай насилие и произвол, предательство и плен, побои, унижения, смерть близких людей, пади жертвой колдовских козней! Быть может тогда узнаешь, каково любить по-настоящему!

Но, полно, разве ж сбудется это когда-нибудь? Нет, никогда! Вся жизнь этой царственной шлюхи пройдет в роскоши и довольстве; годы пронесутся чередой любовников, балов, охот и церемоний: и она не вспомнит, как однажды легко, единым мановением руки из-за одного своего похотливого каприза разрушила жизнь Карелы Рыжего Ястреба. Кто она для нее? Пыль, ничто... Для нее, королевы, ничего не стоит втоптать в грязь тысячи таких, как Карела, ради исполнения своего мимолетного каприза. И осознавать это было горше всего.

– О, великая Деркето! – взвыла Карела. – Сделай так, чтоб проклятие мое сбылось! Это я, твоя избранница, взываю к тебе! Ты слышишь? Обрушь на Тарамис, королеву Хаурана, свой божественный гнев!

Но богиня молчала. И тело Карелы вновь сотрясли судороги рыданий. Она плакала, безутешно, отчаянно – и горе постепенно выходило из нее, изливаясь потоком слез.

Неожиданно ласковая рука коснулась ее плеча – над ней склонился Могул.

– Тебе чего? – продолжая всхлипывать, Карела повернула к нему зареванное, опухшее лицо. – Ни разу не видел, как плачут бабы? Ну так на, смотри! Да! Да! Я, Рыжий Ястреб – обычная баба, как и все, и у меня нет больше сил скрывать это!

Ни произнеся ни слова, гирканец сгреб плачущую Карелу в свои объятия. Он заметно окреп, и под его повязками ожоги почти совсем затянулись. Властным движением загрубевшей руки Могул откинул мокрые рыжие локоны с ее лица и принялся покрывать его нежными ласковыми поцелуями. Карела не сопротивлялась – всхлипывая все тише и тише, она затихала на широкой груди гирканца, а он, поглаживая ее по спине, принялся тихо нашептывать ей на ухо:

– Ты не обычная баба, о, Карела Рыжий Ястреб! Ты – великая, сильная духом женщина. Однако и сильные плачут, когда их постигает горе, и в этом нет ничего постыдного. Забудь киммерийца, Карела! Он не достоин тебя, ибо слишком глуп, чтобы понять, кого он отталкивает от себя прочь. Я люблю тебя, Карела, люблю, как не любил никогда и никого! Умоляю – поедем со мной в Великую Степь, и я сделаю тебя царицей чудесного кочующего города Аттара! Ты будешь женой гирканского кагана!

Карела подняла на него свои зеленые, чуть косящие, покрасневшие от слез глаза и неожиданно воскликнула, горячо и страстно:

– Да! Увези меня отсюда! Увези меня в Степь, к чудному городу Семирам, где живут гордые амазонки! Да, я поеду с тобой...

– О, моя амазонка! Ты самая прекрасная из всех амазонок мира! – страстно прошептал упоенный своим счастьем Могул, когда его тело сплелось с гибким, белым телом Карелы в любовной схватке...

 

*  *  *

 

Нет в мире блаженства более полного, чем тот момент, когда твое усталое тело погружено в теплую, голубоватую воду бассейна, по поверхности которой плавают венки из благоухающих жасминов и лилий, а на покрытой многочисленными шрамами груди возлежит изящная женская головка. Подними глаза наверх – и увидишь бархатное покрывало роскошной южной ночи и россыпь крупных ярких звезд, мерцающих в бесконечности, будто подмигивая тебе сквозь шелестящие листья деревьев, и наполняя душу негой, покоем и умиротворением.

В эту ночь Конану дышалось легко, как никогда за последние луны. В голове была приятная, легкая пустота, а тело ныло от сладкой усталости после долгой любовной игры.

И место, где он находился сейчас, более чем располагало к себе. Вокруг бассейна, куда они с королевой, резвясь как два озорных ребенка, бросились, отдаваясь освежающей прохладе ласковых вод, – темными громадами возвышались кущи деревьев и кустарников, цветников. В глубине залитой лунным светом террассы смутной белой громадой вырисовывался силуэт дворца, а здесь было царство растительности. Нежные побеги мангровых деревьев, всевозможные тропические лианы, благоухающий мирт, розовые кусты, цветущая айва – перемешивались в восхитительном, а на самом деле продуманном беспорядке, стелились вдоль баллюстрад, цеплялись за капители колонн, увивали собой постаменты статуй и беломраморные края бассейна.

Далеко внизу, под террассой, куда убегали, змеясь, зеленые заросли, журчала вода в открытом желобе акведука, который питал собой все цветущее великолепие садов. Террассы восходили вверх и убегали вниз, сообразно с ярусами дворца: стоило открыть дверь в любом из дворцовых покоев – и можно было оказаться в раю, созданном человеческим гением. Здесь были террассы Умиротворения, Созерцания, Поэзии, Мечты.

Конан и Тарамис находились на террассе Сладких Грез. И в кажущемся беспорядке буйствующего зеленого царства угадывалась строгая система. Рукотворный рай поддерживался неусыпной заботой и непрестанным трудом сотен людей, хотя они, скромные создатели одного из чудес света, были совсем незаметны и попадались на глаза гораздо реже, чем газели и лани или скульптуры богов и героев. Уже сам Хауран с его цветущими, плодородными окрестностями был чудом, вставая перед изумленными путниками на перекрестке караванных дорог в центре дикой, выжженной пустыни, – а что можно было сказать о Висячих Садах?

Но киммериец знал, что обычно у сказки бывает не очень приятная изнанка. Он прекрасно понимал, что на каждом из звеньев этого хорошо продуманного и рассчитанного мудрыми инженерами чуда трудятся не покладая рук сотни людей. Лишь один Сад, который ему довелось узреть, был действительно от бога, и был напоен и взращен не ежедневным трудом невольников, а великой Силой...

И все же Сады Тарамис так сильно напомнили Конану волшебный Сад Учителя, шелестевший листвой на склоне потухшего вулкана, затерянного на бескрайних просторах Гиркании, что ему совсем не хотелось думать о тех, кого судьба обрекла на вечное прозябание в самом низу пирамиды человечества. Он, Конан, был силен и смел, и держал в объятиях прекрасную женщину – владычицу всей этой удивительной красоты, которая существовала исключительно для ее услады...

...Тарамис задумчиво водила пальчиком по выпуклым переплетениям мышц бронзового живота киммерийца, лежать на котором было все равно как на плоту из прочных кедровых бревен. Улыбка блуждала на ее чуть припухших от яростных поцелуев варвара губах.

– Ты любил Ясмелу, Конан? – неожиданно спросила она.

– Да, – чуть помедлив ответил он, – правда, я не совсем понимаю, что ты подразумеваешь над этим словом. Ну да, я любил ее – так же, как и тебя сейчас, – и его грубая ладонь стиснула округлое полушарие ее груди, возлежавшей на его животе.

Королева игриво выскользнула из его медвежьих объятий и, подплыв к киммерийцу сбоку, сплела белые руки на его загорелой шее.

– Фу, противный! – Тарамис надула губки. – Неужели у тебя на уме только это? Я говорю о высоких чувствах...

– Хм, – Конан криво ухмыльнулся, – пожалуй, ты права – и на уме у меня только Это, впрочем, как и у всех людей, возникших из чрева выносившей их матери и зачатых хорошо известным способом. А что касается высоких чувств, как ты их называешь... Ты знаешь, у нас, киммерийцев, не принято говорить о чувствах. Мы вообще, очень сдержанные люди.

– По тебе этого не скажешь! – рассмеялась королева, и ее маленькая ступня взбила буруны пены на ровной глади благоухающей воды.

– Да, в постели и в бою мы не знаем себе равных, и я еще не видел такого южанина, который был бы в этом горячее нас. А в остальном мы предпочитаем быть суровыми и равнодушными, как скалы нашей родины. Такими нас породил Кром – наш бог, Владыка Могильных Курганов. Так легче жить. Мы не изливаем душу в сонетах и серенадах, как пуантенцы или зингарцы, не плачем и не рвем на себе волосы, когда хороним близких, подобно иранистанцам и шемитам. В своей жизни мы видим слишком мало тепла и слишком много смерти... Но это не значит, что нам не доступны такие понятия, как Любовь и Скорбь. Так вот, о высоких чувствах. У меня было много женщин, Тарамис. Я не вру и не хвастаюсь, потому что это также не присуще нам, северянам. Некоторые из женщин, деливших со мной ложе, клялись мне в вечной любви. И я знал – от них жди беды. Я предпочитал тех, кто отдается молча и без лишних слов. С ними было проще. Я платил им деньги, и мы были квиты. А те, кто называл меня «любимый» и «дорогой», обычно предавали меня на следующее же утро.

– Конан! Но я же не спрашиваю тебя о всяких трактирных девках! – скривилась Тарамис. – Ты мне ответь, любил ли ты в своей жизни хотя бы одну женщину? Любил? Это была Ясмела?

Конан надолго замолчал и, запрокинув голову, наблюдал за звездным небом. А затем посмотрел на Тарамис в упор.

– Нет, Ясмелу я не любил. Хотя вначале мне показалось, что у нас вполне может возникнуть серьезное чувство. Но я ошибался. Ее любовь была фальшивой насквозь. Как только я осознал это, то покинул Хорайю. Но в моей жизни была женщина, которую я полюбил всем сердцем, и она не отринула меня, не предала, а ответила на мою страсть пылко, как настоящая тигрица. Ее звали Белит. Мы ходили с ней на пиратском судне вдоль Черного Побережья и пускали на дно галеры гнусных стигийцев. Клянусь Кромом, это было самое прекрасное время в моей жизни! Но, увы, хорошее не может продолжаться долго. Жестокие боги отняли ее у меня. И с тех пор ни одна женщина не может завладеть моим сердцем. Порой меня это даже печалит.

– Я думаю, тебе не стоит отчаиваться, Конан! – воскликнула королева. – Как знать, быть может ты уже встретил женщину, которую смог бы полюбить!

Конан вскинул брови и заинтересованно посмотрел на Тарамис, которая наблюдала за ним с лукавой улыбкой.

– Уж не Карелу ли ты имеешь ввиду?

– Я не имела ввиду никакой Карелы! – возмущенно воскликнула королева. – До чего же ты, все-таки, бестактен!

– Возможно, я не столь утончен как Краллид. Но ты меня удивляешь. Ты совсем недавно приказала страже удалить Карелу из дворца, дабы остаться со мной наедине, а теперь даже не вспоминаешь о ней!

– Ах, ты имеешь ввиду эту рыжую мужланку! – фыркнула Тарамис. – Спору нет, она, конечно же, хороша собой, но в ней столько грубости... Никогда бы не подумала, что женщины подобного рода в твоем вкусе!

– Грубости в ней столько же, сколько и во мне, – нахмурился Конан. – Только я – мужчина, а она женщина, и видеть в ней мужские черты не совсем привычно. Конечно же, Карела Рыжий Ястреб строптива и горда, и ей лучше не попадаться под горячую руку. Но под этой оболочкой скрывается душа ранимого, капризного ребенка. Главная беда ее в том, что она считает меня своей собственностью. Она ревнива как дьявол.

– Стало быть я правильно сделала, что приказала Аресу выдворить ее из дворца! – просияла Тарамис. – Ненавижу скандалы!

– Да, но ты не подумала о том, что Карела, какая бы она не была, – мой старый боевой товарищ. Я знаю ее с юности. Мы пережили вместе немало приключений. А твои сторожевые псы вытолкали ее взашей!

– Ни слова больше, Конан! – Тарамис закрыла рот киммерийца маленькой ладошкой. – Любая женщина поступила бы на моем месте точно так же!

– Да, но не каждая женщина – королева! И это меняет многое, – сердито возразил Конан, высвобождаясь, – но, действительно, хватит об этом! Что сделано, то сделано! В конце концов, хуже мне от этого не стало! – с этими словами варвар набросился на королеву как дикий зверь. Он был воистину ненасытен в эту ночь...

...Рассвет уже тронул кроны деревьев розовым афгулийским газовым полотном, когда, наконец, Конан и Тарамис, обессиленные, разжали объятия. Выбравшись из бассейна, они повалились прямо на траву, где Конан с приятным удивлением обнаружил заботливо припрятанную корзинку, в которой нашел большой серебряный кувшин вендийской чеканки, наполненный восхитительным пуантенским вином, паштет из гусиной печенки, жаворонков, которые были приготовлены так, как и не снилось бедной служанке из «Ока Лучезарной Иштар». Ночную трапезу увенчали сладкие пирожки, рахат-лукум, щербет и другие восточные сладости, сочный виноград, айва, гранаты, персики, груши – дары Висячих Садов. Конан пребывал в хорошем настроении. Лениво отрывая от грозди ароматные сизоватые ягоды, он отправлял их в рот и вполголоса рассказывал Тарамис о своих приключениях в Сакалибе. Королева слушала его, затаив дыхание, как ребенок, ужасаясь и восхищаясь одновременно. Когда Конан сделал паузу, дабы смочить пересохшее горло добрым глотком пуантенского, Тарамис спросила у него:

– Конан, а как бы ты смог догадаться, кто стоит перед тобой – твой друг Таргитай или валузийский нелюдь, принявший его облик? Что было бы, если бы злобный Кахха обманом подобрался к тебе под его личиной?

– Я бы узнал его в любом случае, – ответил киммериец, не раздумывая.

– Но как?

– По глазам. Всегда можно узнать по глазам – стоит ли перед тобой человек или это нечисть в его облике! Надо лишь пристальнее заглянуть в глаза, – Конан замолчал и надолго задумался, вновь переживая все случившееся с ним за последний год. Битва в горах Колчиана с полчищами вампиров, из которой невредимым вышел лишь он; скитания в тростниковых зарослях Запорожки вместе с козаками, загадочный остров Ксапур, на котором ему пришлось схлестнуться насмерть с чудовищным Косатраль Келем... Затем он вернулся к пиратам, в свою твердыню на Джафаре. Предательство, пожар, разгром и бегство, долгое блуждание среди туманных отмелей Северного Вилайета, путешествие в таинственную Сакалибу, где он встретил Таргитая, Бортэ, Йолчи, Мохиру и Саидхана... Схватка с Каххой, победа над грозной Тиамат. Беседы с Духом Огня и Мардуком, пещера Борея, полет на его воздушных крыльях... А когда он, наконец, оторвался от нахлынувших воспоминаний, то Тарамис, свернувшись калачиком, как маленький пушистый котенок, уже безмятежно спала, уютно пристроившись под его могучим боком. Усталость брала свое и дрема навалилась на киммерийца, будто сонмы всех побежденных им врагов. Птицы уже начали щебетать в ветвях, встречая новое утро, а веки варвара смежились, и через мгновение он уже спал богатырским сном...

 

*  *  *

 

...Киммериец спал, будто провалившись в черную яму небытия, но неприятные звуки, доносившиеся издалека, коснулись его чуткого уха, и Конан вскочил, не осознавая еще до конца, что делает. Он проснулся инстинктивно, как пробуждается волк, которого потревожил далекий стук копыт, передавшийся через землю. Мгновение – и варвар был на ногах, собравшись в стальной клубок мускулов и пристально вглядываясь в близлежащие кусты. Солнце уже стояло довольно высоко, и птицы щебетали вовсю, но даже сквозь их гомон его чуткий, как у зверя слух, мог различить доносящийся откуда-то снизу свист бича, сдержанную брань и сдавленные стоны. Нахмурившись, Конан кинул быстрый взгляд на Тарамис, сладко посапывающую на траве, с безмятежной улыбкой лесной феи, и, не разбирая дороги, помчался на звук. Не долго думая, он перемахнул через баллюстраду, и ловко, как обезьяна, стал спускаться вниз с террассы, цепляясь за свисающие лианы. Легко спрыгнув на следующую, нижнюю террассу, он перегнулся через ее баллюстраду – и его взору предстало омерзительное зрелище.

