Михаил Кузьмин. Это было у моря...

ЭТО БЫЛО У МОРЯ, или ЖЕНЩИНА ЕГО МЕЧТЫ

 

 

Маленький приморский городок.

Дом с большой верандой.

Ночь.

В доме погашен свет, и лишь тусклая лампочка у входа на большую веранду слабо освещает вывеску и окружающее пространство. На веранде размещены стол, сервант и несколько стульев. Возле стола на стульях спит человек.

В ночной тишине чуть слышно обозначаются дальние шаги. Звук их всё явственней и ближе.

К дому подходит человек. На плече у него дорожная сумка.

У входа на веранду он останавливается и вслух читает вывеску: «Домашняя гостиница. Удобство и комфорт домашней обстановки для вашего незабываемого отдыха».

Человек хмыкает и поднимается на веранду. Не замечая спящего на стульях человека, он проходит к двери в дом. Открывает ее и, заглянув в прихожую, прислушивается.

Тишина.

Пришедший осматривается. Замечает, что несколько окон дома выходят на веранду, и приближается к ним. Некоторое время вглядывается, пытаясь что-то разглядеть за стеклами, делает шаг назад и случайно задевает один из стульев. Стул падает. От шума спящий просыпается и вскакивает на ноги.

...

– А?! Что?!

Пришедший человек, вздрогнув от неожиданности, резко разворачивается:

– Кто здесь?

– Что?! Я! Базукин.

– Сторож, что ли?

– Нет. Я художник. И отдыхаю ещё. То есть, отдыхаю здесь, и ещё за постой дом оформляю... Да... Вот... Видели вывеску? Моя. Хозяйка говорит, это за комнату. А теперь мне надо ещё харчи отработать... А что?

– Комнату? Вот эту? – человек обвёл рукой веранду. – Это и есть, обещанные вашей вывеской: «Удобство и комфорт домашней обстановки»?

– Нет, комнату я хорошую заработал. Она в доме, – Базукин тяжело вздохнул и опустился на стул. – На веранде я временно.

– Понятно, – незнакомец, совсем успокоившись, зевнул и подошёл к Базукину, – все у нас временно. Мы и сами временные на этой земле. Так, что ли? Душно, наверное, внутри – вот и спишь здесь, да?

– Что вы, в доме хорошо. Ни комаров, ни сырости. Нет, я тут по другой причине. Дело, видите ли, в том, что я комнату с соседом делю. Вот он меня и попросил выйти. Временно. Он с дамой. Сами понимаете, третий лишний.

– Понимаю, – заулыбался незнакомец, присаживаясь рядом с Базукиным. – И часто приходится комаров кормить?

– В четвертый раз, – снова тяжело вздохнул Базукин. – А ведь он всего неделю, как приехал. Сосед-то...

– Четвертую за неделю! Весёлый у тебя сосед.

Базукин грустно кивнул.

– Не теряется, – продолжал незнакомец. – Вот это я понимаю – Отдых! С большой буквы. Воспоминаний – на весь последующий год. Слушай, а у вас лишней койки для ещё одного весельчака не найдётся?

– У хозяйки спросите. Вы что-то умеете делать или хотите за деньги отдыхать?

– За деньги, естественно. Я сюда не комаров кормить приехал. У меня всего пять дней, и я хочу провести их так, чтобы потом было что зимой вспоминать. Познакомишь меня с соседом?

– Конечно, – тускло согласился Базукин. – Отдыхайте. А вот, кстати, и он.

На веранде появляется ещё один персонаж. Он потягивается и лениво идет к столу. Базукин радостно вскакивает:

– Всё, да, Ген? Мне уже можно идти спать? Быстро ты сегодня.

– Ну, куда ты всё время спешишь? – лениво отмахнулся от него Бивнев. – Я просто покурить вышел. Сейчас покурю и ещё схожу. Тем более, и мамзель моя утомилась. Уснула. А я думаю, пускай себе поспит – сил наберётся. Ночь долгая, дел у нас с ней много. А пока спит, пойду тебя проведаю. Заскучал, поди, думаю, Лёха один. А он, оказывается, собеседника себе нашёл.

– Да, кстати, Гена, познакомься. Это... э... – Базукин вопросительно посмотрел на незнакомца. Тот понял его вопрос и протянул Бивневу руку:

– Зыков. Анатолий. Отдыхающий. Только что прилетел. Можно на «ты».

– Замётано! – отозвался Бивнев, пожимая ладонь Зыкова. И тоже представился: – Гена.

– Наслышан о твоих подвигах, – растянул в улыбке губы Зыков.

– Подвигов? А, понятно... Базукин уже легенды распространяет? Это на него похоже. Он у нас творческая личность. Художник-поэт. А на досуге ещё и мифотворец. Ты его не слушай.

– Нет, он мне только хорошее рассказывал. И так красочно, что я подумал, вот бы и мне в вашу компашку.

– Милости просим. Места здесь всем хватит, – обнадёжил его Бивнев. – Главное КГБ понравиться. К другим можешь даже не обращаться. Всё равно, как она скажет, так и будет.

– КГБ! Здесь?! – потрясенный Зыков перешёл на шепот. – Здесь?! До сих пор?

– Да не то...

– А что? Мафия?!

– Нет, хозяйка наша – Кубышкина Галина Борисовна. Её все по инициалам величают. Она у нас и мафия, и внутренние органы в одном органе. В лице – стало быть. Всем в доме заправляет. Если КГБ благословит, считай – прописался.

Зыков вновь раскрепощается:

– А что, действительно здесь очень хорошо? Не врёт вывеска?

– Это в зависимости от твоих возможностей. С деньгами везде хорошо. Если не поскупишься, тогда дадут люкс. Отдыхает здесь один босс. Шикует. Перед ним и ковриком расстелятся, и в глаза заглянут. Прямо – пылинки сдувают. Что захочет, то и получит. Живёт, как в раю. А я вот решил сэкономить, и делю теперь комнату прислуги с этим художником-мифотворцем. Хорошо, хоть других работников КГБ не держит. А то всех бы в одну нашу комнатушку запихала. Но пока ничего – вдвоём. КГБ всё сама по дому делает, за всех работников. Хозяйственная женщина.

– Он ещё на соседство жалуется, – возмутился Базукин. – Я на улице сплю, а он жалуется...

Зыков рассмеялся:

– А мне показалось, что у вас полное взаимопонимание. Даже позавидовал. В общем, так: деньги у меня есть, а вот времени маловато. Потому и хочу в вашу компанию. Чтоб сразу, без подготовки, войти в курс дела, то есть, в процесс отдыха. Если согласны дружить, тогда я готов платить, а вы меня по всем местным достопримечательностям проведёте. Не пропуская злачных мест, – Зыков заговорщически подмигнул. – Введёте, так сказать, в курс тела. Я, ребятки, жену на две недели отправил в командировку за границу и маленько заскучал в одиночестве. Захотелось слегка проветриться. Вот и решил хоть на недельку рвануть куда-нибудь. Правильно? Вот и я думаю, что правильно. Ну, как вам моё предложение насчёт компании?

– Я не против, – отозвался Бивнев. – Я хоть экскурсоводом, хоть массовиком-затейником. Раз уж ты такой богатый, снимай тогда второй «люкс». Туда и будем гостей водить. Чтобы Базукину ещё неделю на стульях не спать.

– Ха-ха-ха. Замётано. Будем устраиваться? Показывайте, где ваше КГБ.

– Нет-нет. Не сразу. Некоторые женщины требуют подхода. Хозяйка как раз из таких. Вдруг она уже спать легла? Особа она своенравная, спросонья может и в глаз засветить. Поэтому, думаю, разговор лучше отложить до утра.

– Хорошо, подождём. А пока можно принять на грудь. Надеюсь, вы не трезвенники? Так сказать, обмоем предстоящий отдых. Чтобы он прошёл весело и непринужденно. Ну, и знакомство заодно обозначим. Как насчет водочки, господа?

– А у тебя есть?

– Само собой.

– Тогда наливай. Базукин, тащи стаканы.

– Или может, коньячок? – засомневался Зыков. – Наверное, красивую жизнь лучше коньячком разбавлять? Вот опять встает проблема выбора, когда есть из чего выбирать. Коньячок?

– Святое дело. У тебя, значит, и коньячок есть? Из новых, небось, русских?

– Неважно, из новых ты или из старых. Я думаю, умный человек всегда своё возьмёт. При любых «...измах». Правильно?

– Это точно, – согласился Бивнев. – А когда потребуется, умный человек не только свое возьмет, но и чужое.

Оба смеются. Зыков, запанибратски похлопав Бивнева по плечу, итожит:

– Потому что, красиво жить не запретишь. Я это давно понял. Сейчас главное – не опоздать. Есть времена, когда нарождается новая аристократия. И в такое время, когда уходит один строй и приходит другой – главное – своего не упустить. Сейчас как раз подобное время. На всё надо идти, чтобы прорваться наверх. Кто не успеет, тот останется на задворках жизни. Сегодня главное – пробиться в высшее общество. Потом поздно будет, – с этими словами Зыков принял принесённые Базукиным стаканы и начал разливать в них коньяк. Закончив процесс, добавил:

– Ну и, конечно, не стоит, забывать о маленьких радостях жизни. Предлагаю выпить!

– Точно, – согласился с ним Бивнев. – Кто не успеет, тот останется Базукиным. Ни денег, ни славы.

– Отстань, – огрызнулся Базукин.

– Да-да, и дети его останутся Базукиными. Если, конечно, он детей оставит.

– Отстань, говорю.

– А ведь, какой художник, – не обращая на него внимания, продолжал Бивнев. – Рисует как Репин. Но вот не дал ему бог коммерческой жилки, и в итоге – мы имеем не Репина, а Базукина. А ведь и надо-то ему всего лишь хорошего продюсера.

Зыков поднимает стакан.

– Ладно, давайте, за знакомство. Вот конфетки, закусывайте.

Пьют. Закусывают.

Бивнев, положив в рот конфетку, разоткровенничался:

– Я тоже привык широко жить. Раньше шахтёром неплохие деньги зашибал, ещё до реформ, тогда у нас на шахте хорошо платили, а потом и там туго стало. Нафига, думаю, за принцип ломаться, и подался в кабак, официантом. И чисто кругом, и навар покруче. И общество, не то, что в забое. А такое, как ты сейчас сказал – господа. И дамы есть. Из новых. Из русских. И не только. И больше даже не из русских. Но точно – из новых. За рубли не жмутся, сразу видно – элита. Ты сделай ему красиво, и он тебя не забудет. Могу теперь и на Канары. А могу – сюда, на нары. Рядом с Базукиным. Ха-ха. Зато, здесь всё наше. Пусть быт неустроен, зато наши девочки симпатичные. И все язык понимают, легче договориться.

Зыков согласно кивает головой:

– Да. Нынче на родине отдыхать даже дороже. Вот жена поехала в Турцию, меньше денег взяла, чем я сюда. Не, ты понял, как жизнь подорожала?

– Это точно. Ну, мы-то понятно ради чего тратимся и на жертвы идём. Мы за удовольствиями следуем. А вот Базукин за призраком сюда приехал.

– Как это? – не понял Зыков.

– Точнее, за образом из воспоминаний. А практически за призраком. Творческое видение ищет. Представляешь, человек лет пятнадцать назад увидел здесь женщину, и с тех пор её любит.

– Ну?! Так жениться надо было на ней, раз такая любовь, – Зыков повернулся к Базукину. – Зачем столько ждал? Надо было сразу к ней. Вот и все мечты! Завтра же пойдём тебя сватать.

– И не успеем мы их сосватать, Базукин тут же её обнимет и как начнёт на ней жениться... – захохотал Бивнев. – О чём ты, Зыков? Куда мы завтра пойдем? К ней? А куда? К кому? Он даже имени её не знает. Он же её придумал.

– Как? – потрясенный Зыков удивленно посмотрел на Базукина. – Просто в голове придумал и всё? Её что – нет?

– Я чувствую, что она есть, – нехотя отозвался Базукин. – В этих местах мне когда-то было видение. Нет, она и на самом деле была. Женщина. Но, может быть, не совсем такая, как я о ней думаю. Ведь мы всегда идеализируем любимого человека. И я домыслил. И получился прекрасный образ. Женщина – ангел. Мечта... Мы тогда встретились с ней на набережной и долго сидели у моря. А на следующий день она уехала. Прошло столько лет, но я так и не смог забыть её. Она идеал. Её образ всегда со мной. Только со временем он потускнел. Стал стираться. И однажды я вдруг с ужасом понял, что не могу вспомнить её лицо. И тогда, спустя годы, я снова вернулся сюда, где повстречал её. В надежде встретить вновь. Вдруг она тоже приедет. Почувствует и приедет. И я обязательно напишу её портрет, чтобы уже не забыть никогда.

– И ты столько лет её любишь? Фантастика! А она?

– И она любит, я чувствую.

– Чувствуешь? Как это? Ты что экстрасенс?

– Экстрасекс он, – хихикнул Бивнев. – Экстра-образами удовлетворяется.

– Душой чувствую. Понимаете, наши души давно вместе. Вы ведь знаете, наверное, что у каждого человека есть своё ментальное тело, некий нематериальный двойник, и мы можем встречаться друг с другом с помощью этого двойника через время и расстояние, в мыслях, в мечтах. Вот там, в другом мире, мы вместе. Мы представляем себе друг друга, и любим.

– Любите? – задумался о чем-то Зыков. И, видимо, не найдя ответа на свои мысли, осторожно обратился к Бивневу. – Представить и любить – это как? По средствам самоудовлетворения, что ли? Как можно любить образ? Натурально?

– Нет, ментально, – засмеялся Бивнев. – Он только ментально любить умеет. По другому – не научен. Ты же слышал, он даже если встретит её, не собирается на ней жениться. Просто хочет воспроизвести на холсте. На другое у него не хватает фантазии.

– Ничего ты не понимаешь, – насупился Базукин. – Это будет образ, запечатленный в вечности, как Джоконда.

– Нарисовать? И всё?! Клинический случай, – покачал головой Зыков. – Пойми, болезный, встретить красивую женщину и желать только нарисовать её, это серьёзное сексуальное извращение. Даже не знаю, что и сказать по данному поводу. Разве что: «Лечиться надо!»

Он снова наполнил коньяком стаканы и, подвинув один из них Базукину, участливо поинтересовался:

– И что, ты даже в мыслях больше ничего не можешь с ней представить?

– Я всё могу, – обиделся Базукин. – Я хочу представлять её ангелом и представляю. А то, о чем думаете вы, представлять не хочу. Могу, и даже представлял раньше, но теперь не хочу! Потому, что это уже будет не образ ангела. Уж что-что, а фантазия у меня хорошая. Я могу мыслить и образами, и сюжетами. Бивнев просто завидует мне. У него один образ и один сюжет.

– Ой, как интересно, – встрепенулся Бивнев. – Расскажи... Ну, расскажи, что ты ещё представлял с ней раньше? О чём фантазировал?

Базукин сердито посмотрел на него и отвернулся:

– О счастье. Тебе не понять.

– Как же, как же, читали. В детстве. У Гайдара, – Бивнев выбросил вперёд руку и с пафосом продекламировал:

– «...Что такое счастье, каждый понимал по-своему!»...

– Вот именно, – оборвал его Базукин.

– Ладно, ладно, – попытался примирить их Зыков,– не будем ругаться. У нас ещё весь отпуск впереди, – он поднял стакан. – Что ж, раз пошла такая тема, давайте выпьем за счастье. Чтобы оно у нас было всегда. И, как говорил Гайдар, у каждого своё! У каждого такое, как каждый его себе представляет. Ты по своему – в виде видения, мы по своему – чтоб можно было пощупать. Это тост!

Когда все выпили, Зыков продолжил:

– А ты, значит, художник? Это хороший дар. Помню, в армии у нас был один художник. Хорошо жил с командованием. На занятия, тренировки-отработки не ходил, всё плакаты рисовал, да стенды расписывал. Мы в мыле, а он в шоколаде. И на гражданку ушёл старшим сержантом, с кучей грамот и благодарностей. А с меня даже ефрейтора сняли, за неуставные отношения. Во как. Я тогда уже понял, что иметь нужную профессию – это большой плюс. А на гражданке – вообще, милое дело. Был ещё у нас в конторе художник. Его сократили, а он наколки устроился делать. За баксы. И в ус теперь не дует, и смеётся над теми, кто остался и пашет за копейки. И клиенты у него теперь солидные, и связи появились. Хорошее ремесло. Ты наколки не пробовал делать?

Базукин пожал плечами:

– Я мечту ищу, а вы о ремесле.

– Нет, стало быть? – огорчился Зыков. – Зря. Татуаж ныне в моде. Выгодное дело. Ну, не хочешь делать наколки, попробуй рисовать свои фантазии. Я имею в виду не те, что ты сейчас фантазируешь, а те, которые, как ты говорил, раньше иногда представлял. Ну, любовь, то есть рисуй. Плотскую. Нарисуй, как этот процесс у тебя с образами происходил. В разных ракурсах. Уверен, будет полный успех! И деньги у тебя заведутся. И всяких женских образов у тебя не в фантазиях, а в реале полно будет. Сейчас только скандал, выпендрёж и эпатаж успех делают. И славу и деньги. Шоковая реклама – лучший путь к успеху. Скромность не поощряется. Ну, не хочешь свои видения напоказ выставлять, можешь чужие фантазии воплощать. Есть богатые фантазёры-извращенцы, они бы хорошо заплатили. Элитным художником у них бы стал. В их высшем обществе бы вращался. Ты хоть попробуй. Вот, хотя бы с Гены начни. Сам же говорил, что у него одна тема в мечтах. Вот и хорошо! Пусть он тебе свои фантазии рассказывает. А ты рисуй. Успех гарантирован! Я нынешнюю элиту хорошо знаю, общался. Ты им сделаешь приятно, и они не поскупятся... Что? Почему не хочешь? Однако я тебя не понимаю. Если ты ищешь мечту, то разве большие деньги при непыльной работе – не мечта? Ну, напиши ты, наконец, свою бабу, тот образ, что не дает тебе в удовольствие жить, напиши хоть в виде ангела, хоть в виде идеала, если в этом проблема. Завтра же садись и напиши, чтобы больше не отвлекаться на ерунду. И принимайся за настоящую работу. За которую платят.

– В том-то и проблема, что он её забыл, – хохотнул Бивнев. – Как же он её напишет? Он же сказал, лицо мечты – забыл. Вся надежда, что она приедет, и он её встретит.

– Что забыл? Образ? Не верю. Как же тогда его можно любить? Не помню что, но люблю? Как можно забыть то, что любишь?

– Можно, – Базукин начал нервничать. – Видение было столь мимолётно, столь зыбко, мелькнуло, как взгляд, и лишь дрожанием ресниц осталось в воспоминаниях, как нечто прекрасное.

– На что же ты надеешься?

– На новую встречу.

– Но это нереально. Найди другую. Создай себе новый образ. Что у нас, баб хороших нет? Берём любую, что-то у косметолога подправим, добавим немного силикона, красивых тряпок, возьмём пару уроков у стилиста, – и вот уже каждая вторая – идеал! У тебя же хорошая фантазия – сам говорил. Подрисуй где-нибудь, заретушируй, подгони под свои мерки и поднимай на пьедестал.

– Это невозможно. Заретушированный идеал – не идеал, а обман. Идеал неповторим. Как неповторимо каждое мгновение. Новое мгновение, новый взгляд – это уже другой образ. А тот прежний идеал исчез. Вы помните картину «Неизвестная»? Художник успел поймать именно такое мгновение. Присутствие идеала. Мечты. Но это его идеал. И он его уловил. А я свой упустил. Помните картину «Неизвестная»?

– Да-да, припоминаю что-то в этом духе. Ну и?..

– Это и есть материализованная мечта. Ожившая. Остановившееся мимолётное видение... Возможно, и Блок писал свою «Незнакомку» в подобном порыве. Помните?

– Как сейчас, – смеется Бивнев. – Ну, как же – Незнакомка. Как не помнить?! «Сударыня, как вас зовут?». «Сударь, я думаю, что одна ночь, проведенная вместе – это не повод для знакомства. Зовите – Незнакомка». Ха-ха-ха...

Зыков останавливает его, поднимая палец. Он серьезен:

– Да-да, «Незнакомка», что-то припоминаю в этом духе... Но тогда было время другое. Тогда ценились те художества. Ныне – другие. Тогда видения поэтов были в моде, а теперь за наколки баксами платят! Тебе бы тогда родиться. Но не случилось. А сегодня ты отстал от жизни. Пиши то, что нравится людям, и люди тебя отблагодарят. Глядишь, и сам подымишься до их уровня. Сейчас, кто не успел отхватить от общего пирога, тот опоздал. На всех не хватит. А урвёшь своё, тогда и деньги, и сикухи будут пачками у тебя лежать. И каждая – мечта! Понимаешь, мечты за тобой табунами ходить станут. У тебя дар, тебе и карты в руки. Ты, главное, пиши.

– Слушай, Лёха, – вдруг загорелся Бивнев, – а напиши-ка ты портрет Шикалова с его любовницей. Его изобрази орлом, её в игривом виде. Он хорошо заплатит. А не заплатит, мы портрет его жене продадим. Ха-ха-ха.

– Это что за Шикалов? – живо заинтересовался Зыков.

– Я же говорил, есть тут один босс, люкс снимает. Женщина с ним – ягодка.

– Хороша?

– Не то слово. Мечта. Как у Лёхи. Но у него – воздух. А здесь – ожившая. Всё при ней. Лёха, а может, они похожи с твоей мечтой? Может, её и напишешь во всей красе. А мы подфантазируем. Ты как свою мечту представляешь? Голой? Расскажи. Неужели твоя лучше?

– Да, – согласился Зыков, – объясни, чем твоя лучше других. Есть ведь вообще бабы – первый класс! Те, что только за валюту соглашаются. Вот, чем твоя отличается от валютных. Формами? Ты руками покажи.

– Это так просто не покажешь. И не объяснишь. Это очень зыбкий идеал. Всё время в движении. Изменчив и непостоянен. Она же воздушная – моя мечта.

– Это понятно – привидение. Но ведь изменчивость и непостоянство – плохие качества. Согласись. Особенно для женщины. Валютные как раз такие. Изменчивые. Но им хоть заплатишь, так за свои деньги форму почувствуешь, а от твоей у тебя – одно расстройство, погоня за образом и неудовлетворенность... Женщина должна быть... ну, как сказать...

– Чтоб подержаться было за что... – подсказал Бивнев.

– Точно. Чтоб хоть в чём-то стабильность была. И чтобы эта стабильность чувствовалось. А ты о непостоянстве. Мужчине нужно постоянство. Ему надо знать, что его всегда дома ждут, – Зыков усмехнулся и разоткровенничался. – Мужик, он и есть мужик. Он может иногда и загулять. Как я, например. На то я и мужчина! И жена это должна понимать. И любить. И ждать. Без всяких изменчивостей и непостоянств. Вот, допустим, я – нынче по курортам гуляю. А должен знать, что тылы обеспечены. Тогда и я спокоен, и семья цела. Вот это я понимаю. Я для себя такую мечту нашёл, и счастлив. Ну, погуляю немного, и что? Что, у жены убудет? Я же только её люблю. По-настоящему. И пусть себе спокойно едет в командировку. Вот какая должна быть мечта. Верная, надежная, всё понимающая, красивая, фигуристая, с этими...

– С сиськами, – снова подсказал Бивнев.

– Именно. С сиськами! И так далее... Но, что это мы всё о высоких материях, да о высоких материях, а о коньячке забыли. Давайте выпьем за красоту.

Базукин усмехнулся и покачал головой:

– Новое время – новые идеалы! «Мечта с сиськами». А ещё когда-то у нас было «Добро с кулаками»...

– А вы не смейтесь, господин Базукин, – остановил его Бивнев. – У меня, между прочим, друг есть. Большой любитель бюстов. И вот встретил одну с такими... – показывает, – прямо необъятными... Увлёкся, естественно. Не удержался и женился... И что?! – Трое детей!!! А ты смеёшься. Между прочим, если подумать, получится, что он своей любовью к этому делу – троим жизнь подарил! А ты, ну хоть одному? Так у кого любовь выше? А вы говорите...

– Что верно, то верно, – поддержал его Зыков. – Мечта должна быть ощутимой. А в твоём призраке масса недостатков.

– Но и море очарования, – не согласился Базукин. – Это сирена, завораживающая своим пением. Хотя... хотя пение сирен и приводит к гибели.

– Вот видишь. Давай теперь подытожим, чего же в ней больше – недостатков или достоинств.

– Зачем? Её недостатки – это её достоинства. Одно – продолжение другого. Это полифония. Всё дополняет всё, и дополняется отовсюду. Как белый цвет состоит из всех цветов радуги, так и здесь – всё дополняется, накладывается... и в итоге – пустота, мимолётность, сирена...

– Выходит, мы тебя не переубедили? Да пойми же ты, чудак-человек, призрак есть призрак... Какой от него прок? Раньше ты хоть в мечтах любил её, а теперь?

– Я всегда её люблю.

– Не в том смысле, – усмехнулся Бивнев. – Было у тебя с ней что-нибудь?.. Было. Сам говорил. Хоть в мечтах, но было. Да? И это главное. Ну, расскажи, что ты нафантазировал на эту тему, мы хоть посмеёмся.

– Жлоб ты, Гена.

– Расскажи. А может, и не было совсем?

– Отстань.

