Галина Шестакова-Букреева. Нарушенная заповедь

НАРУШЕННАЯ ЗАПОВЕДЬ

Моему доброму другу Дмитрию Грачеву

с благодарностью за интересный сюжет и творческую поддержку

В деревню пришла весна. Хозяйственный мужик Федор Поликарпов шел к соседям по собственной неотложной надобности. В будке заворчал, а потом взлаял черный Дозор.

– Дозор, Дозор, уймись, – окликнул злобного цепного пса Федор, входя во двор к матери и дочери Проценкам.

Чуть пригнувшись в дверях, чтобы не задеть притолоку, неловко вошел в дом. На дворе лаял, разрывался Дозор.

– Есть кто дома? – окликнул он полутемную хату.

Бабка в углу на койке захрипела:

– Кого тебе? Кто там?

– Че, мать, ты одна че ли, – увидев ее в куче тряпья, по-сибирски чокая, спросил Федор. – А где Марь Иванна?

Бабка прочистила горло от долгого молчания.

– Федор, нету моей надсмотрицы, нету моей кровопийцы дочки, изверга рода человеческого, – прокаркала старуха.

– Мать, ты че? – Опешил Федор. – Че случилось-то?

– Вот такие дела, Федор, не подходит, есть не дает, пить не дает, гнию заживо при таком-то дочерином досмотре. Когда мою душеньку уже Господь приберет, – жаловалась старуха разбитым дребезжащим голосом, – да когда я уже загнусся, чтобы не видеть это исчадие ада, – причитала со своего лежака старуха. – Говорит, что всю жизнь ей загубила, ей командовать не давала, во всех своих грехах меня винит, как тут жить Федор-от?

– Ниче мать, держись, я жене скажу, пусть придет тебя попроведает, – Федор неловко повернулся и, задевая косяки, вышел из дому… Во дворе встретил хозяйку с ведрами воды навстречу.

– Что в избе делал? – вместо приветствия подозрительно прищурилась Марья.

– Здорово, Марь Иванна, – заговорил растерянный Федор… – Я ведь слышь че к тебе, я про весла дюралевые зашел у тебя спросить. Петровичу, царство ему небесное, они уже не нужны, а у тебя будут валяться, я куплю… ты не думай, – зачастил Федор, видя, какое замкнутое лицо делается у Марьи.

– Валяться будут, говоришь, а пусть валяются, тебе-то что?

– Да зачем они тебе? Ты на рыбалку не ходишь, куплю я их у тебя, – уговаривал Федор.

– Ладно, подумаю я, – сказала как отрезала Марья.

И спросила насупленно:

– Ты бабку мою видел?

– Не-е-е, я поздоровался и сразу во двор, – соврал Федор.

– Жаловалась поди-ко тебе, – снова подозрительно спросила Марья… – Лежит там как исусик, ручки на груди сложила, смерти все ждет, ничего из моих рук не хочет есть, говорит, отравлю. Ты же знаешь, какой характер чижолый у нее.

– Да у тебя, Марья, не легше, вы стоите друг друга, – буркнул Федор, слушая такие речи.

– А Толик ее забрать не хотел, сам знаешь, приехал, говорит, моя, мол, не захочет возиться со свекровью, сунул мне десять тыщ и укатил, а я с ней как хочешь, – жаловалась Марья о своем, наболевшем, впервые за такое долгое время…

– Марья, да я не знаю ничего такого, – отмахивался Федор, – вижу, у вас у обеих характер того… неуступчивый…

– Чего тебе бабка наговорить успела? Жаловалась поди на меня? – Марья даже поставила ведра на подтаявший снег и вовсю расходилась, найдя хоть ненадолго собеседника… Видно, что она тоже намолчалась.

– Не, не успела, – опять соврал Федор, – тебя нет в хате, я и пошел искать во дворе… И заторопился: – Пойду я, спасибо Марья, я потом зайду, весла заберу, рассчитаюсь с тобой заодно, – подчеркнуто уважительно заговорил Федор. – Где они у тебя есть?

