Эдуард Байков. Шедший со стихами на абордаж

 

ШЕДШИЙ СО СТИХАМИ НА АБОРДАЖ

 

Извечная участь поэта,

Витии российской земли:

Дантесовский ствол пистолета,

Есенинский хрип из петли.

А. П. Филиппов

Фотохудожники и кинооператоры, когда хотят добиться в съемке максимально полной передачи объекта, используют помимо основного света еще и контровой. Последний помогает выявить детали, подчеркнуть абрис, подчас создавая волшебный ореол вокруг натуры. Вот и я, не претендуя на полное освещение жизни и деятельности героя моего очерка, хотел бы с помощью «контрового света» высветить отдельные моменты нашего с ним продолжительного (на протяжении свыше 10 лет) общения по работе и творчеству.

Об Александре Павловиче Филиппове я слышал немало лестного в приснопамятные 90-е, а также о возглавляемой им газете «Истоки». Уже тогда, еще не будучи знаком с ним лично, я воспринимал его как фигуру, сопоставимую с классиками литературы и журналистики Башкортостана. Пожалуй, лучший русскоязычный поэт республики, великолепный публицист, блиставший яркими статьями на самые острые темы современности, авторитетнейший руководитель творческого объединения русских писателей при Союзе писателей Башкортостана. Уже сама аура его творческих достижений, служения обществу словом и делом притягивала к себе – особенно нас, молодых и горячих, ищущих творческого и гражданского самовыражения. Метущихся в поисках мудрого наставничества и моральной поддержки наших замыслов, потребностей и интересов. И мы всё это находили – став младшими товарищами, сподвижниками, сотрудниками и учениками нашего Палыча.

На стыке веков и тысячелетий в литературном пространстве Башкортостана сложилась интересная ситуация: были мэтры, многие из которых годились нам в отцы, и были мы, молодые писатели, – тогда тридцатилетние служители муз. Мэтры поглядывали на нас свысока, покровительственно и снисходительно похлопывая по плечу: мол, еще наедитесь и славы, и признания, которое вроде как должно было сопровождаться и более зримыми бонусами в виде гонораров и различных материальных благ. Уже тогда самым прозорливым из нас открылась горькая правда: ни возможностей для творческого роста, ни писательской «кормушки» больше нет и не будет. А всё остальное было лишь мечтой идиота и грезами по исчезнувшей вместе с великой державой почетной профессии «инженера человеческих душ».

Подобные «инженеры» никому больше были не нужны – ни государству, ни народу. И писатели, сами того не замечая, начали вариться в своем котле, да еще в собственном соку.

И вот тут уникальная обстановка с финансируемой из бюджета республики прессой и книжным издательством «Китап» сослужила свою службу, став спасительным кругом, брошенным утопающим литераторам. А среди русскоязычных изданий выделялся еженедельник «Истоки». Которым на протяжении двух десятков лет крепкой рукой уверенно руководил Поэт, Прозаик, Журналист, Наставник и Гражданин А. П. Филиппов.

Именно Филиппов создал некий оплот и прибежище для литераторов всех мастей, пишущих на русском языке. Ибо в «Истоках» можно было реально публиковаться и даже получать гонорары за свои нетленки. «Толстый» литжурнал «Бельские просторы» появился значительно позже, а Союз писателей РБ, растерявший в годы ельцинского лихолетья все свои права и рычаги воздействия, фактически ничем не мог уже помочь большинству служителей пера, тем более начинающим и мало кому известным.

Не знаю, какая бы ситуация сложилась, стань во главе «Истоков» кто-либо другой (о первом главном редакторе газеты Тайфуре Сагитове речь не идет, слишком мало он успел поредакторствовать, и очень скоро руль управления изданием по праву перешел в руки Филиппова). На мой взгляд, не будь Палыча, «Истоки» не стали бы тем, чем они все эти двадцать с лишком лет являлись: популярной газетой, отражающей чаяния множества простых людей, как и отдушиной для поклонников искусства во всех его видах, родах и формах. Но это, повторюсь, мое сугубо личное мнение.