– Так было или нет? Забыл, что ли? Ну, такие моменты надо помнить. Как ты сегодня стихи читал? «...Вы столь забывчивы, сколь незабвенны».

– Сам сочинил? – поинтересовался Зыков.

Базукин смутился.

– Что вы? Цветаева.

– Ещё? – спросил Бивнев. – Пожалуйста. «Это было у моря, где лазурная пена...» или вот это: «И снова будет день и снова будет свет, и снова будет ночь, и снова будет память...» – нравится?

– Цветаева? – спросил Зыков.

Базукин смутился еще больше.

– Нет. Последние мои.

– Твои – лучше, – авторитетно оценил Зыков.

– Что вы! Как можно сравнивать?

– Я! – тебе говорю!

– Вам, правда, понравилось?

– Само собой. Обязательно будет день и свет, а ночью память. Иногда такое вспомнишь – просыпаться неохота.

– Вот я и предлагаю вспоминать только хорошее, – перебил его Бивнев. – Как раз ночь. А ночью – память. Самое время. Давайте вспоминать. Как там всё у нас было в мечтах? Лёх, начинай первый. Вот, стало быть, наслушались вы с ней соловьёв, ты ей стихи почитал, а дальше? О главном расскажи.

– Отстань. И вообще, я собираюсь спать, – Базукин отошёл от стола и, поставив рядом несколько стульев, прилёг на них. – Не шумите, я сплю!

– Хорошо, тогда я расскажу, – предложил Бивневу Зыков. – И мечтать не надо – всё есть! Знаешь, как я живу? У меня всё реально. Думаешь, я на хлебном месте? Если бы. Жена зарабатывает. Не, ты понял, какой кайф? Я её в фирму пристроил, там деньги – лопатой гребут. Фирма растёт. Директор становится генеральным, а она уже руководит филиалом. Ты понял, да? Из загранок не вылазит. И ей дело, и мне мечта. Чем не жизнь? Вот и сейчас, она в Турцию на две недели уехала, контракт подписывать, и я не теряюсь. Как?

– Здорово живёшь, – позавидовал Бивнев.– За это стоит выпить.

– Об чём базар? Лей за удачу.

– Базукин, иди сюда. Наливай.

– Отстаньте, я сплю.

– Видал, с кем приходиться жить? – вздохнул Бивнев.– А ты говоришь, отдых. Одна радость, что ночует на веранде.

– Да, тяжёлый случай. Я думал, таких уже давно нет. Ну, ничего, завтра мы развеселим этот городок. А то, может, прям сейчас? Есть у тебя на примете красавицы?

– Одна у меня в комнате дожидается. Но она не первой свежести. Это я от безденежья на неё клюнул. Но теперь, раз мы богаты...

– Нам только первый сорт! – твердо закончил за него Зыков. – Не поскуплюсь. Деньги есть!

– На первый сорт в нашей гостинице тянут только две. Первая, дочь хозяйки Юленька. Но тут, как не крути, придётся в итоге иметь дело с самой КГБ. А она может и зубы пересчитать. И подведут нас к выбору: или в ЗАГС, или в морг.

– Нет, какой же это отдых. Такие потрясения мне противопоказаны, – отказался Зыков.

– Вторая – та, о которой я уже упоминал – с тем самым боссом из люкса. Но, опять же, при ней мужик из новых русских авторитетов. Не совсем, конечно, мужик по нашим меркам, но крепкий ещё старикан. То есть – здесь тоже облом. И, выходит, что надо ждать до утра. А с утра я уже тебя поведу по всем клубничным местам.

– Жаль. Я бы сейчас оторвался... А кто этот старикан-спонсор? Из новых, говоришь? Может, отобьём? Переманим. Мы тоже не бедные.

– Скорее, он из старых – с большими связями. А теперь новым стал. Вряд ли она пойдёт с нами. Там надёжней. Последняя любовь и большой материальный интерес.

– Наследство, что ли?

– Возможно. Такие женщины по мелочам не разбрасываются. Если бы у меня с ней была бы хоть капля надежды, я бы её давно реализовал и раздул бы эту каплю до моря чувств. Я пробовал подкатить. Отшила. Нет, она на нас не посмотрит. Там настоящий босс. Говорят, ещё лет тридцать назад гремел в Сибири. Громадными строительствами руководил.

– И кто ж такой? Я многих знаю.

– Я же говорил – некто Шикалов.

– Из Новосибирска?

– Вроде того.

– Ну, надо же. Какая земля круглая. Точно, я его знаю. Ещё когда ты в первый раз о нём сказал, я подумал, фамилия знакомая. Однофамилец, думаю. Так нет... – Зыков весело хлопнул ладонями по коленям и захохотал. – Знаю я его. Из нашего города. Земеля, мать его... Да, это крутой господин-товарищ. Из непотопляемых. И при генсеках был величина, за глаза называемый у нас Держиморда, и сейчас, при нынешних держимордах – «Главный городской демократ», так и называемый, но уже в глаза и подобострастно. А на деле, каким ты был, таким ты и остался, разве «Волгу» персональную сменил на «Мерс».

– Перемены налицо. То есть на морду. На держиморду, – развеселился Бивнев.

– Крупные деньги делает. Мы, конечно, такому в подмётки не годимся. Мы имеем лишь малую часть его доходов. У него целая сеть предприятий. Он ведь и есть тот генеральный, про которого я рассказывал. Ну, жена моя у него работает. Десятки фирм в городе под его контролем. И одной из них руководим мы с женой. Только если бы это был он, здесь бы была куча охраны. Да, и отдыхает он больше по заграницам. Может, из-за любовницы светиться не хочет?! Или... Слушай, а у него ведь пятеро детей. Раньше при советской власти для карьеры было модно крепкую семью иметь, вот он и расстарался. А теперь, при живой жене, с бабой на курорте. Ну, молодец.

Зыков и Бивнев весело смеются.

– Ппятерооо? – с трудом сквозь смех говорит Бивнев. – Крутой семьянин, однако.

– А моя жена мне о нём рассказывала: он такой порядочный, так изменился от реформ, настоящий рыночник, – Зыков хохочет до слез. – Нет, ты понял? А я говорю, как воровал, так и будет воровать. Она обижается. А мне какая разница от того, что у него денег куры не клюют, главное, что и нам капает. А если где-то капает, почему бы не подставить свой стакан. Правильно? И ему перепадает на всё про всё, и нам на хлеб с маслом остаётся. А то, «порядочным стал»... Ха-ха-ха!

Бивнев с Зыковым хохочут. Из дома раздаются недовольные крики: «Да дайте же, наконец, людям отдохнуть!», «Ни днем, ни ночью покоя нет!», «Совесть надо иметь!»...

Бивнев прикладывает палец к губам. Зыков кивает и усилием воли прерывает смех. Берёт бутылку. Разливает коньяк по стаканам. И шепотом говорит Бивневу:

– Давай ещё – за удачу.

Бивнев кивает и опрокидывает содержимое стакана в рот. Зыков следом.

– Представляешь, этот прекрасный семьянин выходит утром с любовницей и видит меня. Я ему – здрасьте, я вам привет, мол, от жены и детей привёз. Он, наверное, попытается откупиться, или должность какую предложит. Или сделает вид, что женщина не с ним, или они едва знакомы.

– А я тем временем, – подхватывает Бивнев, – отвожу его подругу в сторону, и так, мол, и так, Тиночка, есть богатый молодой человек... И дело в шляпе – она наша!

Смеются. Зыков поддерживает:

– Хороший план. Главное, в любом случае – беспроигрышный. А её, значит, Тина зовут? Хорошее имя, – он снова разлил коньяк по стаканам. – Давай еще, за удачу! Кстати, у меня жену тоже Тина зовут. Сколько совпадений...

И тут, словно, поперхнувшись, Зыков замирает. Лицо его вытягивается:

– Стоп! Тина? С Шикаловым?! Она же в командировке... И он... Они же с делегацией. Контракт подписывают... Ну, точно... Что?!..

Бивнев присвистнув, отодвигается от Зыкова:

– Ни фига себе! Брось, это не она...

– Нет, не может быть... Она же в Венгрии... То есть в Турции. Контракт... Они же... Гады! Гады! Значит, обманули! В командировку они поехали! Со всеми сотрудниками! Контракт подписывать! За товаром!!! – Зыков вскочил. – Где они?!!!

Бивнев схватив Зыкова за рукав, пытается его остановить:

– Да ты что?! Куда?! Ты что задумал?! Остынь. Она же кормит тебя. Они же... Ты же... элитой хочешь быть, аристократом... Кто не успел... Сам говорил: «...на всё надо идти...». Он тебя в люди выведет...

Бивнев оборачивается к Базукину и кричит:

– Лёха! Лёха!! Вставай! Помоги!!!

Из дома вновь раздаются рассерженные голоса. «Это уже форменное безобразие!!!», «Выселять таких надо!!!», «Прекратится это, в конце концов, или нет?!!»...

– А?! Что?!! – вскочил ничего не понимающий спросонья Базукин.

– Лёха!! Помоги!!! – повторил призыв Бивнев.

– Что случилось?

– Понимаешь, тут человека неожиданным известием ушибло. Помогай держать, он теперь на всё способен. Жалко парня.

– Может, ему чего-нибудь успокоительного дать?

– Давай. Стой, ты куда?

– К Галине Борисовне, за таблетками.

– Не надо, – вдруг спокойно и четко произнёс Зыков. – Отпустите.

Бивнев, недоверчиво оглядев его с ног до головы, осторожно отпустил.

Зыков сел и хмуро произнёс:

– Ничего, я им покажу. Я всех выведу на чистую воду. Я им такое устрою. Гады.

Бивнев настороженно наблюдая за ним, спросил:

– Ты что задумал? Брось! Зачем из-за ерунды жизнь себе портить? Не надо решать с налёта. Завтра погуляем, развеемся. Я тебе таких женщин покажу, сразу всё забудешь. Ну? Наша договорённость в силе. А потом, хорошо всё обдумав, решишь, что делать?

– Они у меня попляшут, – не слыша его, продолжал Зыков. – И она мне говорила, что он порядочный стал... Ну не сволочь ли? Ничего, они попляшут. Так обмануть. Подлецы...

Из дома выходит хозяйка Галина Борисовна со шваброй в руках.

– Опять третья комната среди ночи люд`ям спать не даёт? Ну, кому по хребтине врезать? – размахивает она шваброй. – Ну?! Чего замолчали? Зачем, спрашиваю, опять люд`ям спать не даёте? Третья комната! Вас спрашиваю. Жильцы жалуются, – замечает на столе бутылку и стаканы. – Алкашитесь, что ли?

– Что вы Галина Борисовна, – заискивающе отозвался Бивнев, – детское время ещё, – смотрит на часы. – Вот, всего полпервого. Без десяти. У меня – точные. Японские, – Бивнев показал всем свои часы.

– Всё равно, люди спят.

– Ну, вы же не спите. Вы всё за работой, и днём и ночью. А мы вот друга встретили, – кивает на Зыкова. – Хотите с нами стопарик? Для хорошего сна?

– Да уж, работаешь тут, работаешь на вас... Никакой благодарности. – Галина Борисовна повернулась к Базукину. – А ты, бездельник, когда, наконец, начнёшь харчи отрабатывать? Так можно всю жизнь за бесплатно жить. Чтобы завтра столовую фруктами расписал, и веранду.

– Так как же без вдохновения? – попытался оправдаться Базукин. – Плохо получится.

– Уж расстарайся. Совесть надо иметь. Месяц здесь жить, столько сожрать и не получить вдохновения. Ну, ладно – наливайте стопарик. А то что-то плохо спать стала. Всё кто-то кричит с веранды, ругается, спать не даёт...

Бивнев наливает полный стакан и подаёт хозяйке:

– Трудяга вы, Галина Борисовна. Трудоголик.

– Поговори ещё! Сами вы алкаши, – Галина Борисовна берёт стакан. – А себе? – Бивнев наливает себе. – А другу? – кивает на Зыкова. – Чего это он у тебя такой скисший? Замороженный? Или заторможенный? Нахрюкался уже, поди? Эй, друг, чё, грустный?! Чё, молчишь? Он, что – не рад встрече с вами?

– Что вы? Он просто долго добирался сюда. Устал, не выспался. Переволновался. Кстати, он хотел снять у вас комнату. Он спокойный.

– Слышали мы ваше спокойствие. Тоже, небось, алкаш?

– Да он и не пил совсем. Это мы с Базукиным пили и «ура» кричали от радости, что друг приехал, а он, видите, какой спокойный, всё в одну точку смотрит. Вот и вы уже заметили, что заторможенный. С ним проблем не будет. Кстати, он может люкс взять. И даже заплатить вперёд, если хотите, – Бивнев толкает Зыкова. – Заплатишь?

– Ну, если вперёд заплатит, то пусть живёт, – согласилась Галина Борисовна.

– Вот за это давайте и выпьем, – предложил Бивнев. Они выпили вдвоём с хозяйкой, после чего Бивнев вновь обратился к Зыкову. – Ну, давай деньги. Тебя оформили.

Зыков достаёт из кармана бумажник, не считая, вынимает пачку купюр и кладёт на стол.

Хозяйка, удивлённо покачав головой, забрала деньги и положила в карман.

– Какие все богатые стали. Денег не считают.

– Вот видите, я же говорил, – облегченно вздохнул Бивнев.

– Ладно, – ответила ему Галина Борисовна, – пусть занимает второй люкс. Седьмая комната, ты знаешь, – Галина Борисовна достала из кармана ключ, отдала Бивневу. – Проследишь за порядком. Ты ответственный.

Бивнев опустил ключ в карман. В другой карман сунул недопитую бутылку и кивнул Базукину: – Помогай. – После чего, подхватив Зыкова с двух сторон, они поволокли его в дом.

Галина Борисовна проводила их хмурым взглядом и начала подметать пол.

– Нализались на ночь. Денег девать некуда, – бормотала она при этом под нос. – Везет дуракам.

В это время с улицы на веранду, тяжело ступая, поднимается местный участковый Тасов. Заметив его, Галина Борисовна чертыхнулась:

– Вот ещё одного чёрт несёт. Как чувствует всегда, что где-то деньги появились.

Тасов подошёл ближе и поздоровался.

– Вы всё в заботах, любезная Галина Борисовна. Даже ночью. Шарк-шарк – метёте метлой. Шарк-шарк... Вы уж помедленнее двигаете своим метрономом. У отдыхающих вечерний моцион в постели, а вы их с ритма сбиваете. Такой темп быстрый задаете... Ха-ха. Это новая французская шутка.

– И вам, доброй ночи, Сигизмунд Артекович? А в прошлом году, помнится, эта ваша новая шутка была итальянской.

– Разве? Не зря говорят, что новое – это хорошо забытое старое. Однако заметьте, как все народы похожи, что французы, что итальянцы – одно на уме. А вы всё в заботах?

– Сами-то вы тоже, небось, забегались-заработались. Ночь на дворе, а вы всё на службе.

– Обход делаю, – согласился Тасов. – Дежурю. У меня ведь работа не нормированная, я всегда должен быть на посту. Что ни говорите, а мы с вами труженики, любезная Галина Борисовна. Не то, что отдыхающая шушера, им бы только деньгами сорить. А нам заботы. Вон ведь, как сейчас преступность возросла. Криминальный элемент так и прёт в наши края. У себя там натаскают, так называемых, грязных денег, а здесь отмывают. На море. В своих краях их поймать не могут, а мы должны отдуваться за всех, быть начеку. И мы начеку. Хоть и трудно сейчас. Всё доказывать надо. Американцы через это проще прошли. Собрались, проголосовали, верёвка, дерево, и всё в порядке. Суд Линча называется. Вывели вора, поставили перед народом. Кто «за»? кто «против»? Повесили. Вот это я понимаю, демократия. А у нас? Тьфу! Доказательства собирай. Вот все от расплаты и уходят.

– Взятки кому надо дают, вот их и не ловят.

Тасов задумчиво кивнул, соглашаясь:

– Может быть, может быть. Вам виднее. Коррупция и казнокрадство сейчас бич. И потому мы должны быть особенно бдительны. Всегда во всеоружии, чтобы ни один преступный рубль не прошёл мимо нас безнаказанно.

Тасов немного походил в задумчивости по веранде и вдруг сделал вид, что вспомнил что-то очень важное и хлопнул себя по лбу:

– Ах да, чуть не забыл, я же не просто так сюда зашёл... У вас нет нарушений?

– У нас полный порядок, – насторожилась хозяйка.

– И налоги за всё уплачены?

– А как же?

– А сколько у вас постояльцев?

– Ну... пока шесть... – поймав строгий взгляд Тасова, хозяйка опустила глаза.

– А если проверю?

– Ну, восемь... И ещё один, сегодня заселился.

Тасов облегчённо вздохнул:

– Вот! Это много! Очень много. А санитарные нормы? Вы же оформили ваш домишко, как гостиницу по высшему разряду. Хотя, конечно, это наша вина – пожалели вас. Пошли навстречу. Но вы хоть стараться должны. У вас же площадь не позволяет. И персонала не хватает. Я у вас вместо охраны, вы за всех остальных. И жильцов-то я вам, по возможности, стараюсь направлять лучших, отборных, откормленных. Распинаюсь перед ними, что у вас тут всё – от и до. А вы? Им же условия создать надо. А тут вы ещё кроме тех, что мы направляем, сами кого-то пускаете. Они же не зарегистрировались у нас. Почему? Может, боятся? Запомните, каждую личность надо проверять. Время-то сейчас какое?! Сами понимаете, не дай бог – что случится. С кого спросят? Кто вам разрешение дал? Оформил такую хибару по высшему разряду. С меня голову снимать будут. Ваша задача помогать органам. Кто? Откуда? И с кем живёт? Мало ли что? – Тасов снимает фуражку и оглядывается по сторонам. – Какой, однако, на завтра жаркий климат намечается. Просто с ночи печёт, и плавит, как в мартене.

Галина Борисовна вынимает из кармана деньги, отсчитывает несколько купюр и кладёт в фуражку Тасову. Тасов, делая вид, что не заметил её действий, возвращает фуражку на голову.

– Мда, потеплело. Наверное, из-за того, что здесь юг, так жарко. И лето... Как вы думаете, любезная Галина Борисовна?

– И море.

– Что?

– Юг, лето, а главное – море. Вот и прут сюда все, кому не лень.

– Это точно.

– А что Светлана Яковлевна, здорова?

– Супружница-то моя? А что ей сделается? Цветёт и пахнет. Да, кстати, хорошо, что напомнили. Она, как отвечающая за санэпидемслужбу района, просила вам передать, что на вас поступают жалобы. Грязно, мол... Нет гигиены. Уже сегодня с проверкой хотела нагрянуть, я отговорил...

– Она же вчера была! – возмущенно взрывается хозяйка. – И ничего мне не сказала! Какие жалобы? От кого? Где грязно?

– Скажем так, жалобы от неравнодушных граждан.

– Ну, вы же видите, я убираю. Даже ночью мету. Целый день только и делаю, что убираю.

– Как говорится, любезная Галина Борисовна, чисто не там, где метут, а там, где не сорят, – Тасов провёл пальцем по столу и, поднеся к носу, начал внимательно рассматривать его. – Что поделать, если люди пишут. Мы с вами за людей в ответе. Эх, закроют ваше предприятие. Даже мне трудно становится вас защищать. Фу, как все-таки парит сегодня, – он снова снимает фуражку и оглядывается по сторонам. Хозяйка со вздохом суёт туда ещё несколько купюр. Но Тасов продолжает держать головной убор в руках. – А вот ещё говорят, разврат у вас бывает. Некоторые женщин водят...

– А сейчас можно! – с вызовом огрызнулась хозяйка. – Сейчас это даже приветствуется. Это уже и по телевизору кажут в детское время.

Тасов тяжело вздохнув, с каменным выражением лица натянул фуражку на голову, чуть не до ушей:

– Совсем люди распустились. Это же надо, как быстро нравы испортились. Для некоторых уже и разврат не разврат, а развлечение... А как у вас, кстати, с противопожарной безопасностью? – Тасов вновь неуверенно тянет руку к головному убору. – Мыши, крысы есть? – интересуется он, жалобно глядя на Галину Борисовну и нервно теребя козырёк.

– Какие крысы, бог с вами. Вывели.

– А если найду?

– Нету! И пожарник третьего дня с вами же приходил. Сколько ж можно?

– А вот, сколько нужно, столько и можно. Не ради собственных интересов и развлечений мы здесь на посту. Главное, чтоб людям было хорошо, и порядок был. Ладно, будем считать, что у вас порядок, любезная Галина Борисовна. Но смотрите, чтобы всё было как надо, по закону. И если что – звоните. Тасов всегда на посту, и на работе и дома...

С этими словами Тасов ушёл.

Галина Борисовна снова начала мести пол резкими нервными движениями:

– Паразит чёртов. Я тут работаю, а он ходит сливки сшибает. Козёл безрогий.

Из дома выходит Тина.

– Кого это вы так?

– Есть кого. Представь, ты в трудах зарабатываешь, а какой-нибудь забирает. Ну, не козёл ли?

– Козёл. Галина Борисовна. Самый настоящий. У меня дома такой же. Да, там вам из эпидемстанции яд от крыс принесли. Я на кухне оставила. Кстати, я опять видела в коридоре большую серую крысу.

– Господь с вами, где же вы их всё время находите? Только никому не говорите об этом. А то ходят здесь козлы всякие.

Тина уходит. На веранде вновь появляется Тасов.

– Звали, любезная Галина Борисовна?

– Ни в коем случае.

– А мне что-то показалось... У меня, ведь, дежурство длинное... А у вас запахом каким-то из кухни тянет. Самогон гоним, да?

Хозяйка тяжело вздыхает и вынимает деньги.

– Есть такой грех Сигизмунд Артекович. Знаете что, пойдемте, я вас первачком угощу. Своего собственного изготовления. А то вы устали, поди. Заработались...

Они уходят в дом. Через некоторое время на пороге появляется Базукин. Он расставляет на веранде стулья и ложится на них спать.

 

*  *  *

 

Там же. Базукин спит на стульях. Дверь неслышно открывается. Из дома осторожно выходит женщина и садится за стол напротив Базукина, так, чтобы на её лицо падала тень. Она негромко кашляет. Базукин не просыпается. Она кашляет громче.

– А?! Уже? – Базукин вздрагивает и, проснувшись, садится.

– Вы Базукин?

– Да. А что?

– Вы готовы мне помочь?

– Всегда готов! То есть... А в чём дело?

– Я вас люблю.

– Что?!

Потрясенного Базукина точно подбрасывает со стула. Он вскакивает на ноги и всматривается в женщину:

– Вы ошиблись!

– Женщина не может ошибаться в своих чувствах.

– Но... Чего вы хотите? – Базукин делает шаг назад, упирается спиной в стену и, шаря по ней рукой, пытается отыскать выключатель.

– Вы куда?

– Здесь темно. Надо зажечь свет. И тогда вы сразу поймёте, что обознались. Я сейчас...

– Нет, нет, – торопливо останавливает его женщина, – я не обозналась, вы же Базукин? Не включайте свет, я ещё не преодолела свою робость.

Базукин покорно возвращается назад и садится рядом.

– За что меня можно любить?

– Я полюбила вас за вашу душу. За ваши стихи.

– Разве я вам их читал?

– Неужели не помните?

– Извините, что-то не припоминаю.

– Это было давно. В этих местах.

– Да, я был здесь пятнадцать лет назад... Но... Да, нет, вы... нет... Вы ошиблись...

– Некрасиво напоминать женщине о возрасте. Говорить, что прошло пятнадцать лет, и она уже совсем не та...

– Я так не говорил... Ах, извините. Я осёл. Просто ещё не совсем проснулся. Всё так неожиданно. Вы что же, опять здесь отдыхаете?

– Да, я снова вернулась сюда, где когда-то была счастлива. Итак, вы вспомнили? Пятнадцать лет назад вам здесь встретилась женщина. Та женщина – это я. Я почувствовала, что мне надо вернуться. Словно вы позвали меня. И не смогла не приехать. Но теперь я замужем. Увы... Кстати, муж тоже почитатель вашего творчества.

– Вот как?! Очень приятно. А он где с ним познакомился?

– Везде. Он скупает ваши картины, стихи...

– Как скупает? Где?

– Какая разница? Я его не спрашивала. Мой муж мне не интересен.

– Извините, просто моих стихов никогда не печатали, а картины я не продаю, – Базукин облегченно вздохнул. – Вот и выходит, что вы меня с кем-то перепутали.

– Ну и что, что не печатают? Любители ваших стихов, наверное, переписывают их от руки и продают в виде самиздата. А насчёт картин... Я имела в виду фотографии. Репродукции. Может быть, вы даже не в курсе, но кто-то тайно переснял ваши картины, и теперь наживается на них. Мой муж ищет и покупает репродукции.

– Неужели? У вас, наверное, замечательный муж.

– Ошибаетесь. Мой муж деспот. По этому поводу я, собственно, и хотела встретиться с вами. Я всегда помнила о вас. И всегда знала, что вы мне поможете. Помните, что между нами было? Ведь этого не забыть.

– Да-а... А что было?

– Как вам не стыдно? Неужели вы всё забыли? Выходит, вы использовали меня? И вся ваша страсть – ложь?

Базукин оторопело посмотрел на нее.

– Но я же любил вас только в мечтах.

– О-о... Вы думаете, женщина не чувствует? Даже грубая женщина на моём месте заметила бы, как вы раздеваете её глазами, а с моей тонкой душой... Вы же знаете, какая у меня тонкая душа? Вы сами говорили мне об этом. Уж вы-то понимаете, что такое чувствующая душа женщины. Ментальное тело...