У желоба, по которому, журча и переливаясь на солнце, стремительным потоком текла вода, виднелось большое колесо-ворот. С помощью хитроумной винтовой системы вода, поступавшая в желоб из канала, подведенного ко дворцу, поднималась наверх в разветвленную систему акведука, который питал фонтаны, бассейны и многочисленные мелкие канавки, подобно кровеносной системе усеивавшие Висячие Сады, – без них вся пышная цветущая растительность сгорела бы под лютыми лучами солнца за один день, и такую беду невозможно было бы поправить за несколько лет.

К винтовому колесу, которое являлось своего рода сердцем, перекачивающим кровь в жилы Садов, было приковано тяжелыми цепями несколько человек. Судя по всему, они трудились, вращая колесо круглые сутки. Сады требовали воды постоянно, каждый миг, и колесо, поставлявшее драгоценную влагу, не должно было простаивать. И четверо несчастных не ведали отдыха. Солнце опаляло их без всякой пощады – благодатная тень Садов, которую они создавали своим потом и кровью, была не для них.

Заледеневшими от подкатывающей ярости глазами, Конан разглядывал их истощенные почерневшие тела. Невольники перебирали тощими руками-тростинками как богомолы, и у одного из них горлом шла кровь – он задыхался, кашлял, и явно сбивал с ритма остальных своих товарищей по несчастью. Очевидно именно поэтому рядом с ним стояли два сытых, упитанных воина в до блеска начищенных панцирях. Тупые зверские хари не оставляли никакой надежды на милосердие. Один из них, широко расставив толстые ноги в высоких бронзовых поножах, покрякивая, с придыханием, оттягом хлестал умирающего раба толстым бичом из крокодиловой кожи и, в ответ на его сдавленные, еле слышные вскрики, переходившие уже в задушенный хрип, лениво матюгался. Второй негодяй наблюдал за экзекуцией с неподдельным интересом; сложив жирные руки на бабьей груди, он звонко рыгал, и одобрительно кивал в такт каждому удару. Наконец, истязатель устало вздохнул и, прекратив избиение, тем не менее, тут же передал бич второму, и он засвистел с удвоенной силой. А первый палач, устало присев на корточки, бормотал:

– Так его, Гурий, так! Поддай! Видать, все же придется идти, тащить еще одного выблядка! А этот пока пусть еще поработает, пока не отдаст концы...

…Конан налетел на них, как гнев богов. Рыча, киммериец вырвал бич у истязателя и, одним рывком замотав его у него на шее, дернул на себя – и негодяй грузно плюхнулся в воду с неестественно вывернутой головой. Второй ублюдок оторопело уставился на бушующего варвара, а затем, тупо поморгав свинячьими ресницами, выхватил меч из ножен и, проревев грязное ругательство, как бык ринулся на него. Хороший пинок выбил меч из его трясущейся от перепоя руки, а следующий удар едва не свернул ему челюсть. Уже через миг, хнычущий солдат, выплевывавший зубы, понял причину, по которой ему была сохранена жизнь. Ревя как горилла, Конан четырьмя могучими ударами меча, позаимствованного у солдата, перебил цепи, и насмерть перепуганные рабы рухнули ниц, судорожно вздыхая – на большее у них не было сил. В следующий момент страшный удар бича ожег выродка – и тот, скуля и повизгивая, схватился за рукоять колеса, прекрасно понимая, чего от него хотят.

– Давай, сволочь! – ревел варвар, охаживая кнутом по жирной спине, вздувшейся кровавыми полосами. – Работай! Узнай на себе рабскую долю! Давай, качай водичку, ублажай свою государыню!

Кровь, обильно окрашивая воду, поднималась вверх по трубам.

– Конан! Какой ужас! Немедленно прекрати! – возмущенный крик Тарамис, раздававшийся от баллюстрады террассы Сладких Грез, заставил его, хотя и не сразу, разжать рукоять кнута. Несчастные рабы, тотчас же покорно схватились за колесо – все, кроме одного, которому по всей видимости, уже никогда не суждено было подняться.

Конан, не обращая внимания на стонущего солдата, который отползал от него, оставляя за собой кровавый след, нагнулся над покойным рабом и опустил веки на глаза, в которых навсегда застыло отчаяние. Затем он поднял голову к Тарамис – и королева в страхе отшатнулась – черты лица Конана, искаженные гневом, были ужасны.

– Так вот он, твой рай, Тарамис! – хрипло выкрикнул варвар. – Оглянись вокруг! Посмотри на воду, питающую твои проклятые сады – она красна от крови!

Он закусил губу, и кровь заструилась по его подбородку, окрасив выступившую от ярости пену. Так вот каков этот рай, вот какова его утонченная хозяюшка! Нет – этот сад ужаса грешно сравнивать с чудесным Садом Учителя!

Нет, это – дьявольский сад с цветами, питающимися людской кровью – такой же, как и тот, что он растоптал и предал огню в Немедии, не взирая на уговоры своего друга Шумри. А Тарамис – всего лишь Веллия, прекрасная колдунья, выклевывавшая глаза у своих гостей!..

– Мне очень жаль, Конан! – голос королевы был исполнен печали. – Но разве могла я знать, что избиение раба окажет на тебя такое впечатление! Ведь их же сотни здесь! Всего вокруг дворца более двадцати подобных колес и каждое из них вращают рабы. Здесь нет моей вины, так повелось издревле. Висячим Садам нужна вода, и ничего тут не поделаешь. Но, конечно, я издала строгий указ обращаться с невольниками без излишней жестокости. Негодяй, нарушивший мой указ, будет немедленно казнен. Но, пойми, куда деваться дворцовому хозяйству без рабов и надсмотрщиков? Без них мы как без рук!

– Неужели в окрестностях Хаурана нет вьючных волов? – прорычал Конан. – Они прекрасно заменят человеческую силу! Но, конечно, разве это придет кому-нибудь в голову? Конечно прижимистые сельчане возьмут за своих волов дороже, нежели торговцы рабами, которых везут их из Турана и продают здесь за бесценок!

– Но, Конан? – искренне удивилась Тарамис. – Откуда у тебя, у воина, такая слабость к рабам? Они были, есть и будут, так устроен мир. Так стоит ли тратить на них свое внимание, которое можно употребить на куда более приятные вещи! Право же, я разочарована!

– Вы разочаруетесь еще больше, Ваше Величество, если узнаете, что вот эта самая шея изведала на себе рабский ошейник, – ответил Конан. – А по этой самой спине погулял хозяйский кнут. Я выжил лишь потому, что был сильнее многих, но мало кто может похвастаться тем же. Как же быть им? Я был рабом в Гиперборее, крутил мельничное колесо и сражался на гладиаторской арене Халоги. Потом я был гладиатором в Луксуре, тем же я занимался в Хаббе, где меня пленили обманным путем. И я вращал колесо, наподобие этого, в Дамасте. Я ненавижу рабство!

Густая краска стыда залила лицо Тарамис.

– Прости меня, Конан... – еле слышно произнесла она. – Я немедленно издам указ, запрещающий использование рабов в орошении Садов. Невольников сегодня же заменят волами.

Но Конан уже глядел мимо нее, куда-то вдаль. Он уже знал, что никогда в жизни не сможет переступить порог этих напоенных кровью Садов и не сможет прикоснуться к телу утонченной, возвышенной королевы Хаурана. Как могла она, страстная любительница животных и птиц, слагать свои чудные стихи в тени статуй и старательно не слышать доносящиеся сквозь плеск фонтанов и щебет птиц, стоны и хрипы умирающих рабов?

 

*  *  *

 

– Ты уходишь, Конан? – в голосе Тарамис смешались печаль и разочарование капризного ребенка, случайно попортившего дорогую красивую игрушку – и бросить жаль и не поиграешь толком.

– Мне пора в казармы, – не оборачиваясь, буркнул киммериец. – Судя по солнцу, пора уже мне вести свою ораву на обед. Солдаты, они ведь как дети. Ордо, мой помощник, небось кроет меня матерно – все заботы опять свалились на него.

– Но... ты можешь остаться и пообедать со мной. О твоих солдатах позаботятся, – неуверенно предложила Тарамис. Конан молчал и королева продолжила увереннее: – Да и вообще, ты мог бы жить во дворце, вместе со мной... если захочешь. Ночь была такой славной...

– Жить во дворце ? – усмехнулся варвар. – Это в качестве кого же?

– М-м... в качестве моего возлюбленного… ну или, на худой конец, друга... – ответила Тарамис, удивленно хлопая бархатными ресницами и не совсем еще понимая, к чему клонит киммериец.

– Запомните, Ваше Величество! – варвар подчеркнуто обращался к Тарамис официально, пропуская мимо ушей напоминания о бурной ночи. – Запомните – Конан из Киммерии никогда не был и никогда не будет тем, кого в Зингаре называют «Дзиголо». Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. Я – лейтенант наемной армии и мое место – в казарме. Вот если бы я был гвардейцем, и имел бы право находиться в ваших покоях, то это меняло бы дело. Ну что – слабо назначить меня капитаном гвардии?

– Но ведь ты... – пролепетала сраженная наповал таким беззастенчивым хамством королева.

– Варвар? – закончил ее фразу киммериец, язвительно улыбаясь. – Да, я – безродный варвар, а не хайборийский нобиль, подобно Аресу или Краллиду. Они больше подходят к вашему двору. За вами и за ними стоят длинные вереницы венценосных предков, а за мной – варвары в волчьих шкурах. Да и ошейник раба, натерший мне шею в свое время, трудно назвать зингарским орденом Белого Руна! Я вышел из самых низов – оттуда, где стонут, надрываясь, бедолаги, подобные тем, что крутят колесо. Прощайте, Ваше Величество. Надеюсь, вы разрешите мне выйти через парадный вход? Мне не хотелось бы опять сигать через баллюстраду – это вызывает у меня неприятные воспоминания!

И, не дожидаясь ответа огорошенной королевы, он стремительно зашагал прочь с террассы, желая как можно скорее пройти через дворцовые покои и оказаться снаружи. Сладкий аромат Висячих Садов душил его. Рука его потянулась к золоченым створкам двери – той самой, что вечером распахнула перед ним Тарамис. Как быстро рассеялся ночной дурман! Пробуждение оказалось похожим на горькое похмелье...

Арес опередил киммерийца, открыв дверь с другой стороны. Даже и не взглянув на Конана, он прямиком направился к королеве, которая продолжала обескураженно стоять у бассейна. Согнувшись в поклоне, он выпалил:

– Великодушно простите меня, Ваше Величество, за то, что вынужден буду испортить Вам утро! Плохие новости с восточной границы! Только что прибыл гонец из отряда Валерия, высланного недавно в Корвек. Он сообщил мне, что десять тысяч туранских всадников переправились через реку и осадили город. Зуагиры предали нас. Половина туранского войска движется на Хауран.

– О, великая Иштар! Это война! – воскликнула Тарамис и, обмякнув, стала медленно заваливаться набок. Если бы подоспевший Конан не подхватил ее на руки, то она свалилась бы прямо в бассейн.

– Займись королевой, капитан, – прорычал варвар, передавая Тарамис прямо в руки ошеломленного Ареса. – И скажи – где находится гонец?

– В госпитале Милосердной Иштар, – машинально ответил капитан гвардии, не зная как реагировать на грубость проходимца-варвара. А Конан, тем временем, щедро сыпя киммерийскими ругательствами, пронесся мимо него, как ветер. Не прошло и половины десятой доли клепсидры, как его уже не было во дворце.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ПОЖАР ВОЙНЫ

 

– Так вот, доскакали мы почти до самого Корвека, и оставалось до него лиги три, не больше. И глядим – небо на востоке полыхает, ровно заря... – долговязый и чернобородый гонец, весь покрытый окровавленными перевязками, прервал свой рассказ и приподнялся с подушек, дабы смочить пересохшее горло глотком вина из кувшина, услужливо протянутого ему из толпы слушателей, обступивших его кровать, на которой он отлеживался в госпитале Милосердной Иштар. Гонец – по виду уроженец Шема, пил долго и продолжать рассказ явно не спешил – ему, вероятно, нравилось быть в центре внимания.

– Ну, давай, Гомер, не томи – чего дальше-то было? – подзуживали его из толпы наемников – самой любопытной братии на свете.

Гомер вытер мокрую бороду тыльной стороной ладони, крякнул и продолжил:

– Тут наш лейтенант, значит, крикнул – дескать, глядите ребята, утро уже на носу. А Бориус-коринфиец возьми и скажи – мол, до утра еще далече. И точно – подъехали мы к городу поближе – спаси Митра и Иштар! Везде пожар – туранцы все вокруг города запалили – деревни, поля, виноградники! Скотина ревет, бабы и дети плачут, всюду снуют туранские отродья с ятаганами наголо; убивают, грабят, насилуют. Обложили Корвек с трех сторон – а с четвертой Везек, а там тоже туранцы! Ну, тут мне командир наш, Валерий-аквилонец, и говорит – давай, дескать, Гомер, дуй обратно в Хауран и поднимай тревогу. Я повернул коня – и ходу! Хорошо, что никто из паскудных выблядков Тарима меня не засек.

– А как же остальные? – громовой голос киммерийца заставил невольно вздрогнуть рассказчика. Конан подошел к его кровати и, бесцеремонно растолкав наемников, уселся у самого изголовья раненого. Среди слушателей он заметил Ордо, который, ругнувшись, ткнул его в бок – мол, где тебя демоны носят, и Карелу, которая стояла рядом с Могулом, демонстрируя полное равнодушие к персоне варвара. Заметив руку гирканца, по-хозяйски возлежащую на осиной талии Рыжего Ястреба, Конан кривовато ухмыльнулся, однако в остальном и не подал виду, хотя вокруг него перешептывались и перемигивались.

– Продолжай! – поощрил Конан рассказчика.

– Отъезжая от города, я оглянулся и увидел, как лейтенант Валерий повел наших к стенам. Они ударили в тыл туранцам, а те ничего подобного не ожидали. Ворота Корвека распахнулась – навстречу нашему отряду вышла подмога. А потом все смешалось в сражении. Ну, я не стал дожидаться, чем там у них закончится, и дал шпоры в бока коню. К вечеру я подскакал к оазису Акель, где находится ямской стан. Не доезжая несколько лиг, мой бедный коняга пал – и это спасло меня. Уже под покровом темноты я подошел к оазису – и увидел в свете костров головы солдат гарнизона, вздетые на копья! Туранцы взяли оазис штурмом! Подобравшись к источнику, где пальмы растут гуще, я затаился и стал слушать. У источника болтала, собравшись, их солдатня. Я неплохо знаю туранский, но гортанное карканье этих дикарей я едва разобрал. Тем не менее, я выяснил, что здесь остановился на ночь корпус воеводы Керим-шаха, и на рассвете он выступает в сторону Хаурана. Этот пес хорошо рассчитал – сюда они нагрянут ночью, неожиданно, как они думают ! Всего под началом Керим-шаха пять тысяч всадников, и большинство из них – жители туранских окраин, дикие и кровожадные южные гирканцы!