Филиппов никогда не скрывал, что он сам и ведомая им газета занимают умеренную, но твердую державно-патриотическую позицию. «Истокам», как и ее сотрудникам, а также многочисленным авторам был чужд навязываемый Западом дух продажного себялюбия, моральной и правовой вседозволенности, культа стяжательства, прикрываемых лицемерно и в то же время стыдливо флагами либерализма, демократии, фритредерства. Главный редактор и команду подбирал именно такую, всегда руководствуясь соображениями сподвижничества и товарищеской солидарности. Потому и сумел собрать дружный сплоченный коллектив единомышленников. Но надо сказать, что Александр Павлович всегда относился уважительно и к идейным противникам и неизменно давал им возможность высказаться – вплоть до предоставления газетных площадей. Единственное, чего он не принимал ни под каким соусом, так это грязного очернительства трудового и ратного подвига нашего многонационального народа. Подвига, благодаря которому мы все живем и за счет которого кормимся, несмотря на тотальный грабеж черных девяностых прошлого века.

В разговорах мы частенько касались этой темы, и Палыч до глубины души возмущался поклепами и подлыми инсинуациями разного рода псевдоисториков и прочих начетчиков, коих развелось в постперестроечное время как мошкары в летней тайге. Он не мог понять, как можно так низко опуститься, охаивая тех, кто здоровье, а то и жизнь свою положили, чтоб вот такие краснобаи могли вырасти, выучиться и стать крепко на ноги в сильной благополучной стране.

А ведь он мог, как многие вдруг «прозревшие» и перекрасившиеся, тоже «повернуть свои мозги» (по меткому выражению видного мыслителя Александра Зиновьева, бывшего диссидента, в последние годы своей жизни вставшего на защиту нашего героического прошлого) в нужную сторону и рьяно обрушиться на советскую власть (теперь уже бывшую, а потому беззубую) за репрессированных дедов. Но… вдумайтесь в смысл его строк:

 

Мы доказали невиновность тех,

Кого сатрапы века покарали.

Мы совестью своей не торговали

И Родину любили больше всех.

<...>

Пред памятью потерянных могил

Шепчу слова честнейшие на свете:

За прошлые ошибочные плети

Я Родину свою не разлюбил!

 

Порою мне казалось, что Палыч чересчур наивен и не вполне осознает, что все это умело срежиссировано теми, кто всегда видел угрозу для своих глобализаторских замыслов со стороны десятой доли суши, отсюда и поток оболванивания всех и вся. (И как ни странно, но государственная пресса, да и вообще СМИ Башкортостана стояли и до сих пор удерживаются как преграда на пути этого темного информационного «потомака».)

Но я был не прав, это я ошибался, полагая, что мудрому Палычу неведомы истинные причины трагедии, постигшей наш народ. Всё-то он знал, всё-то он ведал, оттого и был нашим последним оплотом.

Но Филиппов был по-своему «либерален» и «демократичен», ибо не важно, каких идеологических взглядов придерживался и на какой политической платформе стоял тот или иной писатель или журналист, главное – чтоб он/она имели вкус к слову, были способны внятно изложить свою историю и держаться в рамках литературных приличий. Любой талантливый и просто способный литератор – поэт, беллетрист, публицист, литературный критик или журналист – мог рассчитывать на появление своих материалов в нашей газете. И они, эти материалы, появлялись регулярно – пока жил, творил и здравствовал Филиппов. Надеюсь, будут появляться и впредь, пока жива созданная Палычем газета. И мало кто ушел обиженным, но тут уж, как говорится, неча на зеркало пенять, коли рожа крива…