– Да, конечно.

– Как вы его ласкали... – моё ментальное тело... Я засыпала и чувствовала ваши объятия. Ах, негодник, что вы только не вытворяли.

– Ну что вы? – потупясь, смутился Базукин. – Я был чрезвычайно тактичен и очень корректен. Мне представлялось, что вы сами...

– Ах, не лгите, милый развратник. Женщина всё чувствует.

– Да, нет же. Может, все-таки, это был кто-то другой?

– Ну, кто другой? Как вам не стыдно? Я же чувствовала именно ваши объятия. И жаркий шёпот...

– Объятия были... В мечтах.

– Вот видите. А насчёт разврата, всё относительно, может быть для вас это норма, а для меня всё было в первый раз...

– Извините. Я понимал, что вы – натура тонкая. Но не представлял, что до такой степени. Зная – насколько вы чувствительны, я был бы ещё тактичнее...

– Никто кроме вас и теперь не знает, насколько она чувствительная – моя натура. Мой муж, кстати, до сих пор не догадывается, что наши с ним дети от вас.

Базукин некоторое время оторопело молчит, переваривая информацию, потом с потрясенным видом переспрашивает:

– Что вы сказали?!

– Неожиданно? Да-да. Чему вы удивляетесь? Это же ваша собственная теория – материализация мечты. Повторяю ваши слова: ментальное тело, полёт души... Помните? Я вам тогда позволила слишком многое... И последствия не заставили себя долго ждать...

– Но душа не может делать...

– Что же вы остановились? Вы хотели сказать – детей? Душа не может делать детей? Бросьте! Душа может всё! Вы же сами утверждали, что душа в силах воплотиться в материи. И что вы хотите воплотить мечту в реальность. А зачем хотеть, если у вас уже всё получилось? И воплотили, и одухотворили, и оплодотворили. И даже не знали об этом. Выходит, не верили в себя? В свои духовные силы?

– Но... нет, невозможно. Они – дети, что, тоже ментальные?

– Дети – настоящие! И что значит – невозможно? Вы хотите сказать, что я вру? Вы отказываетесь от меня? От детей? И это после всех клятв, после того, как вы мысленно буквально изнасиловали меня.

– Я не насиловал... в моих мыслях вы сами того захотели.

– Иногда подсознание искажает реальное восприятие действительности. Возможно – это ваш случай. Вероятно, у вас искажённое подсознание насильника, если для вас то, что было между нами – норма. Да, вы мне нравились, но это не значит, что я была согласна на всё. Я просто боялась вас обидеть. И вы воспользовались моим состоянием. А может, вы только прикидываетесь добреньким, а в подсознании – садист и маньяк? Или, может, вы даже не отдаёте себе отчёта в своих действиях? Иначе, почему вы отказываетесь от содеянного? Вы что, не хотели этого? Вы ошиблись, приняв желаемое за действительное? Ну, тогда надо признать свои ошибки. Я же признаю. Да, согласна, может быть, и я чего-то хотела. Чуть-чуть. Пьяная, наверное, была, а то бы поняла, с кем имею дело. Настоящие мужчины так не поступают. Если бы я тогда знала. Где были мои глаза? Да, бывают в жизни огорчения.

– Но вы же не пьёте. Вы мечта.

– Лестно. Только жизнь не мечта, а реальность. Человек создает в своём представлении идеал и ищет в жизни наиболее приближённый к нему объект. Лучшего, наверное, не нашлось, и вы выбрали меня. Другие были ещё менее похожи на вашу мечту. Чтобы приблизить меня к идеалу, вы придумали мне какие-то невероятные достоинства. А я всего лишь обыкновенная женщина.

– И всё-таки – это невозможно...

– Возможно! Зачем вы противоречите себе. Разве не вы утверждали, что мыслью можно и создавать, и разрушать? Ваши слова?.. А настоящий мужчина никогда не отказывается от своих слов. Вы помните, что говорили, шептали мне во время ласок? И не только пятнадцать лет назад, но и раньше, начиная с подросткового возраста. Идеал ведь всегда был с вами, ещё и до нашего знакомства. Он жил, рос и развивался вместе с вами с самого детства, чтобы стать таким, какой он есть сейчас. Правильно? Помните, что вы вытворяли в своих фантазиях с вашим идеалом в юности? Помните? А потом весь этот груз фантазий перенесли на меня. Я помню. Ведь я стала идеалом, а, значит, ко мне перешли и все его юношеские воспоминания.

– Но...

– Вот честно, признайтесь, как настоящий мужчина, когда вы всё это представляли, оргазмы были?

– Ну, знаете ли...

– И всё-таки, говорите начистоту. Глядя с высоты прожитой жизни на свою пионерскую юность, перед лицом своих товарищей, торжественно клянусь и... сознавайтесь... Может, в детстве? Разряжались от мыслей?

– Да разве упомнишь, что было в детстве.

– Ладно, оставим детство. Перейдём к юности.

– Ну, может быть... по молодости... один раз...

– В день? Ах, какой шалун. Ладно, достаточно и одного раза по молодости. Значит, вы представили свою мечту и... Вот видите, вы не только чувствовали, но и материально изливались. Вот вам – материализация фантазии. Вы ведь фантазировали при этом? Помните все свои действия?

– Ну, наверное. К чему это всё?

– Да посмотрите же на меня. Вот в профиль. Ведь это и есть ваша фантазия. И нечего кривиться, всё-таки столько лет прошло. Я лучше была.

– Здесь темно.

– Я думаю, вы и тогда проворачивали свои юношеские делишки не на центральной площади города солнечным погожим днём, а где-нибудь под одеялом впотьмах. Ну, фантазируйте. Похожа?

– Может быть, – неуверенно пробормотал Базукин. – Чуть-чуть.

– Наконец-то! Ну, вот мы и выяснили – дети от вас.

– Дети? Их несколько?

– Пятеро, – Базукина качнуло. – Ой, что с вами? Вы не волнуйтесь, все похожи на вас.

– Хорошо, допустим, что всё так, как вы говорите... нет, только допустим, и что из этого? Чего вы хотите?

– Вот здесь мы подходим к самому неприятному – к прозе жизни. Я уже говорила, что хочу уйти от мужа, а сейчас, сами понимаете, какое трудное время. И в полной семье непросто пятерых на ноги поставить, а в нашем случае – перспектива будущей безотцовщины...

– Вы что, хотите, чтобы я их усыновил?

– Само собой. Но это лишь моральная часть поддержки. Я, конечно, не требую, чтобы вы на мне женились, но алименты бы нам не помешали. Вы согласны?

– А-а...

– Будьте же мужчиной.

– А-а...

– Просто сердце кровью обливается, когда думаю о голодных детях. Ваших голодных детях! Представляете, сидят, плачут, есть просят... Мы согласны на пятьдесят процентов от ваших доходов.

– Но... У меня нет доходов. Постоянных... Слушайте, а может я их тоже ментально. Деньги – то есть. В больших количествах. Сколько хотите, столько и нафантазирую вам.

– Ну, уж нет. Живым живые денежки нужны. Душа душой, а желудку хлебушек подавай.

– Но я же свободный художник, у меня нет зарплаты.

– Пора кончить с детскими шалостями и фантазиями. Вы уже не мальчик, но муж. Надо устраиваться на работу. Или своё дело открывать. Рекламное, например. Или наколки делать. Художник много может получать.

– Вы предлагаете мне ремесло?

– А, по-вашему, лучше плодить сирот, и заставлять их голодать? Ваши дети жили до сих пор у богатого отчима, им трудно будет отвыкать...

– А может быть, им и не надо отвыкать? Может быть, вы и останетесь с отчимом? Как я понял из ваших слов, он хороший человек.

– Он негодяй. Изменяет мне. Сейчас он, кстати, тоже здесь. В этом доме. С любовницей. Я и приехала, чтобы поставить все точки над «i». Завтра нам всем надо встретиться – и ему, и вам, и мне. И всё решить раз и навсегда. Я верю, что вы мне поможете.

– Он здесь?! И кто же это?

– Шикалов. А женщина...

– А, знаю, знаю, её зовут Тина. Кстати и её муж тоже здесь. Он тоже желает во всём разобраться.

– Вот все и встретимся. А потом, если захотите, я выйду замуж за вас. Ведь нас столько связывает, шалунишка.

– Да уж.

– Я всё помню. И наше первое свидание. Вы были так неопытны, и так темпераментны.

– Я старался.

– И у вас всё получилось. Пять раз.

– Да уж. А Шикалов, наверное, привык к этим детям.

– Вы опять? Моё решение окончательно. Развод. Я не хотела вам говорить, но вы всё-таки заставляете меня сказать правду. Он мерзавец. Он тиранит меня и издевается над вашими детьми. Он садист.

– Как? Не может быть.

– Да, бьёт нас, таскает за волосы... Ваших детей!

– Мерзавец...

– Приводит в дом женщин, а нас грозит выгнать на улицу. Кстати, дочь уже выгнал. Она пошла по рукам. Живёт в подвале. Курит и пьёт...

– Не может быть. И вы терпите? Что же вы сразу не сказали? Подлец! Да я убью его!

– Вот потому и не сказала, что не хотела до этого доводить.

– Мерзавец. Да я... – возмущенный Базукин вскакивает на ноги, – я сейчас же пойду к нему...

– Нет, не сейчас. Утром. Оттого-то я и не хотела вам об этом говорить, зная ваш темперамент. А ведь я ещё почти ничего и не рассказала.

– Ничего??? Это ничего?! Да уже за то, что вы сказали, он заслуживает высшей меры наказания. Я сам разберусь с ним, – Базукин переходит на крик. – Шикалов! Ты негодяй! Я убью тебя! Я иду к тебе!!!

– Тише. Да, стойте же вы, – женщина останавливает разбушевавшегося Базукина.

Из дома доносятся голоса: «Да сколько же это может продолжаться?! Ни днем, ни ночью покоя нет…».

– Вот видите, что вы натворили? – укоризненно произнесла женщина. – Всех разбудили. Я же сказала, завтра все встретимся и всё решим. Вы очень импульсивны, сразу видно творческую натуру. Нет-нет, не стоит из-за этого мерзавца садиться в тюрьму. Тем более что он трус. Пусть убирается к себе домой. А мы бы остались здесь. Как пятнадцать лет назад. Здесь хорошо, правда?

– Правда, – согласился Базукин.

– Мы бы купили себе домик, а вокруг домика развели садик.

– А деньги?

– Так ты рисуй. Портреты богатых. Они заплатят. Будем брать заказы. Да?

– Да, – грустно вздохнул Базукин. – Да.

– Выходит, сбылась наша фантазия. Та, о которой мы столько мечтали с тобой. В мыслях. Мы встретились. И завтра ты можешь написать мой портрет, и воплотить мечту на холсте. А сейчас обними меня. Как в тот раз. В первый. Помнишь?

– Туманно. Мечта ведь всё время в движении, изменчива, как мираж...

– Да-да, слышала... Хватит тумана и измен. Сейчас всё реально и материально. Ты же мужчина. Начинай. Делай своё мужское дело.

Базукин начинает волноваться.

– Прям щас? – заикаясь, спросил он. – А... и что я... я должен делать?

– Всё, что делал раньше. В мечтах. Вспоминай.

– Вот-вот. Именно – мужчина. Именно так вы мне и сказали тогда. Мы сидели и молчали, и вы спросили, о чём я думаю, а я сказал, что решаю проблему, возникающую всегда, когда мужчина и женщина остаются вдвоём. Происходит странная вещь, он хочет её поцеловать, но не знает, хочет ли того же она. Вдруг она только играет с ним, провоцируя, а в последний момент влепит ему пощёчину?.. И в нём борются два желания, поцеловать её и не схлопотать за это по физиономии...

Слушавшая Базукина женщина вдруг сжимается и, закрыв лицо ладонями, начинает судорожно вздрагивать всем телом, издавая странные сдавленные звуки, похожие на всхлипывания. Базукин смотрит на неё и тоже, расчувствовавшись от воспоминаний, шмыгает носом и продолжает:

– И тогда вы говорите мне, говорите так же, как сейчас сказали: – «Но вы же мужчина. Вы что, боитесь пощечины? Вы же мужчина!» А я ответил смешной фразой...

Женщина уже не может сдерживаться и её прорывает. И оказывается, что она не плачет, а смеётся.

Базукин смотрит на неё и тоже начинает улыбаться.

– Вы вспомнили, да? Помните, я вам ответил тогда смешной фразой. Я сказал: «Вот в этом-то всё и дело – что мужчина. Иначе бы и проблемы не было»...

Женщина хохочет. Базукин вскакивает и пытается обнять её. Она вырывается и бежит прочь.

– Куда же вы? Ведь сразу после этого я вас и поцеловал.

– Сейчас, сейчас, – сквозь смех отозвалась женщина, – я только свет включу, и парик поправлю. А то он слетел от смеха.

Она включает свет и, уже не сдерживаясь, хохочет, вытирая кулаками слёзы. Базукин смотрит на неё и видит, что это Бивнев, одетый в женское платье.

– Ой, не могу! – умирает от смеха Бивнев. – Даже краска на глазах потекла. Ха-ха, ой мамочка, не могу! Значит, если бы ты не был мужчиной – и проблемы бы не было? Ха-ха-ха. А если я оказался не женщиной? Какие проблемы? Ой, не могу!..

– Мерзавец! – с трудом выдавливает из себя потрясенный Базукин. – Да я убью тебя сейчас! – Базукин взрывается и кричит страшным голосом. – Я убью тебя, мерзавец!!! И за себя и за ту женщину, что ты сейчас оскорбил. За всех женщин, что ты обидел! За мечту, втоптанную в грязь! Я... тебя... Мерзавец!!!

Из дома раздаются возмущённые голоса: «Да что же это такое?! Сколько это может продолжаться?!», «Милицию пора вызывать. Каждую ночь – дебош!»

Бивнев прикладывает палец к губам.

– Тсс! Зачем так кричать, весь дом разбудил. И слова какие ужасные: мерзавец, убью… Пару минут назад ты уже Шикалова пытался убить. А теперь меня. Да у тебя – мания. Ты злодей! А благородным прикидывался.

– По благородному хочешь? Ладно. На дуэль! Теперь лишь пара стволов Лепажа способна удовлетворить моё оскорбленное самолюбие.

– Что ты, какая дуэль? Я и стрелять толком не умею.

– Мне всё равно. Можно и не стрелять. На шпагах, ножах, гвоздях... На чём угодно. Сам выбирай оружие, я предоставляю тебе такое право, – Базукин подбегает к серванту. – Где то здесь были ножи... Вот... Один... Только один...

– Пойдет. По очереди будем резать друг друга. Кто дольше продержится, тот и выиграл.

– Вот, вилки есть... Много. Согласен, на вилках?

– Нет, – отказался Бивнев, – не думаю, что пара дуэльных вилок Лепажа – способны удовлетворить твоё оскорблённое самолюбие. Сам посуди, как потом о тебе напишут в некрологе: «Погиб поэт – невольник чести. Проткнутый вилкою лежит...» – низко, не поэтично и совсем не звучит. Я выбираю подушки. Мы будем с тобой драться на подушках. Пуховых. Ты дрался в детстве подушками, шалунишка? Давай устроим маленький сабантуйчик, баб пригласим, порезвимся с ними в пух и прах... Ладно, ладно, шуток не понимаешь, что ли?

Базукин вдруг резко сник, сел на стул и уронил голову на руки:

– Зачем ты это сделал, Гена? Ты уничтожил меня.

– Брось, сейчас возродишься. Хочешь, я тебе кучу историй про себя расскажу, ещё похлеще будет. Я же не стесняюсь. Вот, например:

Летел я, однажды, на самолёте. А в соседнем ряду сидела упитанная барышня – пять таких, как я в, объеме. И приспичило мне в туалет. Заскочил я туда, сел, а дверь запереть забыл. И случилось так, что эта упитанная барышня тоже, захотела «до ветру». А в самолётах, сам знаешь, какие тесные уборные. Объемным людям там просто не повернуться. Поэтому она, увидев, что дверь не заперта, и решив, что в помещении никого нет, развернулась задом, и стала входить спиной, чтобы уже внутри не поворачиваться и сразу на унитаз сесть. Представляешь моё состояние? Я поднимаю глаза и вижу: на меня задница надвигается! Да такая, что от правой стенки до левой стенки. Не увернёшься. Да ещё с которой, по мере приближения, трусы стягиваются. Я от испуга что-то крикнул и двинул по этой заднице кулаком. Барышня, тоже, видимо, от испуга, взвизгнула, дернулась и, не удержавшись на ногах, прямо на меня и села. Я ору, она орёт... Набежали, летчики, стюардессы... И что они видят? Я на унитазе сижу, она на мне со спущенными трусами... Края её ягодиц до пола свешиваются. И что, по-твоему, должны были лётчики подумать? Вот, то и подумали. Я под ней задыхаюсь, изо всех сил выбраться пытаюсь, а эта толстуха кричит, что я на её честь покусился. Мол, засел тихонько в туалете, притаился и хотел изнасиловать. Опозорил, осквернил... Судить меня требует. Хорошо, летчики не поверили. А один из них даже подмигнул мне: ну вы нашли, говорит, место. Что совсем уже невтерпёж было? И начал учить меня, как надо с такими крупными особами этот процесс в полёте делать. Двигаться, говорит, надо медленно и осторожно – иначе самолет можно раскачать до резонанса. И он рухнет. Тоже шутник попался. Опытный. В работе с габаритными объектами. А я уже и не отпираюсь. Пусть лучше думают, что мы по согласию. Пусть лучше я в их глазах буду озабоченным, чем насильником. Представляешь ситуацию? Мне все причиндалы отдавили, а он шутит. Ну, и я улыбаюсь. Смешно же...

Слушай, Лёха, а ты со своим интеллигентским сознанием, что бы подумал о нас на месте лётчиков?

– Дурак ты, Гена.

– Я и не спорю. И что? И, слава богу. Был бы умный, как ты, тоже на всех с вилкой кидаться бы начал. А так радость людям доставляю. Особенно женщинам.

– Уйди. Ты убил мою мечту. Я уже не живой. Я сейчас словно в коме.

– Где? Брось! У меня вот тоже изжога. От коньяка, наверное. Но я же не жалуюсь. Кстати, ещё кое-что осталось! От печали. У Зыкова урвал. Хочешь?

Бивнев достал из-под юбки бутылку водки и поставил на стол. Затем взял из серванта два стакана и наполнил их.

– Давай, чтоб не икалось. Выпьем и забудем о плохом, – он подал стакан Базукину. Базукин без эмоций сразу опрокинул в себя всё содержимое. – Ну, вот и порядок, – одобрил Базукин и тоже выпил. – Кстати, у нас в комнате сейчас мадам спит, ну та, что со мной пришла. Да что я говорю – ты же знаешь. Это я у неё платье и косметику позаимствовал. Пусть, думаю, пока поспит. А я Лёху развеселю, а то скучает, наверно, один на веранде. Так вот, если хочешь, можешь сходить к ней. Заходишь, и сразу в постель. В комнате темно. Пока она спросонья разберется, что к чему, ты уже всё сделаешь. А, может, и не разберётся совсем – темно же. Как ты только что не разобрался, – Бивнев рассмеялся. – А чё, за всё уплачено, какая ей разница? Это я тебе в виде компенсации предлагаю. Я так не раз с товарищами менялся. Почти всегда прокатывало. Ну, разве, что иногда по морде получал...

– Жлоб ты, Гена.

– Как хочешь, – Бивнев налил ещё водки себе и Базукину. И начал задумчиво размышлять вслух:

– Зыкову, что ли, ее предложить, с последующим возвратом долга в виде Тины. Ах, какая у него жена. Не то, что твои призраки.

– Слышал бы он твои речи.

– А чем я хуже Шикалова? У старикана – деньги, зато я молодой и весёлый. Хочу и фантазирую. Ты мечтаешь, и мне не грех помечтать. Эх, как бы мы с ней позажигали... Уж мы бы встряхнули этот городок... Лёха-Лёха, и почему она не со мной?

– Почему, почему? Откуда я знаю. Наверное, потому что извилины у тебя прямые, а ноги кривые. А надо бы наоборот.

– Чего? Причём здесь ноги?

– Ноги, значит, задели? А извилины – нет? Ну, ноги, так ноги. Причём, спрашиваешь? А притом, что женщинам не нравятся кривые ноги и прямые извилины. И этого от них не скроешь, особенно, если одеваешься в платье...

– Ты-то откуда знаешь, что им нравится?

– Аналитически вывел. Фантазия у меня хорошая. У женщин нынче что? Эмансипация. Вот они и выбирают сами, чтоб и лицо, и мысли... и ноги. И так далее.

– Чё ты мелешь?

– А думаешь, только тебе можно?

– Ты на свои-то смотрел?

– Чего – свои?

– Ноги.

– Пошёл ты вместе с ногами, знаешь куда? Только это его и задело. А всё остальное тебя в себе устраивает? Видеть тебя не могу.

– Нет, подожди. Что сказано, то сказано... Давай уточним, почему это они у меня кривые?

– Откуда мне знать? Может, у тебя была травма родовая, может ты жертва неопытных акушеров? Или в детстве слишком много шалил? И ручками и ножками.

– У меня всё нормально было. И в детстве, и позже. И ноги – что надо. Как, впрочем, и всё остальное.

– А чего ж ты тогда заладил: ноги – ноги. Видимо, я тебя за больное задел.

– Слушай, почему ты так говоришь? Ты свои-то видел?

– Причём здесь мои? Я в платье не бегаю.

– А притом, что люди обычно других критикуют, чтобы от своих недостатков внимание отвести.

– Ах, вот почему? Теперь я понимаю, почему ты всё время смеёшься надо мной.

– Сам ласты отрастил, а к другим пристаёшь. Ты просто, свой комплекс прикрываешь!

– У кого ласты? Кто пристаёт?!

– Не у меня же. Сравним? – Бивнев задирает подол платья. – Ну, и где кривые? Видишь? У меня всё нормально.

– Не вижу, – раздраженно говорит Базукин, – Я к мужикам под юбки не заглядываю. В отличие от некоторых... Ну, чего ты мне свои ноги суёшь? Всё равно не вижу. Из-за волос разглядеть не могу. Ты бы побрил их вначале, а то мохнатость пропорции скрывает. Господи, проблему нашёл. Прямые извилины его не задели. О, времена...

– Нет, вы посмотрите на него! Ты свои покажи! У самого-то... Критиковать вы все мастера.

– Что у самого?!

– Покажи. Боишься?

– Кто боится? Да на! – Базукин расстегивает брюки и спускает их до колен. – Ну что?!

– Вот я и говорю, у самого катастрофа, а на других бочку катят. Лес густой, – успокаиваясь, сказал Бивнев.

– Что ты придумываешь? Где? По сравнению с твоими идеал…

– Лес! Рыжий и кучерявый. Как у мерина. Тьфу! – сплюнул Бивнев.

– На свои посмотри.

– У меня волос шелковистый, любой женщине приятен, а от тебя они потому и шарахаются, что – рыжий и кучерявый. А лапти-то! Лёха, той женщине, что не испугается твоих ног, можешь памятник ставить.

– Ну, сорок пятый, и что? Нормальный размер. Всё лучше, чем такие мослы в коленках, как у некоторых.

– Ну, это ты врёшь. Сознайся, что завидуешь. Я думал ты и вправду интеллигент. А ты и врать горазд, и хам, каких мало. Где ты увидел мослы?

– Видно. Такое даже под шерстью не спрячешь. И абсолютно кавалеристская форма.

– Врёшь, гад. Сравним? – Бивнев становится рядом с Базукиным. – Ну, где? Нормальная мужская кривизна. И ворсистость в меру. Зато волос, какой мягкий – шёлк. Ты потрогай.

– Чего тебе доказывать? Примитивный человек видит лишь то, что хочет видеть. Такой и в окружности две параллельные прямые разглядит. А со стороны всё равно виднее. Самокритичнее надо быть.

Из дома раздаётся женский голос: «Господи, ребята, дайте, наконец, людям отдохнуть, нельзя же так». Открывается дверь и на веранде появляется Тина.

– Совесть надо иметь. Днем наговоритесь. Нельзя же...

Она замолкает, увидев стоящих рядом Бивнева в женском платье с задранным подолом и Базукина со спущенными штанами:

– ...О боже!!! Докатились! Прямо на веранде...

Базукин с Бивневым резко оборачиваются на нее и хором кричат:

– Нет!!!

– Это совсем не то, что вы подумали, – пытается объяснить Базукин, торопливо натягивая брюки.

– Тиночка, – взывая к Тине, тянет к ней руки Бивнев, – мы просто производим сравнение курчавости, шелковистости и кривизны, – он делает шаг к девушке. – Присоединяйтесь к нам с вашими прекрасными ножками...

– Нет, нет, только не со мной... – Тина убегает.

Бивнев вздохнул:

– Убежала, как от маньяков. Вот дуры бабы. Лёха, ты убил мою мечту. Теперь она точно не будет моей. Слушай, а откуда ты знаешь, что она подумала.

– В каком смысле?

– Ну, ты же орал: «Это не то, что вы думаете!» – откуда ты знаешь, что она думает?

– Разве не ясно? Что ещё здесь можно подумать? Какие мы кретины, так опозориться. И всё из-за тебя. Навязал дичайший по глупости спор, выставил дураком, а то и хуже.