Потом я дождался, пока все разойдутся по шатрам, и потихоньку подобрался к коновязи. Оседлав крепкого и резвого гирканского иноходца, я пустил его вскачь, прижимаясь к его гриве, как можно плотнее. Я скакал так стремительно, что часовые, стерегущие подступы к оазису, не сразу поняли в чем дело. Я пронесся мимо них как вихрь, но они все же успели послать мне вдогонку несколько стрел. За мной выслали погоню. Тогда я пустился на хитрость: привязав ногу к стремени, я притворился мертвым и, якобы выпав из седла, волочился за конем. Я весь ободрался, пока туранцы, посчитав меня убитым, не отстали. Тогда я быстро влез в седло, и хотя и истекал кровью, но все же добрался до Хаурана задолго до полудня!

– Ты молодец, шемит! – похвалил его Конан. – Но где ты научился таким штучкам?

 – В молодости я попал в плен к зуагирам и довольно долгое время жил у них. Случись что – и кочевники примут меня к себе. У Гомера из Акхарии в пустыне много друзей!

– Отлично, Гомер, поправляйся! Ну а вам, орлы, слушать мою команду! Немедленно снаряжаться и в полном боевом облачении собираться на Главной площади. Да, да, Карела, это и тебя касается, и не надо на меня смотреть волком! Или ты остаешься с Могулом?

– Я достаточно здоров, чтобы идти в бой! – ощерился гирканец, и уже было потянул руку к ножнам, дабы доказать мечом свою боеспособность на деле, а также, очевидно, выяснить и некоторые другие затруднения, которые, как он считал, неизбежно должны были возникнуть между ним и Конаном. Однако киммериец положил ему руку на плечо и, заглянув прямо в глаза, твердо сказал:

– По-моему, ты выбрал не совсем подходящее время для личных разборок! Враг движется к Хаурану, и мы должны дать ему отпор, а не пускать друг другу кровь на дуэлях, развязанных по ничтожным поводам! Если у тебя претензии – давай разберемся в другой раз!

Посчитав вопрос решенным, он отвернулся от гирканца и побагровевшей от гнева Карелы, и зычно крикнул:

– Всем все ясно? Исполняйте приказ! Ордо, проследи!

...Киммериец уже был на улице, когда его догнал отчаянно ругающийся Ордо.

– Конан, погоди! Пропадаешь где-то, а я за тебя тут отдувайся! Где ты был? Куда ты опять уходишь?

– Я был в гостях у королевы, а сейчас опять иду к ней и хочу принять участие в военном совете. И, Кром меня раздери, если я не заставлю всех этих жирных индюков меня выслушать! У меня возник превосходный план...

– Как знаешь, киммериец, ты, я вижу, теперь птица высокого полета, а про старых друзей и думать забыл! Только, пока ты там ублажаешь королеву, здесь такие дела творятся!

– Можешь не говорить мне про Карелу и гирканца, у меня свои глаза имеются! – отрезал Конан. – А что касается других новостей, то проводи меня до дворца – по дороге обскажешь.

– Пока ты там кувыркался с Тарамис в ее висячих кустиках, тут такое было! Тот-Амон сбежал прямо с костра!

– Ах, стигийская сволочь! – зарычал Конан. – Надо было мне его самому убить! Как же это вышло?

– Его уже приковали к столбу и запалили костер. Народу набежало – почти весь город. Пожалуй, не было лишь тебя, да королевы. Впрочем, я думаю, вам и так не было скучно. И вот, значит, палачи уже запалили костер – а стигиец-то, возьми да и вспыхни зеленым пламенем! Митрой клянусь, не совру – будто оказался внутри зеленого шара! А свету от него было – глазам больно! И огонь проклятому колдуну не принес никакого вреда. Тут он как закричит, захохочет! Проклял весь город и весь народ именем Сета, а особенно тебя. Дескать, смерть твоя не за горами и примешь ты ее в страшных муках. А еще предрек всему Хаурану большую кровь, смуту, разорение и голод, и сказал что-то вроде... Ах да, вот... – «Проклятие Тьмы движется на вас с востока! Я уже зрю его страшный облик и радуется сердце мое! Скоро, очень скоро великий страх вступит в ваши сердца!» – насупившись, как и подобает колдуну, торжественно продекламировал Ордо.

– И после этих слов раздался такой хлопок, что слюда из окон повылетала! А потом взглянули – костер пуст, и одни цепи болтаются! А сейчас люди шепчутся, что, дескать, это он про войну с Тураном говорил. Так и есть – беда с востока катится! Так-то вот!

– Кром! – Конан в ярости двинул себя кулаком по лбу. – Дурья моя башка! Кольцо Сета! Надо было снять с его пальца кольцо! Пока он сидел в застенке и дожидался казни, то восстановил свою магическую силу! Ну ничего – я еще доберусь до этого змеиного выродка! Да, кстати, о Тот-Амоне! Он мне сказал, что в Аграпуре просто никак не могли узнать о моей поимке так быстро! Признавайся, ваших рук дело?

Ордо смущенно потупился:

– Видишь ли, Конан, в последнее время на море Вилайет житья не стало от туранских патрульных кораблей. Вот и приходится выкручиваться. Я-то, если хочешь знать, в свое время, когда был еще мальчишкой и жил в Заморе, промышлял тем, что проникал на склады купцов с их поддельными подписями и печатями и уносил оттуда всякое добро. Вот и сейчас решил вернуться к старому ремеслу. Теперь, если мой корабль перехватывают туранские патрули, я предъявляю им документы с подписью и печатью Ездигерда. Дескать, я поставщик падишахского двора и везу особо ценный груз. Пока что срабатывало. Ну, видать, сработало и на этот раз! Нам просто хотелось, чтобы тебя вывезли из Султанапура, дабы отбить у стражи по дороге к Ездигерду.

– Ордо, я прямо и не знаю, что тебе сказать! – от души расхохотался Конан. – Ты настоящий друг и, надо сказать, большой шутник! Кстати, о Султанапуре – у меня тут одна задумка возникла, – и, нагнувшись к уху старого бандита, он что-то оживленно зашептал. Ордо весело рассмеялся и, хлопнув Конана по плечу, согласно закивал в ответ.

– Разумеется, это мы сделаем потом, – заметил ему Конан. – Ну, а сейчас мне надо спешить. Военный совет – штука серьезная!

 

*  *  *

 

– Ваше Величество, я считаю необходимым немедленно объявить город на осадном положении, – пылко воскликнул Краллид. – Увы, у нас нет другого выхода, кроме долговременной обороны! В городе большие запасы продовольствия и воды! Мы сможем выдерживать осаду на протяжении нескольких лун, а за это время, возможно, подойдут наши союзники с Запада. Офир, Хорайя и полисы Южной Коринфии обязаны помочь нам, в соответствии с заключенными с ними договорами о военной поддержке! Надо немедленно отправить к ним гонцов!

– Осмелюсь не согласиться с вами, глубокоуважаемый Краллид! – надменно улыбаясь, капитан Арес поднялся с кресла. – Боюсь, что коринфянам и офирцам не будет до нас никакого дела. Если даже они и останутся верны своим союзническим обязательствам, то их помощь не будет иметь существенного значения и, наверняка, запоздает. Увы, стратегический расклад в пользу наших врагов, а не в пользу друзей. Пока офирские и коринфийские дружины будут добираться до нас через ущелья и перевалы гор Восточного Кофа, многотысячная туранская конница сровняет Хауран с землей! Тем более, есть одно «но». Наши союзники с Запада смогут прийти к нам на выручку лишь тогда, когда на это даст согласие император Кофа. Мои слова может подтвердить чрезвычайный и полномочный посол Кофа, господин Аммиан!

Присутствовавший на совете посол Кофа – сухощавый желчный человек, слегка наклонил в ответ голову.

– Увы, у нас нет иного выхода, как вновь заявить о нашем вассалитете императору Страбонусу. В настоящий момент он единственный из всех хайборийских владык может реально противостоять железным легионам Ездигерда. Одно ваше слово, государыня, и Хауран будет спасен!

– Замолчите, Арес! – воскликнула Тарамис. Ее белое лицо покрылось красными пятнами. – Теперь я понимаю подлинную причину вашей горячей просьбы о присутствии посла от Страбонуса на совете! Сколько он вам заплатил?

– Государыня! Я не заслужил вашего недоверия! Не о своей выгоде я пекусь, но о благе родины и вашем спасении!

– Ваше Величество, прошу, выслушайте меня! – в спор вступил кофийский посол. Его голос был мягок и увещевающ, являя собой резкий диссонанс с его неприятной и воинственной внешностью. – Не судите строго вашего преданного слугу Ареса. Как бы прискорбно это ни звучало для вашей царственной гордости, но он один прав из всех присутствующих на совете! Владыка Страбонус искренне обеспокоен положением дел в вашем королевстве. Поверьте, он питает к вам воистину отеческую любовь. Ведь, если выражаться языком аллегории, Коф и Хауран есть не что иное, как отец и сын – молодой и гордый, стремящийся жить своим умом. Он не желает прислушиваться к мнению своего родителя, стремится избавиться от его опеки. Но пробил час грозной беды – и отец, позабыв обо всех обидах и ссорах, раскрывает ему любящие объятия. Поймите, Ваше Величество, – император Страбонус вам не враг. Он умеет идти на компромисс, блестящий пример которого он показал нам два с половиной года назад, заключив сделку с мятежным принцем Тантизиума, своим племянником Ивором. Поверьте, принц Тантизиума, который предпочел мятежу послушание и дружбу со своим царственным дядюшкой, чувствует себя великолепно. Это ли не пример Страбонусова великодушия ? Он не терпит мятежников и гордецов, это верно, но умным и трезвым людям, которые предпочитают идти ему навстречу, он всегда готов открыть свои объятия. Император Кофа щедр, дальновиден и отнюдь не такой мракобес, каким рисуют его аквилонские писаки. Его девиз – «живи сам и дай жить другим». Поверьте, это гораздо лучше, чем попасть в лапы Ездигерда, чье кредо «бей своих, чтобы чужие боялись». В случае, если вы изъявите желание перейти под руку моего великодушного владыки, то сохраните и титул, и дворец, и даже вашу гвардию. Все отличие будет состоять лишь в том, что на указах ваше имя будет стоять после имени государя Страбонуса, рядом с вашим королевским штандартом будет гордо реять знамя Кофа, и вы будете избавлены от обременяющего вашу казну содержания наемного войска. Их место займут отборные имперские легионы. Естественно, народу Хаурана придется выплачивать в казну Страбонуса незначительные налоги. Но, согласитесь, это слишком малая цена за спасение от полного разорения и уничтожения. У Ездигерда есть дурной обычай – пополнять свой гарем королевами и принцессами завоеванных им стран.

Королева молчала и лишь пальцы ее нервно теребили край горностаевой мантии. Ободренный ее кажущимся спокойствием, кофиец продолжил свои увещевания.

– Его величество, государь Страбонус может предложить вам нечто большее, нежели обычная военная помощь. В настоящий момент он в силах уладить ваш конфликт с Аграпуром мирным путем. От вас требуются сущие пустяки – подпись на акте вассалитета и... взятие под стражу одного человека, в настоящий момент имеющего дерзость находиться среди нас.

Пронзительный взгляд кофийского посланника устремился на Конана, который стоял у самых дверей Зала Советов, широко расставив ноги и, сложив могучие руки на груди, молчал до поры до времени, не желая вступать в дебаты.

– Сегодня утром я получил депешу из Хоршемиша. Придворный маг Тзотха-Ланти сообщает: причина войны, развязанной Ездигердом против вашего королевства, кроется в принятии вами на службу некоего варвара по имени Конан. Вышеозначенный варвар объявлен в Туране государственным преступником, и бежал сюда, скрываясь от правосудия. Это известный пират и разбойник. Он объявлен вне закона в более чем полудюжине государств, а здесь, как вижу, достиг немалых высот и даже присутствует на заседании Военного Совета! Право же, меня удивляет ваша беспечность, государыня! Одного вашего слова было бы достаточно для того, чтобы избавиться от человека, развязавшего войну!

Киммериец заметил, что Арес, между тем, подает знаки гвардейцам, и те потихоньку стягиваются к дверям, беря его в плотное кольцо. Глухо зарычав, он положил ладонь на рукоять меча. Что ж – если у Тарамис не хватит воли, и он будет предан, то придется основательно попортить дорогие ковры и аквилонскую мебель из мореного дуба.

Еще мгновение – и Зал Советов, носивший название Изумрудного из-за ярко-зеленого шелка, покрывавшего его стены, мог запросто поменять свое имя на Пурпурный. Но этого не произошло.

– В чем дело, Арес? – голос Тарамис был холоден и звенел как сталь. – Разве я уже отдала какой-нибудь приказ? Мне не нравятся передвижения ваших воинов, они мешают совету. Прошу вас – покиньте Зал и выведите отсюда гвардейцев. Я не вижу здесь никого, от кого бы исходила реальная опасность.

Не обращая более внимания на Ареса, который побелел как смерть, но не осмеливался перечить, Тарамис обернулась к Аммиану:

– Ваше предложение выслушано и отклонено! И на этом я считаю вашу дипломатическую миссию на Совете выполненной! Желаю здравствовать!

Кофиец, что-то бормоча себе под нос, раскланялся и стал бочком пробираться к дверям. Он так спешил покинуть Зал Советов, что догнал менее расторопного Ареса, который шел медленно, будто надеясь на то, что королева смилостивится и вернет его обратно. В дверях оба столкнулись с киммерийцем, который встретил их прямым и открытым взглядом. Однако ни капитан, ни посол не приняли вызова, который читался в глазах Конана.

Шепча проклятия и угрозы, они удалились, старательно обойдя варвара. Когда двери за ними захлопнулись, королева обвела взглядом присутствующих и, наконец, остановила его на Конане.

– А теперь, я думаю, мы сможем по-настоящему поговорить о делах без посторонних ушей! Позиция, которую занял Арес, возмутила меня до глубины души. Я разочарована в своем капитане! Остается лишь надееться, что он смоет свою вину перед королевством кровью, в честном бою с туранцами! – провозгласила Тарамис. Не отрывая глаз от киммерийца, она произнесла:

– Мой дорогой лейтенант, надеюсь, вы не успели усомниться во мне? Надеюсь, вы прекрасно понимаете, что все грязные инсинуации, направленные против вас, я пропустила мимо ушей. Запомните – Тарамис из династии Асхауридов быть может, и не идеальная правительница, но одного она не сделает никогда – она не предаст свой народ. И всех, кто вверил ей свой меч, – добавила она чуть тише.

– А теперь, – продолжила королева, – я хочу дать слово человеку, который прославился тем, что вел многолетнюю борьбу с туранскими деспотами и, бесспорно, знает все сильные и слабые стороны противника. Прошу вас, Конан, поведайте свой план!..

...Когда киммериец в общих чертах изложил свои мысли по поводу ведения кампании, в Зале Совета надолго воцарилось молчание. Наконец королева прервала его:

– Так значит, вы считаете, что именно активная оборона, переходящая в наступление, спасет нас? Но выдержит ли наша армия? Это большой риск!

– Ваше Величество, войны без риска не бывает! Даже в потешном бою гибнут люди! Уж поверьте на слово мне, ветерану многих кампаний. Армия ждет вашего приказа!

– Хорошо, Конан, я верю вам, – ответила Тарамис после некоторого раздумья. – И хотя вы формально и не являетесь главнокомандующим, однако именно вам я поручаю руководство этой кампанией. Вы уже спасли Хауран от черной волшбы, а теперь – я верю – спасете мой народ от подлых захватчиков! Я немедленно отдаю приказ о наступлении на Керим-шаха. А Арес, – тут лицо королевы исказил гнев, – чье поведение недостойно высокого звания капитана королевской гвардии и хауранского нобиля, моим личным распоряженем будет обязан подчиняться указаниям Конана! И более того – я лично прослежу за этим! Я выезжаю вместе с моей армией! Да! И никаких «но», Краллид! В час беды королева должна стать воительницей! Решено! Конан, выводите войска из города!

