Денис Павлов. Ледяные ладони

ЛЕДЯНЫЕ ЛАДОНИ

Сегодня – мне убийственно грустно...

Понятно, отчего христианское учение включило уныние в перечень самых тяжких грехов.

Солнечная, прозрачная погода с ледяным ветром. А за призрачным стеклом окна, в зелёном, травяном море, чью поверхность мятежными водоворотами волнует ослепительно-жёлтая рябь мириадов одуванчиков, ходит маленький, одинокий, коричневый телёнок на тяжёлой, длинной привязи из грубого сукна. Он тоже – какой-то грустный. Ведь и животным – свойственно это чувство. Хочется к нему. С фотоаппаратом, а больше – с мольбертом. С масляными, серьёзными и густыми, а может, напротив, с лёгкими акварельными красками, что в экстазе скоротечного творения сольются с водою на шероховатом, белоснежном бумажном ложе и застынут навсегда, вырвав всего лишь миг из бесконечного сюжета бренной жизни.

Так и не сходил. Запечатлеть портрет милого создания. Ледяной ветер устрашил меня! Мертворождённый отпрыск прошедшей неведомо где неистовой бури. Напитанный невидимой, но так ясно осязаемой смертной тоской! Непрекращающаяся, прозрачная стихия, глядя сквозь которую, всё что за ней воспринимается иллюзорно, нереально, нематериально, как мираж.

Потом настал вечер.

Царственный Юпитер бесформенным, бледным желе – вальяжно растёкся на прямоугольном коврике созвездия Близнецов, оконечности контура которого надёжно крепились к дугам почётного зодиакального ряда четырьмя гвоздями крупных звёзд. Их серебряные шляпки светились горделиво и возвышенно от заслуженно выпавшей чести – ублажать столь именитую персону! Совсем скоро, похожая на восточную традицию перевозки знатных вельмож процессия – растворилась в сплошь устланной дымами далёких заводов, мутной и неопределённой – линии горизонта... С противоположной стороны небосвода взошла запоздалая, склонная к ущербу Луна. Готовая к перерождению в предстоящее новолунье, уже с неохотой исполняя свой древний ритуал, совсем невысоко над долами да лесами прокатилась она устало по тёмной, шершавой от серых, длинных облаков коже неба и, наконец, растворилась в окрасившейся в голубое, будто хамелеон, утренней тверди небесной.

Да! Как же я мог забыть?! Этой же ночью, рядом с разгорячённой Спикой, беспощадным крушителем спокойного течения событий, предвестником неотвратимого для беспечного человечества злого рока – горел Марс! Тревожной, предупреждающей кнопкой – горел Марс! Древнюю планету, испещрённую легендарной верой энтузиаста Лоуэлла сетью спасительных ирригационных каналов, что проложила по всему лику остывающего песчаного шара из последних сил цепляющаяся за жизнь марсианская цивилизация, было ни с чем не спутать в минувшем, таком коротком времени суток! Розоватый, обрамлённый пламенеющей алой короной блеск её не позволил бы сделать этого! Совсем недавно древний бог войны окончил своё триумфальное сближение с Землёй и с каждым днём, на немыслимой скорости, удалялся всё дальше и дальше, и дальше. Оставляя заряженный недобрым предчувствием красный шлейф, мчался по своей проверенной за миллионы лет злополучной орбите лихою дорогою и, незаметно тускнея, всё гас и гас, и гас…

Сатурн был – в противостоянии. Но тщетно я силился отыскать его нагонявшую астрологическую меланхолию сизо-коричневую горошину, поочерёдно выглядывая то в одно, то в другое окно второго этажа своего крайнего когда-то дома. Словно зачем-то прячась, он так и предпочёл остаться незамеченным или просто неузнанным. А ведь именно сейчас, даже в самый незатейливый телескоп, планета изумительно преображалась, представая пред искусственно усиленным человеческим взором во всём великолепии своих легендарных, поразительных колец, позволяя заслуженно восхищаться и несказанно удивлять собою! Почему-то и в голову не пришло, что виновницей моих безуспешных поисков явилась внушительных размеров крыша выстроенного по прошлому году серого, некрасивого коттеджа по соседству. Именно её непроницаемо-чёрный треугольник заслонил ту часть небосвода, где безмятежно висела последняя видимая невооружённым глазом «блуждающая звезда».

Но и это излюбленное занятие – наблюдение за небом в тёмное время суток, даже оно – не могло воспротивиться постепенному погружению моего чувственного сознания в затягивающую топь всё более и более прогрессирующего помрачнения. Необъяснимый по своей природе гнетущий вакуум всё наступал и наступал, убивая любую надежду, побеждая безусловно, опустошая разум неясными тревогами, привнося паралич его и суицидальный коллапс всякой воли!

– Господи, что же это?!.. – безответными стенаниями взывало обожженное спазмами тленное моё нутро и поиссякшая душа.

Лишь глубоко за полночь я начал догадываться, почему мне было так неуютно весь день и прошедший отрезок несносной ночи, так невыносимо-тоскливо на сердце и жутко – в душе. Плохо так, что хотелось, забившись в тёплую, уютную коробочку, утаиться до поры до времени от всего окружающего мира! Переждать драму для него – всеобъемлющего, бесчувственного, молчаливо всепоглощающего – совершенно ничего не значащую! Но как иначе удастся пережить столь внезапную, столь зловеще-ощутимую, реальную и совершенно незаслуженную беду – мне?!