– На что ты намекаешь? Я что ли с тебя штаны снимал? Я начал? Кто про ноги заговорил? Понял он, видите ли, что она подумала. Догадливый. Прямо, как тот лётчик в самолёте. Как будто других вариантов и нет. Привыкли стандартами мыслить. А может, ты заранее всё рассчитал? Уж не пытался ли ты этим хитрым ходом меня соблазнить? Запомни: Бивнев никогда не потеряет мужской чести. Бивнев женщин любит. И только!

– Ты кому это говоришь? Шутник в женском платье! Нет, я не буду вызывать тебя на дуэль, я просто набью тебе морду. По плебейски.

– Ой-ой! Морду. Что за слова. А если я тебе? Интеллигентом прикидывался. Ширинку бы застегнул. Мечтатель. Знаем мы таких рыже-кучерявых интеллигентов-мечтателей сорок пятого размера.

– Это ты подставил меня.

– Подставил? Тебя? А что ты теряешь? Ведь я её женщиной своей мечты назначил, а не ты. Мне моральный ущерб. Удар по мечте. Тебя-то твой призрак не бросит. А я? Я потерял... Ладно, схожу к ней, попытаюсь объяснить, что это ты во всём виноват.

– Ты, Гена, нехороший человек. Это я понял точно и окончательно.

Бивнев задумчиво почесал голову:

– На вилках, говоришь? Заколоть тебя, что ли?

– С удовольствием избавлю от тебя общество.

– Ты? С такими граблями сорок пятого размера? Запомни, Бивнев добрый пока не разозлится. Он и не таких подводил к ногтю.

– Я ничего не боюсь, со мной мой ангел.

– Тоже наверно рыже-кучерявый?

– А у тебя вообще ничего нет. Святого.

– Есть. Но я только что потерял своего святого. Как и ты. Она ушла. Выходит, мы вместе потеряли мечту.

– Похоже, ты прав, – помолчав, тихо согласился с ним Базукин. Он сел и обхватил голову руками. – Тоска.

– От тоски лучше всего выпить. Тем более, у нас есть, – Бивнев разлил водку по стаканам. – Гляди! Вот она где спряталась, на самом донышке...

– Кто? – поднял голову Базукин.

– Истина. И все остальные: мечта, правда-матка, ангел, зелёный змий, белая горячка... Здесь на самом дне – всё, что хочешь. Давай вздрогнем?

– Давай.

Они выпили. Бивнев вытер губы и участливо спросил:

– Ну как, развеялся?

– И всё-таки ты гад, – грустно констатировал Базукин.

– Согласен, есть во мне что-то такое – этакое... «И снова будет день и снова будет свет». Правильные слова. Талант ты всё-таки. Заразил меня своей мечтательностью. Меня там, в постели, живая женщина ждёт, а я всё о какой-то недостижимой Тине думаю. Из-за тебя. Заразил. А давай позовём её. Вдруг придёт.

Бивнев кричит:

– Тина! – он оборачивается к Базукину. – Ну? Помогай. Скажем, что пошутили. Давай вместе! Тина!!!

– Да, тихо ты! Опять разбудишь всех. Пусть спят. Они ничего не желают знать кроме своего покоя. А до тех, кому плохо, им дела нет. А мне что делать со своей душой.

– Хрен её знает. Делай чего-нибудь. Может, водочки ей налить? Ты как?

– Ну, если чуть-чуть.

– По чуть-чуть, конечно. Но часто.

– Уговорил.

– А с тобой оказывается можно найти общий язык. Значит, мир? Чего обижаться, просто я весёлый, посмеяться люблю. Бывает и через край.

– Ладно, я тоже не подарок.

– Тогда, давай на брудершафт. В качестве примирения.

Встают. Пьют на брудершафт. В это время снова открывается дверь. И появляется Тина.

– Ну, чего раскричались? Кто вам дал право меня звать? Что бы все подумали, что я с вами? Если вы не прекратите, я... О боже, теперь они ещё и обнимаются. Дурдом какой-то! – она уходит, хлопая дверью.

Базукин давится водкой. Кашляет. Бивнев бьёт его по спине и участливо спрашивает:

– В другое горло пошла?

Базукин кивает:

– Ага, и через нос вышла.

– Дуры бабы. Взяли в привычку без стука из дома выходить. Чуть человека не угробили! А ещё будущие аристократы, элита, – Бивнев снова наклоняется к Базукину. – Отдышался?

– Теперь ты окончательно её потерял.

– Хочешь сказать – и вся любовь? Нет, тут ты, пожалуй, не прав. Я как раз думаю – всё наоборот. Я думаю, если женщина пришла два раза, значит, она к нам не безразлична. Значит, не всё потеряно. Другая бы промолчала. А эта вышла. Почему? Не равнодушна! Я сейчас понял, за мечту надо бороться. Схожу, переоденусь, найду её, и уже в мужском обличии всё ей объясню. Прижму где-нибудь к стеночке, и всё образуется. Всё будет хорошо, поверь моему опыту.

– Думаешь?

– Сто процентов. Вот только водочки тяпну «на удачу» и пойду, – наливает. – Ну, давай.

– Только без брудершафтов.

– Естественно. Даже без тостов. Вздрогнули!

Пьют. После чего Бивнев, выдохнув, спрашивает:

– Лёха, а где ты так пить научился, не морщась? С виду интеллигент, а пьёшь как сапожник.

– Какой я интеллигент, слесарем в котельной начинал работать. Не по призванию, конечно, просто надо было на что-то жить. У нас там, в котельной, все творческие тогда собрались. Поэт, два художника, музыкант. А бригадиром сантехников был – свободный философ Зверев. Конфуцианством увлекался. Теорию «органичного правителя по-русски» разрабатывал.

– Разработал?

– Не успел. Спился. От неожиданности спился. Не ожидал резких перемен. Думал, строй крепкий на века, пописывал себе в тетрадку не торопясь, размышлял. А тут неожиданно перестройка в стране грянула. Все обрадовались, вылезли из подвалов на площади, со своими незавершёнными трудами, и вот результат: крах теории и крах «дела всей жизни» бригадира сантехников Зверева. И если бы только его. Наш бригадный поэт Сёма Вельский теперь в Израиле овощами торгует, один художник в Америке, другой здесь по коммерции пошёл. Музыкант стал экстрасенсом и тоже где-то в тёплых краях. Всех жизнь разбросала. Мало кто остался верен искусству. Вот так распадаются годами собираемые по крупицам творческие коллективы. На работу теперь вместо поэтов и музыкантов набрали каких-то хмырей, и в котельной – бывшем храме культуры застойной эпохи – нет ныне ни высоких слов, ни творческих споров, ни полёта мысли. Всё покрыто тленом упадка и запустения. Из прошлого только звон стаканов и звучит поныне, а так всё другое.

– Да, с недоделанными теориями выходить в жизнь последнее дело. Я понял, Лёха, тебе тоже не хватает доделанной теории. Дарю свою: бабу тебе надо.

– Непробиваемый ты, Гена. Бронетанковый.

– Верно, психика у меня здоровая. Как, впрочем, и всё остальное. Ладно, пойду, переоденусь, а то мы с тобой так до утра досидим. Переоденусь, и к Тине! Вперёд! За мечтой! Я тебе покажу, Леха, как сбываются мечты, одним атакующим броском гусарской атаки. И не простые мечты, а такие, которые другим – только за валюту.

Бивнев идет к двери. Перед тем как выйти, оглядывается и добавляет:

– Да, ты только водку без меня не допивай, интеллигент котельный...

 

*  *  *

 

Там же, некоторое время спустя. Базукин всё так же сидит за столом, обхватив голову руками. Из дверей выбегает взволнованный Бивнев. На нём теперь короткие подштанники и майка. Он на бегу кричит Базукину:

– Катастрофа, кучерявый! Да, очнись ты! Не поверишь, она сбежала.

– Кто, Тина?

– Какая к чёрту Тина? Та, в чьём платье я тебя разыгрывал, сбежала.

– Правильно сделала, от таких шутников надо бежать без оглядки. Все от тебя скоро сбегут, Гена.

– Нет, ты не понимаешь. Она сбежала, гораздо хуже, чем Тина. Она все вещи утащила. У меня только её платье и осталось. И то потому, что на мне было. А из комнаты она всё вынесла. И как успела? Лёха, только платье и осталось у нас с тобой. Но не ходить же мне теперь в нём постоянно. Поэтому я к Зыкову сейчас заскочил штаны одолжить. Представляешь, не дал. Жмот. Еле-еле уговорил поменять моё платье вот на эти подштанники. Нет, ты понял? Говорил, куры денег не клюют, а за шикарное платье – шёлк! – ну ты видел его – писк моды! – дал только вот эти кальсоны. Измельчал народ. Я так разочарован в людях.

– Просто ему не нужно твоё платье.

– Как?! А жене подарить? Они же вот-вот встретятся, как он без подарка? Поругаются, поругаются, потом помирятся, тогда и подарит.

– Есть всё же бог, – рассмеялся Базукин, – очаровывай теперь его жену в его же подштанниках. Выходит, пока ты меня разыгрывал, тебя самого разыграли. Так тебе и надо.

– Ты то чего радуешься? Ты что, всё ещё не понял? Я тебе русским языком говорю, она все вещи унесла. Все! Твои тоже.

Базукин давится смехом:

– Как? Я-то здесь причём?

– В одной комнате живём. Думаешь, она разбираться будет, где, чьи вещи? Взяла и вынесла всё. И чемодан твой, и мольберт, и ящик с красками.

– А краски-то ей зачем?

– Да откуда ей знать, что там в ящике? Думала, наверное, там вещи, деньги. Кто же предположит, что люди на отдых краски повезут?

– Что теперь делать? У меня больше ничего нет.

– Я понимаю. Думаю, и она не взяла бы, если бы знала. Я тут подсуетился, к хозяйке зашёл, она обещала участковому сообщить. Давай пока сверим показания.

– А чего их сверять? Скажем всё как есть. Ты опишешь свою женщину, фоторобот составят. Платье – вещественное доказательство.

– Ну, ты наивный, – скривился Бивнев. – Мы ещё расскажем, что пока она спала в нашей комнате, я по веранде в её платье разгуливал, а ты за мной с вилкой и без штанов бегал? Тина подтвердит. Всё в протокол занесут, по месту жительства отошлют. И ладно бы нашли воровку, а то ведь ещё и не найдут. Как я им её опишу? Что, скажу? Что встретил у нашего дома первую попавшуюся бабу и к себе пригласил? Что видел её в первый раз, да и то в сумерках? Я ж её полупьяную снял вот здесь на улице. Сам знаешь, там фонари не горят. Я её только при этой лампочке на веранде чуть-чуть и разглядел. Ну, сейчас бы увидел – вспомнил бы конечно, но фоторобот... Да и платье... Вдруг Зыков не захочет его отдать, мы же поменялись. А ты, наверное, уже понял, какой он жмот.

– Ты клинический тип, Гена. Что же нам делать? У меня там холсты, краски. А если образ родится?

– Нашёл о чём жалеть. У меня часы увели японские. Я и то молчу.

– Часы новые купишь, а мне то что делать?

– Успокойся, мечту украсть нельзя. А вот домой, как поедем? Это уже проблема. Но сейчас главное, уровнять наши с Тиной показания, и достать где-нибудь денег. Добудем денег, я тебе новые краски куплю. Вопрос – где их взять. Может, пойдём, Шикалова пошантажируем, мол, всё расскажем жене, даже то, чего не было. Пусть он денег даст. Как бы аванс за будущий портрет. Нарисуешь его потом. Не забудь – деньги просим, как аванс за работу, а то дело могут за шантаж пришить. А насчет – «сообщить жене» – это мимоходом. Чтобы не вздумал отказать. Как бы для юмора. Как бы случайно вырвалось. Берём аванс. Обещаем портрет. А будет время, нарисуешь его, как бог пошлёт. Как идея?

– Я на шантаж не согласен.

– Гена всё должен делать, да? Портрет-то нарисовать можешь?

– Портрет могу. Только он откажется.

– Не откажется. Я сам с ним потом поговорю, с глазу на глаз. А теперь надо как-то с Тиной договориться. Это я беру на себя. Всё самому делать приходится.

– Думаешь, она с тобой согласится?

– Куда денется? Я же молодой и красивый. Есть два варианта. Добровольный – по убеждению. То есть, если нам удастся её убедить. И ещё более добровольный – по любви. Допустим, ты вызываешь Шикалова для переговоров, я тем временем захожу и прыгаю к Тине в постель. Пока она поймёт, что это я, а не вернувшийся Шикалов – дело будет сделано, я – профи. И тут уже она меня наверняка полюбит. После этого меня нельзя не полюбить. И, значит, мы договоримся. Иначе и быть не может. Но, в крайнем случае, повторяю – в крайнем, если она меня не полюбит, объясним ей, что она сама ночью к нам выходила и приглашала к себе. Что значит, не приглашала? Ты в своём уме? Приглашала, приглашала! Ты подтвердишь. А я говорю, она нас приглашала! Вот я и пришёл. А Тине мы объясним: если она нас сдаст, то и мы не будем скрывать нашу с ней интимную связь. Поэтому она нас не сдаст. Куда ей деться. Мы ставим её перед фактом. Или ты, девочка, с нами и подтверждаешь в милиции наши показания насчет кражи, и тогда никто ничего о тебе не узнает. Или всё становится явным. И Шикалов узнает, и Зыков узнает... Так что ей останется только согласиться. Но, я думаю, до этого не дойдёт, и наши с ней переговоры закончатся полюбовно.

– Ты что, бредишь? – возмутился Базукин.

– Что, и этот вариант не устраивает? Тебе не угодишь! Сам хочешь сходить на переговоры? Понравилась девочка, да? Как ты ей кричал: «Это не то, что вы думаете»... Ха-ха. Ладно, считай – я пошутил. Шуток не понимаешь.

– Нашёл время для шуток.

– Вот от того, Базукин, женщины тебя и не любят, что нет в тебе сумасшедшинки. Здесь нужна экспрессия. Напор. Не хочешь, значит, помочь? Ладно. Всё мне делать надо.

– Я не позволю, такими способами...

– Сказал же – шучу! Я сейчас просто схожу к Тине и постараюсь всё объяснить. Без интима, успокойся. А экстренные варианты потом придумывать будем, если она всё-таки не согласится нам помочь.

Где её окно? – Бивнев направляется к окнам, выходящим на веранду, и заглядывает в них. – Давай посмотрим, одна она или с Шикаловым. Нам их лучше по отдельности выловить... – вдруг он напрягается и весь как бы вытягивается вперёд, всматриваясь в окно. Точно охотничья собака, делающая стойку перед обнаруженной дичью. Рукой Бивнев подзывает Базукина и шепчет:

– Это её окно? Ты посмотри, что там творится.

– Кажется, окно люкса следующее.

– Тсс... Креститься надо, если кажется. Мне уже не важно, где окно люкса. Главное, что Тиночка здесь. В этом номере. Ты посмотри, что они вытворяют.

– Точно следующее. И вообще, отойди! Некрасиво подглядывать.

– Много ты понимаешь. Здесь любовь в полном разгаре, а ты говоришь, некрасиво. Любовь не может быть некрасивой. Слушай, а ведь с ней Кубышкин! Не Шикалов, а Кубышкин! Муж хозяйки. С Тиной! Точно. Ну, дела! Если уж она с этим плюгавым... А я боялся подойти... Гена, смелее в бой. А я в себе сомневался... Ай-яй-яй. Что в мире творится. Ай да Кубышкин – вот тебе и божий одуванчик. От каждого окрика КГБ вздрагивал. Подкаблучник, а каких женщин соблазняет.

– Бивнев, это подло.

– Дурак, это с их стороны подло. Кстати, раз у нас о них такие сведения, они теперь нам любые показания подтвердят.

– Прекрати.

Из дома слышится голос Галины Борисовны:

– Кубышкин! Где носит этого паразита?!

– О!!! Жену услышал! Засуетился. Одевается. Ну, орёл... Тихо! Он выходит... – Бивнев отскакивает от окна, и садится за стол. На веранду выбегает Кубышкин. Широко улыбаясь, он спрашивает у Бивнева: – Кажется, меня звали?

– Звали, Анатолий Иванович. Жена. Она вас за участковым послать хотела. Нас с Лёхой обокрали.

– Что вы говорите? Ну, тогда я побежал. Скажете жене, что я уже ушёл. Давно. Обязательно скажите, что давно ушёл, а то она злиться будет... – с этими словами Кубышкин сбегает с веранды и исчезает в темноте.

– Вот – старый мерин. Слушай, Лёх, отчего на таких женщины кидаются? Может, в них какая-то мощь скрыта, неведомая нам?

Базукин обескуражено разводит руками:

– Не понимаю, что творится на свете.

– Это называется – красиво жить. Добрый телёнок двух маток сосёт... Интересно, а что там наша красавица делает? – Бивнев встаёт и снова подходит к окну. – Да она спит. Наш марафонец её совсем утомил. Как я взволнован. Гена, смелее в бой! Ладно, к делу. Слышь, Лёха, скоро придёт участковый, так ты сейчас давай быстро в люкс к Шикалову. Скажи, что готов написать его портрет... и так далее, как я тебя учил. Понял? И денег, денег проси... Давай, дуй.

– Зачем сейчас портрет? – Базукин подозрительно смотрит на Бивнева. – А ты, чем займешься?

– Я найду чем заняться. Придёт и моё время. Я должен Тине всё объяснить. Давай, давай. Или всё я должен всегда делать?

Базукин уходит. Бивнев снова заглядывает в окно.

– Гена, смелее в бой! Тореадор, ла-ла-ла-ла... Ну, если уж Кубышкина не оттолкнули... Я же орёл... – Бивнев трогает окно. – Открыто! Тиночка, я иду... – с этими словами, стараясь не шуметь, Бивнев осторожно влезает в окно и закрывает его изнутри.

Из-за двери слышится голос Базукина:

– Гена, давай лучше вместе пойдём к Шикалову...

Он выходит на веранду и оглядывается по сторонам:

– Где же он? Гена!.. Неужели... – Базукин бросается к окну и заглядывает в комнату. – Негодяй! Бивнев! О боже...

Из дома выходит Галина Борисовна со шваброй в руках.

– Не нашумелись ещё? Жильцы жалуются. Дождётесь, выселю я вас в сад жить... – тут она замечает Базукина, заглядывающего в окно. – Эй! Ты чего там? Подглядываешь? Бесстыдник! – и она со всего маха обрушивает швабру на спину Базукина. Базукин вскрикивает, уворачивается от нового удара и, перепрыгнув через перила веранды, убегает.

– До чего народ стал бессовестный, – бормочет Галина Борисовна. – Подглядывают! Вдохновения им подавай! Совсем стыд потеряли. А виды корчат из себя – прямо профессора. Тоже хотят с «калашниковым» в свиной ряд. Культурные – сладу нет. А копнёшь поглубже, так или на учёте у нарколога состоят или ещё у кого похуже. Права была бедная моя матушка, пусть земля ей будет пухом, когда говорила, что все люди свиньи. А которые лучшие из людей – те в особенности. Давно бы выгнала, да кто же тогда его харчи отработает. А ведь нажрал на троих. Так можно годами тунеядцев кормить. Вдохновения, видите ли, они ждут. И жрут, жрут... На это им вдохновения не требуется. Всё! С сегодняшнего дня – на голодный паёк. Сразу придёт вдохновение. Художник должен быть голодным! Чтобы стимул был! А как распишет столовую натюрмортами – выгоню! Хватит. А то наприезжали кобеля шелудивые. Стоит, подглядывает. Раскраснелся, словно морковку увидел. Кстати, чего он там такого углядел? – Галина Борисовна подходит к окну и, заглянув, роняет швабру. – Батюшки! Святы! Совсем стыд потеряли.

В это время на веранду поднимаются Тасов и Кубышкин.

– Вызывали, любезная Галина Борисовна? – радостным вопросом возвещает о своем появлении Тасов. – Вот и вышло, что и у вас ЧП. А я предупреждал. Предвидел... Алё! Галина Борисовна... Вы слышите? Чего вы там делаете?

Галина Борисовна отскакивает от окна.

– Да вот, стёкла протираю... Пыль с них... Сами говорите, санитария...

– Санитария это хорошо. Но, как я понял, дела у вас посерьёзнее.

– Да, у нас кража, – хозяйка переводит взгляд на Кубышкина. – А ты чего встал, бездельник? А ну – быстро сад поливать.

– Ночью?

– Быстро, я сказала! Ночью даже лучше. При солнце никто не поливает! Растениям вредно.

Кубышкин исчезает.

– Итак, – Тасов вынимает блокнот, – где потерпевшие?

– Один там, – Галина Борисовна показывает на окно, и тут же спохватывается. – В доме, то есть. А второй где-то бегает.

– В бегах, значит? Интересно. Вызывают власть и исчезают. Подозрительное поведение. Что ж, не будем терять время. Давайте осмотрим место происшествия. Я вам так скажу, любезная Галина Борисовна, всякое преступление требует тщательного расследования. Иначе не раскроется. А нераскрытое преступление имеет тенденцию прогрессировать в сторону увеличения. Сейчас мы осмотрим место преступления, потом допросим потерпевших, и неизвестно к каким ещё выводам и результатам придём. Возможно, к неожиданным. Ведь бывает, что и сами потерпевшие крадут у себя. Например, чтобы скрыть недостачу. У меня случай был, завхоз растрату сделал, а потом устроил пожар. Но мне достаточно было осмотреть место происшествия, чтобы выяснить, что преступником является сам мнимый потерпевший. Так что, всё бывает на свете. Осмотр места происшествия – очень важный момент! Может, они сами и... – понимаете мою мысль? – себя обокрали! Не буду утверждать на сто процентов, потому как, пока ещё, в нашем демократическом обществе присутствует понятие презумпции невинности, точнее, невиновности, а также тайны следствия, но мыслью не могу не поделиться. Мне уже многое ясно в этом деле. Но демократия – есть демократия. Поэтому надо дать потерпевшим возможность оправдаться.

– Да, эти могли и сами спереть. Такие свиньи, прямо со всех сторон. Откуда не взгляни.

– Вот в том-то и дело, в том-то и дело, любезная Галина Борисовна. И ваше согласие подтверждает моё предположение. Надо, пока преступников нет, осмотреть их комнату. Возможно, у нас после этого какие-то факты появятся, о которых преступники знать не будут. И в нужный момент мы их и припрём такими фактами к стенке. Тут они и расколются. Неожиданность – лучший помощник царицы доказательств. Даю девяносто пять процентов, что это они. Даже девяносто шесть... С половиной! Поиздержались, должно быть, на отдыхе и решили... Хотя... Хотя, конечно, маленький процент остаётся, что не они. Дадим им шанс! Демократия всё же! Правовое общество! Поэтому рассмотрим и другие версии. Всякое бывает. Вы уголовный кодекс почитайте. Кошмар, за что только не судят. Вы сами-то ничего подозрительного здесь не замечали? Может, есть какие-то наблюдения. Говорите. А я выводы сделаю.

– Подозрительных сколько угодно, и каждый по-своему. Как говаривала моя родная маменька, царство ей небесное (а в жизни она, слава богу, повидала всякое), кого не возьми – все свиньи. Причём и все вместе, и каждый по-своему.

– Абсолютно с вами согласен. Мы их всех выведем на чистую воду. Дайте только нам срок. А мы уже дадим срок им. Показывайте место происшествия.

Тасов и Галина Борисовна заходят в дом.

 

*  *  *

 

На веранду возвращается Базукин.

– Ушли. Как она меня огрела. Сумасшедшая. Не разберётся и бьёт. А ведь и она подумала обо мне плохо. Стыдно-то как. И всё из-за этого Бивнева, – Базукин с трудом сгибая спину, садится на стул и закрывает лицо ладонями. – Как жить в этом мире?

В это время дверь дома вновь распахивается и на пороге появляется бледный Бивнев. Он делает несколько неуверенных шагов на дрожащих полусогнутых ногах по направлению к Базукину и вдруг, всхлипывая, падает на колени:

– Лёха, спаси!

– А?! – от неожиданности Базукин подается назад и падает со стула. Вскакивает. – Ты чего!?

– Это не я, Лёха!

– А кто? О чём ты?

– Честное слово не я! Ты подтвердишь, Лёха?! Погибаю!

– Да что случилось? Опять дурацкие шутки?

– Какие шутки? Честное слово, я вошёл, чтобы всё ей объяснить, что мы нормальные ребята. Честное слово, я всё ей объяснил. И она была не против. Но я не убивал ее, Лёха. Ты же знаешь, я не способен на это.

– О чём ты говоришь? Кого? Ты с ума сошёл?

– Ещё нет, хотя скоро сойду. Но дело не в этом. Я ей всё объяснил, в любви признался. А она молчит. Молчанье ведь – знак согласия? Правильно? Ты подтвердишь? А я такой симпатичный... Меня все любят. А молчание – знак... Ну, я и... Она даже для видимости не сопротивлялась. Я так и понял – согласна. Не хотела бы, не пустила. Правильно? Разве я знал? Вообще не двигалась. И молчала. Это же знак согласия? Бывают же бабы – бревно бревном. Кто ж знал? Это я уже потом спохватился, что она и не дышит вроде. Я ухо к груди, сердце не бьётся. И пульса нет. И тут только я понял, что она холодная... Это не я, Лёха, честное слово. Боже, какой кошмар. Лёха, подтверди, молчание это согласие?

– Не может быть? Тину убили? Зыков? Шикалов? Кубышкин?