– Это не трудно сделать, – усмехнулся варвар, – они только этого и ждут.

И действительно – за разноцветными окнами дворца, на площади гремело оружие, играла музыка и шумела многотысячная армия, готовая дать отпор завоевателям.

 

*  *  *

 

Переход через хауранскую пустыню давался трудно даже закаленным горцам и степнякам, составлявшим большую часть армии Керим-шаха. И, тем не менее, воевода отдал приказ о наступлении на Хауран утром, когда лучи раскаленного белого солнца уже немилосердно жарили землю. Пять тысяч туранских всадников вышли из разоренного оазиса Акель на рассвете и отправились в долгий путь, целью которого была столица Хаурана.

Безусловно, Керим-шах понимал, что для его воинов было бы легче преодолевать пустыню под покровом темноты, но тогда они подошли бы к Хаурану уже днем, а это лишало разработанный им план многих достоинств. Он уже и так потерял целую ночь, во время остановки в оазисе, но другого выхода не было – армия нуждалась в отдыхе, даже если это наносило ущерб внезапности удара. И с каждым поворотом клепсидры росла опасность того, что новость о вторжении долетит до столицы и их встретят во всеоружии. Ночью часовыми был убит хауранский лазутчик – а сколько еще их могло уцелеть и проскользнуть незаметно во мраке ночи? Надо было спешить. И пять тысяч всадников неслись к Хаурану во весь опор.

К началу следующей ночи грозная армия подкатит к стенам Хаурана, разорит дотла его богатые предместья, забросает огненными стрелами городские постройки. Поселяне, не успевшие укрыться в городе, будут использованы при штурме, как прикрытие, – их погонят на стены впереди туранских воинов. Даже если первый штурм будет неудачным – все же враг понесет большие потери, а город будет крепко обхвачен стальным кольцом осады. Умелые наёмные кхитайские инженеры, едущие вместе с войском, быстро соорудят из подручных материалов осадные машины. Хорошо, что эти хауранцы так любят выращивать сады – на строительство катапульт и таранов хватит деревьев.

Керим-шах довольно усмехнулся в усы и, сощурив глаза, вперил взгляд в расстилавшуюся перед его скачущим конем пустыню. Акалтегийский жеребец несся стремительно, и его черные ноги с белыми бабками выбивали дробный ритм – только песок разлетался из-под острых копыт. А перед мысленным взором туранца уже проносились картины будущего – пожар над стенами Хаурана, хрипящий варвар с колодкой на шее, волочащийся за его жеребцом. Вот в его походный шатер ликующие воины вносят груды трофеев – золото, ткани, дорогое оружие, и сюда же приводят Тарамис – одну из первых красавиц Востока. И вот его крепкие мозолистые пальцы с силой бьют ее по нежному, мокрому от слез лицу, и бывшая королева падает на колени перед своим новым господином. А затем его руки быстро и сноровисто, с треском разрывают на ней дорогие шелка и тискают – жестоко, до крови, – нежные, трепещущие груди. Говорят, что она – настоящая красотка. Что ж! Именно так и должен брать женщину настоящий воин!

Глаза Керим-шаха вспыхнули масленистым, похотливым огнем и сердце сильнее заколотилось в его груди. Потерпи еще чуть-чуть, Тарамис, хауранская сучка! Твой хозяин уже близко!

И неожиданно его сладкие мысли оборвались. Расширившимися от удивления глазами Керим-шах глядел на облако пыли, показавшееся на горизонте.

– Святой Тарим, что это? – пробормотал он, невольно осадив жеребца. Неужели самум? Но, во имя Эрлика, этого не может быть! Песчаные бури налетали в пустыню с востока и с юга, из жуткой, далекой Стигии – но уж никак не с Запада. Штормовым ветрам с аргосского и пиктского побережий не было сюда дороги – ее надежно преграждали цепи Карпашских и Кофийских гор. Стало быть...

Пробормотав самое грязное заморийское ругательство, услышанное от Варданеса, Керим-шах высоко взмахнул рукой и проревел, не жалея и без того сорванные связки: – К бою!..

...Лавина хауранской армии вынеслась на равнину Сукрат-Хаим как смерч – и столкнулась с туранцами лоб в лоб. Впереди всех, размахивая огромным, в рост среднего человека, двуручным мечом, сидя на крепком жеребце, несся гигант в короткой кольчуге-безрукавке и без шлема. Черная грива волос развевалась по ветру как стяг, синие глаза бешено сверкали, белозубый рот выкрикивал что-то на странном, гортанном и резком наречии.

Конан ворвался в ряды туранцев подобно тарану, меч засверкал в его могучих руках как серебристая молния, круша и уничтожая все вокруг себя. Остро отточенное лезвие взрезало стальные шлемы и крошило черепа врагов, разбрызгивая во все стороны желтоватую кашицу мозгов, вспарывало кольчуги, вываливая на песок дымящиеся внутренности, а копыта беснующихся коней, сшибающихся грудями, превращали их в жуткое месиво.

– О, боги – да это не человек! – воскликнул Керим-шах, со страхом наблюдая за бушующим кимерийцем. – Это... это Дервиш-меч!

В Аграпуре ему приходилось наблюдать колдовское представление, когда придворные маги, используя древние кхарийские заклинания, заставляли множество мечей сливаться в один, подчиняющийся их воле стальной вихрь, который перемалывал человека в кровавую окрошку за время, достаточное для двух вздохов. И теперь ему почудилось, что киммериец, стальным клином врезавшийся в самую гущу его войска, и есть тот магический вихрь из сотни мечей – и нет от него спасения.

– Дервиш-меч, – повторили его пересохшие губы. Совсем тихо – но его слова оказались услышанными. Суеверные сыны Ильбарса и Секандерама дрогнули – ужас вселился в их полудикие сердца.

– Дервиш-меч! – пронеслось над рядами туранских воинов. – Это не человек, а демон!

Уже через миг Керим-шах проклял свои опрометчивые слова – его непобедимое, свирепое войско подалось назад.

– Дервиш-меч! – кричали охваченные ужасом солдаты. – Спасайся кто может!

– Стойте! – надрываясь, хрипло закричал Керим-шах, привстав на стременах. – Нас больше! Мы должны победить! Вперед! Хауранцы – обычные люди, а не демоны, и их главарь – варвар, он из плоти и крови!

– Смилуйся надо мной, великий Тарим! – взмолился он отчаянно. – Сотвори чудо! Всели в их сердца утраченную смелость!

И... казалось, молитвы его оказались услышанными. Неожиданно отчаянные испуганные крики паникеров сменились ликующим ревом. Что это? Славься, Вечноживой Тарим, – хауранцы подались назад, вот они бегут, бегут, как трусливые собаки, а Конан с горсткой самых отчаянных воинов, слишком глубоко вклинившийся в ряды туранцев, оказался теперь в их смертельном кольце!

– Победа! – прорычал Керим-шах, наблюдая налитыми кровью глазами за тем, как его ликующие всадники мчатся по равнине за удирающими хауранцами. Да в чем же дело? Ах вот оно что! Куда-то исчезло королевское знамя, до того гордо реявшее над хауранскими рядами. Болван-знаменосец потерял знамя и хауранцы дрогнули! Вот он, промысел Тарима!

– Эй, псы! – проревел туранец. – Берите варвара живьем!..

...Когда Конан, а с ним – несколько десятков коршунов и наиболее отчаянных гвардейцев, составивших авангард хауранского войска, вгрызлись в ряды туранцев, стремясь пробить их насквозь и, разобщив, уничтожить, Арес, быстро оглянувшись по сторонам, схватил за руку скакавшую рядом с ним королеву, которая стремилась вслед киммерийцу.

– Осторожнее, Ваше Величество! – шепнул он ей на ухо. – Вы должны беречь себя!

– Что вы говорите, Арес! – возмущенно прокричала Тарамис, силясь освободить руку из железной хватки капитана гвардейцев. – Как вы смеете, жалкий трус? Немедленно в бой! Мы должны разгромить их одним стремительным ударом! Или вы забыли, что я обязала вас подчиняться приказам Конана? Отпустите меня!

– Никогда в жизни хауранский нобиль не будет подчиняться приказам грязного варвара! – нехорошо ощерившись, прорычал Арес. – Мой долг – вытащить вас из этой бойни, которая неминуемо закончится нашим поражением! Бежим, Ваше Величество, и как можно скорее! Нам нужно всего-то отсидеться за стенами до прихода Страбонусовых войск! Придет день и вы назовете меня своим спасителем!

– Предатель! – закричала королева, но грубая ладонь Ареса стиснула ей рот, а другая его рука легко выхватила Тарамис из седла и, небрежно, будто пленную крестьянку, перекинула поперек коня.

– Так-то лучше, государыня! – процедил сквозь зубы Арес, поворачивая назад. Неожиданно путь ему преградил молодой ясноглазый знаменосец – тот самый, что некогда обставил Валерия в кости.

– Отпустите королеву, немедленно! – прокричал юноша, замахиваясь мечом на своего капитана.

– Ах ты, щенок! – проревел предатель, пуская коня прямо на знаменосца. Всадники сшиблись, направив друг на друга острия мечей, но Арес оказался проворнее – клинок его вонзился в самое сердце отважного юноши. Выхватив из его обмякшей руки королевское знамя, капитан, не долго думая, переломил древко пополам и скомкав драгоценное полотнще, сунул его себе под кольчугу. В следующий миг он проорал во всю мощь легких:

– Измена! Знаменосец убит! Королева в плену! Киммериец окружен!

Повернув коня прямо навстречу хауранским отрядам, несшимся на врага, он помчался обратно, продолжая кричать, и, невольно, как песчинка, начинающая собой обвал в горах, увлекал за собой остальных и сеял панику. Многие наемники – те, кто скакал позади передовых отрядов и не видел происходящего на переднем фланге, поверили его словам: не видя перед собой знамени и развевающегося малинового султана на шлеме королевы, они поддались панике и, один за другим, стали поворачивать коней назад.

– Измена! – кричали они во все горло. – Спасайся кто может!

Паника распространялась по хауранскому войску как чума – и вот уже вся лавина трехтысячной армии, до того отважно рвавшейся в бой, катилась по пустыне в постыдном бегстве, преследуемая ликующими туранцами. Конана и ядро коршунов и гвардейцев, державшихся вокруг него, тотчас же отсекли от основного войска и взяли в железные клещи, а те из хауранцев, кто не попал в это число, но все же не поддался панике, были мгновенно смяты и уничтожены наступающими туранцами.

Арес мчался впереди позорно бегущей армии, сжимая в объятиях бесчувственную королеву и с уст его срывался торжествующий смех. Все складывалось как нельзя лучше! Киммериец будет уничтожен. Наемная армия, которую он так ненавидел, – деморализована и большую ее часть бесспорно перебьют дышащие ей в затылок туранцы. И Нергал с ними, с гвардейцами! Будет даже лучше, если большая часть этих титулованных олухов поляжет за свою королеву. Пусть они прикроют ему путь, до тех пор пока ворота Хаурана не захлопнутся за ним. А в городе – полно припасов, да и большая часть гарнизона там. Он объявит им о гибели армии и Конана и под предлогом болезни королевы возьмет на себя руководство обороной. Пол-луны город продержится – без всякого сомнения, а затем подойдут железные легионы Страбонуса и опрокинут туранцев.

А затем... Затем власть Кофа воцарится на разоренных землях, и в городе, обессиленном осадой, найдется мало желающих протестовать. И чем меньше гвардейцев, этих «пламенных патриотов», останется в живых – тем лучше для него. Когда он станет править Хаураном от имени Страбонуса и Тарамис, которую он заточит во дворце, то будет полностью уверен, что никто не поднимет против него мятеж. Все будет просто прекрасно! Он будет сатрапом императора Кофа – а это гораздо приятнее и прибыльнее, нежели состоять в капитанишках у ничтожной королевки. У той самой шлюхи, которая висит поперек его седла! Великолепно!

Он скакал к Хаурану, стремительно, будто рвался в бой, и сто тысяч кофийских денариев, обещанные ему послом Аммианом, согревали его сердце...

...Мускулистые руки Конана казалось, не знали устали. Его меч разил без промаха, создавая вокруг тела непроницаемую сверкающую защиту, круша напирающих со всех сторон туранцев. А с флангов ему помогали Ордо, Карела, Могул и другие коршуны – Шаболио, Данияз, Гермолай, Яфет, Хакон, Тугрив... Отчаянные головы, клейменые рыла – они оказались вернее цепных псов, эти коршуны пустыни, и, пойдя в пекло за своими атаманами, теперь стояли с ними до конца, хотя смерть уже пела им последнюю песнь. Бок о бок с беглыми каторжниками, с самыми худшими из голытьбы и отребья, которых только видали по обе стороны Вилайета, яростно сражались хауранские гвардейцы – отпрыски самых знатных хайборийских родов. И не было разницы, что в жилах одних текла черная плебейская бурда, влитая в них безвестными бродягами-отцами и матерями-шлюхами, а в других – струилась голубая кровь лучших фамилий Хайбории. Что с того? Под ударами туранских ятаганов она текла одинаково у всех – ярко-красная, горячая кровь человеческих сынов, не ведающая каст и рангов, и боевое братство, сплотившее коршунов и гвардейцев в этой последней их битве, нельзя было разорвать ничем. Валькирии, незримо витавшие над полем битвы, уносили в Вальхаллу всех. А еще не сраженные воины продолжали биться, ощущая себя одним яростным вихрем, исторгавшим из своих недр единый боевой клич:

– За Конана! За Рыжего Ястреба!

Туранцы ложились под их мечами и секирами как скошенная трава, но новые толпы наваливались на них – безмолвно, яростно, как свора собак, загнавших горстку бешено отбивающихся волков. Они были достойными противниками – полудикие горцы Ильбарса, пастухи Секандерама, охотники на тигров иранистанского пограничья. И все же их ятаганы были не в силах прорвать стальную оборону Конана и его воинства. Конан, Карела и Ордо были непревзойденными мастерами боя на мечах; клинки летали в их руках как живые, они использовали самые невероятные комбинации, разя врага без устали и пощады. Рядом с ними сражался Могул, один из лучших бойцов восточной школы, обученный кхитайскими мастерами боевых искусств, и гвардейцы, воспитанные по канонам хайборийского стиля. А у коршунов были хорошие учителя; да и вообще, были они люди кровожадные и свирепые.

И вот, наконец, не сдержался скуластый и бритый наголо секандерамец. Помянув Эрлика, он отбросил почти ненужный ятаган и, отскочив подальше от строя обороняющихся, выхватил из-за спины верный лук и, привычным движением наложив стрелу на тетиву, прицелился в того, кто по его мнению, представлял наибольшую опасность.

– Стой! – закричал Керим-шах. – Варвара брать живьем!

Но было поздно – тоненько дзинькнув, стрела свистнула в раскаленном воздухе, вонзившись прямо в левую сторону груди киммерийца как назло взмахнувшего обеими руками, дабы обрушить меч на очередного врага. Смертоносное жало прошло сквозь стальные кольца кольчуги.

Конан непонимающе уставился на покачивающуюся стрелу, которая, по всей видимости, вошла ему прямо в сердце. Кром! Пробил его смертный час! Кровь побежала по груди, теплой змейкой сползая под кольчугой, и, наконец, закапала на песок.

– Конан, – нет! – воскликнула Карела и бросилась к нему...

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ПРОМЫСЕЛ БОГОВ

 

Кром! А он и не думал, что смерть – это совсем не больно! Хотя боль есть, но она такая слабая, как от ничтожной царапины. И почему он не чувствует стрелы? Лишь под самым соском будто бы засело стальное жало, но совсем чуть-чуть, словно не пробивало грудины, доходя до могучего сгустка плоти, без устали качающего кровь... Это верно смерть заледенила его тело, коснувшись своим дыханием. Еще чуть-чуть – и он отправится на Серые Равнины...