Думаю, одно из самых важнейших добрых дел Александра Павловича – это поддержка молодых, ведь именно он дал старт многим начинающим любителям пера (или, исходя из нынешних реалий, компьютерной клавиатуры). Филиппов поддерживал младших коллег и публикуя их опусы в газете, и оказывая содействие в продвижении их творчества и имени на писательских мероприятиях и собраниях. Ведь для младых немаловажно, если о них положительно отзовутся старшие товарищи, литературные авторитеты, похвалят их первые (да и вторые, третьи…) творческие порывы и опыты, дадут рекомендацию для приема в СП или выдвижения на премию…

Палычу никогда не было зазорно помогать чем может всем нам – причем совершенно бескорыстно, даже по собственному почину. И когда он произносил с трибуны или на страницах печати наши имена, гордость и теплое чувство благодарности переполняло нас, таких самонадеянных внешне и таких неуверенных в своих силах и предназначении – в душе.

Филиппов обладал уникальной для руководителя способностью находить подход к каждому из своих сотрудников, а также тех литераторов и журналистов, кто был близок ему по духу. И это притом, что редакция (и тем более авторский состав) в большинстве своем состояла из людей творческих, а это, скажу я вам, натуры всё очень тонкие, со своими «тараканами в голове». Управлять творцами – значит наступать на горло собственной гордыни, умело подбирая струны к взаимопониманию между шефом и подчиненными.

Еще при жизни Палыча ничтоже сумняшеся я не раз говорил – повторю и сейчас: такого чуткого, выдержанного, великодушного и сердечного начальника у меня не было, нет и, скорее всего, уже не будет! Надеюсь, многие, работавшие под его началом, разделят это мнение.

Меня всегда поражало, как он умело гасил конфликты, кои, что уж скрывать, время от времени возникают в любом даже слаженном коллективе. Находил нужные слова, успокаивал, на примерах из своей богатой биографии разъяснял всю нелепость наших обид и мелочность претензий. Бывало, поговорит по душам, спокойно, неспешно поведет свой рассказ – и уже через несколько минут с недоумением, к своему стыду, понимаешь: да что это я, в самом деле?.. И рассказы его, случаи из жизни – такой яркой и насыщенной, никогда не казались нравоучительными, хотя, если вдуматься, таковыми были по сути, а не по форме. Палыч был умелым рассказчиком и великолепным задушевным собеседником – забежишь к нему на минутку, а уйдешь через час, а то и несколько, сам не замечая, как пролетело время. И ладно мы, сотрудники, бывшие всегда рядом, буквально за стенкой. Так ведь и впрямь «не зарастала к нему народная тропа» – шел всяк со своим делом и заботой или просто так, дескать, был рядом, вот и забежал на огонек. И Палыч всех принимал, всем уделял время, никому не отказывая и не ссылаясь на занятость (хотя это было правдой), находя для каждого слово, несущее бодрость или дающее утешение – кому что требовалось.

Наблюдая этот поток просителей и визитеров, я качал головой: откуда только силы берутся, а еще ангельское терпение? И… старался и сам походить на него, взращивая в себе пресловутую толерантность. Не всегда получалось, оно и немудрено – Филиппов был и остается недосягаемым идеалом в этом отношении. Как и во многом другом.

На юбилее А.П. Филиппова (Башгосфилармония, 2007)

 

Но нельзя сказать, что Александр Павлович был этаким святошей или пуританином. Вовсе нет – это был живой, со всеми своими многочисленными достоинствами и немногими недостатками человек. Но – Настоящий Человек! И мы искренне его любили – за его открытость и простоту в общении, деликатность в оценках, уважение в рабочих отношениях, бескорыстие в личной жизни и твердость взглядов – в общественной. Поражало еще и то, что, достигнув таких высот (что для человека творческого все же достаточная редкость) – народный поэт Башкортостана, советник президента РБ, глава крупной республиканской газеты, да и ранее руководивший Литфондом СП РБ, к тому же имевший кучу разных регалий, титулов и званий, он никогда не кичился своим положением, даже как будто подчас забывал, кто он есть в этом мире и что может, скажи свое веское слово кому надо.