– Если бы я знал? Но ты мне веришь, что это не я?.. Спасай, Лёха. Погибаю. – Бивнев обхватывает Базукину ноги и, уткнувшись в них, плачет.

– Встань, встань... – пытается успокоить его Базукин.

В это время из дома выходит Тина.

– Надо же, они всё никак не успокоятся. Тоже мне – мужики.

Бивнев вскакивает на ноги.

– Тина?! Ты... Живая!

– Что за намёки? – строго обрывает его Тина.

– Но там же твой труп. Что-то здесь не так. Значит, это не ты была сейчас со мной в постели? Так, надо сосредоточиться.

– Какое хамство! – Тина вспыхивает от негодования. – Что за намёки? Что бы я с такими как вы... Ну, на этот раз, я это так не оставлю.

– Подожди, не мешай, – отмахивается от нее Бивнев, – я думаю. Вечно сбиваешь! И вообще, – он срывается на крик, – и вообще, ты достала уже! Ходит здесь! Пошла вон!!! Ненавижу! Из-за вас – баб, всё!!!

– Да что же это такое? – отшатнулась в испуге Тина. – Нормальным людям житья не стало. Вокруг одни истеричные извращенцы, – она поспешно покидает веранду.

– Дура!.. – вдогонку ей кричит Бивнев.

Базукин зло обрывает его:

– Как ты мне надоел со своими идиотскими розыгрышами.

– Это не розыгрыш. Труп точно был. Только, выходит, что это был не труп Тины. А как похожи. Опять я в полутьме обознался. Но ведь кто-то был... Лёха, я понял, это была другая женщина, её Кубышкин привёл. Или... может быть, это даже та, которую я привёл. Мы думали, она наши вещи украла, а их оказывается, Кубышкин прибрал. Он-то не знал, что там у нас в комнате кто-то есть, думал, мы на веранде, зашёл, чтобы нас обокрасть... а когда обнаружил свидетеля в моей постели... Подожди, а потом он, получается, перенёс труп к себе и насиловал его? Слушай Лёха, – Бивнев перешёл на громкий шёпот, – может, он маньяк? Такие тихони-подкаблучники часто бывают маньяками. Лёха, ты не говори никому, что я у неё был. На тебя вся надежда.

– Кажется, хозяйка ещё тебя видела. Она в окно заглядывала.

– Всё, тогда я погиб. Как же её уговорить? Лёха, помоги. Я стану хорошим. На женщин смотреть не буду. Таким, каким скажешь, стану. Мечтателем. Только помоги. Что делать-то?

– Не знаю. Надо как-то заставить Кубышкина сознаться. Если, конечно, это он убил.

– Он! Не думаешь же ты на меня? Точно он. Гад. А мы ещё водку с ним вчера пили. Может, КГБ скажем, пусть она с ним сама разберётся? Нет, она скорее нас задавит. Ты-то хоть веришь мне? Веришь, что это не я?

– Я-то верю. Но как доказать? Надо за Кубышкиным проследить. Может он чем-то себя выдаст. Ведь рано или поздно он должен будет избавиться от трупа и вещественных доказательств. Надо следить.

– Это он, я уверен. Он маньяк. – Бивнев вдруг вскакивает. – Вон он идёт. Нет, я не могу, я уйду. Не могу его видеть. Я не выдержу.

– Ладно, спрячься. Иначе испортишь всё. Сейчас нужна выдержка. Я сам послежу за ним.

Бивнев убегает. На веранду поднимается Кубышкин.

– Куда это он так споро? – поинтересовался он, провожая взглядом Бивнева.

– Вспомнил что-то важное.

– А-а… Припомнил что-то по вашему делу? Не нашли ещё вора?

Базукин напряжённо смотрит ему в глаза.

– Нет... Пока. Но мы обязательно найдём.

– Конечно. Куда он денется. Городок у нас маленький. Выезды перекрой и лови. Тасов найдёт. Не беспокойтесь.

Кубышкин уходит.

– Надо же, как он спокоен, – удивился Базукин. – Какая крепкая психика. Как же за ним проследить? А ну-ка в окно заглянем. Что он там будет делать? – Базукин неслышно подкрался к окну, – Так, зашёл. Ну? Ну?! В шкаф полез. Чемодан достал. Зачем? Бежать хочет? Нет, вернулся к постели. Что же он задумал? Неужели в чемодан хочет труп спрятать? Точно! Засовывает в чемодан. Мерзавец. Теперь нет сомнений. Убийца он. Понятно, хочет вынести труп в чемодане! ...Нет, опять ставит чемодан в шкаф. Почему? Хотя всё правильно, сейчас опасно выносить тело, и участковый здесь, и мы на веранде. Заинтересуемся, спросим, куда это он с чемоданом. Значит, он будет выносить его, когда всё утихнет. Вот тут-то его и следует брать. Надо же, тело в чемодан. Какое хладнокровие.

В это время открывается дверь и из дома выходят Тасов, хозяйка и Тина.

Тасов показывает на Базукина:

– Этот?

– Да, – кивает Тина, – это один из тех, что ко мне приставали. Но второго, буйного, тут нет.

– Вы поглядите на него – он опять подглядывает! – возмутилась Галина Борисовна. – Никак не успокоится. Совсем стыд потерял. Это ты так вдохновение ищешь, да? А ещё нормальными прикидываются.

– Вы ничего не понимаете, – попытался оправдаться Базукин. – Я же не просто так, я преступника выслеживаю. Вы посмотрите...

– Всё понимаем, – перебила его хозяйка, – видели уже.

– Конечно, не просто так, – парирует Тасов. – Высматриваете, кого следующего можно будет грабануть. Распущенность, это ещё одно подтверждение того, о чём я вам говорил, любезная Галина Борисовна. На распущенность много денег тратится. Поистратились, поиздержались граждане и... У них, стало быть, вещи пропали?

– У них.

– Ага, – Тасов внимательно смотрит на Базукина. – Фамилия?

– Базукин, – подсказала хозяйка.

– Всё ясно. Попрошу документы.

– Но у меня же всё украли, – попытался объяснить Базуки. – И сумку, где были документы.

Тасов улыбнулся:

– Старая песня. Не оригинально. Были у меня такие дела. Итак, что мы имеем: ваш сожитель приводит женщину, которая крадёт ваши вещи, и вы тут же вместе с сожителем начинаете оскорблять другую женщину? Вы, видимо, приревновали его к той женщине, которую он привёл? Но причем здесь – эта? Чуть ли не с кулаками бросаетесь на неё, – Тасов показывает на Тину. Тина кивает, подтверждая его слова. Тасов продолжает. – И что самое интересное – документов у вас нет. Тёмная история. Вы сами-то себе верите? Как же нам узнать, кто вы? И не тянутся ли за вами какие делишки? Прикажете, задержать до выяснения?

– Я Базукин, художник.

– Это мы уже слышали. А я Пушкин, поэт. Что не похож? Я это! Я! Документов, конечно, у меня нет, но верьте мне, люди! А ну-ка отвечать быстро! – в голосе Тасова появилась сталь. – Фамилия, имя, отчество, клички, явки, пароли, сколько раз привлекались и за что! А главное, куда дели вещи. Что, денег на выпивку не хватало? Быстро, без запинки, я всё равно узнаю. Ну?! Не задумываясь...

– О чём вы?!

– Ага! Все видели? Он побледнел и ушёл от ответа! Почему? На душе неспокойно? Так излейте свою душу, вам же легче станет. Всё равно вы уже засветились. Итак, почему вы честно не ответили на прямо поставленные простые вопросы? Есть что скрывать? Боитесь проболтаться. Сообщников выгораживаете? Я всё равно всех расколю. Мне уже всё ясно. Сейчас будем проводить следственный эксперимент. Рассказывайте. Не задумываясь! Вы вошли и... Говорите.

– Я вошёл и... Куда вошел? Что говорить-то?

– Правду. Рассказывайте и показывайте. Как всё было.

– Что рассказывать? Я ничего не видел.

– Что же вы с закрытыми глазами крали? Где вещи?! Показывайте.

– Вещи в комнате лежали. Теперь их там нет. Больше я ничего не знаю.

Тасов устало закрывает глаза.

– Значит, не хотите правды, гражданин... – смотрит на хозяйку, та с готовностью подсказывает: – Базукины они. – Тасов кивает и продолжает: – ...гражданин Базукин, не хотите, значит, помочь следствию и смягчить свою вину чистосердечным признанием? Ну, что ж, тогда будете отвечать по всей строгости наших законов. Тасов всё равно докопается до зерна.

– Но, товарищ Тасов...

– Тамбовский волк вам товарищ, гражданин Базукин, здесь я задаю вопросы. Какие у вас были вещи?

– У меня их было немного. Главное – краски, кисти, холсты. Ещё свитер был. Ботинки, плавки, рубашки, брюки, полотенце и прочая мелочь. А ещё галстук был, старый, не модный уже, но он мне ценен как память. Вот, почти такой же, как у вас.

– Он вас, наверное, обидеть хочет, – пояснила Тина Тасову, – Намекает, что его галстук на ваш похож, и, значит, у вас тоже не модный, и старый.

– Это дешевый ход, такое было в моей практике. Задавишь, бывало, подозреваемого грузом улик, так он куснуть пытается, от темы увести, но меня трудно вывести из себя. Я-то знаю, что мой галстук самый модный, мне его жена подарила. В магазин, говорит, только что завезли, как самое модное. Сейчас ретро в моде, так что ваши уколы прошли мимо, гражданин Базукин. Лучше не отвлекайтесь, пожалеете потом.

– Только что завезли? Так у нас только что и украли. В тот магазин случайно ворованное не завозят? Нет, я не хотел вас обидеть. Я говорю, может быть, там тоже преступление? И галстук ваш я не принижал, а, наоборот, говорил, что мой был ценен для меня, и я очень рад, что он снова в моде.

– Ваше мнение о моде мы послушаем в другой раз и в другом месте. А сейчас вы что-нибудь можете сказать по существу дела? Как выглядела женщина, на которую вы пытаетесь всё свалить.

– Я её не видел. Бивнева спросите.

– Бивнева мы обязательно спросим. А сейчас спрашиваем вас. Вы, стало быть, её не видели. Получается, ничего не видел, ничего не знаю, ищите женщину, она во всём виновата. Что ж ваша ненависть к слабому полу нам известна, – Тасов смотрит на Тину, и та кивает, подтверждая его слова. – Но тогда, как вы объясните тот факт, что ваш сожитель, такой же женоненавистник, как вы, нет даже больший женоненавистник – он уже бросается на них с кулаками, – Тина опять кивает, подтверждая, – привёл к вам в комнату женщину? И как выяснилось, делал он это не раз, – в этом месте, подтверждая слова Тасова, уже кивнула Галина Борисовна. Тасов продолжил: – Приводит женщину, оставляет её одну, и она забирает ваши вещи? Как вы это объясните? Всё это очень напоминает заранее спланированные действия. А женщина понадобилась, чтобы было на кого свалить.

– Я не женоненавистник. И Бивнев тоже. Мы любим женщин. Каждый по-своему.

– И это всё, что вы имеете нам сообщить? Ладно, пеняйте на себя. Я вам давал шанс. Ваш отказ в сотрудничестве со следствием против вас же и обернётся. Где Бивнев? Любезная Галина Борисовна, дайте верёвку. Сейчас вы увидите очную ставку в действии.

– Бивнев ушёл к себе. Наверное, спит.

– Очень хорошо. Спросонья – самое состояние для момента истины.

Хозяйка приносит веревку.

– Вот. А зачем она вам? Для ленча? Будем голосовать?

– Нет, линчевать пока рано. Мы сейчас выведем преступников на чистую воду, обезвредим их связыванием и доставим в участок. Вас, Галина Борисовна, на сегодня я назначаю внештатным помощником следователя.

– А сколько это в процентах?

– Каких процентов?

– От мзды. Сколько мне, как помощнику?

Тасов кашляет.

– Галина Борисовна, существуют реестры... Всё описывается и сдаётся государству. Вы человек внештатный.

– Я не об этом...

– Я понял, о чём, – напряженно перебивает ее Тасов. – Мы с вами потом обсудим детали. А пока вступайте в должность и приглашайте сюда Бивнева на очную ставку, – хозяйка уходит на поиски Бивнева, а Тасов вновь обращается к Базукину:

– А вы садитесь пока. И нечего смотреть за забор. Я забыл вас предупредить, у меня в кармане пистолет и стреляю я хорошо, – он поворачивается к Тине. – И вы садитесь, но лучше в другом месте. Некоторые, припёртые к стенке преступники, берут заложников.

Тина испуганно косится на Базукина, берёт стул и садится в другом углу. Возвращается хозяйка, за ней плетётся бледный Бивнев.

– Вы... вы... зывали? – спрашивает он Тасова. Тасов молчит, глядя на Бивнева тяжёлым взглядом. Бивнев не выдерживает его взгляда и опускает голову. Тасов грозно одергивает его:

– В глаза мне смотреть! – показывает пальцем куда. Бивнев подчиняется, мгновение смотрит Тасову в глаза, и лицо его сводит судорогой. Тасов ещё некоторое время молчит, выдерживая паузу. Затем медленно произносит:

– Итак, гражданин Бивнев, нам всё известно. И ваши штучки-дрючки теперь не помогут. Но, по-человечески, и даже по-отечески жалея тебя, сукинова сына, даю тебе шанс смягчить свою участь чистосердечным признанием. Ну? Я жду.

Бивнев жалобно смотрит на Базукина.

– Ты сказал им, да?

Базукин отрицательно качает головой.

– Ага, совещаются, – торжествующе констатирует Тасов. – Вот и раскололись. Теперь мне всё окончательно ясно, – достаёт блокнот, ручку и готовится записывать. – Ну, рассказывай.

Бивнев всхлипывает и падает перед Тасовым на колени.

– Это не я, честное слово. Вы мне верите?

Тасов обводит присутствующих торжествующим взглядом и кладёт руку на плечо Бивненву.

– Конечно, верю. Не бойся, всё рассказывай, как на духу. Он заставил? – кивает на Базукина. – Ты это сделал потому, что боялся его? Я слышал, что он превратил тебя в женщину, – Тина кивает. Галина Борисовна брезгливо плюётся. – Рассказывай.

– Нет, это не я, – торопливо начал оправдываться Бивнев. – Я не делал этого, клянусь! Я совсем не за тем туда проник. Я всё хотел по любви. Я... Я не убивал. Когда я пришёл, там уже был труп!..

– Что?! – ошалело переспросил Тасов. – Труп?!! Где?!!!

– Ну, тот самый, о котором...

– Где?!!!

– В комнате Шикалова. Вернее, мы сначала думали, что это комната Шикалова, но оказалось...

– Стоп! Стоп!! Стоп!!! – взволнованно закричал Тасов. – Всем оставаться на своих местах. Тасов уполномочен заявить! Совершено тягчайшее преступление против личности. Вы и вы, – тыкает пальцем в Базукина и Бивнева, – арестованы по подозрению в убийстве. Теперь мне всё ясно. Тасов всех выведет на чистую воду. Кто двинется – застрелю! Галина Борисовна – верёвку! – Ставит стулья спинками друг к другу, сажает на них Базукина и Бивнева и привязывает их к стульям. Закрепив последний узел, устало вытирает пот со лба. – Уф! Здорово мы сегодня поработали. Теперь надо определиться... Так – всё ясно. Вы, ненавистники женщин, заманили одну из них в свою комнату, убили её, расчленили... Нет? Ладно, расчленить не успели... И, пытаясь, замести следы, чтобы как-то объяснить её исчезновение, устроили видимость кражи. Мол, потому и исчезла, что украла и смылась с вещами. Вот оно – ищите женщину, которой нет. А вы как бы и не при чём. Ловко.

Тина в ужасе вскрикивает:

– Боже! И мы жили с ними в одном доме, – ей становится дурно.

– Прекратите истерику. Галина Борисовна, помогите барышне успокоиться... Водички! Водички дайте! И нечего бояться. Преступники мной выявлены, пойманы, обезврежены и понесут заслуженное наказание.

– Это ошибка, – запротестовал Базукин, – мы не преступники.

– А кто же вы? И это после того, что случилось, вы можете так говорить? Вот, любезная Галина Борисовна, пример падения нравов, о котором я говорил. Я предупреждал, преступность имеет тенденцию прогрессировать, если её не подавить в зародыше. Всё по нарастающей: антисанитария, разврат, кража и вот теперь убийство! А если бы и на этом этапе не была бы мной проведена профилактика, вы представляете, что бы могло быть? Во что бы вылилась безнаказанность?! То-то и оно! Я всех выведу на чистую воду.

– Базукин имел в виду, что это не мы убили, – вступает в разговор Бивнев. – Это Кубышкин, наверное.

– Это точно он, – подхватил Базукин. – Я видел в окно, как он доставал чемодан и...

– Ах вы, паразиты! – возмущенная Галина Борисовна кинулась на них с кулаками. – Я тоже кое-что в окно видела, что вы там, в комнате вытворяли. Кубышкин им помешал! Да этот придурок мухи не обидит!

– Успокойтесь, Галина Борисовна, – остановил ее Тасов, – не наносите подозреваемым видимых увечий, а то они скажут потом, что мы из них силой показания выбили, а не с помощью неопровержимых доказательств, и откажутся на суде от своих слов. Их намёк на Кубышкина опять же против них обернулся, мы все прекрасно знаем вашего мужа. Ха-ха, Кубышкин убил. Одного этого достаточно, чтобы их заподозрить.

– Но это правда, – тихо произнёс Бивнев.

– Ладно, допустим, я тебе верю. Допустим. Тогда расскажи, как всё было, по твоей версии. Не стесняйся.

– Я думал, это комната Шикалова. Заглянул в окно – там Тина. Я зашёл... – начал Бивнев, – она лежала. Я думал, Тина. Похожа очень. Я значит... это... лёг к ней... рядом. А она холодная. Я не сразу понял. А когда понял, сразу ушёл... Сразу. А она мёртвая... Вот, как было.

Тасов усмехается.

– Сильные доказательства.

Тине опять становится дурно.

– Какой ужас. Он думал – это я. Получается, что на её месте должна была оказаться я, – Тина закидывает голову и закатывает глаза. Галина Борисовна машет перед её лицом ладошкой.

– Наверное, она у них не первая, – потирая руки, сказал довольный Тасов. – Они завлекали женщин... Надо уточнить, сколько у нас за последнее время нераскрытых убийств и исчезновений людей. Я чувствую, будет тенденция к росту. Итак, вы подтверждаете, что пытались свалить на убитую пропажу своих вещей.

– Нет же, до меня там был Кубышкин, – чуть не плача, попытался протестовать Бивнев. – Мы не убивали. Может, это вообще другая женщина, а не та, что украла вещи. Мы вначале подумали – это Тина...

Тина падает со стула в обморок. Над ней суетится хозяйка.

– А где тогда та? – не сдается Тасов. – Скольких же вы убили?

– Та, наверно, убежала. И вещи унесла. Это правда.

– А эта не успела убежать? Ладно, разберёмся. Мне надо осмотреть место преступления. Пока меня не будет, всем оставаться на своих местах. На время моего отсутствия старшим назначаю Галину Борисовну. Галина Борисовна, возьмите что-нибудь тяжёлое, и если что, бейте от души, не стесняйтесь. И кричите, я услышу.

– Не беспокойтесь, мне не надо ничего тяжёлого. У меня рука тяжёлая. Я сама управлюсь. И не таких укорачивала.

– Куда идти? – спросил Тасов.

– Комната Шикалова за дверью налево.

– Кстати, получается, его не было в комнате? Ночью. А где же он сам? Почему ночью его нет дома? Надо бы его тоже расспросить.

– Я его сегодня не видела, – отвечает хозяйка. – Объявится, сразу к вам направлю.

– Это мы вначале думали, что там комната Шикалова, а потом... – начал было Базукин, но Тасов оборвал его:

– Всем молчать! До моего прихода, чтобы муха не жужжала!!! Чуть что – стреляю!

Тасов уходит.

– Галина Борисовна, – обратился к хозяйке Базукин. – Давайте я вам всё объясню. Вам надо кое-что знать про своего мужа.

– Молчать! Пригрела паразита, а он и харчи не отработал, а уже жалит. Я тебе сейчас так за Кубышкина врежу...

Из дома слышится голос Тасова.

– Что там у вас?

– У нас всё в порядке, – успокоила его хозяйка. – Работайте спокойно. Я с этими маньяками сама справлюсь.

В это время приходит в себя Тина.

– Какой кошмар, – тускло произносит она. Поднимает глаза на Бивнева и снова начинает сползать со стула, но, видимо взяв себя в руки, останавливает сползание и, наконец, занимает твёрдое положение. Возвращается торжествующий Тасов.

– Всё как я и предполагал. Труп на кровати. В груди торчит вилка. Преступление налицо.

– Вилка?! – Тина закрывает ладонью рот, закатывает глаза и уже окончательно сползает на пол. Галина Борисовна бросается к серванту и, открыв его, что-то там ищет.

– Вилка? – удивленно спрашивает Бивнев. – Не было там вилки.

– Как на кровати? – не понимает Базукин. – Он же убрал её в чемодан.

– Кто? – быстро спрашивает Тасов. – Вот где вы провисли! Вот где не срослось у вас. Хотели избавиться от трупа? Один поручил другому убрать тело в чемодан, а другой решил, что это сделает первый? А труп-то вот он, остался на месте, лежит, нам честным людям на удачу. И орудие преступления в груди. Всё против вас.

– Точно, двух вилок не хватает, – объявляет хозяйка, перерыв весь сервант. – У меня всё считано. Моим инструментом орудовали. Ворюги.

– Мы не крали ваши вилки, – запротестовал Базукин. – Мы их для дуэли взяли.

– Вы хотите сказать, что закололи женщину на дуэли? – спрашивает Тасов. – Оригинально.

– Никого мы не кололи. Мы с Бивневым хотели драться. Но не стали.

– Я забрал у Базукина вилки, – поддержал его Бивнев, – и понёс в комнату, а там увидел, что нас обокрали, и тогда я пошёл к Зыкову менять платье на штаны, но он не соглашался на такой обмен, и тогда я предложил ему вилки в нагрузку, и он согласился.

– Кто такой Зыков?

– Новый постоялец, – пояснила Галина Борисовна. – Тоже алкоголик, но тихий, пришибленный, вроде моего Кубышкина. Этот – вряд ли.

– А вдруг он Тину хотел заколоть, и перепутал в темноте, – предположил Базукин. – Он ведь Тинин муж.

Тина взвизгнула из-под стула и снова затихла.

– Врёт, – уверенно отвергла версию Базукина Галина Борисовна. – У Тины свой мужик есть, Шикалов.

– Само собой врёт, – согласился Тасов. – Я не верю ни одному их слову. Мы слушаем их только потому, что должны их выслушать. Презумпция невиновности обязывает. Подумайте только, это же надо до чего дошли. Убить женщину. Вилкой.

– Я не убивал, – продолжал слабо оправдывается Бивнев. – Она уже была холодной. И вилки там не было. Я бы её почувствовал.

– Уж не я ли её туда принёс? – усмехнулся Тасов и вдруг замер, задумавшись: – Да, промашка вышла, без понятых ходил. Могут теперь так и врать, что это я подбросил вилку. Но у меня людей для набора в понятые не было, а обстоятельства требовали...

– Я своими глазами видел, как Кубышкин убирал тело в чемодан, – не сдавался Базукин. – Наверное, он потом зачем-то вынул его обратно и воткнул вилку.

При этих словах хозяйку передёрнуло.

– Паразит!

– Чего вы добиваетесь, гражданин Базукин, такой неумной ложью? – спросил Тасов. – Хотите запутать следствие? Ведь мы можем и вместе с вами сходить посмотреть, где лежит труп, на кровати или в чемодане. С вилкой или без... Да и с Кубышкиным очную ставку мы вам устроим. Что вы тогда будете говорить? Не проще ли сразу сознаться, не усугубляя свою вину. Итак, уже на вас преступлений – выше крыши.

– Да, я готов сходить с вами осмотреть место происшествия. И очную ставку с Кубышкиным провести согласен, чтобы не вешали на нас всех собак. Потому что, я привык верить своим глазам, и утверждаю, что видел, как Кубышкин прятал тело в чемодан. А если так, то весьма может статься, что ещё один труп лежит в чемодане, – отозвался Базукин. – Как вам такой расклад?

– Что?!! – потрясенный предположением Базукина, Тасов замирает. – Эту версию необходимо срочно проверить. Галина Борисовна, вы здесь – за старшую. Возьмите что-нибудь потяжелее. А барышня пойдет со мной... Алё, понятая! – Тасов толкает лежащую на полу Тину носком сапога. Та не подаёт признаков жизни. – М-да, – огорчённо констатирует Тасов. – Ладно, Галина Борисовна, позаботьтесь о ней, а то, как бы не стало одним трупом больше. Придётся мне опять одному идти. Без понятых. Что ж, обстоятельства требуют. А, если кто взбрыкнётся тут без меня, зовите!

– Так я же готов с вами идти, – подает голос Базукин.

– Какой ты понятой? Что ты потом подтвердишь? Ты – преступник. То есть, пока обвиняемый. И осмотр места происшествия тебе на руку. Но во вред следствию.

– Сами же только что говорили...

– И сейчас сам говорю: сиди и не дёргайся!

Как только Тасов скрылся в доме, хозяйка схватила швабру и начала лупить ею Базукина по спине:

– Вот тебе, паразит! Вот тебе за Кубышкина...