Митра! Умрешь без боли, как же! Что это так сильно жжет ему грудь? Будто расплавленный кусок железа положили ему на тело. Адская боль!

...Карела бросилась к Конану, отчаянно крича. Нет, он не должен умереть! Великая Деркето, пощади его! Ведь это единственный человек, которого она любила, любит и будет любить, несмотря ни на что!

Заливаясь слезами, Рыжий Ястреб заключила в свои объятия умирающего. И тут же отпрянула. Покойник вдруг широко вытаращил глаза и, закричав не своим голосом, вскочил на ноги. Затем, вопя и ругаясь, воскресший киммериец потянул кольчугу через голову, увлекая за собой и засевшее в его груди жало, и кровь потекла еще сильнее из небольшой ранки, открывшейся под его левым соском. Бросив кольчугу на песок, киммериец извлек из-под нее багряно поблескивающий камень с засевшей в нем и пробившей его насквозь стрелой. Волшебный рубин, Кровь Огня, который он, повинуясь какому-то странному порыву, положил за пазуху перед боем, спас ему жизнь! Невероятно! Стрела вонзилась прямехонько в рубин и, пробив его, клюнула в грудь Конана, оставив в ней всего-то небольшую, пустяковую ранку. Вот откуда кровь-то лилась! И, разумеется, рубин был тоже весь в крови. Но что за странные метаморфозы стали происходить с камнем? Он, казалось, светился изнутри и со свистом втягивал в себя попавшую на него кровь Конана. «Прямо как лезвие Рана Риорды, Небесной Секиры», – подумалось ему почему-то.

А затем удивленным глазам Конана, коршунов, гвардейцев и невольно остановивших свой натиск туранцев, предстало удивительное зрелище. Кровь Огня, поглотив последние капли крови варвара, вдруг завертелся волчком на плавящемся под ним песке – все быстрее и быстрее...

И вот, неожиданно, из воронки, в которой завихрился, проваливаясь под землю, песок, наружу вынырнуло странное существо, будто вылупившееся из огромного комка пламенеющей плоти. Сначала это была гигантская ящерица, затем – величавый, огненный лось. И, наконец – прекрасный юноша-великан с золотистыми насмешливыми глазами.

– Дух Огня, Кром тебя раздери! – проревел Конан.

– Ты звал меня, киммериец? – прогромыхал Огненный Титан. – Вижу, можешь не говорить. У тебя проблемы, приятель! Ну, что ж – друзей надо выручать, хотя они иногда и ведут себя совершенно по-свински! – и обернувшись Шарабхой, сын Эрлика прошелся по рядам испуганных туранцев своим огненным дыханием. Этого оказалось достаточным. Раздались вопли умирающих от ожогов – кольчуги плавились прямо на телах, источая вокруг себя мерзкий запах горелого мяса.

– Не очень-то приятно, правда? – вновь принявший человеческий облик Дух Огня скривился. – Я, вообще-то противник насилия. Но что поделать – раз уж мой кровный братец заварил всю эту кашу – придется ее расхлебывать.

– Какой еще кровный братец, Нергал тебя побери? – зарычал Конан.

– Ты, кто же еще! Твоя кровь смешалась с моей, стало быть мы теперь – братья! И пришлось мне на подмогу звать всю родню. Смотри и не особо пугайся. Они ведь теперь и твои сродственнички, выходит...

– Кром! – присвистнул Конан, глядя в ту сторону, куда указывал «братец».

На необъятной равнине Сукрат-Хаим, где туранская армия преследовала бегущих хауранцев, неожиданно встала на дыбы сама пустыня. Огромный песчаный смерч, поднявшийся к самым небесам, отделил преследователей от бегущих. Песчаный вихрь вертелся волчком, будто самум – а затем, неожиданно, распался на облака искрящейся пыли.

– Мама родная! – ахнул Конан, призывая мать, пожалуй, впервые с тех пор, как его отняли от груди. – Да это же...

По пустыне катилась гигантская колесница, в которой восседал великан такой необъятной величины, что старый добрый Мардук показался бы рядом с ним младенцем в потешных доспехах. Сотканная из языков пламени роскошная борода гиганта нестерпимо сверкала на солнце, из-под лохматых бровей, концы которых, заплетенные в косицы, были закинуты за необъятные плечи, сверкали суровые глаза. Железной рукой могучий старик-великан правил теми, кто был запряжен в его колесницу. А это были огромные, огнедышащие волки и псы, бешено, оглушительно лаявшие на вопящее и разбегающееся в разные стороны туранское войско.

– Вот, смотри, до чего ты довел старика! – укоризненно заметил Дух Огня. – Натравливает псов на своих самых преданных подданных.

– Да это же старый Эрлик и его гончие! – выкрикнул наконец Конан.

– Верно, это мой старый папаша, – кивнул титан, – да и твой, в какой-то степени!

– Ну уж нет, благодарю покорно! – невольно попятился киммериец. – Мне, знаешь ли, и Крома хватает!

– В другой раз будешь умнее, варвар! – укорил его Огненный Титан. – Хотя, конечно, все дело в этом жадюге – старикашке. Как его там – Саидхан, что ли? Ну, с него-то взятки гладки. Он уже жизнь свою, почитай что прожил, да и умом слегка повредился. Но ты, Конан, как ты мог? Ты же ведь уже не тот шадизарский воришка шестнадцати лет, который кидался на каждую блестящую побрякушку как сорока! Ведь тебе уже за тридцать!

– Тридцать три! – уточнил Конан.

– У-у, – покачал головой Дух Огня, – опасный у тебя возраст, очень опасный. Возраст великих испытаний, которые под силу вынести лишь пророкам или великим героям. Готовься, Конан, они грядут! Не зря меня называют Впередсмотрящим богом. Вижу я события великие и ужасные и зрю среди них тебя – страждущего, борющегося, воюющего и побеждающего. Так прощай же, Конан-победитель, и да хранят тебя Кром и все прочие боги! А это, ты уж не обессудь, – я заберу себе!

И рубин, легший на горячую ладонь Духа Огня, мгновенно расплавился и слился с его пламенеющей плотью.

– И не жалей о нем, – подбодрил он Конана, – придет время и ты станешь хозяином своего рубина – драгоценного камня, которому нет цены. И, если этот камень – всего лишь кровь, то твой камень будет тем, без чего не бывает крови. Это будет сердце... Правда, случится это не скоро. Ну, Конан, прощай! Вряд ли еще доведется нам свидеться!

– Прощай, Локи! – Конан поднял руку и Дух Огня, подмигнув ему золотистым глазом, исчез в песчаной воронке.

 

*  *  *

 

– Эрлик, великий наш господь, сжалься над своими рабами!– прохрипел Керим-шах, пятясь по-рачьи от нависающего над пустыней жуткого морока.

А Огненнобородый продолжал свое леденящее кровь шествие по равнине Сукрат-Хаим, и чудовища, впряженные в его колесницу, изрыгали из пастей столбы огня и злобный рев.

– Во, союзничек! – воскликнул киммериец, как зачарованный глядя на удивительное зрелище. Но вот огненный призрачный великан вытянулся во весь свой гигантский рост и, уйдя косматой головой под самые облака, оглушительно захохотал. А затем чудовищная рука выпустила натянутые поводья и свирепо лающие монстры, стерегущие вход в Огненную Геенну – оживший ужас древних легенд, Гончие Эрлика, – вырвались из упряжи и, не сдерживаемые более ничем, помчались во весь опор за вопящими в страхе людьми, настигая их и пожирая алчными дымящимися пастями.

А старый великан, насупив свои заплетенные в косицы брови, люто сверкнул глазами-молниями и погрозил исполинским кулаком. Многие, кто вышел живым из этой страшной бойни, считали, что Огненный бог грозил именно им, но киммериец знал, кому предназначалась эта немая угроза.

– Давай, топай, топай, не напугаешь, страхолюдина... – сплюнул на песок варвар и, расставив пошире ноги, нахально уставился на гневливого великана. Уж он-то знал, что старый Эрлик не причинит ему никакого вреда. И точно – грозный облик божества вдруг заколыхался, будто горячий воздух над раскаленной жаровней, – и через миг нагоняющее страх видение испарилось. Эрлик вернулся к своему Черному Престолу, высящемуся посреди вечно бушующих адских костров. Но псы явно не спешили следовать за господином. Гончие Эрлика продолжали свой неутомимый бег по пустыне – исполинские красные волки и пегие борзые псы, величиной с вендийского слона, с мутными глазами-плошками и саблевидными клыками, с которых вместо хлопьев желтой пены слетали разящие все живое языки пламени. Гончие неслись, будто бы и не касаясь земли, плыли по воздуху, однако это не мешало им настигать помешавшихся от ужаса туранцев и их лошадей и терзать их в клочья. Жуткие, увенчанные когтями-кинжалами лапы били направо и налево, прокладывая кровавые борозды в беспорядочно мечущейся толпе людей и животных, еще совсем недавно составлявших одну из самых грозных армий мира.

Разгром пятитысячного кавалерийского корпуса был полным и сокрушающим. Сотни, тысячи туранцев нашли смерть в беспощадных пастях не ведающих жалости адских зверей. Вся равнина была усеяна окровавленными клочьями того, что еще недавно были лошадьми и восседавшими на них наездниками. И когда Гончие Эрлика, взмыв высоко в воздух, неожиданно, одна за другой, начали стремительно таять в раскаленном воздухе, за ними остались кричащие от ужаса и истерично хохочущие сумасшедшие.

– Не-е-ет! – прохрипел Керим-шах. – Эрлик – за что ты караешь нас? За какие грехи? – всхлипывая и почти рыдая, он бессильно пополз по песку, стараясь уйти как можно дальше от страшного места. И наткнулся на чьи-то ноги, обутые в грубые, стоптанные сапоги с облезлой меховой оторочкой. Бессвязно хрипя что-то, туранец задрал голову – Конан-варвар возвышался над ним, будто сам грозный Эрлик, уйдя головой в синее небо. Покачав головой, киммериец легонько пихнул распластавшегося перед ним Керим-шаха.

– Как дела, завоеватель? – рявкнул он.

– С-сдаюсь, – обреченно просипел туранец и, обессилев, ткнулся лицом в грязные сапоги Конана...

 

*  *  *

 

Охваченный паникой Арес гнал своего и без того задыхающегося жеребца нещадно и тело королевы трепыхалось на луке его седла, как подбитая птица. Предатель удирал отчаянно и лишь чудом уцелевшие остатки въевшегося в душу обычая во всем блюсти свою выгоду, заставляли его удерживать отягощающую скакуна ношу. Даже сейчас, когда сердце его замирало при одной лишь мысли о демонах, разгулявшихся за его спиной, он смутно надеялся на будущее, когда сможет объявить себя спасителем королевы.

Охваченный безотчетным, паническим страхом, Арес не замечал, как постепенно скачущие за ним следом хауранцы останавливают своих коней и, вначале неуверенно, а затем все смелее, поворачивают их назад.

И лишь когда над равниной пронесся ликующий хауранский клич, возвещающий о победе над врагом, Арес с трудом заставил себя оглянуться.

– О, боги, что это? – прошептал он, судорожно глотая воздух. Рука его натянула поводья и измученный конь остановился, устало поводя взмыленными боками.

– Этого не может быть, – повторяли его потрескавшиеся губы, – туранцам – конец?

Жутких чудовищ, нагнавших на него страху, не было и в помине, зато были хорошо различимы следы их пребывания – равнина напоминала гигантскую скотобойню. Жалкие остатки туранских войск – те, кто чудом сохранили жизнь и рассудок, – удирали со всех ног, а хауранцы гнали их, безжалостно и упорно.

Блестящая мысль пришла в голову предателя. Нащупав за пазухой скомканное королевское знамя, он извлек его и спешно привязал к древку своего копья. Высоко подняв затрепыхавшееся знамя над головой, Арес устремился вперед.

– Да здравствует королева! – кричал он. – Да здравствует Хауран!

Изящный, как резная статуэтка офирской работы, капитан гвардии вынесся вперед ликующей армии.

– Королева жива! – восклицал он. – Знамя спасено! Оно вновь с нами!

При виде королевского штандарта – золоторогой турихи, символизирующей Иштар, на малиновом фоне, – восторженный рев пронесся по рядам воинов. В воздух полетели шлемы и головные повязки.

– Победа! – реяло над рядами. – Да здравствует королева!

– Смерть предателю! – мощный, до боли знакомый рык прогремел в воздухе, как раскат грома.

– Ты! – прошипел Арес, сузив глаза и с ненавистью и страхом вглядываясь в черноволосого всадника, который во главе отряда окровавленных коршунов и гвардейцев, несся прямо на него, занося для удара сверкающий меч.

– Ах ты, тварь! – воскликнул Арес. – До сих пор жив?

– А ты уже обрадовался, что туранское железо прикончило меня? – донесся до него насмешливый ненавистный голос. – Обломись, подонок! Мы, киммерийцы – живучее племя!

– Вы только взгляните на этого ублюдка! – проревел варвар, обращаясь к притихшим воинам. – Перед вами скотина, едва не сгубившая нас всех! Он похитил знамя, похитил королеву – и едва не похитил нашу победу!

Тысячи злых глаз устремились на побледневшего предателя – слова Конана были правдой, и она подействовала на воинов отрезвляюще. Действительно, не сам ли капитан поворотил их войско назад, крича о потере знамени и пленении королевы? А теперь – и знамя и королева – в его руках. Предатель, и ежу ясно!

– Кофийский подсыл! – бушевал Конан. – Сколько золотых монет тебе заплатил Аммиан за измену? Но от меня ты получишь только одну монету – стальную, и она застрянет в твоей черной сучьей печени, которую я принесу в жертву Крому, хотя она и грязнее чем у самого распоследнего пиктского шаманишки!

– Ни с места, дикарь! – затравленно прохрипел Арес, хватая бесчувственную Тарамис и приставляя острие меча к ее горлу. – Или эта потаскуха, пухлое тельце которой ты так любишь тискать, – умрет!

 

*  *  *

 

Владыка Ездигерд Туранский трижды хлопнул в ладоши, брезгливо морщась от неприятного ощущения, которое всегда вызывали у него липкие, вспотевшиее руки. Однако попотеть было над чем – прекрасная Митани, дочь ныне покойного правителя Шушана, долго хрипела и извивалась под грузным телом владыки обеих берегов Вилайета.

Бесшумно, будто колеблемые дуновением ветра, раздвинулись шитые золотом занавеси и два брыластых евнуха с испугом, застывшим в поросячьих глазках, предстали перед владыкой и ткнулись ниц, оттопыривая жирные бабьи зады, обтянутые разноцветным шелком.

Ездигерд коротко кивнул головой, указывая на распростертую перед ним на ложе нагую Митани, судорожно всхлипывающую и размазывающую слезы по опухшим, красным от хлестких затрещин щекам. Теперь, после того как падишах вдосталь насладился ею, она являла собой жалкое зрелище. От воздушной и гордой шемитки осталось одно безвольно распластанное, покрытое ссадинами и кровоподтеками тело.

– Убрать! – распорядился владыка. Короткие, жирные, похожие на опарышей пальцы евнухов безжалостно вцепились в длинные, черные пряди, еще совсем недавно уложенные в горделивую и высокую прическу под названием «Зиккурат Ваала». Вялое тело проволокли по поглощающим звуки пушистым хорусульским коврам, и владыка наконец-то остался в одиночестве.