Повезло, воистину повезло тем, кому выпала честь работать с ним, под его началом, а в особенности стоять рядом и помогать вести красавец-корабль под названием «Истоки» по бурным и коварным водам постсоветской действительности. Этой школы мне не забыть ни за что, и переоценить преподанную им науку тоже вряд ли удастся.

Помню, как я, мало тогда кому известный в республике литератор, принес свои статьи в «Истоки». Их одобрили и опубликовали. Вслед за статьями пошли рассказы, очерки, а затем мы «замутили» с тогдашним ответственным секретарем Игорем Фроловым один очень интересный проект – литературно-критические отзывы и рецензии на произведения местных авторов. Филиппов одобрил нашу задумку, более того, он во всех своих выступлениях подчеркивал, что нам не хватает полноценной литературной критики. И горько сетовал: отчего толковые сочинители не хотят писать о своих собратьях по перу? Да они даже не читают друг друга! А ведь земляки, живут рядом, встречаются часто на писательских сборищах и литературных посиделках. Неужели нечего сказать о коллегах?

Вручении литературной премии ("Истоки", 2004)

 

Вот тогда и стартовал в «Истоках» такой проект: я под псевдонимами Виктор Ханов и Эрик Артуров рецензировал самых, на наш взгляд, интересных авторов Уфы и Башкортостана – молодых и среднего возраста (о мэтрах, как мы справедливо полагали, другие и так достаточно писали). За год вышло два-три десятка статей. Глядя на мои потуги, в проект включились и другие способные критически мыслить писатели – Юрий Горюхин, Игорь Фролов, Александр Леонидов, Светлана Чураева, Денис Лапицкий, Всеволод Глуховцев, Айдар Хусаинов, Александр Залесов. Наладился хоть какой-то конструктивный разговор о творчестве молодых. Впрочем, этим «молодым» было уже далеко за тридцать, а то и за сорок – и многие из них к тому времени подсобрали наград и прочих творческих достижений. Так что вначале в шутку, а затем и всерьез я предложил называть таких – младомэтрами. Как ни странно, название прижилось в литературной среде Башкортостана, – видимо, польстило многим ребятам и девчатам, незаслуженно отодвинутым в тень «старшими по званию» ветеранами литературных баталий.

Сразу оговорюсь – у некоторых, а может, и у многих из нас были именитые покровители в писательском сообществе республики. Но, как обычно в таких случаях, кто-то важный и властный отдавал предпочтение одному-двум любимчикам, а остальные были как бы аутсайдерами. Не таков был Филиппов – младших товарищей по творчеству он не разделял на «своих» и «чужих», повторюсь: для него все были равны, выделить он мог лишь наиболее талантливых, с которыми подчас даже не был знаком лично.

У Палыча был незамутненный прожитыми годами взгляд на свежие удачные творения разношерстных авторов. А еще – чутье на талант. От чего-то его коробило – например, ему не нравились все эти эксперименты авторов с хайку в поэзии или сюром и прочим абстракционизмом в прозе (хотя насыщенные символизмом и, я бы сказал, экспрессией рассказы Игоря Фролова, как и написанные в русле «потока сознания» философические этюды Рустама Нуриева, Александр Павлович весьма одобрял). В те годы отчего-то многие ополчились на первые опыты юного Игоря Савельева, а вот Палыч его неизменно поддерживал и охотно предоставлял возможность публиковаться в «Истоках». Жизнь показала, что во всех без исключения случаях Филиппов оказался прав, – из большинства обласканных и пригретых им на страницах «Истоков» авторов получились настоящие мастера слова.

Однажды на очередном съезде Александр Павлович осуждающе высказался о некоторых наших коллегах, работающих в жанре фантастики и в своих произведениях подражающих западным авторам даже в таких мелочах, как имена – все сплошь аглицкие да хвранцузско-немецкие. И впрямь, смешно, да и только! Кое-кто испытал конфуз. Палыч был, конечно же, прав – разве не интереснее и почетнее, если героями произведений российских авторов будут представители нашей славяно-тюркской нации? В конце концов, патриоты мы – или так, лишь проездом в «этой стране»?!