– Что вы делаете?! Вы с ума сошли! – испуганно заорал Базукин. Из дома тут же откликнулся Тасов:

– Что там у вас?

– У нас всё в порядке, – успокоила его Галина Борисовна. – Сбежать попытался гад. Ну, да я ему... Сами знаете, от меня не убежишь. Вы не волнуйтесь, Сигизмунд Артекович, работайте спокойно! Я его по аккуратным местам приложила – следов не будет. – Она ещё раз ткнула Базукина в бок кулаком и повернулась к Бивневу: – И ты молчи!

Возвращается Тасов. Некоторое время он задумчиво молчит, потом объявляет:

– Версия с другим трупом не подтвердилась. Вернее подтвердилась, но не совсем. Дело в том, что сам первый труп оказался другим. А не тем за кого себя выдавал. Вынужден вам сообщить, на постели лежит труп мужского пола. И как я сразу не обратил на это внимания, ведь он голый. Устал я видимо, заработался. Ещё бы, Тасов один на весь участок.

– Как мужского?! – одновременно вскрикивают Бивнев с Базукиным. Из-под стула доносится слабый стон Тины: – Что?!

– Убили! – вдруг заорала хозяйка. – Кубышкина моего убили! – она снова набрасывается на Базукина и лупит его где придется, не выбирая «аккуратных мест».

– Нет, нет, успокойтесь, – останавливает ее Тасов, – это не Кубышкин. Это ваш постоялец Шикалов.

– Что?! – вскрикивает Тина. – Можно я уйду? Мне дурно.

– Идите, – разрешил Тасов, – Но не к себе. Там место преступления. Посидите на кухне. Если понадобитесь, мы вас вызовем.

Тина уходит.

– Этого не может быть, – протестует потрясённый Бивнев, – что я, женщину от мужчины не отличу?

– Не морочьте нам голову, – отмахивается от него, как от назойливой мухи Тасов. – Совершили, так извольте отвечать. Все после преступления делают невинные глаза. Надо с достоинством принимать поражение.

– Я уверен, это другой труп, – поддерживает Бивнева Базукин.

– И вас мы уже достаточно наслушались сегодня. Что вы хотите отрицать? Бивнев проговорился. При свидетелях.

– Не правда, – отказывается Бивнев, – я отрицаю.

– Правда. И вопрос только в том, когда вы убили Шикалова – до или после надругательства над его телом.

– Нет! Что я женщину от мужчины не отличу?!

– Как знать, кто для вас женщина? У нас есть свидетели. И от них нам известно о ваших противоестественных наклонностях.

– Кто свидетели? Тина? Да врёт она всё. Она же дура. Что она знает?

– Вот видите, как вы относитесь к женщинам. Дура. Врёт... Это и есть подтверждение вашего женоненавистничества.

– Да он дня не мог прожить без женщины, – попытался защитить Бивнева Базукин. – Я из-за него столько раз на веранде ночевал. Какие противоестественные наклонности? Он правду говорит, он женщину за стеной с закрытыми глазами чувствует. Тем более, я тоже её видел. В окно. Хоть и было темно, но в постели точно была женщина. Я видел женские признаки. Или, по-вашему, Шикалов гермафродит?

– Я тоже всё в окно видела, – рявкнула возмущённая Галина Борисовна. – Вы бесстыдники бессовестные. Я подтверждаю слова товарища Тасова.

– Гермафродит? – задумался Тасов. – Интересная версия. Сейчас я схожу, проверю. Но предварительно разложим всё по порядку. Итак, вы подошли к двери Шикалова. Четвёртая комната. Постучали? Ах, к окну подошли? Ладно. Шикалов был ещё жив? Или нет? Как он лежал?..

– Да не ходили мы в четвёртый номер, – воскликнул Базукин. – Я же вам пытался сказать, а вы не слушали. Мы только вначале думали, что это окно комнаты Шикалова. Но оказалось, перепутали. Шикаловский люкс – следующее окно! Бивнев залазил в окно комнаты под номером пять...

Бивнев обрадовано смотрит на него:

– Точно, я ведь залазил в окно пятого номера. Если по коридору, то, как войдёшь, сразу – налево. А вы, наверное, в следующую комнату зашли, там как раз – четвёртый. И в нём действительно живёт Шикалов. А я в пятый заходил.

– Врут всё, бессовестные, – сказала хозяйка, – выкручиваются.

– Я и Бивневу говорил, когда он в окно заглядывал, что это не тот номер, где Тина должна быть, – продолжал Базукин. – Но он не слушал. Он, как увидел там Тину, так и уверился, что это шикаловский люкс... Ну, он решил, что это Тина. Действительно, похожа была... Вам же говорили, господин Тасов, как зайдёте – налево. А вы куда пошли?

– Тамбовский волк тебе господин. Я слышал, куда вы меня направили, и я заходил туда, но там никого не было. Но ведь одновременно говорили и про комнату Шикалова. И я понял, что вы просто запутываете следствие. Тяните время. За соломинку хватаетесь. И потому зашёл и туда и туда. Пятая комната оказалась пустой. А в четвертой действительно был обнаружен труп. Труп-то обнаружен! Чего вам ещё надо?! Чего вы выкручиваетесь? Преступление – налицо! Или вы хотите сказать, что хотели убить Тину... Подождите... Кого вы хотели? Шикалова? Или Тину? Хотели в пятый, вошли в четвёртый... Ну?! Кого вы хотели убить?!! Выходит, вы сами ошиблись, – Тасов радостно смеется. – Если идти из вашей комнаты, то налево четвёртая, а если идти с веранды – налево пятая. Вот где вы ошиблись! Хотели в чемодане унести? Зашли налево, а там пусто. Решили, что соучастник уже избавился от улик! А труп-то вот он, в четвёртом голубчик... Какое падение нравов. Раньше бывало, десяток колосков с поля сопрут или рубль нарисуют, ну морды друг другу побьют в крайнем случае, а теперь... Куда катимся?.. Что, доигрались во вседозволенность?! Попались, голубчики! Рассказывайте, как было дело.

– Я требую адвоката, – устало сказал Базукин.

– Вспомнил. А когда убивал, почему об адвокате не думал? Будет тебе и адвокат, и судья, и прокурор. После. А пока я един в трёх лицах. Можешь написать жалобу на моё имя. Я сам её рассмотрю и своевременно отреагирую. Но лучше рассказывай сам, честно, тогда я со своей стороны посодействую перед судом. Два-три года скостим за сотрудничество.

– Два-три?! А сколько могут дать?

– Много. А намолчать можно и на высшую меру. И потому колитесь. Спешите. Очень советую.

– Я устал, – говорит Базукин. – Мне надо отдохнуть. Я целую ночь не спал.

– Отлично, – обрадовался Тасов, – я же говорил, что это самое хорошее состояние для момента истины. При проведении расследования очень полезно не давать подследственному спать. От усталости он быстрее запутается и расколется! Попрошу не отвлекаться и отвечать на вопросы быстро, не задумываясь... Кто главарь?

– Откуда у вас такой опыт? С детского сада следопытили?

– Не надо намёками мочиться на мою репутацию. Она всё равно сухой выйдет из воды. Я человек не прошлого, а настоящего. Я из нового времени. Своё дело знаю от и до. Ну, будем говорить?

– А я и говорю, что видел, как Кубышкин убирал труп в чемодан. Вы же хотите правду?

– Дался вам этот чемодан. Ну, допустим, там был другой труп. Ну и что? И до него мы ещё дойдём. А Шикалова-то, кто убил? Давайте пока с одним разберёмся. Повторяю, чистосердечное признание смягчает вину. Бивнев, это ваш единственный шанс. Ну? Рассказывайте. Вы ударили пострадавшего вилкой? Зачем? Чтобы он не сопротивлялся при совершении над ним надругательства?.. Или вы убили его уже после акта? Чтобы он не выдал ваших наклонностей? Или вам нужно было именно мертвое тело. Вы некрофил? Давайте, скорее, выбирайте и сознавайтесь.

– Это не правда, – всхлипнув от отчаяния, отказался Бивнев.

– А где, правда? Я и хочу правды. Я только и твержу, дайте мне правду! А вы мне что подсовываете? Кто, если не вы?

– Но я же оставил вилки у Зыкова.

– Врёт, – вступила в разговор хозяйка. – Тот заплатил вперёд! Порядочный человек. А эти даже харчи не отработали.

– А вот ещё Тина ходила по дому всю ночь. Кто поручится, что это не её рук дело? Может, они поссорились с Шикаловым?

– Кстати, надо бы и ее подробнее расспросить, – согласился Тасов. – Ведь она с ним жила. Вдруг она заметила что-нибудь подозрительное, на что тогда не обратила внимания. Сейчас каждая деталь может нам помочь в раскрытии этого страшного преступления.

– И я видела ее ночью, – вспомнила хозяйка. – Всё ходила, ходила... А куда она ходила? Может быть, что-то и видела.

– Вот что, любезная Галина Борисовна, пригласите-ка снова к нам эту впечатлительную барышню. Пусть поведает всё, чему она была свидетелем этой ночью. Иногда мелочи, на которые не обращают внимания, дают ответы на все вопросы. Я чувствую, не зря у неё эти припадки. Что-то она знает. Да, и Зыкова тоже позовите.

Галина Борисовна уходит в дом.

– Сейчас они встретятся, – взволнованно объясняет Тасову Базукин. – Зыков с Тиной. Как бы он её не обидел. У него ведь осталась ещё одна вилка.

– А зачем ему её обижать? – поинтересовался Тасов.

– Мы же говорили, Тина его жена.

– И что из того? У меня тоже есть жена. Что же я её при встрече обижать должен? Где связь?

– Но она же ещё и любовница Шикалова, – пояснил Бивнев.

– А вот это уже интересно. Что же вы раньше молчали? Это в корне меняет дело. Это же классический треугольник! Теперь мы имеем две версии... Первая – извращённые наклонности Бивнева, вторая – ревность Зыкова. Итак, допустим, Зыков решается на месть, берёт вилку и идёт к Шикалову. А жена его тем временем мечется по коридору, как бы от бессонницы, а на деле – стоит на стрёме. Подстраховывает...

– Но она не знала, что Зыков здесь, – сказал Базукин.

– Это она вам сказала? Или Зыков? Наивный вы наш. Они всё продумали до мелочей. Это преступление века. Надо срочно узнать, что у Шикалова пропало. Что им куплено на имя Тины. Кто получает наследство... И так далее и тому подобное. В общем, работать, работать и работать. Шикалов, насколько мне известно, богат?

– Очень.

– Вот видите, всё сходится, – в этот момент из дома выходят Тина и Галина Борисовна, и Тасов поворачивается к ним. – А вот и гражданочка Зыкова. Садитесь, пожалуйста.

– Второй, которого вы вызывали, тоже сейчас придёт, – пообещала хозяйка.

– Хорошо. Отдыхайте пока. А вы, гражданка Зыкова, присаживайтесь, присаживайтесь. У нас к вам возникла масса вопросов. Пока вы отсутствовали, у нас появились новые факты, новые неопровержимые доказательства и новый свидетель. Главный свидетель обвинения, которому я доверяю полностью. Догадываетесь, о ком я говорю?

– Но... – растерялась Тина. – О чём вы? Разве ещё не всё выяснено? Ах, какое страшное дело. Мне дурно.

– Ничего, сейчас вам станет ещё лучше. Итак, объясните нам, как вы, такая молодая и красивая, решились поставить крест на своей судьбе. Как вы могли поднять свою симпатичную ручку на несчастного Шикалова. Хладнокровно отнять жизнь у отца семейства. Оставить детей сиротами... Вот, вам здесь страшно видеть Бивнева, вам просто дурно от его присутствия, но на деле оказалось, что даже он менее ужасен, чем вы. Ведь, вы умертвили живого человека, в то время как Бивнев уже после вас по ошибке всего лишь надругался над его неживым бренным телом. Так, кто же из вас больший преступник?

– Нет! – отказывается верить услышанному Тина. – Я не понимаю вас.

– Не нет, а да! Нам всё известно. Вот эти граждане, – Тасов показывает на Бивнева и Базукина, – вас видели. Вот так! Всё видели! Не только вы заглядывали к ним на веранду, но и они заглядывали к вам.

– Разве им можно верить, господин Тасов?

– Тамбовский волк вам господин, гражданка Зыкова. Я бы им, может, и не поверил, но у меня появился главный свидетель, к которому у меня полное доверие. Догадываетесь кто?

– Догадываюсь, – тихо отозвалась Тина. – А она вам всё рассказала? Или только меня заложила, а сама как бы непричастна? Она всё рассказала?

– Да! Я знаю всё! Я знаю, что у вас был соучастник. Кто он? Сами назовёте?

– Соучастник? – усмехнулась Тина. – Да, пожалуй, её-то – вашего свидетеля и можно назвать соучастником. Если она вам всё рассказала, то почему не сказала, кто соучастник? За себя испугалась? Она и есть – соучастник! И вы её не выгородите. Если дело дойдёт до суда, я всё расскажу. Неужели вы не понимаете, что я не буду её выгораживать? А, значит, тень падёт и на вас. Вам это надо?

– Причём здесь я? – не опешил Тасов. – Перестаньте валять дурочку. То с обмороками пытались заморочить нам голову, теперь какие-то намёки. Вы работали в паре с мужчиной. Причем с близким вам мужчиной. Сказать, кто он?

– Это она вам про мужчину сказала? Вы имеете в виду Бивнева? Так он был не со мной, а с ней. Но он здесь не при чём. Он для неё – так, легкое развлечение. Он стоял в стороне, и не видел, как она давала мне яд. Да-да, это она дала мне яд, и, значит, она соучастница. Ваша жена!

Тасова передернуло:

– Но-но, причём здесь моя жена?

– А вы думали, что я буду её выгораживать? Она должна была сама травить крыс, а не доверять яд кому попало. Я встретила её здесь вчера. Бивнев может подтвердить, он был с ней рядом. Его вы назвали мужчиной? Смешно. Они куда-то спешили. Ваша жена была под хмельком и сказала, что пришла с проверкой, как врач эпидемстанции. А я ей сказала, что видела крысу по фамилии Шикалов. Ваша жена засмеялась и дала мне яд от крыс. Этим ядом я его и отравила. Кстати, ваша жена и сама раньше говорила мне, что не прочь поучаствовать в дележе наследства «папика». Так она называла Шикалова. Она что – превратит всё в шутку? Скажет, что не поняла, для чего мне нужен был яд? Скажет, что она думала, будто я прошу для настоящих крыс? Но тогда почему она дала его мне – отдыхающей, а не хозяйке? Кто должен травить крыс? Я? Всё она поняла! Ваша жена не только главный свидетель, но и соучастник. Поэтому вам придётся арестовать нас обеих.

– Что вы придумываете?! Когда я говорил о главном свидетеле, я имел в виду Галину Борисовну. Она вас видела ночью. Вы ходили. Туда-сюда... Куда вы ходили?! При чём здесь моя жена? Галина Борисовна, вы видели здесь вчера мою жену, – хозяйка отрицательно машет головой. – Видите, нет. А вы Бивнев?

– Я вообще не знаком с вашей женой.

– Вот видите. И нечего придумывать?

– Как это не знаком? А в постель свою, кто её пытался затащить? Нетрезвая женщина показалась доступной?!

– Хватит выдумывать сказки! – рявкнул Тасов. – Рассказывайте лучше реальные события. Например, как вы убивали Шикалова. И не ядом, а вилкой!

– Я не убивала его вилкой. Я подмешала ему в коньяк яд. Тот, что дала мне ваша жена. На пузырьке, наверное, сохранились отпечатки её пальцев.

– Пытаетесь шантажировать меня? Бесполезно. Не морочьте следствию голову. В ваших интересах честно рассказать, как вы со своим муженьком насадили несчастного Шикалова на вилку. Только чистосердечное признание облегчит вашу участь, граждане каннибалы.

– Причём здесь мой муж? Он, наивный, за тридевять земель, и ни слухом, ни духом...

В дверях появляется Зыков.

– Я не за тридевять земель, изменщица.

– Вот видите, – улыбнулся Тасов, – как легко рушится ваш обман.

– Ты-то откуда здесь, котик? – спросила изумлённая Тина. – Следил за мной?

– Да, я выследил тебя, подлая! – грозно надвигаясь, произнёс Зыков. – Его заколол и тебя заколю! – с этими словами Зыков вытащил из кармана вилку.

– Стоять! – заорал Тасов. – Смирно! Руки вверх! Бросай оружие! – он кидается к Зыкову и отбирает у него вилку. Затем с помощью Галины Борисовны усаживает мужа Тины на стул и привязывает. – Да вы не Зыков, вы Зеков. По вам строгий режим плачет.

– Зыков, – удивилась Тина, – ты что, убил его?! Ты это сделал?!

– Ну, вот, – потирая руки, успокоился Тасов, – вот и подходим к финалу. Славная семейка. Супруга травит любовника ядом, а супруг втыкает в него вилку. Словно точку поставил. Последний, так сказать, аккорд в задуманной ими чудовищной пьесе...

– Ты? Ядом? Шикалова? – удивленно посмотрел на Тину Зыков. – Выходит, ты не любила его? Боже, какой я болван. Зачем же я влез в твои дела?

– Вот это правильно, котик. Ты – болван. Ну, почему ты не дома? Я тебе что, мало денег оставила?

– Получается, что слишком много. Хватило, чтоб сюда приехать и наглупить.

– Мало денег оставила, много денег оставила... Потом обсудите финансовые вопросы своей семьи и решите, кто из вас глупее, – прервал их Тасов. – А теперь давайте, восстановим ход событий. Итак, женщина убивает любовника ядом... С какой целью, это ещё предстоит выяснить. На смену ей приходит маньяк Бивнев... – при этих словах Бивнев вздрагивает и сжимается. Тасов продолжает: – Ну, что он там делает, нам теперь менее интересно, развратные цели последнего предельно ясны. Данное преступление, конечно, тоже – преступление, но оно отступает на второй план, теряется на фоне суперпреступления данной бандитской семейки. Вот, что они делают: жена дает любовнику яд, затем появляется озабоченный Бивнев... Уходит... И, наконец, на смену Бивневу приходит муж любовницы убитого – и из ревности поражает соперника вилкой. Таков ход событий, исходя из моих логических рассуждений. Выводы: Зыков, действительно, пришёл последним, иначе бы Бивнев почувствовал вилку. А раз он её не почувствовал, значит, Зыков воткнул вилку уже после ухода нашего сексуального маньяка, то есть уже в мёртвое тело. Бивнев утверждает, что жертва не сопротивлялась и была уже холодной, из чего он вскоре понял, что имеет дело с трупом. Из этого мы имеем, что, когда он пришёл, Шикалов был мёртв. Значит, Бивнев может являться лишь невольным соучастником убийства. А главный убийца у нас – гражданка Зыкова. Она первая убила жертву и, значит – она главная!

– По-вашему – так. А по-моему – не совсем так! – ответила Тина. – Вы забыли ещё одного участника – вашу жену.

– Ну, причём здесь моя жена?!

– Она дала мне яд. Имела она на это право? Налицо – служебное преступление. Мне не трудно будет доказать, что она знала, какую крысу я собираюсь травить.

– Да, – со вздохом согласилась хозяйка, – за крыс Светлана Яковлевна меня каждый месяц штрафует.

– Ну и что? – огрызнулся Тасов. – И правильно делает. Моя жена руководитель санитарной службы района. Её обязанность бороться с разносчиками заразы.

– Вот именно, она сама и должна была бороться, а не раздавать яды всем подряд. А куда это она так торопилась, что забыла о своих обязанностях, вам не интересно? Может, Бивнев знает? Поинтересуйтесь у него, – защищалась Тина. – И, притом, была в совершенно невменяемом состоянии. Она была пьяна. Кроме того, я утверждаю, что мы заранее уговорились с ней прикончить Шикалова. Докажите, что это не так. Она хотела в долю! Она хотела приложить руку к дележу Шикаловских активов. В качестве компенсации за помощь.

– Это – не доказуемо! Есть свидетели? Ваши слова не факт. Вы лицо заинтересованное. Хотите очную ставку? Пожалуйста. Галина Борисовна, сходите за моей женой. Приведите ее сюда. А вы, гражданка Зыкова, рассказывайте пока, что произошло между вами и Шикаловым. Почему вы его отравили?

Галина Борисовна уходит. Тина вздыхает и начинает рассказывать:

– Со всеми, кто был у него до меня, случалось одно и то же... Как только появлялась новая пассия, бывшая удалялась с глаз долой. Поэтому, как только я заметила, что у него появилась другая, мне стало ясно – наступил мой черёд. А я не могла потерять свою работу. У меня кредиты, проекты, обязательства... Меня разорят. Это ниспровержение в нищету! А вот если бы Шикалов внезапно умер, всё осталось бы на своих местах, и я даже могла бы претендовать на роль «генерального». Там у нас ведь ещё никто не знает, что я в опале. Всё случилось здесь, на отдыхе...

– Так ты не из-за меня его отравила? – нахмурился Зыков. – Ты отравила его из-за ревности к другой?

– Нет, котик, не из-за тебя. Но и не из-за ревности. Просто, если бы он меня бросил, мы бы потеряли всё. И ты в первую очередь.

– Да?! Каков негодяй!

– И вот, когда я всё поняла, я попросила вашу жену, гражданин Тасов, помочь мне в этом деле. Принести хороший яд. Как бы от крыс. Пообещала в благодарность не забыть о её помощи. Получив яд, я добавила его в бутылку с любимым коньяком Шикалова, и отнесла к нему. Но он даже на порог меня не пустил. Отрезал: поговорим позже! Взял бутылку и закрыл дверь. В комнате у него уже кто-то был.

– Мерзавец, – не умолкал Зыков. – Жаль, что моя вилка оказалась последней.

– А когда я возвращалась, – продолжала Тина, – я встретила в коридоре совершенно пьяного Изю, жениха дочери Галины Борисовны – Юлии. Он стал рассказывать, почему напился. Его трудно было понять, но главное я уловила. В комнате у Шикалова в это время была Юля. Так я узнала, на кого он меня променял.

– Какой подлец, – не унимался Зыков, – тебя променять...

– Мда-а, – удрученно констатировал Тасов. – Слава богу, что Галина Борисовна вас не слышит. Доченька ей удружила.

– Конечно, – усмехнулась Тина. – Изя мне сообщил, что хозяйка сама и сосватала дочь богатому покровителю. Я назвала Изю размазнёй, воззвала к его гордости, сказав, что он не сможет считать себя мужчиной, если простит Шикалову. Что, будь я на его месте, Шикалов бы уже был мёртв. На что Изя заплакал и пролепетал, что он не умеет убивать людей. Потому что никогда ещё этого не делал. Но потом добавил, начинать никогда не поздно. Что всё-таки он мужчина и пообещал подумать над моими словами. После чего свалился и заснул. А я ушла. И вот о чем вам стоит задуматься гражданин Тасов, а вдруг Изя всё же оказался мужчиной... И тогда, поди разберись, пил ли Шикалов мой коньяк? Или над ним потрудился Изя, почувствовав в себе мужское начало? Не слишком ли рано вы делаете выводы и спешите списать на меня это дело? Вы проверили, сколько отпито из бутылки? А вдруг и Юлия пила коньяк? А может быть никто и не пил, и Шикалова «залюбил» Бивнев...

– Ну, Тина, – выдохнул Бивнев. – А вид-то здесь делала. В обморок падала...

– Юлия? – поразила Тасова новая мысль. – Пила коньяк!? Так вот почему говорят про второй труп! Кто последним видел её? Я имею в виду живой? – он взглянул на Бивнева. – Что вы говорили насчёт бездыханного женского тела?

– Вполне может быть, что это была она, – с надеждой отозвался Бивнев. – Я не мог перепутать мужчину с женщиной.

– Неужели, Юлия тоже погибла!? – ужаснулся Тасов. – Вот откуда Кубышкин и чемодан? Неужели?.. Но, постойте, ведь она его дочь. Чушь какая-то, – Тасов подошёл к двери, открыл её и крикнул в дом: – Юлия!.. – тишина. – Товарищ Кубышкин! – снова крикнул Тасов. – Есть кто-нибудь?!

Из дома донёсся голос Кубышкина:

– Есть. Я. А Юлии нет. Они пошли с Изей к морю. Любят ночью купаться.

– Врёт, – сказал Базукин, – я видел, как он убирал тело в чемодан. Точно был второй труп. И он никак не мог пойти к морю. Нельзя упускать этот чемодан из виду.

– С Изей? – не слушая его, задумчиво произнёс Тасов. – Выходит, они помирились. Почему? Это возможно только в том случае, если они уже знают, что Шикалов больше им не разлучник. Знают, что он мёртв. Неужели, всё-таки и Изя приложил к Шикалову руку?!!

Тасов снова кричит Кубышкину:

– Давно они ушли?

– Минут сорок! Скоро придут! – ответил из дома Кубышкин.

– Чемодан... – шепотом напомнил Тасову Базукин. – Я видел.

– Что вы видели? – строго переспросил у него Тасов. – Вы хотите сказать, что он свою дочь в чемодан? Кто? Безобидный Кубышкин? У вас больная фантазия. Сейчас Юлия придёт, и сами убедитесь в этом... Ладно-ладно, разберёмся. Если настаиваете, проверим ваш бред. – Он снова кричит Кубышкину:

– Анатолий Иванович! Товарищ Кубышкин!

– Слушаю вас.

– Вы не могли бы выйти на веранду. У нас к вам есть несколько вопросов.

– С удовольствием. Одну минуточку.