– В сарайке лежат, – совсем смягчилась Марья.

Вечерело. Над деревней полыхал закат.

– Слышь че, мать, – сказал Федор своей жене Шуре, придя домой, – чёт у них там совсем неладное, у Марьи-то. Бабка лежит, воняет, дух тяжелый в избе, ты бы зашла к Марье, поглядела по-соседски.

– Да ты что, Федор, – замахала руками Шура, – как я пойду, незванная-непрошенная, чем помогу-то, сам подумай?

На том разговор и окончился.

Позже, когда бабка умерла в конце лета, Шура ходила ее обмывать и прибирать в последний путь, как это и положено по-христиански, рассказала, что бабка без ухода гнила заживо, вся в струпьях, червей-опарышей выковыривали из пролежней у запущенной старухи. А что тут скажешь? Бог ей судья, Марье-то. И как в воду глядела.

На следующее лето разгоряченная Марья зашла с улицы попить холодной водички в дом, в глазах у нее вдруг потемнело, рука с кружкой ослабла, и вода полилась на грудь, ноги стали ватными, подогнулись, и Марья упала на пол. Да еще вдобавок, лежа уже на кухне, обмочилась. Такой ее и нашла соседка Шура, которая заподозрила неладное на следующий день. Куры бродят, коза кричит, хозяйство заброшено. Пока дочка ехала за матерью из города, Шура сама ухаживала за соседкой. За это дочь Марии отдала Шуре живность со двора, а мать увезла к себе в город, предварительно заколотив досками окна и закрыв на замок двери.

Спустя еще время Шура легла на плановую операцию в городе. Выздоровев и выписавшись, поехала навестить свою бывшую соседку Марьюшку. Страшилась ее увидеть. Но лежала Марья в чистой постели, в светлой боковой комнате, все такая же, как и в первый день удара: с опущенным нижним веком и поведенным уголком рта. Из-за этого разговаривала Марья невнятно. Шура, стесняясь, в одних в носках подсела к постели Марьи. Увидев бывшую соседку, Марья заплакала, здоровой рукой утирая слезы с дряблых щек.

– Как живешь, соседка? – неловко спросила Шура, будто и не простой вопрос задала для поддержки разговора, а внедрилась в какую-то потаенную, запретную область.

– Да как живу, Шурочка, – невнятно заговорила Марья, – в чистоте вот лежу, дочка за мной хорошо ухаживает, только когда зять напьется, скандалы устраивает, говорит дочке: «Пусть эта вонючая старуха едет к себе в деревню». А куда я теперь поеду, Шур, кончен мой век, а сердечко-то тарахтит, работает. Врачи говорят, что для моего возраста сердце здоровое. Лежу, сама мучаюсь и дочку с зятем мучаю… А он злится на меня. Сколько из деревни им продуктов перетаскала, все же для них собирала, готовила, сама знаешь, мясом на зиму заваливала, ничего на рынке покупать не надо было, а теперь вот стала беспомощная и такие речи выслушиваю… За что меня только Господь наказал? – плакала Марья скупыми слезами, утирая уголком одеяла слезящийся глаз. – Думала, что умру разом, на бегу, а получилось вон как.

Шура только головой качала, слушая невнятное бормотание бывшей соседки.

На обратной дороге к автовокзалу увидела церквушку, слезла с автобуса и специально зашла в храм… Поставила свечи за упокой мамы и папы, умерших близких и дальних родственников, с правой стороны поставила свечку за здравие, крестилась перед иконой Божьей матери, шевелила губами, творя молитву. Думала про своих двоих сыновей и дочь, как-то оно все сложится, хоть бы Бог не попустил. А что дальше ждет, одному Ему известно.

© Галина Шестакова-Букреева, текст, 2017

© Книжный ларёк, публикация, 2018