Вот так – не в бровь, а в глаз – он вскрывал разные по степени патологического воздействия нарывы и чирьи, время от времени появляющиеся на теле нашего литературного сообщества. Но как обличитель язв и пороков он действовал неизмеримо шире – в рамках всей жизни российского общества. При этом ни возраст, ни награды и занимаемое положение не были преградой для его порою жесткой, но непременно конструктивной критики. Как трибуну он использовал не только прессу, но и выступления – хоть на президентских советах, хоть на писательских «тусовках».

Выступление с высокой трибуны

 

Вспоминается курьезный случай. На одном из съездов СП РБ в своем докладе Александр Павлович стал с возмущением порицать антикультурную политику одного высокопоставленного российского чиновника, который вообще-то должен был эту культуру всячески поддерживать и оберегать. Выступление Филиппова затянулось, и председательствующий начал подниматься, чтобы напомнить докладчику о регламенте. И тут Палыч громко, обличающее воскликнул: «Он встал против Пушкина!» – подразумевая того самого горе-чиновника. А получилась двусмысленность. Мы с моим другом, тезкой и однофамильцем Палыча Сашей Леонидовым, едва не задохнулись от смеха, благо сидели на задних рядах и нас никто не видел.

А сам Палыч был не только добродушным, но и веселым человеком, ценящим как тонкий юмор, так и грубоватые шуточки. Любил сочинять экспромтом эпиграммы и короткие стишки наподобие частушек. Вспоминаю, как он в любое время мог зайти ко мне в кабинет, с лукавым видом поинтересоваться о делах, здоровье и настроении – и тут же продекламировать сочиненные с ходу строки, в коих он частенько обыгрывал (порою преувеличивая) мой любовный опыт:

 

У товарища Байкова

Сорвалась с ноги подкова.

К девкам он бежать готов,

Даже если без подков.

На юбилее Анатолия Чудинова в редакции (2007)

 

Филиппов один из немногих, а может, и единственный из знакомых мне маститых литераторов понимал мое творчество и одобрительно отзывался о нем. Ведь не секрет, что мастера высокой словесности (ныне – часто путано – это называют мейнстримом, т. е. литературой главного потока) весьма невысоко оценивают своих коллег, работающих в жанрах остросюжетной беллетристики, в каковую попадают детектив, приключения, фантастика и мистика со всеми своими поджанрами и направлениями. Даже пренебрежительное именование – «низкожанровая литература», «бульварное чтиво» – говорит само за себя.

Между тем забывают, что именно развлекательную прозу в основном и разбирает народ, то бишь широкие читательские массы предпочитают крепко сколоченный напряженный сюжет пресловутых боевиков и триллеров всяким там нудным сочинениям, претендующим на изыски стиля, эстетствующую гламурность языка и вычурные эксперименты со словом. Конечно, серьезные авторы, мастерски владеющие литературным словом, должны быть в библиотеке каждого уважающего себя грамотного человека. Но вот именно – должны… К сожалению, нынешние реалии диктуют свои условия: развлекательность в литературе (да и не только в ней) давно и основательно вытеснила ее обучающую и воспитательную функции.

Очевидно, что Филиппов это все прекрасно понимал и разделял мои убеждения: прививать молодежи моральные ценности, сведения из различных наук и опыт общественного жития необходимо посредством того, что ее интересует. Помимо нового веяния – компьютерных игр и онлайновых площадок для общения, наряду с фильмами и телепередачами это должна быть легко читаемая беллетристика с увлекательным сюжетом и ненавязчиво вложенной в текст информацией по самым разным областям человеческого знания и мировоззрения. А это для сочинителя неизмеримо труднее, чем, творя серьезные социально-психологические произведения, быть не в состоянии создать остроту интриги (детективной, фантастической, приключенческой) или атмосферу саспенса – напряженного тревожного ожидания. Это с одной стороны. А с другой – писать исключительно «голимую развлекуху» с низкопробным содержанием и бессмысленными экшен-перестрелками и кровавым «мочиловым». Где та грань, чтобы удержаться от нудноты первых и никчемности вторых?..