– Ну вот, – обращаясь к Базукину, сказал Тасов, – сейчас он выйдет, и мы во всем разберемся. А пока продолжим. Пусть теперь рассказывает Зыков. Начните с того, как от вас ушёл Бивнев, оставив вам вилки.

– Я долго не мог заснуть, – начал свой рассказ Зыков. – Всё думал, как мне теперь быть. Да и с веранды ребята шумели.

– Они всем мешали, – поддержала его Тина.

– Да. Ну, в общем, я совсем испсиховался. И, наконец, понял, что не будет мне покоя, пока не свершится возмездие. Поняв это, я стал думать, как и чем мне его свершить. И тут мой взгляд упал на вилки. Их было две. Это как знак судьбы! Подсказка свыше! Их двое и вилки две. По одной на каждого. Взял я эти вилки и пошёл к любовникам, надеясь застать их в одной постели. Хотелось решить всё разом.

– Боже! – воскликнула Тина. – Ты что, и меня хотел заколоть? Ты тоже маньяк, котик.

– Когда вы вошли, Шикалов был с Юлией? – поинтересовался Тасов.

– Нет, один. Лежал тихо. Я даже подумать не мог, что он уже мёртв, и всё боялся, как бы он не проснулся, ведь за окном так шумели Бивнев с Базукиным. Но видимо, этот шум мешал и самому Шикалову, и он, чтобы не слышать их, закрылся подушкой. Вот так, положил себе на голову подушку и спал, – Зыков показал, как лежал Шикалов. – Это сильно облегчило мне задачу. Я тихо подошёл и... Я и подумать не мог, что он уже мёртв.

– Не было там подушки, – обрадовался Бивнев. – У моего тела не было подушки на голове! И, значит, я был не у Шикалова! Точно!!!

– Не было, значит? – переспросил Тасов. – А может это вы, Бивнев, накрыли жертву подушкой, чтобы она не кричала при насилии?

– Нет! Не было подушки. Почему вы мне не верите?

– А вы бы мне поверили, поменяйся мы местами? Ладно, продолжим. Итак, Шикалов закрылся подушкой...

– Это обстоятельство дало мне возможность хорошенько прицелиться и... прямо в сердце. Я так решил, что попал в самое сердце. Ведь он даже не дёрнулся. Кто бы мог предположить... Потом я ушёл. Это всё. Хотя нет, у него на столе стояла бутылка коньяка. Я... я налил стакан и выпил... – лицо Зыкова вытянулось. Он повернулся к жене и сдавленно спросил: – «Martell Cordon Blue»?!!

Тина испуганно кивнула:

– И ты его выпил, котик?

– Да. Всё правильно, там другого не было.

Зыков словно взрывается. Он высоко подпрыгивает вместе с привязанным к нему стулом и прыжками пытается добраться до края веранды. На ходу кричит:

– Ты убила меня! Подлая!! Всё рассчитала!!!! – перегибается через перила и пытается вызвать у себя рвоту: – Э-эээ... э-эээ... – у него ничего не получается. Обессиленный Зыков оборачивается и в изнеможении падает на стул. Слабым голосом он стонет:

– Ты убила меня. Да, развяжите же меня!!! Мне надо срочно прочистить желудок! ...Кто-нибудь суньте мне пальцы в рот! Вызовите рвоту! ... Кто-нибудь! Ведь я ещё живой.

– Действительно живой, – задумчиво отзывается Тасов. – А почему спрашивается? Мало выпил? Или крепкий организм? Или противоядие принял? Если было противоядие, значит, он знал об отраве. Значит, всё рассказанное сейчас этой семейкой – фарс. Всё продумали, что бы ввести нас в заблуждение? А на деле... И сколько коньяка там ещё оставалось?

– Всё остальное. Бутылка была полная. Да развяжите же меня. Умираю!..

– Если бутылка полная и пил только Зыков, значит, Шикалов и Юлия не пили, – не слыша его, продолжал размышлять Тасов. – Интересная получается петрушка, Шикалов не пил, но мёртв, а Зыков пил и живой. Парадокс. Почему же он ещё живой? Вопрос!

– Надолго ли? – простонал Зыков. – Развяжите. У меня уже начинаются рези в желудке. Позовите врача!

– Потерпите, – попытался успокоить его Тасов, – сейчас придёт моя жена, она врач. Почти. Ну, где же этот Кубышкин? – Тасов снова кричит в дом:

– Анатолий Иванович! Мы вас всё ещё ждём!

– Минуточку! – доносится из дома голос Кубышкина.

– Изменщица, – обращаясь к Тине, обвиняет Зыков, – из-за тебя умираю.

– И всё-таки мне не понятно, – недоумевает Тасов. – Если Шикалов умер не от яда, тогда от чего? И эта подушка на лице. И Юлия с Изей... А ведь могла и она...

– Вряд ли... – вступилась за Юлию Тина. – Она ещё не надоела Шикалову, и, значит, пока у неё не было причины его убивать. Шикалов умел быть щедрым, когда хотел. Да и не справилась бы Юлия с ним. Она же совсем как подросток...

– Даже если он спал?

– Ну, не знаю. По-моему, у Юлии не было причины. Изя говорил, что Шикалов обещал бросить к её ногам весь мир. Последняя любовь. Девочка так и млела.

– Тогда остаётся Изя!?

– Этот был слишком пьян. Дунь – свалится. Он и к морю-то сейчас, наверное, пошёл, что бы протрезветь.

– И всё же кто-то из них. Или Кубышкин. Больше некому.

– А эти? – Тина кивает на Бивнева с Базукиным.

– Неправда, – возмутился Бивнев, – я был в другой комнате.

– Это Кубышкин! – убеждённо сказал Базукин. – Даже если он сам не убивал, он причастен. Это ведь он прятал тело в чемодан, а чемодан в шкаф. Я видел. Даже если он не убивал, он что-то знает.

– Дался вам этот Кубышкин, – отозвался Тасов и снова задумался. – В шкаф, говорите? Ладно, проверим. До моего прихода всем оставаться на местах. Если что, стреляю без промаха...

Как только Тасов скрылся в доме, Зыков гневно обратился к Тине:

– Развяжи меня! Ну! Умираю ведь! – Тина подходит к мужу и начинает его развязывать. – Молилась ли ты на ночь, Дездемона? – спрашивает Зыков.

Тина перестаёт развязывать, внимательно смотрит на мужа и осторожно спрашивает:

– Ты ещё нервничаешь, котик? Как ты себя чувствуешь?

– Плохо. Из-за тебя погибаю. Изменница!

– Тогда побудь ещё немного связанным. Мало ли что. Потом сам жалеть будешь.

– Развяжи!!!

– Я вот сейчас кого-то развяжу! – раздается из дома голос Тасова. – Как начну стрелять, не обрадуетесь!

Тасов выходит из дома с чемоданом и ставит его у стены.

– В противоположной от Шикалова комнате в шкафу действительно обнаружен чемодан. Ну, и где этот Кубышкин?

Тасов кричит:

– Товарищ Кубышкин! Дождёмся мы вас, наконец?!

– Сию минуточку, – доносится голос Кубышкина.

– Вот в этот чемодан он и прятал тело, – торжественно подтвердил Базукин.

– Сейчас разберёмся.

В дверях появляется Кубышкин.

– Звали, Сигизмунд Артекович?

– Да. Присаживайтесь.

Кубышкин делает шаг к стулу и тут замечает связанных Зыкова, Базукина и Бивнева.

– Что это с ними?

– Для безопасности, – пояснил Тасов.

– А-а... – Кубышкин садится на стул.

– Анатолий Иванович, у нас к вам есть несколько вопросов. Вопрос первый – это ваш чемодан?

Кубышкин вздрогнул и посмотрел, куда указал Тасов. Некоторое время он напряжённо глядел на чемодан, потом опустил голову и выдавил из себя:

– Да.

– И что же в нём? – спросил Тасов.

Кубышкин закрыл лицо руками и не отвечал.

– Выходит – это правда? – тяжело вздохнув, сказал Тасов. – А я-то не верил. Рассказывайте. Я понимаю, как трудно признаваться в таких вещах. Но надо. Я вам помогу. Здесь женщина. Так?

– Женщина, – хрипло согласился Кубышкин.

– Что и требовалось доказать, – удовлетворённо резюмировал Тасов. – Извините, Анатолий Иванович, но до выяснения всех обстоятельств дела я вынужден связать и вас, – с этими словами он привязал Кубышкина к стулу. – Так, а заодно и Тину.

– Вы не смеете. Я женщина, – запротестовала Тина.

– Вынужден, гражданочка. Вы теперь не женщина, а подозреваемая. Кроме того, недавно кто-то кого-то пытался развязать. А это очень не хорошо. Я всё слышал. И чтобы больше ничего такого вы не пытались, я вынужден пойти на крайнюю меру. Я один, а подозреваемых много. И каждый может оказаться преступником!

Связав всех, Тасов облегчённо вздохнул и сел напротив.

– Теперь можно немного передохнуть и привести в порядок мысли. Вот уже и Кубышкин сознался. Преступление прогрессирует.

– Я же говорил, что со мной был не Шикалов, – несмотря ни на что, радовался Бивнев, – а вы не верили. Что я, мужчину от женщины не отличу?

– Не знаю, не знаю. Если уж вы перепутали мёртвую с живой... Ничего, каждый ответит за своё преступление. И вы, и Кубышкин...

– А я за что? – очнувшись, испуганно спросил Кубышкин. – На это – статьи нет. У нас сейчас даже гомиков не судят.

– Так уж и не за что? – удивился Тасов. – И причём здесь гомики? Об их проблемах можете с Бивневым поговорить. А я расследую особо тяжёлые преступления. Вы не гомик, вы хуже! Хотите сказать, что это не вы сделали? Тогда кто? Если не вы, тогда почему вы спрятали тело в чемодан? Кого-то выгораживали?

– Я по случаю достал. Мне подарили. И никого я не выгораживаю. Просто обещал не говорить.

– И кто же здесь у нас снабжает подобными подарками? И за какие такие заслуги? Банда? Мафия?! И это в нашем городе?! А ну – колись, бандюга!

– Какая банда? – испуганно вздрогнул Кубышкин. – Мне Шикалов подарил. Он её из Израиля привёз. Всё оформил. Всё честь по чести. Как её привезли, так сразу на таможне и оприходовали. По правилам. Прямо в чемодане и привезли.

– Во как?! – присвистнул Тасов. – С границы тянется разврат? Их уже прямо на таможне приходуют. Таковы правила, да? Спрут проник во все сферы общества?

А она иностранка, значит. Слышал я о поставках наших женщин в бордели других стран. Но чтоб к нам, да ещё в чемоданах перевозили... Получается, что я на международную мафию вышел? И таможня повязана. Натурой берёт. При ввозе приходует. Да, Тасов скоро будет уполномочен заявить такое, что и главным борцам с коррупцией не снилось!

Ну, а сами-то вы, Кубышкин, давно её приходуете? И сколько у вас их было?

– Честное слово, это первая. И ту в качестве подарка взял.

– Да уж, подарочек! Неужели в чемодане надо держать женщину?

– От жены прятал.

– Ты бы хоть дырочки просверлил. Посмотри, чемодан-то какой глухой. Каково ей там было? Она, наверное, от этого и умерла.

– Как умерла? – испуганно переспросил Кубышкин. – Она же сразу была не живая.

– Хотите сказать, уже мёртвую взяли? У вас склонность к некрофилии? Может, скажете ещё, вам её прямо из-за границы не живую прислали? Тогда наши бандиты всех переплюнули!

– Ну да, импортная. Шикалов подарил, что бы я дочку ему... ну, в общем, против не был, чтобы они...

– Понятно. Докатились. Всё продали... Кто за доллары! Кто по бартеру! Кто за нефть? А вы? Боже, это же международный скандал.

– Почему сразу международный? Сейчас, говорят, таких везде полно.

– Нет, таких, думаю, немного. Слыхал я, что буржуи органы для операций поставляют себе из слаборазвитых стран, но что бы вот так, целыми трупами, да ещё для таких целей... А чтобы убивали, мумифицировали и продавали на радость нашим некрофилам, такого никогда раньше слышать не приходилось. Разве это не международный скандал?

– Почему трупами? – вытаращив глаза, ужаснулся Кубышкин. – Вы хотите сказать, что мою куклу из живой женщины сделали? Нет, она только похожа на Тину. Но Тина-то – вот она, здесь сидит. А моя всегда была такая. Из искусственного материала. Шикалов ездил в Израиль и там, на заказ, сделал себе модель по образу Тины. Он и Тину туда возил, чтобы форму сняли. Чтобы она как бы всегда была при нём. Шикалов мне сам об этом рассказывал. Очень он её любил. Тину. А потом разлюбил. Когда Юлечку встретил. И мне отдал. Куклу. Юлечка у меня очень хорошая. Разве можно с куклой сравнить? Но эта кукла не труп. Нет. Она всегда была такая, с момента, как её сделали. Просто сделали, как живую. По спецзаказу. Вылитая Тина. Всё, как у живой. Но – искусственная. С активным тазом и бёдрами, с чувствительной талией и ещё чем-то интимным, не помню. Шикалов рассказывал, но я забыл. Говорил, что по каким-то последним космическим онано-технологиям делали. Для этих самых целей. Всё законно.

– Нанотехнологиям, – поправил Базукин. – Да, раньше передовые технологии в космических программах применяли. А теперь, видимо, такая продукция нужнее.

– Что?! Искусственная?! – Тасов бросается к чемодану. Открывает его и вытаскивает куклу. Ставит к стенке, делает шаг назад и рассматривает. Затем грустно констатирует:

– Мда-а, совсем обнаглели буржуи.

– Ура! – возликовал Бивнев. – Лёха, милый, это всего лишь кукла.

– Вы ещё поцелуйтесь, – предложила Тина, – пусть все посмотрят. А то ночью только я видела.

– Да, если бы меня развязали, я бы вас всех расцеловал, и тебя в первую очередь, красивая ты моя.

– Не замай! – огрызнулся Зыков, – Не твоя. Я ещё с тобой разберусь за насилие над куклой по модели моей жены!

– Пока не моя. Ты, Зыков, лучше о душе думай. Зря, что ли, коньяк пил? – парировал радостно Бивнев.

– Что же вы мне столько времени голову морочили этим чемоданом? – сердито спросил Тасов у Базукина. – Труп, труп...

– Я же не знал.

– Вот так все! Не знают, а в следователи лезут! Учить пытаются. От настоящего дела уводят. Если, кажется – креститься надо! Или, может, вы хотите сказать, что и Шикалов там лежит резиновый?.. Кстати, эту версию тоже проверить надо, – Тасов убегает в дом.

В это время на веранду поднимаются Юля и Изя. Оба в хорошем настроении. В руках у Изи плеер. Изя держит его у головы и пританцовывает под музыку.

– Та-да-да-да-да-дам, та-да-да-да-дам...

Вдруг Юля замечает привязанных к стульям людей и застывает с открытым ртом.

– Ой! Что это? – испуганно спрашивает она. – Почему все связаны? – Изя тоже останавливается и замирает.

– Ограбление?! – делает он предположение. – Милиция!!! – он кладёт плеер на стол и бросается освобождать связанных.

В дверях появляется Тасов.

– Руки вверх! Ни с места! Кто разрешил?! Смирно!

Юлия и Изя застывают с поднятыми руками.

– А, это вы. А мы думали... – облегченно вздыхает Изя, увидев Тасова. – Быстро вы. Я только крикнул милицию, и вы уже тут как тут.

– Слава богу, – согласилась Юлия. – А то мы так испугались, думали бандиты, – она снова начинает развязывать.

– Сидеть! – рявкнул Тасов.

Изя и Юлия испуганно садятся. Тасов быстро привязывает их верёвкой к стульям.

– Что вы делаете? – не понимая, спрашивает Изя.

– Так, наверное, он и есть грабитель? – догадалась Юлия. – Я видела по телевизору, как в милиции людей обворовывают.

– Кто есть кто, мы скоро выясним, – затянув последний узел, отозвался Тасов, – а пока попрошу соблюдать дисциплину и порядок. Кто вам разрешил развязывать преступников?

– А кто преступники? – спросила Юлия.

– Выяснением этого я как раз и занимаюсь. И кое-что мне уже ясно. Во-первых, Шикалов не резиновый, а настоящий труп. Я только что проверил. Во-вторых, на его лице действительно подушка. И как я сразу не обратил на это внимания? В третьих, на кровати возле Шикалова я сейчас обнаружил паспорт на имя Изяслава Шустермана. Видимо, убийца, когда душил жертву, выронил. И, в-четвёртых, сейчас Изя и Юлия совсем не удивились, когда я сказал о мёртвом Шикалове? Они это знали? А гражданин Изя почему-то вздрогнул при слове «подушка». И совсем скукожился при упоминании о паспорте. Так это вас теперь зовут Шустерман? Вы что, фамилию сменили? Выкладывайте! Это вы были у Шикалова! Мне всё известно, господа влюбленные голубки, Изя и Юля. Прямо – Бони и Клайд! Колитесь!

Изя всхлипывает и обхватывает руками голову.

– Давайте, давайте! Рассказывайте, нечего нюни распускать. Всё как на духу! Кстати, почему вас все зовут Изя, если по паспорту вы Изяслав? Что за подмена? Скрываетесь? Вы еврей?

– Папа, говорят, был еврей. А я не скрываюсь. Это папа скрылся. Я никогда его не видел. Мне мама о нём рассказывала. Мама была русская. А имя у меня как раз наоборот – наше. Просто сокращённое, от Изяслав. А вы, почему спросили? Вы что – антисемит?

– Почему сразу антисемит? Как только скажешь «еврей» – сразу антисемит? Просто следствие должно всё знать! Я пытаюсь проследить связь: ведь и труп у нас был из Израиля.

– Шикалов?

– Нет, второй. Женский. Резиновый. Ну, тот, который не труп оказался. С активными бёдрами. Может, подскажете, какая тут связь?

– Нет у меня никаких других связей, – запротестовал Изя. – Даже с теми, что из Израиля. Тем более с женщинами с активными бёдрами. Я Юлию люблю!

– Ну и что? Как раз эта любовь и работает против вас. Вы Юлию любите, а она вдруг Шикалова полюбила. Да? И всё, кончилась любовь? Вот вам и причина. И тогда вы его подушкой. Так?

– Я не виновата, – говорит Юлия. – Он обманул меня.

– Кто? Шикалов?

– Оба. Вначале Изя. Он сказал, что он еврей, и что мы уедем с ним в Израиль. А Шикалов мне объяснил, чтобы в Израиль уехать надо, чтобы мама еврейка была. А Изя даже папу не помнит. А мама у него вообще русская, и он, стало быть, маменькин сынок, по-русски, а не по-еврейски. И его туда не возьмут. Получалось, что Изя обманул меня, иначе бы я его не бросила. А так, обиделась и ушла к Шикалову. Но теперь, другое дело. Изя сказал, что и Шикалов меня обманул. Что в Израиль можно не только по маме, но и по папе. Только гиюр надо сделать. Он сказал, что обязательно найдёт документы, или свидетелей, что папа у него действительно был. Кем надо. И вообще он всё найдет, любые документы, какие нужно. Ему кто-то уже обещал их сделать. Любые и в любых количествах. И гиюр пообещали помочь сделать, обрезание, и всё что надо. За небольшие деньги. Вот. И паспорт он уже переоформил на папину фамилию. И поэтому мы снова вместе.

– Я найду, – подтвердил Изя. – Я докажу. Я сделаю. И мы уедем.

– Я почему засомневалась тогда в Изе, – вздохнула Юлия, – я потому и засомневалась, что он меня обманул. А тут ещё Шикалов пообещал, что отвезет меня в Париж... А потом оказалось, что и Шикалов обманул...

– И тогда вы подговорили жениха разделаться с любовником? – спросил Тасов.

– Никто с ним не разделывался, – сказала Юлия, – он сам умер. Обещал Париж, и обманул. Умер и не сдержал слова... Но раз уж умер, что тут сделаешь?

– А с чего вы решили, что он просто взял и умер? Нет, ему помогли. Бросьте притворятся, что не знаете. Ваш жених уже сознался. Это он его задушил. Так что ни с Парижем, ни с Тель-Авивом у вас пока ничего не получится. Готовьтесь в Магадан. А ты, женишок, рассказывай, давай, как разделался с соперником. И даже не думай что-то утаить. Нам всё известно.

– Что рассказывать? – потерянно спросил Изя. – Разве вы можете понять, что чувствует человек, которого бросили ради старого мешка денег.

– Рассказывай, – приободрил его Зыков. – Здесь есть такие, которые тебя поймут. Эх, жаль не моя вилка была первой в этом деле.

– Я напился, – начал свой рассказ Изя, – и заснул в коридоре. Проснулся от шума. С веранды кричали. Я вспомнил все, что случилось, и решился... Зашёл к Шикалову, накрыл его подушкой и... Провал в памяти. Помню только, что очень сильно пахло газом. Я чуть не задохнулся. До сих пор голова болит.

– Юлии там не было? – спросил Тасов.

– Нет. Это потом, когда я очнулся, она уже пришла. Я открыл глаза и увидел, что она склонилась надо мной. Помогла мне встать, и мы ушли. Газом уже не пахло. Ну, разве что чуть-чуть.

– Газом, говорите? И Шикалов, конечно, не сопротивлялся?

– Не помню. А потом мы пошли к морю. Проветриться. Это всё.

– Всем оставаться на своих местах. Стреляю без предупреждения, – Тасов встает и убегает в дом. Через минуту возвращается.

– Так и есть, шланг от газопровода оборван как раз возле комнаты Шикалова. И что интересно, направлен прямо под дверь его комнаты. Итак, Тасов уполномочен заявить, Шикалов и не мог сопротивляться душителю Изе. Ибо к тому времени он уже был мёртв. И сделал это тот, кто оборвал газовый шланг и целенаправленно направил его под дверь Шикалову, – он подозрительно смотрит на Юлию. – Почему вы ушли от Шикалова среди ночи? Что между вами произошло?

– Он всегда был мне неприятен. Просто обещал Париж, и я терпела. Он был такой противный. Старый. Слюнявый. Но вы не думайте, это не я открыла газ.

– А кто?

– Я не знаю. Но кто-то ночью ходил, бегал за дверью.

Тасов снова подозрительно смотрит на Бивнева и Базукина. В это время на веранду поднимается Галина Борисовна.

– Галина Борисовна, – спрашивает у нее Тасов, – насколько мне известно, вы всегда перекрывали газ на ночь, согласно выданной вам мной лично инструкции. Почему же сегодня ночью он оказался открытым? Кто ночью им пользовался?

– Я пользовалась.

– Вот как? И для каких же это целей, позвольте спросить. Вы что-то имели против Шикалова?

– Ничего я не имела против, он хорошо платил. А для каких целей я пользовалась газом, вы знаете.

– Я?

– Ну да. Вы же сами, этой ночью снимали пробу с моего первача. Семьдесят пять градусов. Как слеза. Вам ещё понравилось, помните?

– Ах да. Но дело не в этом. Вы забыли закрыть газ. И кто-то воспользовался вашей забывчивостью, порвал шланг и просунул его под дверь Шикалову. Кто бы он ни был этот преступник, но получается, что и вы, Галина Борисовна, своей забывчивостью помогли ему совершить преступление. Я полагаю, Шикалов умер именно от отравления газом! Осталось выяснить, кто этот преступник. Галина Борисовна, может быть, вы заметили кого-нибудь или что-нибудь подозрительное? Что вы можете сообщить по этому поводу следствию?

– Так вы же сами... – тихо намекнула ему Галина Борисовна.

– Что я сам?

– Ну, как? Забыли, что ли? Вы сидели, дегустировали мой первачок, и вдруг заметили, что из моей подсобки вышла женщина, нагруженная вещами. Вы спросили у меня? Не новый ли это постоялец, сверх лимита. А если нет, то кто. И что она могла делать в подсобке? Там же только Бивнев с Базукиным живут. Я не знала. Вот тогда вы и окликнули её. А она, как только вас услышала, сразу кинулась бежать. Вы, не допив второй стакан, бросились за ней. Но первачок у меня отменный. Он и по первому стакану по ногам дает. Вот вы и споткнулись. И чтобы не упасть, зацепились за газовый шланг, но всё же упали. А пока я вам помогала встать, женщина убежала. Вы рассердились и пошли домой продолжать дежурство. И литровую бутыль моего продукта прихватили с собой. А я вернулась на кухню. А потом почувствовала запах газа и стала искать в чем дело. И тут увидела, что в том месте, где вы зацепились за шланг, он порвался. Поэтому вы и упали, что он вас не выдержал и порвался. Я пошла и выключила газ. А позже пришёл Бивнев и сказал, что их обворовали. И я опять послала за вами.

– Наверное, это была наша женщина, – догадался Бивнев. – Которая убегала. Жаль, что вы её так и не поймали? А может, она вещи бросила, когда убегала? С вещами тяжело убегать. Вы ничего не нашли?

– Нет, – хмуро отозвался Тасов. – Ладно, это к делу не относится.

– А почему мой Кубышкин связан? – вдруг увидела мужа хозяйка. – Чего это вы его посадили вместе с преступниками? Между прочим, это не он шланг порвал...

– Ладно, ладно. Ну, я порвал. Я же воровку ловил.

– Это она нас обокрала, – повторил Бивнев.

– Я уже понял.

– Умираю! – раздался громкий стон Зыкова. – Рези начались!