...Ездигерд с шумом втягвал в легкие клубы ароматного желтого дыма, крепко стискивая крупными белыми зубами чубук, точеный из слоновой кости. Хрустальный шар кхитайского кальяна клокотал и переливался, перегоняя в раслабленое тело падишаха новые и новые порции дурманящего лотоса. Чудодейственное зелье, к которому Ездигерд, сам того не замечая, пристрастился в последние годы, оказывало уже ставшее привычным действие.

Сознание расширилось – и вот, падишах уже воспарил на крыльях своих наркотических грез, и будто влекомый по поднебесью стаей ильбарских орлов, обозревал землю хищным, алчущим взором.

Кровь лилась на знойных рубежах Иранистана и Шема; туранская сталь бряцала в покоренных городах Заморы и лесных бревенчатых весях Восточной Бритунии. Корчились вздетые на колья пленные запорожцы, топор палача свистел, рубя конечности пойманным пиратам. И почти по всем дорогам, что вели в стольный Аграпур, со всех концов света тянулись под женский надсадный вой караваны невольников и награбленного добра...

Хищная улыбка тронула полные губы тирана. Мечта его детства близилась к свершению. То, из-за чего он страдал долгими, бессонными ночами, терзаясь от горького стыда за безвольного и мягкотелого отца, позорившего некогда самую грозную и великую державу Востока. Что ж, рука принца не дрогнула в заповедный час...

Нет, ни разу не пожалел он о том дне – ведь он воссоздал из рыхлой и зажиревшей деспотии, в которую превратил Туран Илдиз, мощнейшую и обширнейшую империю подлунного мира, вернув из небытия века славы, овеянные именами славных предков – Кей-Хасруба, Дариавауша, Кавуса, Аурангазеба, Афрасияба... Тарим, сидящий одесную престола владыки Эрлика, должен быть доволен им...

Ездигерд удовлетворенно хмыкнул и запыхтел чубуком более энергично, и образы, мелькавшие перед его размягченным внутренним взором, завертелись, образуя цветастую карусель. Кровь, горы трупов, победные кличи и свист бича, женские стоны – все они вдруг перелились в надсадный, сдавленный хрип старика.

– Сын мой... мой молодой, стройный тополь, услада глаз моих – не делай этого! Нет! Ведь ты же не станешь убивать своего отца-а-а...

Рой пузырей вырвался из распяленного беззубого рта падишаха Илдиза, а глаза его застекленели навек, когда вода сомкнулась над его головой. А молодые, крепкие руки Ездигерда продолжали держать его слабое, старческое горло, продолжали вдавливать его в дно бассейна. Хотя отцеубийца и сознавал уже, что последняя искра жизни угасла в тщедушном теле Илдиза.

Бац! – Ездигерд и сам не заметил, как переломился чубук в его руках. Он стиснул его мертвой хваткой, как некогда горло своего отца. Хриплый жестокий смех вырвался из его могучей груди. Повторись все сызнова – и он по-прежнему бы не дрогнул...

Тьфу, напасть! Образ Илдиза-утопленника продолжал стоять перед его взором – синее морщинистое лицо с застывшей на нем маской предсмертного ужаса.

– Сгинь, плесень! – цыкнул на него Ездигерд.

Но папаша-утопленник не исчезал.

– Чтоб тебе пусто было! – вспылил Ездигерд. – Изыди, призрак! Чего тебе еще надо? Твое тело сожгли, как и полагается по закону Эрлика!

И тут синюшное лицо призрака перекосилось. Гримаса пробежала по нему, обезьяньи, морщинистые складки сошлись в куриную гузку – и Ездигерд скорее осознал, нежели почувствовал плевок убиенного отца.

– Ах ты!.. – взревел падишах. Стражи за дверями переглянулись – с кем владыка мог ругаться в полном одиночестве? Все лотос...

– Будь ты проклят, отцеубийца! – властный, густой голос, совсем не похожий на козлиный тенорок старика Илдиза, раздался у самого уха. Над ложем ошалевшего падишаха возвышался величественный старец, опиравшийся на посох.

– Паскудны дела твои, Ездигерд! – продолжал грозный старик. – Непомерна твоя гордыня! Уймись, Эрликом тебя заклинаю! С горечью зрю в тебе не черты предка твоего Афрасияба, а кичливого богохульника Анахарсиса, чей род настигло мое проклятье, от которого освободился лишь последний из его отпрысков. Отзови войска из Хаурана, хищная гиена, прекрати вероломную войну, не гневи господа своего, Эрлика Огненноокого! А чтобы не сомневался ты в словах моих – ибо знаю, нет для тебя ничего святого, хоть и любишь клясться имеенем моим, – воззри и уверуй!

Старец взмахнул посохом – и ошеломленный падишах, как есть – сидя на ложе и сжимая в руках сломанный чубук, – очутился посреди пустыни. Мимо него, настигая кричащих в ужасе туранских солдат, неслись гигантские огненные псы.

– Эрлик! – обуянный ужасом, Ездигерд машинально прикрылся рукавом халата от подступившего кошмара.

– Не поминай всуе имя божие! – сурово одернул его старец. Ездигерд открыл глаза – он вновь был в своей опочивальне. Вокруг не было ни псов, ни пустыни, ни погибающих людей, но что-то подсказывало ему, что это был не обычный морок.

– Тарим пресветлый, пощади! – с трудом выдавил из себя падишах и, неожиданно для себя самого, рухнул на колени перед святым старцем и попытался облобызать его ветхие, потрескавшиеся сандалии. Пророк брезгливо отодвинулся.

– Ты заслуживаешь смерть, как никто другой. Но не стоит противиться предначертаниям судьбы. Вижу смерть твою, так же ясно, как и всю твою жизнь, – жизнь и смерть кровавой гиены.

И перед остановившимся взором падишаха, как вспышка молнии пронеслась картина – море, столкнувшиеся корабли, ледяной взгляд синих глаз могучего воина, устремленный прямо на него. Меч сверкнул в его руках – и Ездигерд почувствовал острую боль в области шеи. Видение пропало, как и первое, а в подступившем мраке прозвучали последние слова святого Тарима:

– Да свершится и воздастся все по воле богов!..

Когда обеспокоенные стражи ворвались в покои падишаха, то обнаружили владыку, лежащего без чувств на дорогом ковре, усеянном осколками разбитого кальяна...

 

*  *  *

 

Бросок аркана был молниеносен как укус степной гюрзы. В мгновение ока все переменилось. Конан успел лишь заметить моментально побагровевшее лицо Ареса, его выпученные, как у лягушки глаза, волосяной узел, сдавивший его шею. Меч вылетел из его разжавшихся рук, и Тарамис, как тряпичная кукла рухнула на песок, – а вслед за ней покатился заарканенный подонок-капитан. Раздался торжествующий смех.

Могул стоял, широко расставив чуть кривоватые ноги в меховых шароварах, и спокойно, как пастух, усмиряющий непокорного быка, постепенно наматывал на загорелую, узловатую ладонь длинную гирканскую веревку, на конце которой, полз, задыхаясь, поверженный предатель.

– Вот и вся недолга, киммериец! – усмехаясь в усы, воскликнул Могул. – У нас в Великой Степи такие вопросы решаются быстро!

– Отпусти его, гирканец! – прорычал Конан, стискивая меч. – Он мой!

– Как бы не так! – прошипел Могул, продолжая подтягивать Ареса к себе, и одновременно выхватывая из-за голенища нож. – А то все тебе, видишь ли! Это по какому праву? Смотрите на него! – закричал он, обращаясь к обступившим его воинам. – Этот парень возомнил о себе невесть что! Покажите мне ту скрижаль, на которой было бы написано, что все лучшее в жизни должно доставаться Конану-киммерийцу! Молчите? И правильно – нет такой скрижали! Чем я хуже его? Я уже отбил у него бабу, а теперь – убью капитана, потому что он – моя добыча, а не его!

Клинок разгневанной Карелы со свистом рассек натянутый как струна аркан и полузадушенный Арес грузно обмяк на песке. В следующий момент Могул получил такую затрещину, что едва устоял на ногах.

– Это какую же ты бабу отбил? – ревела Карела. – Баб будешь в своем гареме трахать, если денег хватит! И если я тебе до этого кой-чего и в правду не отобью! Тоже мне – отбивальщик нашелся!

В то время как ошарашенный гирканец с трудом отбивался от яростных атак Рыжего Ястреба, Конан, не говоря ни слова, подошел к очумело оглядывающемуся и делающему вялые попытки подняться капитану. Все так же молча киммериец сгреб задрожавшего, как от острого приступа лихорадки подонка и, схватив его за шиворот и за ногу, поднял высоко над землей .Смерив побелевшего и не смеющего даже пикнуть Ареса презрительным взглядом, Конан бросил ему:

– Руки об тебя неохота марать, падаль! И убивать тебя самому было бы нечестно. Пусть тебя судят твои же солдаты!

И с силой размахнувшись, Конан швырнул отчаянно заверещавшего Ареса в сторону сгрудившихся воинов, где его тут же приняли сотни мстительных рук.

Отвернувшись от творимого за его спиной скорого суда, киммериец подошел к Могулу и, не очень вежливо отпихнув от него Карелу, сказал:

– Если ты что-то имеешь против меня – я к твоим услугам!

– Вот и славно! – воскликнул гирканец, хватаясь за рукоять сабли. – Решим наш спор прямо здесь! Такая женщина достойна крови!

В воздухе блеснула сталь двух сшибающихся клинков. Но едва киммериец и гирканец скрестили оружие, как в спор их стали бесцеремонно вмешался третий участник. Меч Карелы встал между поединщиками.

– Не бывать этому! – звенящим от возмущения голосом прокричала разбойница. – Рыжий Ястреб не допустит, чтобы из-за нее, как из-за какой-нибудь течной сучки, два кобеля рвали друг друга на части! Продолжайте ваш бой, если вас побуждает к этому взаимная вражда, но если бой ведется из-за меня – то вам обоим сначала придется иметь дело со мной!

– Так что же ты нам прикажешь делать? – пробормотал Могул, опуская оружиеч. – Видит Тенгри, я не держу зла на киммерийца, хотя он и заехал мне однажды в челюсть, однако тем самым невольно спас мне жизнь. Так что, драться с ним я хотел только из-за тебя!

– Ну, коли так, то я тоже не вижу особого повода для драки! Не дело двум воинам одной армии драться как последним мародерам! – пожал плечами Конан. – Хотя и надо бы тебя проучить, гирканский задира! Будь это лет десять-пятнадцать назад...

– Хватит! – прервала их дебаты Карела. – Если речь идет обо мне, и если вы никак не можете меня поделить, то я сама разрешу ваш спор! Деркето вас раздери, почему вы не предоставите право выбора мне?

– И то верно! – согласился Конан. – Так будет гораздо честнее! В конце концов все решать должна сама женщина! Давай Карела, валяй, выбирай!

Наступила звенящая напряженная тишина. Киммериец и Могул застыли друг напротив друга, угрюмо скрестив руки на груди, а Карела переводила оценивающий горящий взгляд то на одного, то на другого. Белые зубы ее нервно покусывали пунцовую губу, золотистые ресницы напряженно дрожали.

– Конан! – за спиной киммерийца раздался слабый голос очнувшейся Тарамис. – Конан, подойди ко мне, мой спаситель!

Не говоря ни слова, киммериец повернулся спиной к побледневшей от гнева Кареле и не спеша пошел на зов.

А Тарамис, поддерживаемая гвардейцами, уже поднялась на ноги и, приобретя более-менее царственный вид, с улыбкой протягивала руки киммерийцу.

– Приветствую тебя, мой герой! – воскликнула она. – Ты достоин самой высокой награды!

– Не время думать о наградах! – поморщился киммериец. – Да и героизм мой Ваше Величество явно преувеличивает! Нами сделана лишь половина дела! Корвек осажден! Сегодня же, не откладывая, мы должны нанести удар по туранцам и выбить их из пределов Хаурана!

– Веди нас, Конан! – раздались вокруг крики гвардейцев и коршунов, потрясавших оружием и возбужденно стучавших древками копий по щитам. – Вперед, за киммерийцем!

– Ну, чего же ты ждешь? – улыбнулась ему Тарамис. – Веди свое войско... – и, помедлив немного, добавила, – ...капитан!

– А как же быть с моими предками-варварами? – Конан чуть приподнял правую бровь.

– Человека без родословной не бывает! – ответила королева. – Из куриного яйца не вылупится сокол и свинья не родит барса!

– Это точно! – согласился Конан и, повернувшись к войску, зычно скомандовал: – Станови-ись! Держать строй, мать вашу! Левый фланг – подтянуться!

Вскакивая в седло своего могучего коня, Конан подмигнул королеве и рассмеялся:

– Надеюсь мое капитанство закончится не столь плачевно, как служба моего предшественника!

– Ну уж нет, такая смерть тебе точно не грозит, – ответила Тарамис, улыбаясь, – вряд-ли в Хайбории найдется человек, которому под силу будет поднять тебя на руки, не говоря о том, чтобы швырнуть на солдатские пики!

– Ну, в таком случае выступаем! – воскликнул Конан. – К вечеру мы должны быть у стен Корвека!

 

*  *  *

 

– Смолы! Лейте больше смолы! Не жалейте!

– Смола кончилась, лейтенант!

– К Нергалу! – хрипло выругался Валерий. На его осунувшемся, почерневшем от копоти и гари лице двумя бледно-серыми пятнами выделялись ввалившиеся, воспаленные глаза. Он не спал больше суток – с тех самых пор, как покинул Хауран, а затем со своим отрядом прорвался в осажденный Корвек и фактически возглавил его оборону, сменив на посту тяжело раненого коменданта крепости.

Горя от возбуждения и ярости, юноша сорвал с мокрых от пота волос грязную окровавленную повязку и остервенело разорвал ее в клочья. Бессилие и злоба душили его – отборный туранский корпус стоял у стен города, штурмуя его непрестанно и днем и ночью, а с другой стороны реки в злополучный Корвек летели огненные снаряды и камни, выпущенные из везекских катапульт и баллист.

По черной, освещаемой сполохами пожарища, Незвайе, плавали туранские лодки, на которых стояли нахальные захватчики с медными рупорами у губ и выкрикивали предложения о сдаче на милость Ездигерда, перемежая их оскорблениями в адрес королевы Тарамис.

– Митра, спаси нас и помилуй! – выдохнул аквилонец. Спасения ждать было неоткуда. Вероятно в этот самый миг другая армада уже штурмует Хауран, прекрасный город бирюзовых стен... Закрыв глаза, шамарец на мгновение представил себе жуткую картину: бесчинствущих туранцев на улицах Хаурана, горы трупов на ступенях храма Иштар, статую богини, изрубленную на части дикими фанатиками-эрликитами, горящие Висячие Сады... О, боги, нет! Что же будет с его Тарамис?

Тряхнув грязной, всклокоченной головой, аквилонец усилием воли подавил отчаянное желание взвыть по-волчьи от беспросветного горя и, хрипло выругавшись, проорал:

– Кипяток! Тащите сюда кипяток! Если нет смолы – лейте на них кипяток, мать вашу!

– Увы, лейтенант, в крепости осталось так мало воды, что нечем поить раненых! – отвечали ему из толпы осажденных, стоявших на крепостной стене рядом с ним.

– Ну так проберитесь к Незвайе и наполните котлы!

– Невозможно! Десять добровольцев, пытавшихся сделать это, лежат под стеной, изрешеченные туранскими стрелами!

– О, боги! – возопил Валерий. – Ломайте дома, крушите мостовые – нам нужны камни, чтобы закидать этих ублюдков! А-а-а! – словно во сне, аквилонец увидел перед собой страшную бородатую рожу туранского воина, влезшего на стену, и замахивавшегося на него ятаганом. Рыча как бешеный пес, Валерий одним ударом меча превратил голову туранца в окровавленное крошево и, навалившись на края штурмовой лестницы, по которой уже карабкалось еще с десяток врагов, весь побагровев от натуги, отправил ее вниз.