Вот об этом и еще о многом другом мы вели с Палычем долгие беседы, когда обсуждали тет-а-тет мои остросюжетные рассказы и повести или произведения других моих коллег – фантастов и детективщиков. Вкус к слову у Филиппова был потрясающим. Как и умение зацепить читателя вроде бы кажущейся мелочью – каким-то новым сюжетным поворотом или пассажем, подчеркивающим те или иные стороны персонажей. Он частенько рекомендовал мне изменить что-то в сюжете, я раздумывал над этим и неизменно соглашался – отчего история вдруг могла заиграть новыми красками.

Вообще чужие тексты Филиппов правил очень деликатно, а так как был человеком широких взглядов, умеющим разглядеть новое и самобытное там, где остальные видели лишь банальности и трюизмы, то лучшего редактора не пожелал бы своим работам ни один автор. Увы, не таковы служащие издательств и редакций – сплошь во главу угла ставятся лишь «формат» и личные пристрастия редактора, под которые и предлагается подстраиваться авторам, нивелируя всё индивидуальное и порою неповторимое.

Из-за этого филипповского «широкого взгляда на мир», бывало, на летучках происходили жаркие дебаты. Но все равно будущее и здесь показало, что правым был Палыч, ибо сиюминутные интересы газеты и газетчиков ничто в сравнении с духовной самореализацией человека. Люди, увлеченные какой-либо идеей, люди, возмущенные расцветающей буйным цветом несправедливостью, люди, просто желающие сказать свое слово миру, – все они искали, ищут и будут настойчиво искать возможность выговориться. Именно для этого прежде всего и создавал Филиппов при поддержке руководства республики и с помощью своих единомышленников информационно-публицистический еженедельник «Истоки».

Наверное, все-таки «Истоки» стали главным делом жизни Александра Павловича. Последние два десятка лет он всего себя отдавал газете. Палыч категорически отвергал даже саму мысль о выходе на пенсию, когда можно будет забыть обо всех заботах и хлопотах, связанных с его любимым детищем. «Да я просто загнусь от тоски и безделья», – говорил он мне в ответ на вопрос, собирается ли уходить. Признаюсь честно – нас, его сотрудников, такой ответ только радовал, ибо без нашего Палыча мы не представляли себе работу в газете.

Но, увы, однажды наступил черный день, и это случилось. Как сейчас помню: хмурым холодным утром середины октября меня разбудил ранний звонок. И разрядом тока пронзила живая боль. Да, мы были готовы к худшему, – продолжительная неизлечимая болезнь… И все же удар был слишком сильным и неожиданным: всё казалось, что нашему Палычу отпущено еще время, что он протянет до следующей весны, хотя бы до Нового года… Не протянул.

Потом были хлопоты с похоронами, прощание и поминки. Но после, когда был брошен последний взгляд на дорогого человека и отзвучали полные уважения и скорби прощальные речи, вдруг осозналось – что вот, теперь без него… И какая-то черная пустота образовалась в душе и вокруг каждого из нас, кто видел его добрую улыбку и слышал его неторопливую речь почти каждый день, кто привык чувствовать отеческую помощь и защиту сильного духом и преисполненного мудростью наставника. Он ушел, ушел безвозвратно «туда, где пенятся туманы».

А по прошествии некоторого времени пришло понимание: нет, не покинул нас Палыч полностью и окончательно. Он с нами в своих делах и стихах, он в сердцах и памяти тех, кто пока жив.

У плаката Народного поэта (слева направо: Владимир Денисов, Денис Лапицкий, Эдуард Байков, Анатолий Чудинов; 2012)

 

Твои сокровенные сердце и мысль

Могила не примет, ветра не остудят:

Они, вдохновенные, взмечены ввысь,

И верю: надолго останутся людям.

 

© Эдуард Байков, текст, 2012

© Книжный ларёк, публикация, 2015