– Ах да, – спохватился Тасов, – Галина Борисовна, я же просил вас привести мою жену.

– Так я и привела. Внизу она. Чего это она не заходит? Светлана Яковлевна, поднимайтесь к нам на веранду.

– Солнышко, – позвал Тасов жену, – тут человек отравился. Помоги ему... Алё! Ну, где же она? – он выглянул с веранды. – Светик, чего ты там встала? Иди же, человеку плохо. А чего ты вся в платок укуталась? Жарко же. Заболела, что ли?

На веранду, пряча лицо в платок, поднимается жена Тасова, Светлана Яковлевна. Она опасливо косится на внимательно глядящего на неё Бивнева и отворачивается. Но это ей не помогает:

– Во! – вдруг обрадовано кричит Бивнев. – Это же она!

– Кто – она? – не понимает Тасов.

– Ну, та, которая наши вещи спёрла. Попалась!

– Да? – обрадовался Базукин. – Поймали уже? Вот как хорошо. Наконец-то всё встанет на свои места. А-то нас уже в преступники записали. А ты, Бивнев, извлеки из этого случая урок на будущее, и не води больше кого попало. Приводишь всяких женщин непроверенных, вот и результат.

– Ну, что вы такое говорите, – съязвила Тина, – Светлана Яковлевна не «всякая женщина». Она уже не может быть «кто попало», теперь она – «кто попалась». И какая же она непроверенная? Она очень даже проверенная! Многими. Сам Тасов за неё поручиться может.

– Не верь им, Сигизмунд, – обращаясь к мужу, перешла в контрнаступление Светлана Яковлевна. – Подозревая меня, они тем самым копают под тебя! Жена Цезаря должна быть вне подозрений. Ты правильно сделал, что связал их. Преступники пойдут на всё, чтобы выкрутится. Даже на самую гнусную ложь.

– Как, – удивился Бивнев, – Вы меня не помните? Вы, кажется, Изольдой назывались...

Базукин внимательно смотрит на Тасова.

– Так вот почему мне так знаком ваш галстук. Говорите, она вам его сегодня подарила? Всё сходится. Прошу вас, верните мне его, он дорог для меня.

– Какой галстук?! – рявкнул Тасов. – Опять вы за свое?! Мне его жена подари... – он осекается и смотрит на жену. – Где ты взяла этот паршивый галстук?

– Для вас он может быть и паршивый, а для меня – память, – не согласился Базукин.

– Почему ты им веришь? – жалобно вопросила мужа Светлана Яковлевна. – Ты же сам говорил, что ещё в анналах было сказано: жена Цезаря...

– Так-то – Цезаря! – перебила её Тина. – А вот что там сказано насчет жены Сигизмунда?.. В анналах... И нет ли там ответа на вопрос, что могла делать жена Артековича в комнате Бивнева. Или, может быть, жене Артековича уже никакие подозрения не страшны?

– Жена Цезаря... – не обращая внимания на слова Тины, ещё раз напомнила Тасову Светлана Яковлевна. – Сигизмунд, сплетни надо пресекать в зародыше. Они могут повредить тебе по службе. Привлеки их за навет.

– Правильно, – наконец, приходит в себя Тасов. – Вещи у них, понимаешь, украли. А кто докажет, что вы не силой затащили женщину в постель? Я сегодня узнал о вас такое... А хотите, я вам скажу, как всё было? Вы заманили женщину в свою комнату и, вдоволь поиздевавшись над беззащитной жертвой, отобрали у неё платье, чтобы она не убежала. А когда она всё же убежала, надев ваши вещи, вы обвинили её в воровстве. А что же ей, голой бежать? Правильно я говорю?

– Абсолютно, – подтвердила его версию Светлана Яковлевна.

– И чтобы не бежать голой, она надела весь наш гардероб? – спросил Бивнев.

– И мой галстук, и ящик с красками надела, – добавил Базукин, – Мольбертом-то она что прикрывала?

– Ну, надо же какая стыдливая, – отметила Тина.

– А это компенсация за моральный ущерб, – парировала Светлана Яковлевна, – за все, что вы со мной сделали!

– А что мы с вами сделали? – спросил Базукин.

– А всё! – парировала Светлана Яковлевна.

– В каком смысле всё?

– В любом! Следствие разберется!

– А в чём тут разбираться, – удивился Базукин. – В том, что на шее вашего мужа мой галстук? А на руке часы Бивнева?

– Сдался вам этот паршивый галстук, – взорвался Тасов. Он со злостью сорвал с себя галстук и швырнул его Базукину. – На, подавись!

– А мои часы вы, пожалуйста, не бросайте, – попросил его Бивнев. – Они хоть и японские и противоударные, но мало ли что. Очень дорогие.

– Прекратите балаган, убийцы! – приказал Тасов.

– Убийцы? – удивилась Тина. – Это же вы газы пустили.

– Молчать! – рявкнул взбешённый Тасов и резко развернулся к жене. – Ну, зачем ты их драное барахло взяла? Чего тебе не хватает? Мало приношу?

– Понимаешь, я хватилась, а платья нет. Вот, думаю, ворюги. А ты помнишь, сколько я за него заплатила? Вот я в отместку и... И к барыгам... Ну, ты знаешь. Кое-что тебе на подарок оставила, а остальное им сдала.

– А я-то здесь причём? – спросил Базукин. – Я-то вам что сделал? Мои вещи зачем забрали? Краски, галстук...

– Вот пристал со своим галстуком. Кому он нужен? Его даже перекупщики взять отказались.

– Даже перекупщики отказались? – обиделся Тасов. – И тогда ты решила подарить эту дрянь мне?

– Не дарила я его тебе. Выбросить хотела. Но не успела. Ты пришёл. Увидел. Ну, что я тебе скажу, откуда у меня мужской галстук и зачем он мне. Вот я и сказала, что подарок. А подарить я тебе собиралась часы. Хорошие.

– Часы мои, – напомнил о себе Бивнев.

– Это не дрянь – это память. Подарок, – сказал Базукин в защиту своего галстука.

– Эх, – расстроился Тасов, – как была девка вокзальная, откуда я тебя вытащил, так и осталась.

– Почему вокзальная? – не согласилась с мужем Светлана Яковлевна – Я, между прочим, тогда уже в гостинице работала.

– Так это ещё хуже. Забыла, за что я тебя повязал? Калафелинщица!

– Кала... – чего? – съязвил Базукин. – Бывают и кало-филы? Надо же... Тебе опять повезло, Бивнев.

– Отстал ты от жизни, – отозвался Бивнев. – Калафелин это... Впрочем, какая разница. Сейчас, Базукин, любители всего бывают. И кала, и сала, и всё им мало. Бывают даже любители поэзии. Но это крайний случай. «И будет день, и будет память»...

– Ты ведь обещала оставить старые привычки, – продолжал разбираться с супругой Тасов. – Поэтому я тебе и повторял про жену Цезаря. Ты же меня компрометируешь.

– Да как-то непроизвольно всё получилось, Сигизмундушка. По инерции. Немного нетрезвая была. Молодость вспомнила. Закружилась. Потом задремала. А спросонья показалось, что я опять в гостинице, клиент спит и пора делать ноги...

– А я-то в санэпидемстанцию её пристроил, – продолжал Тасов. – Думал, если водку калафилином хватило ума разбавлять, значит, в химии разбирается. Яды знает. А раз предохраняться умеет, значит, об инфекциях имеет представление. Самое место в санэпидемслужбе! А ты?!

– Сигизмунд, пойми, они мне угрожали. Сказали, что ты берёшь взятки и приторговываешь краденым. Что у них на тебя компромат. И если я не соглашусь, обратятся в прокуратуру. Я же должна была проверить, что у них на тебя есть. Должна была войти к ним в доверие. Я пошла на это только ради тебя.

– Вот как?!– возмутился Тасов – Какие подлецы! Чтобы я брал взятки!? Это – грязная ложь, об этом все знают.

– Знаем, знаем, – согласно закивали Кубышкины.

– А ты у меня молодец, – простил жену Тасов. – У великих мужчин и жены должны быть великими. Чтоб и в огонь и в воду ради мужа. Так-то.

– И в постель, – продолжила его мысль Тина.

– Да, – отрезал Тасов, – И в огонь и в воду! И коня на скаку! И в избе! И море по колено! И всегда! И везде! На себя посмотрите.

– Да, я тоже великая, – согласилась Тина.

– Умираю! – снова раздался стон Зыкова.

– Всё ещё? Что-то долго, – с неудовольствием отозвался Тасов. – Ладно, помоги ему, родная. Человек отравился. Нет, не умереть – выздороветь помоги.

– Желудок промывали? – сразу по-деловому подошла к проблеме Светлана Яковлевна. – Несите воду. И побольше. – Галина Борисовна уходит за водой. – Знать бы еще, чем он отравился, может, и противоядие нашли бы, – вслух подумала Светлана Яковлевна.

– Поздно, – слабым голосом отозвался Зыков, – спазмы начались... Тина, я прощаю тебя... за всё. Я всех прощаю...

– Помогите же ему! – потребовала Тина. – Скорее. Он отравился вашим ядом от крыс. Тем, что вы мне вчера давали. Что может быть противоядием на этот яд?

– Я? Вчера? – удивилась Светлана Яковлевна. В это время хозяйка приносит воду. – Ну, если это то, что я вам дала вчера, тогда вода не нужна.

– Надо, не надо, вы уж определитесь, – ворчит Галина Борисовна. – Что я вам, девочка, туда-сюда с ведром бегать.

– Поздно?! – в ужасе спросила Тина. – Неужели уже ничем нельзя помочь?

– Скорее! Умираю!..

– Нет, – пояснила Светлана Яковлевна, – просто... это был не яд. Мы ведь с вами так и не договорились.

– О чём? – спросила Тина.

– О моей доле. Вы же всё время уходили от ответа.

– Но я не знала, буду генеральным или нет. Я свою-то долю не знала. А на фиксированную цену вы не соглашались.

– Разве это цена?

– Но, если вы дали мне не яд, то что? Калафелин?

– Нет, зачем так сразу светиться. Это было слабительное.

– Как, – поразилась Тина, – простое слабительное?

– Почему простое? Это очень хорошее слабительное.

– Ну, вы придумали, – обиделась Галина Борисовна. – А если бы она действительно решила травить крыс этим слабительным. Чтобы здесь крысы натворили? А мне убирать? А раньше вы мне что давали? А я-то думаю, почему грязь не кончается.

– Так ты им яд не давала? – спросил жену Тасов. – И раньше не давала?

– Нет, дорогой. Разве, что изредка. Ты же сам меня учил, что если у всех подряд всерьёз травить крыс, некого будет потом штрафовать за антисанитарию. Это не выгодно.

– Умница, – похвалил жену Тасов.

– Слабительное?! – вдруг настораживается хозяйка от новой мысли, – Так он же сейчас... У него же уже спазмы начались! Господи, моя веранда, моя бедная мебель! Да, развяжите же его, не вам же потом убирать!

Галина Борисовна бросается к Зыкову и развязывает его. Зыков с воплем перепрыгивает через перила веранды и исчезает.

– И вправду, хорошее слабительное, – заметил Базукин, провожая глазами Зыкова, – только что человек умирал, и вдруг жизнь в нем буквально прорвалась. Кстати, если с убийством разобрались, тогда развяжите и нас. А то мы тоже скоро начнём портить мебель.

Хозяйка вопросительно смотрит на Тасова:

– Развязать?

Тасов устало машет рукой.

– Как хотите.

Галина Борисовна освобождает всех по очереди, переходя от одного связанного к другому. И, наконец, очередь доходит до резиновой женщины. Галина Борисовна протягивает к ней руки, и тут же их отдёргивает:

– Ой! Это ещё что за срамота?

– А это любимая женщина вашего мужа, – пояснила ей Тина. – Он приобрел её для измены вам.

– Что?! С этой?! При живой жене! – Галина Борисовна коршуном налетает на мужа, бьёт его кулаком по голове. – Говори, где деньги взял?!

– Шикалов дал, – слабо сопротивляется Кубышкин. – В доплату. За Юлию. Тебе деньги. А мне... доплату. Не бей?! Больно!.. Я же не деньгами... Все деньги тебе...

– Дочерью, гад, торгуешь, – немного успокаивается Галина Борисовна. – Мне железо надо кровельное покупать. И кирпич. И ещё многое... А ты чем берёшь? Кому мы теперь это продадим? Кто на такое безобразие позарится?

– Я не знал. Я для дела хотел... – оправдывается Кубышкин.

– Успокойтесь, – примирительно говорит Тасов. – Если никому не удастся продать это произведение искусства – оставьте постояльцам. Будете одиноким в аренду сдавать. За дополнительную плату. Это хорошее приобретение. И борьба с проституцией.

– Да? Ну, если так, тогда ладно, – хозяйка совсем успокаивается и отпускает Кубышкина.

Возвращается Зыков, весёлый и жизнерадостный.

– Ну что – живой? Надеюсь, к соседям сбегал? Не мой участок загадил? – встретила его вопросами Галина Борисовна.

– Что же это у нас получается, – весело сказал Зыков. – На деле-то Шикалова ухандокали Сигизмунд Артекович на пару с Галиной Борисовной? Эх, строгий режим по вам плачет, товарищ Тасов.

– Тамбовский волк тебе строгий режим, – обрывает его Тасов, – Рано повеселел. И мысль плохую высидел. Забыл, что сам можешь пойти по статье?

– И какую же статью вы придумали мне под это дело?

– А надругательство над трупом? Думаешь, можно так просто вилки в труп втыкать? Ишь, развеселились. Со строгим режимом шутить вздумали?! Все там будем. Хотите? А если не хотите, предлагаю забыть обо всём. Ничего здесь не было. Никакого преступления. Будем считать смерть господина Шикалова естественной. Или, по крайней мере, несчастным случаем.

– А может, считать, что он погиб от неразделенной любви? – предложила Юлия. – Ко мне и Тине. Он нас полюбил, и не смог выбрать, кого любит больше. Сердце и разорвалось на две части. Очень романтично.

– Так умер-то он не от разрыва сердца, а от газа? – напомнил Бивнев.

– Ну, тогда, самоубийство, – исправила версию Юлии Тина. – Он полюбил нас, но мы оказались верны своим суженым. Вот он от безысходности и сунул себе под дверь газовый шланг и уснул...

– Можно и самоубийство. В общем, я закрываю дело. Яйца оно выеденного не стоит. И что бы никто – ни гу-гу! Иначе все загремим по полной.

– Выходит, всё обошлось, – облегченно спросил Изя.

– Да. Проведено расследование. Следствием установлено, что все подозреваемые – честные люди.

– Тогда мы в Израиль. Ты Юля не волнуйся, я нашёл одну адвокатскую контору, в которой есть знающие люди, они мне на торе поклялись, что Шикалов тебя обманул, и в Израиль нас и с папой возьмут. А если что-то не так будет, они нам и документы сделают, и свидетелей подыщут. Сами. Сейчас всё можно. Надо только знать, кому дать и сколько. Ради тебя, Юленька, я на всё пойду. Знающие люди мне пообещали: где надо допишут, где надо подрежут. И стану я самым настоящим. Как папа. Только бы денег хватило.

– А у нас есть деньги, – сказала Юлия.

– Откуда это? – насторожилась Галина Борисовна.

– А из тех, что Шикалов за меня дал. Где моя доля?

– Юлька! – грозно взвилась Галина Борисовна. – Против матери прёшь?! А железо!? А крыша?! Кирпич?! Не дам! Я камень!

– Мы тебе из Израиля всё пришлём.

– Да? А там есть?

– Там всё есть, – поддержал Юлию Изя. – Больше чем в Греции. Даже нано-женщины с активными бёдрами. И всё дёшево. Мы и туристов можем поставлять в вашу «Домашнюю гостиницу».

– Семейным подрядом, – добавила Юлия.

– Вот, чертовка, вся в маму, – обрадовалась за дочку хозяйка. – Моя кровь. Не пропадёт.

– А я всегда говорил, – вступает в разговор Зыков, – элита! Сейчас вся будущая аристократия нарождается. Есть, конечно, издержки. Но что делать – эпоха первоначального накопления капитала не может быть без издержек. Зато, какими мы будем в будущем. А наши дети? Образованными, вышколенными. Все будут мечтать рядом постоять.

– Я не буду, – отказался Базукин.

– И проваливайте, – парирует Тасов. – Таким как вы здесь и не место.

– Я бы с удовольствием, – говорит Базукин, – да за мной записаны неотработанные харчи. Я обманывать не умею. Отработаю и...

– Что, тоже в Израиль? – ехидно спрашивает Тасов. – Или в Париж?

– Куда угодно. Только бы подальше от вас.

– Глупо, – сказал Зыков. – Думаешь, там лучше? Здесь сегодня есть все возможности выбиться в люди. Можно стать элитой. Зачем куда-то ехать? Говорят же, что хорошо там, где нас нет.

– Да, мне тоже это известно. Вот я и хочу туда. Где вас нет. Там хорошо.

– Тогда давай на Колыму, – предложил Тасов, – я устрою. Хочешь, мы на тебя труп Шикалова повесим?

– Но-но, – запротестовал Бивнев, – сказано же, несчастный случай.

Изя включает свой плеер. Звучит музыка.

– Раз уж всё обошлось, давайте отдыхать, – предлагает он.

– А вы заметили, как всё интересно сегодня совпало, – сказала Тина. Смотрите сколько сразу интересных случайных фактов: мы случайно встретились с мужем. Галина Борисовна случайно забыла закрыть газ, а благородный борец с преступностью, погнавшись за предполагаемой воровкой, которая в итоге оказалась несчастной жертвой шантажистов и его же женой, случайно споткнулся о газовый шланг и порвал его. Конец шланга случайно залетел под дверь комнаты Шикалова, чем избавил последнего от мук насильственного расставания с жизнью, а всех остальных, впоследствии входивших к нему, от угрызений совести и конфликта с законом. Я дала ему перед смертью напиться, и не просто воды – коньяка. Как это по-христиански. Мой муж принёс ему столового серебра, Изя последний раз поправил в изголовии умирающего подушку. Бивнев... Ох, этот Бивнев... Ну, будем считать, что он обнял уходящего, провожая в последний путь...

– Не обнимал я его, – не согласился Бивнев, – я нанотехнологию обнимал.

– В общем, – не слушая его, продолжала Тина, – каждый попрощался с Шикаловым по мере своих сил. Торжественно и печально. И вот при помощи газового шланга первопроходец российского бизнеса спокойно заснул, в своей постели избавленный от боли и последующих оскорблений. Мы благодарны вам, господин Тасов, за честно проведённое следствие. Главное, что никто ни в чём не виноват.

– Да, – согласился Тасов. – Так все и будем говорить. Вот только Базукин недоволен и портит всем настроение. Дождется, на него труп и спишем.

– Он просто чувствует свою вину, – вдруг объявила Юлия. – Вот вы говорите, никто не виноват, а он знает, что это не так, и молчит...

– О чём вы, Юленька, – спросил Тасов.

– Может не стоит начинать сначала? – слабо протестует Кубышкин.

– Нет-нет, – не соглашается Тасов, – пожалуйста, рассказывайте.

– Мне было неудобно говорить, но я скажу. Шикалов умер не от газа. Он умер от сердца. Поэтому я и предлагала в качестве версии неразделённую любовь.

– Я так и знал! – радостно восклицает Тасов. – Это не могло случиться из-за меня. Говори, Юленька, не стесняйся.

– Когда он умер, я была рядом. Я боялась, что на меня подумают, и потому не говорила. Но раз уж теперь всё выяснилось, что никто не виноват, и всё хорошо закончилось, я расскажу. Перед смертью Шикалов снова начал приставать ко мне со своими противными ласками... И в самый ответственный момент кто-то за окном, вдруг как закричит: «Я убью тебя, Шикалов! Мерзавец, я отомщу тебе!..» – или что-то вроде этого. И ещё что-то. Шикалов вздрогнул от неожиданности, побледнел, схватился за сердце и умер. Я испугалась, что подумают на меня, быстро оделась и убежала.

– Это я кричал, Бивневу, – пояснил Базукин.

– Они всем мешали, – сказала Тина. – И спать, и жить.

– Так я и думал, что без них не обошлось, – подвел итог расследованию довольный Тасов. – Вы помните, Галина Борисовна, я сразу сказал – это они. Вот от таких – все несчастья. Итак, Базукин, раз вы такое кричали, значит, и собирались его убить.

– Нет, я обращался к Бивневу, когда тот притворялся женщиной. Но, в любом случае, я говорил в переносном смысле.

– Факты против вас. Вы творческий человек. Вам ли не знать силы художественного слова. И всё же вы применили эту силу в своих преступных целях.

– Не собирался я его убивать. Я даже не знал его. Хотя, как выяснилось, он был изрядный мерзавец. Многие желали его смерти. Да, наверное, он её и заслуживал.

– Не стыдно вам такое говорить? – возмутилась Тина.

– Не вам решать, кто что заслуживает, – поддержал ее Зыков.– На это у нас есть правосудие. Не пойман – не вор! То есть – честный человек, я хотел сказать.

– И, тем не менее, именно Базукин убил его, – подвел итоговую черту в расследовании Тасов. – И хороших людей чуть не подвел под монастырь. Ведь могли на других подумать. Вы хоть понимаете, что натворили? Вы убийца! Преступник! Вы убили заслуженного человека.

– Ветерана! – поддержала мужа Светлана Яковлевна.

– И хорошего руководителя! – добавила Тина. – Чего смотришь? Не веришь? Он был надеждой рыночных отношений.

– И прекрасного семьянина, – с пафосом произносит Зыков. – Да-да. Не забывайте – жена и пятеро детей!

– Щедрого, – грустно сказала Галина Борисовна.

– И доброго, – испуганно глядя на жену, добавил Кубышкин.

– И просто прекрасного человека, – внёс свою лепту Изя.

– Он обещал мне Париж... – вздохнула Юлия.

– Базукин, вы негодяй, – сделал окончательный вывод Тасов. – Вы хоть понимаете это? Вы, творческий человек, можно сказать, мастер слова, воспользовались этим самым словом для преступления. Народ учил вас, недоедал, тратил на вас деньги, отрывал от себя последний кусок, чтобы вы получили образование. А вы? Как вы воспользовались полученным даром? Мало этого, так вы же ещё и молчали. Не сознавались в совершённом преступлении. Из-за вас чуть не пострадали хорошие люди. Вы что, хотели всех нас оболгать? Не вышло! Тасов всегда на страже интересов честных людей! Да, согласен, эти люди тоже совершили проступки в ходе данного дела, но они раскаялись. И главное – они не убивали! А вы?! Вы совершили тягчайшее преступление. И только наше благородство, и данное ранее слово, что мы закроем следствие и никого привлекать не будем, не позволяет нам заслуженно покарать вас. Всё! Дело закрыто. И поэтому уезжайте. Отрабатывайте свой хлеб и – с глаз долой. Вы лишний в обществе порядочных людей. Не мешайте хорошим людям хорошо жить. Из-за таких, как вы, и гибнут сегодня самые-самые. Из-за таких, как вы, тысячи обездоленных и бездомных... Всё из-за вас – болтунов-фантазёров.

– Я уеду, – тихо пообещал Базукин. – Завтра.

– Завтра столовую распишешь, – отрезала Галина Борисовна, – а послезавтра – скатертью дорога. Вдохновение ему подавай.

– Слава богу, – говорит Тина. – Наконец-то, будет спокойно. Слава богу, всё выяснилось и встало на свои места. Всё хорошо закончилось, и я, может быть, даже стану генеральным директором...

– Господа, – объявляет Изя, – я бы хотел предложить белый танец. Светлый и чистый, как фата невесты. Сегодня Юля сказала мне «Да!» Я хочу отметить это радостное событие, – Изя добавляет громкость на плеере. Звучит мелодия.

– Белый как фата, светлый как совесть, – подхватывает Светлана Яковлевна. – Дамы приглашают кавалеров.

Она тянет в центр веранды Тасова. Юлия приглашает Изю. Галина Борисовна подхватывает Кубышкина. Тина – Зыкова.

– А мы с тобой, Базукин, опять без пары, – уныло отмечает Бивнев, – Нет, я так не могу. Пойду, поищу себе пару.

– Ты опять за своё?

– А что делать? Жизнь не стоит на месте. Кто не успеет, тот опоздает. Извини, Базукин, я побежал. Мне нужно срочно проверить, не понизился ли со всеми нынешними потрясениями мой мужской потенциал...

Бивнев сбегает с веранды и исчезает. Вокруг Базукина кружат танцующие пары и толкают его. Базукин с каждым толчком отступает к стене.

Тасов толкая его, шепчет:

– Мерзавец!

Зыков толкает:

– Ну, чего путаешься под ногами?

Тина:

– Да, опять мешает. Маньяк.

– Бездельник! Бессовестный! И негодяй! – добавляет Галина Борисовна.

– Масон проклятый! – вместе с толчком доносится от Изи.

– Зато у меня есть мечта, – отступая и отступая, отвечает им Базукин. С каждым толчком он все ближе подходит к стене. И, наконец, оказывается рядом с искусственной женщиной. Еще толчок, Базукин делает шаг назад и задевает её. Кукла валится ему на спину. Он вздрагивает и оборачивается.

– Что? Вы? Меня... Приглашаете? На танец?

Он подхватывает куклу под руки и начинает кружить. Музыка...

 

*  *  *

 

Следующая ночь. Там же. Веранда. Базукин спит на стульях.

 

© Михаил Кузьмин, текст, 2016

© Книжный ларёк, публикация, 2016