– Если враги ворвутся в город, – прокричал Валерий соратникам, – будем сражаться за каждый клочок земли! Умрем за королеву! Слава Тарамис!

Нестройный хор осипших от непомерной усталости и ужасов войны голосов вторил ему, и, немного воодушевившись, осажденные продолжили свою отчаянную борьбу.

В миг, когда Валерю окончательно стало ясно, что их карта – бита, перед его взором, в разрывах дыма, стеной встававшего над пепелищами предместий, мелькнуло призрачное видение.

– Боги, зачем вы играете со мной? – прошептал аквилонец, однако глаза его, помимо воли, вглядывались в строй всадников, вынесшихся из ниоткуда, из просторов необъятной пустыни и скакавших во весь опор, приближаясь к стенам Корвека. И, о, чудо – над рядами вилось королевское знамя Асхауридов – золотая туриха на малиновом фоне!

– Да это же, это... это Тарамис! – не жалея сорванных связок, заголосил Валерий. – Это наши! Они победили! Они идут к нам на помощь!

Повернув к товарищам чумазое, но счастливое лицо, шамарец воскликнул:

– Открывайте ворота – мы идем навстречу нашей королеве!

А там, на равнине перед городом уже завязалась ожесточенная схватка. Ряды осаждающих дрогнули под сокрушительным ударом хауранских войск. И впереди всех работал мечом огромный богатырь с развевающейся гривой черных как смоль волос...

Все было кончено менее чем в два поворота клепсидры. Тысячи туранцев пали у стен Корвека, ставших для них роковыми в этот страшный вечер; сотни их сдались в плен, устрашенные яростью и боевым духом освободителей. Богра-хан, командующий осадой, успел избежать позорной участи Керим-шаха – едва осознав, что ход битвы переломился, он тут же отплыл на ладье по направлению к Везеку. И еще до наступления темноты на той же самой ладье к стенам Корвека подплыл парламентер с белым флагом. Он привез удивительную весть – Ездигерд, этот неутомимый тигр войны, просил мира! Воистину, из всех чудес того дня это было самым непостижимым...

...А на еще дымящемся поле битвы ликующая королева, под восторженные крики спасенных горожан, приветствовала героев обороны. Окровавленный Валерий спешился перед Тарамис и, подойдя к ней, упал на одно колено, благоговейно припав воспаленными губами к краю ее пропыленного плаща. Затем он поднял голову и заглянул королеве прямо в глаза – впервые за много лун.

Да, теперь он не боялся сделать это, он был достоин Ее! Пролитая им кровь была самым весомым аргументом в его пользу. И шамарец был вознагражден.

– Встань, мой славный Валерий! – голос Тарамис звенел от волнения. – Смелый рыцарь, ты заслужил награду!

Потрясенный до глубины души Валерий не сразу осознал, что нежные бархатные губы той, кого он боготворил, касаются его окровавленного чела, запечетлевая на нем царственный поцелуй.

О, Митра – есть ли предел его счастью? Поцелуй королевы. Его прекрасной Тарамис, богини – вот оно, вознаграждение!

Ослепленный, осчастливленный, аквилонец стоял и блаженству его, казалось, не будет конца. О, неужто сейчас произойдет еще одно чудо – и королева объявит его капитаном? Ведь Ареса нигде не видно – очевидно он пал в бою... О, если бы это было так...

Погруженный в сладкие мечты, он и не заметил, что королева уже отошла от него и, вновь сев на коня, обращалась к народу с торжественной речью. Тарамис что-то говорила, люди отвечали на ее слова восторженными возгласами, а Валерий продолжал стоять, окутанный негой и поцелуй горел на его челе.

– …И с радостью сообщаю вам, что отныне у моей гвардии – новый капитан – самый достойный и заслуживающий этого звания воин. Это...

Валерий насторожился. Неужто вот оно? Неужели сбудется?

– …Конан из Киммерии! – торжественно закончила королева и, повернувшись к возвышавшемуся рядом с ней, будто гора, киммерийцу, обвила гибкими руками его могучую шею и, под ликующий рев, крепко поцеловала его – в губы.

К счастью для себя, Валерий уже не видел этого. Как слепой, шатаясь, он шел куда-то, перешагивая через трупы – прочь. Дальше, дальше от шумной, ликующей толпы, от королевы, которую он боготворил и для которой он, несмотря ни на что, так и остался никем, и от проклятого варвара, который украл его триумф...

 

ЭПИЛОГ

ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

 

– Теперь в Хауране еще долго не случится ничего такого, что было бы достойно настоящего воина! Заварушка с Тураном завершилась слишком быстро и здесь не обошлось без магии.

– Про это можешь и не говорить, слыхали уже! – не очень вежливо оборвал рассказчика надменный, холодный голос главаря небольшого отряда зуагиров, ехавшего по хауранской пустыне. Ими был проделан немалый путь – из мертвящих воспаленный взор пустынь Восточного Шема, где редкие крепости были хорошо подготовлены к приему незваных гостей. Об этом красноречиво свидетельствовали заметно поредевшие ряды пустынных шакалов.

Гомер-шемит, оправившись от ранений, уволился из рядов хауранской армии совсем недавно и, гонимый ветром странствий и неуемной тягой к новым боевым подвигам, наткнулся в пустыне на отряд Ольгерда, в котором встретил немало прежних приятелей. И без раздумий примкнул к зуагирам, посчитав, что с ними будет привольнее и веселее.

– Про эрликовых чудищ, растерзавших туранцев, говорят уже на всех базарах Шушана и Эрука! – продолжил мунганин. – Ты нам лучше поведай о знаменитом триумфе в самом Хауране! Говорят, королева устроила настоящий пир?

– О, да! – заулыбался шемит. – Вино текло рекой! Всем солдатам выставили выпивку и жратву от пуза! Трое суток гуляли. А на четвертое утро я проснулся с трещащей головой, а в казарме уже праздник кончился и сотник рычит – мол, иди, топай на плац! Тут я раскинул мозгами и запросил расчет! Хватит с меня солдатчины! Лямку надо каждый день тянуть, а праздники прошли – и нет их! Не по мне это, ребята!

– Да ты давай про триумф рассказывай! – к недовольному Ольгерду присоединились и прочие зуагиры. Гомер, для видимости помедлив, пожевал губами и, напустив на себя важный вид, принялся рассказывать.

– Войска вступили в город через Восточные Врата – и на всем пути люди кидали под копыта коней цветы и лавровые венки. А впереди всех, на золоченой колеснице, запряженной шестеркой белоснежных лошадей ехала Тарамис – в алом плаще и крылатом шлеме, кидая в толпу целые пригоршни монет. К ее колеснице золотой цепью был прикован Керим-шах, взятый в плен после битвы на равнине Сукрат-Хаим. Ох, и туго приходилось ему, бедняге! Хауранские бабы со всех сторон так и норовили его ударить или плюнуть ему в рожу.

– Допрыгался, – злорадно ухмыльнулся Гарет, – а какой важный был во время переправы! Грудь и брюхо колесом – фу-ты, ну-ты, по сторонам и не глядел. Ничего, поделом ему!

– А за колесницей королевы тоже на белом жеребце ехал Конан-киммериец – новый капитан гвардейцев! Его цветами чуть насмерть не закидали!

– Киммериец? – насторожился Ольгерд. – Уж не тот ли самый здоровяк-варвар, что переправлялся через Незвайю с отрядом Медной Хатшепсут? Ты смотри-ка!

– Если ты имеешь в виду рыжую подружку варвара, то ее на триумфе не было. Разошлись их пути-дорожки, и, наверное, навсегда! Варвар крепко повздорил с этой бой-бабой, и та уехала из Хаурана в сторону Заморы с одним залетным гирканцем, а за ней увязались и все коршуны. Говорят, что гирканец уломал Хатшепсут и та согласилась выйти за него замуж и уплыть с ним за море, в его степи. Только, сдается мне, варвару это все – до фени. У него с самой королевой шашни, весь город об этом шепчется!

– Понятно как безродный варвар стал капитаном гвардии. Вот бы мне так! – завистливо фыркнул Ольгерд. Неожиданно для всех, его серые глаза прищурились, и атаман зуагиров воскликнул, зорко всматриваясь вдаль: – Эй, смотрите-ка – Джегбал и Этей с охоты возвращаются! Только вот не разберу – какого они зверюгу подстрелили! Митра! Да это же человек!

Два всадника в белых бурнусах стремительно подскакали к отряду. На луке седла у рыжеволосого Этея безжизненно, как куль муки, болтался изможденный, обгоревший под безжалостным солнцем, человек. Когда Этей и Джегбал сняли его с седла и положили на песок перед спешившимся ради такого случая атаманом, человек слабо застонал и размежил воспаленные веки. Его впалые, шафраново-желтые щеки густо покрывала многодневная щетина.

– Ба, старый знакомый! – ухмыльнулся Ольгерд. – Ну что, Варданес, – помогли тебе твои туранцы?

– Гарет... – прохрипел замориец. – Белом тебя заклинаю, не бросай меня! После страшной битвы на равнине Сукрат-Хаим, я чудом избежал смерти от когтей чудовищ и едва избег участи Керим-шаха! Я долго бродил по пустыне, много дней... Боги сжалились надо мной, сжалься и ты!

– Этей, дай ему воды! – процедил Ольгерд и, небрежно потрепав Варданеса по выгоревшим волосам, заметил: – Я же тебе говорил – ты еще вспомнишь с благодарностью тот миг, когда изменил своей жадности! Никогда не надо бояться измены, парень! Ведь все и так изменилось – и изменилось быстро! Жизнь – такая штука: меняет все с такой скоростью, что и уследить за этим невозможно! Твоего прежнего господина, который грозил стереть в порошок все государства к западу от Везека, привели в Хауран на цепи, как дикого зверя, а совсем недавно первый советник королевы Краллид, отбывший во главе дипломатической миссии для подписания мира с Ездигердом, повез Керим-шаха в Аграпур. И я склонен подозревать, что вряд ли ему, опозоренному и униженному, придется задержаться в столице надолго. Опала – вещь серъезная! Помни об этом, Варданес! Ибо отныне – я твой новый господин! И нрав мой ненамногим лучше Ездигердова, так и знай! Если падишах Турана ссылает своих опальных вельмож шпионить в Вендию и Иранистан, то мне дальше этой пустыни ссылать некуда! В своем отряде я – царь и бог! Усек, замориец?

– Клянусь Белом, Гарет, у тебя не будет более преданного слуги! – горячо воскликнул Варданес, обнимая сапоги мунганина. – Ты – мой спаситель! О, боги, я ведь был на краю гибели! Я все потерял в одночасье – и виной тому лишь один человек – этот проклятый варвар-киммериец!

– Свет клином что ли на нем сошелся? – пробурчал Ольгерд, садясь на коня. – Все будто с ума посходили – только и знают, что болтать об этом варваре. Клянусь Митрой, я бы не отказался познакомиться с ним поближе и проверить – так ли он крут на самом деле? Лично я в этом сомневаюсь. Будь он настоящим воителем – постарался бы затянуть эту войну и хапнуть золотишка побольше. А там, глядишь, и нам, волкам пустыни, чего-нибудь да и перепало бы... Ну, да ладно, чего нет – того нет. Порыщем по мелким оазисам, может чего и вытрясем из феллахов. Не зря говорят – волков ноги кормят! Ну, ублюдки – вперед! Хайт!

И угрюмая кавалькада горбоносых пустынников, к которым присоединился и оклемавшийся замориец, лениво потрусила вдоль барханов вслед за своим суровым предводителем...

 

*  *  *

 

Пресветлому Хааб-берди в тот необычно пасмурный для Султанапура день все было не по нраву. Любимую наложницу-иранистанку он прогнал взашей, а утку по-кхитайски, фаршированную мякотью персика, рисом и фасолью, он в неожиданном припадке ярости втоптал в дорогой ковер, а затем приказал всыпать плетей ни в чем не повинному повару. Даже столь любимое светлейшим наместником хорайское вино не приносило обычной услады. Тяжело было на душе, тревожно, и под ложечкой неприятно, нехорошо ныло.

А всему виной было то, что от Тот-Амона не приходило никаких вестей – вот уже более двух седмиц. Затягивалось и молчание Аграпура. Также никаких новостей не было и от куда-то пропавшей, бесследно сгинувшей экспедиции, везшей киммерийца, будь он трижды неладен!

Но самое страшное случилось вчера вечером. Потеряв всякое терпение, Хааб-берди самолично спустился из своих покоев в мрачную, темную подвальную келью, где проживал старый стигиец Сенухер-Ра, посланец Тот-Амона, обычно раз или два в луну получавший магические послания от своего госпоина. Этот страшно костлявый, иссохший почти как вяленая сельдь, бритоголовый человек с мертвенным взором, утверждал, что владыка Черного Круга является к нему в облаке зеленого дыма, перенося в Султанапур свой трансцедентальный образ, обладающий способностью к материализации.

Но что-то долго от него не было, что говорится, ни слуху ни духу, и разгневанный наместник ворвался в обитель старого стигийца с твердым намерением выведать все о треклятом чародее. Но, как выяснилось, спрашивать было не у кого. На соломенном тощем тюфяке, где обычно по-отшельничьи ютился Сенухер-Ра, возлежала черная, трухлявая, едва не рассыпающаяся в древнюю пыль мумия. Самая настоящая стигийская мумия. И лишь очень наметанный глаз мог бы различить в этом иссушенном временем, набальзамированном чучеле черты посланца Тот-Амона...

Да проклянет Эрлик тот миг, когда он, Хааб-берди решился пойти на союз с этим змеиным выродком, с этим стигийским ублюдком, чьим именем пугают детей от Вилайета и до побережий далекой Зингары! Видать сам Сет, старый Змей застил тогда глаза ему, обуянному лишь одной страстью – создать новую империю и встать во главе ее. Ради этого он был готов отдать южную часть Турана – от Замбулы до Акита – Стигии, которая давно зарилась на свои древние владения... А взамен самый страшный и могущественный маг Хайбории сулил ему поддержку таких сил, что в единый миг стерли бы с лица земли и самого Ездигерда, и всю его грозную армию.

И как у него – старого и многоопытного туранского вельможи, прожженного интригана, хватило глупости не сообразить, что палка – о двух концах, и что сам он спокойно мог, вслед за Ездигердом отправиться прямо в пасть Старого Змея, – а то и куда похуже... Ну, что ж – нет худа без добра. Если Тот-Амон перестал поддерживать подобие жизни в своем гомункулусе, выдававшем себя за Сенухер-Ра, то значит, он утратил всякий интерес к султанапурским интригам.И хвала Эрлику!

Неожиданно повеселев, Хааб-берди потянулся к кувшину с хорайским. Хватит хандрить! В конце концов – он по-прежнему на коне, невзирая ни на что. Все у него получится...

Бархатные портьеры колыхнулись – в опочивальню заглянуло круглое, жирное, испуганное лицо евнуха.

– Г-господин, не извольте гневаться! – промямлил скопец.

– Чего еще? – зевая, пробурчал наместник.

– Только что прибыл гонец из Аграпура! У него послание для вас. Послание от Его Величества падишаха!

– Да живет он тысячу лет... – машинально прошептали заученную формулу враз посеревшие губы Хааб-берди.

– Зови! – дрогнувшим голосом приказал он евнуху. В горле моментально пересохло. Дрожащими руками Хааб-берди схватился за кувшин, но едва успел сделать первый глоток, как в его покои вошел посланец – невысокий, коренастый человек, с головой укутанный в пропыленный дорожный плащ. Что-то странно знакомое угадывалось в его фигуре. Гонец откинул капюшон – и вино застряло в горле наместника.

– М-Могул? – только и смог он просипеть, кое-как откашлявшись.

– Он самый! – нехорошо ощерив желтые зубы, молвил гирканец. – Жив я, уж не обессудь, пресветлый! Никак поперхнулся, уважаемый? По спинке постучать? – с деланым участием осведомился Могул. – Хотя тебе это уже вряд ли поможет! Держи свое послание! – и он со смехом швырнул побелевшему как смерть эмиру свиток, увешанный роковыми красными сургучными печатями с падишахскими орлами, драконами и тиграми.

Затаив дыхание, Хааб-берди сломал печати и, развернув свиток, едва не закричал. Однако лишь сдавленный хрип вырвался из его груди. Прямо на него глядела безликая и бездушная черная шелковая удавка...

 

*  *  *

 

Острый нос бригантины «Карела Рыжий Ястреб» резал неспокойные волны моря Вилайет. На палубе стояло несколько человек, вглядывавшихся в далекий горизонт – туда, где за необозримыми просторами необъятного внутреннего моря простирались привольные степи Гиркании. Корабль покинул Султанапурскую гавань и шел к Рамдану – порту на восточном побережье – с тем, чтобы больше никогда уже не возвращаться к пристаням Жемчужины Западного Вилайета.

Нельзя было сказать, что этот шаг дался легко капитану судна – Одноглазому Ордо. Тяжело было покидать город, где прошло столько лет, где было пережито столько всего. Но выбора не было – после недавнего происшествия во дворце наместника, в городе оставаться не следовало. А кроме того, не мог старый разбойник перебороть въевшуюся в кровь и плоть привычку всюду следовать за Карелой. Теперь путь ее лежал в Великую Степь – а значит и Ордо должен был направиться туда же...

Продолжая поддерживать с друзьями непринужденную беседу, капитан ловко извлек из клетки, стоявшей на палубе, упитанную горлицу и привязал к ее лапке небольшую кожаную трубочку с вшитым в нее письмом. Поймав вопросительные взгляды Могула и Карелы, Ордо пояснил:

– Через несколько дней этот голубь уже будет в Хауране и Конан узнает, что наш план удался!

– План был просто великолепен! – воскликнул Могул. – Мне достаточно довелось повидать грамот аграпурской канцелярии, и я могу заверить тебя – сходство невероятное! У тебя просто талант! Видел бы ты его рожу, перед тем, как он собственноручно затянул петлю на своей жирной шее!

– Прямо так уж необходимо оповещать киммерийца о каждом нашем чихе! – фыркнула Карела и демонстративно ушла с палубы.

Ордо сокрушенно покачал головой ей вслед и, несколько виновато поглядев на Могула, развел руками – дескать, с Рыжим Ястребом не поспоришь! Уж если втемяшится ей в башку какая блажь...

– Да ты не думай, Ордо, что я так близко принимаю к сердцу ее выходки! – поспешил заверить его Могул. – Я уже понял, какая женщина мне досталась. И, знаешь ли, при всем моем восхищении Карелой, я иногда немного завидую мудрости Конана. В тот день, когда Карела выбирала между нами, и киммериец ушел на зов королевы – он избавил себя от многих неприятностей. Ведь мы оба прекрасно понимали, что еще немного – и она выберет его!

– И это был бы самый безрассудный шаг в ее жизни, – заметил Ордо, выпуская из рук голубя. – Впрочем, она – это и есть само воплощенное безрассудство, которое дремлет в каждом из нас. Может быть именно поэтому я, в мои-то годы, – вновь иду за ней.

– Полностью с тобою согласен, – отозвался Могул.

Мужчины замолчали и в наступившей тишине, нарушаемой лишь шумом волн и редкими вскриками чаек, долго наблюдали за полетом голубя, который, взмыв высоко в облачное небо, взял курс на запад...

 

*  *  *

 

Конан дочитал письмо, которое написал ему Ордо, и улыбаясь каким-то своим мыслям, просунул пальцы сквозь прутья клетки и бережно погладил горлицу, которая доставила ему послание от старого друга с далекого моря Вилайет.

Итак, зло было наказано и справедливость восторжествовала. «Каждый получил свое, – подумалось Конану. – Дух Огня вернул себе частицу своей плоти. Могул получил Карелу, а Карела получила свободу. Да, именно – свободу от меня. Потому что она меня любила, а для нее это было хуже рабских оков. Итак гирканец отправился отвоевывать трон у своего папаши и у доброй полусотни братцев. Так что Кареле грозит участь стать степной царицей. Что ж, в крайнем случае она всегда сможет сбежать, если ей надоест, и продолжить свою карьеру в качестве степной разбойницы. Ведь недаром вместе с ней уехали Ордо и все коршуны. Они тоже получили то, чего хотели. Для одноглазого всегда было счастьем везде и всюду следовать за Рыжим Ястребом, как за путеводной звездой. А коршуны? У них было право выбора. В степи, в урагане междоусобиц им будет лучше, нежели в сонных казармах хауранского гарнизона. Они ушли – все до единого, и я остался один. Как и всегда».

Было бы глупо думать, что киммериец остался холоден как камень в тот миг, когда Карела, пряча слезу в предательски дрожащих ресницах, гордо не глядя на него, села на скакуна и пустила его вскачь по заморийской дороге, а вслед ей, с диким гиканьем устремилась полусотня удалых наездников.

Вернувшись в Хауран, он пропустил мимо ушей все прозрачные намеки Тарамис и, вместо того, чтобы провести ночь в предательской неге Висячих Садов, кутил до самого утра «Под оком лучезарной Иштар».

И на следующее утро, прощаясь с Аталисом (старик уезжал к себе на родину, в Коринфию, где когда-то начинал свою карьеру мага в Белом Квадрате), варвар не выдержал и спросил у мудреца:

– И все же, почему мы с Карелой не смогли быть вместе?

– Не терзай себя лишними сомнениями, друг мой, – ответил старый чародей. – Жизнь расставила все по своим местам. Карела боялась своей любви к тебе – для нее это чувство было всесокрушающим. Долгие годы она возводила в своей душе крепостную стену. Ведь на самом деле она – хрупка и ранима, гораздо более, нежели та же Тарамис. А ты, Конан, вошел в ее крепость и развалил ее по кирпичику. Тебе не хватало серъезности в чувствах к ней. Ты относишься ко всем женщинам одинаково, а для нее это было равносильно смерти. Я рад, что у тебя хватило мудрости и воли не удерживать ее возле себя. Все правильно, и не стоит терзаться.

– Да, но все же – почему так тяжело на сердце? – не унимался Конан.

– И это объяснимо, друг мой! – невозмутимо ответствовал Аталис. – Прощаясь с Карелой, Ордо и коршунами, ты прощался со своей шальной юностью. С ней всегда тяжело прощаться. Но приходит миг и ты чувствуешь, что уже перерос ее. Ты стоишь на пороге зрелости, Конан, и тебя ждут великие дела. Могу сказать следующее – тебя ждут взлеты и падения, и еще не раз ты окажешься в одной упряжке с ворами, разбойниками, пиратами. Уж такова твоя сущность. Чувствую, ты еще излазишь все злачные места Востока и Запада, и частенько, проведя ночь в объятиях царственной девы, в ее золоченых покоях, на следующее утро будешь просыпатьтся в грязной таверне. Такова твоя судьба, Конан. Но все же придет великий день и ты вознесешься над сонмами смертных – и вся твоя жизнь пронесется перед тобой будто сон чередой схваток, пожарищ, блеска стали и сверкания драгоценностей...

И Аталис уехал, попросив на прощанье Конана обязательно зайти и навестить его друга, Астриса Оссарского, дабы поведать подробности путешествия в загадочный край Рипейских гор. Киммериец и вправду хотел навестить философа, да только все руки не доходили. Хотя вроде и дел-то особых у него не было.

К своим капитанским обязанностям Конан теперь относился довольно-таки разгильдяйски и предпочитал все свое время проводить в «Лучезарной Иштар» и еще в десятке подобных заведений.

А Тарамис... Конан пренебрежительно усмехнулся. С той памятной ночи его нога ни разу не вступила под сень Висячих Садов. Хватит с него одной Ясмелы. И однажды, встретив в «Лучезарной Иштар» как обычно пьяного в стельку Валерия, который ожег его злым и завистливым взглядом, киммериец все же вызвал того на откровенную беседу и заверил несчастного влюбленного, что не имеет никаких притязаний на прекрасную королеву.

Он, разумеется, умолчал о той злополучной ночи. И, заметив затеплившийся в серых глазах аквилонца огонек надежды, Конан хлопнул его по плечу и заметил с откровенной жалостью:

– Если честно, то не стоит она таких мучений, парень! Как впрочем, и любая другая женщина!

– Она не простая женщина! – запальчиво ответил шамарец. – Она богиня! Она – воплощение великой Иштар на этой грешной земле!

– Ну, насчет Иштар – это ты загнул! Скорее уж госпожа Веллия...

– Какая еще Веллия? – не понял Валерий.

– Да так, – загадочно усмехнулся Конан, – была такая красотка в Немедии. Жила себе в красивом садочке с голубыми цветочками и любила все самое прекрасное. Уж так любила... – он не стал продолжать, и Валерий, вполне удовлетворенный таким объяснением, стал подозрительно горячо расписывать Конану прелести некой Мгарс – красотки-зембабвийки, которая славилась на весь город своими танцами и любовным искусством.

Киммериец, скуки ради, решил заглянуть к смуглокожей танцовщице. И не был разочарован. В результате он получил прекрасное любовное приключение, в ходе которого навсегда избавил юную прелестницу от наглых приставаний некоего мерзкого типа по имени Халимса Шестипалый, а затем, в объятиях благодарной красавицы, напрочь забыл и о Кареле, и о Тарамис...

В общем, Валерий мог быть доволен – никто больше не мешал ему добиваться благосклонности своей прекрасной дамы. Все остались довольны и, если можно было так выразиться, нашли себе пару. Даже Саидхан, который вдруг неожиданно для всех, сделал предложение матушке Стейне. И этим чуть не сразил наповал видавшего виды варвара. Конан вполне справедливо ожидал бурю со стороны вспыльчивой матушки, но та отнеслась к предложению старикашки на удивление благосклонно. Впрочем, Саидхан был теперь женишок завидный. Он довольно успешно бил челом Ее Величеству и попал под поток ее щедрот, которыми Тарамис оделяла всех участников знаменитого действа в заброшенном доме. Свою долю монарших милостей получил даже смышленый хомячок Шыштыр. Теперь он жил во дворце Тарамис в тазу из чистого золота, и на его маленькую, но очень умную голову была воздета крохотная золотая корона. Хомячок и вправду стал очень важным, и его бывший хозяин Данияз был сделан при нём лакеем. Правда Саидхан, в отличие от хомячка, никоим образом не был задействован ни в борьбе с Тот-Амоном, ни в войне с Тураном, но здесь помогли, что называется, связи. Видимо все же не зря ушлый старикашка делил с Конаном все тяготы на его долгом пути из Сакалибы в Хауран. И хотя его затея с Кровью Огня не увенчалась успехом, все же предприимчивому старику удалось поймать за хвост птицу счастья. Теперь он мог вполне осуществить свою давнюю мечту – вернуться в Согарию и купить дом с садом, бассейном и гаремом. Правда теперь он думал иначе.

– Я передумал, – заявил он Конану при прощании. – Мы тут с матушкой посовещались и решили – откроем в Согарии веселый дом!

– А как же твои стихи? – со смехом спросил его Конан.

– Одно другому не мешает! – нисколько не смутился старикашка. – Ведь надо же чем-то зазывать клиентов!

– Ну, тогда меня ты в своем заведении точно не увидишь! – заверил его варвар...

...И вот он опять один – как и всегда. Конан-варвар, Конан – одинокий волк. Доведется ли еще встретить их на своем пути – Карелу, Ордо, Аталиса, Саидхана, Стейну и других? Впрочем – какая разница? Мертвые – на Серых Равнинах, а у живых – свои дороги, и одному Крому ведомо, пересекутся ли они еще и сколько раз! И не пристало ему, старому бродяге, хандрить!

Весело ругнувшись по-киммерийски, Конан вскочил и решительно направился к двери. Решено – эту ночь он проведет в «Лучезарной Иштар», а после утренней поверки уйдет отсыпаться в домике смуглянки Мгарс.

И Конан-варвар зашагал туда, где в подступающей темноте теплого хауранского вечера призывно светил фонарь, олицетворявший око лучезарной богини. Он крепко покутил в эту ночь.

 

*  *  *

 

– Да проснешься ты или нет, старый хрыч?

Ворчливый голосок матушки Стейны разбудил Саидхана, который сам не заметил, как задремал, уютно развалившись на вьюках с купленными в Хауране товарами, щедро наваленными на повозку, в которой они ехали по шемской дороге. Они намеревались добратьтся из Эрука до Замбулы, а затем, через Хоарезм и Хорбул, доехать до благословенной сияющей Согарии.

– Чего еще там? – недовольно буркнул спросонок старый купец.

– Ты только посмотри! – воскликнула Стейна, взволнованно указывая вперед.

– Ах, ты... – пробормотал старик, суетливо хватаясь за поводья и спешно сворачивая на обочину. Едва он успел это сделать, как все вокруг заволокло пылью, а по дороге, мимо испуганных путников пронеслась огромная армия.

Несколько тысяч всадников-шемитов ехали по десять человек в ряд. Под высокими шлемами птичьми клювами торчали грозные носы, а круглые, злые глаза только усиливали их сходство с хищными птицами.

Впереди, на роскошном скакуне ехала красивая молодая женщина с распущенными черными волосами. Жестокие и холодные зеленые глаза были устремлены вдаль, будто пытались вгрызться в горизонт и вобрать в себя то, что находилось за пределами окаема.

Рядом с женщиной непринужденно покачиваясь в богатом седле, ехал молодцеватый всадник с холеным и пресыщенным лицом и ленивым, томным взглядом изощренного убийцы.

– Митра, спаси и помилуй! – прошептала Стейна, когда зловещая кавалькада, оставляя за собой тучи пыли, удалилась. – То же лицо! Тут точно без колдовства не обошлось! Это же вторая Тара…

– Тихо ты! – прикрикнул на нее побледневший Саидхан, и нервно теребя бороденку, заметил, уже тише: – К Хаурану поехали...

Пробормотав себе под нос гирканское ругательство, согариец стеганул бичом ленивых волов и, повернувшись к Стейне, пробормотал:

– Мы с тобой люди маленькие, матушка! Когда коршуны слетаются на добычу, – лучше нам не вмешиваться.

– Ох, быть беде... – покачала головой Стейна...

 

*  *  *

 

Конан вышел из дверей таверны только под самое утро. Голова трещала, а во рту будто сотня нергальих демонов нагадила. Тьфу ты! В «Оке Иштар» не вино, а кислятина!

Увидев искрящийся в лучах восходящего солнца фонтан, киммериец направился было к нему, но тут его отвлекли крики, раздававшиеся на улице. Конан насторожился, рука его привычно легла на рукоять меча.

– Шемиты в городе ! – кричали заполошные голоса. – Королева приказала всем войскам собраться на Главной площади!

– Это еще что за новости, Кром вас всех раздери! – прорычал Конан и, бросив сожалеющий взгляд на фонтан, пустился бежать – к площади, где бряцая оружием и взволнованно переговариваясь, уже собирались войска...

 

© Ренарт Шарипов (Ральф Шеппард), 1997, 2012

© Книжный ларёк, публикация, 2016