Перед самым рассветом стало вдруг неоспоримо ясно, что именно позволило необъяснимой и коварной психической атаке сломить меня и на этот раз, застать врасплох, завладеть целиком, совершенно лишив всяких сил к сопротивлению! Нет, не поминальные воспоминания о минувшей юности, с их страшным осознанием легкомысленно растраченных в эту пору жизни безвозвратных дней, помутили сознание. Не уже вполне уловимое, бесцеремонное и настойчивое дыхание неотвратимой смерти, которое с годами всё ясней, всё ощутимей обескураживало порой до отчаяния! Не полное горечи понимание в сегодняшнем моём возрасте безнадёжности, непонятности и быстротечности жизни, в которой не успеваешь делать добро, зная, что за этой жизнью – ещё одна, вечная и безмятежно-прекрасная, но которую – надо заслужить, твёрдо обещанная Всевышним, но никем из живших и живых доподлинно неведомая и больше – с трепетным волнением предполагаемая…

Нет, не этот концентрированный ностальгический сумрак и возведённый в ужас нездоровый пессимизм гнобили меня на этот раз с таким превеликим удовольствием, несправедливым и безжалостным равнодушием, но что-то, а может кто-то – именно таким зловещим следствием напоминали о себе! Нечто трагичное, что было пережито, произошедшее и заставшее врасплох – слишком давно. То, что отложилось причиной всего этого перманентно возникающего кошмара где-то в подсознании и вот так, иногда, – вторгалось, накрывало и изнутри и снаружи, ожив, проявившись, очнувшись от ассоциаций с происходящим ныне. Ассоциаций… Ныне…

С чем – ныне?.. Воспоминания о ледяном ветре... Вот оно! Нашлось! Ключ! Ледяной ветер! Тот! Точно такой же! Идентичный! Что явился предтечей к дурному, парализующему событию, произошедшему однажды, и в котором это природное явление вдруг явило в себе воплощение некоего абсолютного, злого начала, а не просто неожиданное, хоть и известное всем волнение циркулирующего над земной поверхностью сухого, холодного воздуха. И о некоем спасительном чуде, произошедшем позже… Но о каком? И когда всё это было? Когда же???.. Вспомни! Вспомни! Вспомнил!!!

Я докопался вдруг, открыл причину такого моего и неспокойного, и печального настроения, ясно увидел первооснову кошмарного сегодняшнего состояния! Словно бы подсознание, поняв всю мою беспомощность и растерянность и безо всякой моей команды, самостоятельно, всё это время тщательно анализировало происходящее и наконец-то пришло к правильному заключению, вытащив на свет Божий в своей разгадке один странный сюжет, воспоминание невообразимо-далёкого уже прошлого.

Это случилось в детстве. Не помню, сколько мне было лет. Очень немного. Было лето и было – кладбище. Ныне забытое, заброшенное и неухоженное, оно располагалось на самых задворках уже вытравленного с географических карт села – выкорчеванного историческими перипетиями, разорённого политическим реформизмом и совершенно обезлюдевшего под столь убийственным натиском сих сплочённых злых бед, нагрянувших на него неожиданно и разом в минувшее лихолетье.

Я был совсем маленьким (мне кажется важным ещё раз подчеркнуть это), когда бабки (тогда ещё достаточно молодые), взяли меня с собой на поминки к безвестному ныне моему предку. Сейчас можно с уверенностью предположить, что из-за свойственного в этом возрасте любопытства я и сам вполне мог напроситься с ними, совсем не желая оставаться один-одинёшенек в пугающем чреве деревянного дома, казавшегося тогда невероятно большим, или коротать время на скучном дворе. Помню, что шёл рядом с покойной ныне бабой Лизой. Царствие ей Небесное! Интересный, бойкий и одновременно ворчливый характер был у неё. Правда, если и ворчала, то всегда как-то по-доброму, обоснованно и непременно – по делу. С густыми, чёрными, чуть с проседью волосами и смуглой кожей, потом мне постоянно и с подозрением казалось – не совсем была она из нашей породы, а татары – часто заговаривали с ней на своём языке. И хоть была Елизавета из всех сестёр единственной крещёной (причём как-то тайно), не могла устоять супротив греха карточного гадания. Ставить ли ей это в вину, коль написано: «нет праведного ни одного» и так много желающих соблазниться на тайну от лукавого и заглянуть в своё будущее, разглядеть хоть ма-а-а-ленький кусочек его? Вот и мне, когда стал постарше, преступить за опасную грань было очень порой любопытно. Не знаю уж, отчего именно, но из трёх своих бабок я постоянно тянулся именно к ней. Не будучи на её похоронах, она до сих пор жива для меня где-то там – далеко-далеко, в селе-призраке Екатеринбургской когда-то губернии, а ныне всё той же – Свердловской области.

Теперь уже запамятовал: узрел ли я по приходу к утопленному, почти слившемуся с землёй и поросшему чахлой травкой последнему пристанищу – возвышавшийся над ним старый крест? Или впивался четырьмя металлическими прутьями прямо в изголовье незнакомой родственницы полый, четырёхгранный конус, на вершине которого рдела такая же металлическая звезда? Помню выцветший овал портрета неизвестной, умершей многие годы назад. По всему было видно – чёрно-белое фото висит уже несколько зим, вёсен и лет и, сложно пережив не одну череду сезонов, требовало замены. Внутри низенькой, теперь она видится мне синей, оградки, совсем рядом с могилкой, вдоль неё, расположились две скамеечки, вытесанные из грубой доски и тоже окрашенные, но в цвет – ныне совершенно забытый. Землю над усопшей стыдливо украшали худосочные, лживые букетики с тонкими, вылинявшими стеблями, на которые были насажены такого же молочного цвета пластмассовые, скрюченные листья. Только по бледно-розовому, едва сохранившему фабричную краску соцветию, да едва угадывающейся общей форме, можно было заключить, что цветы имитировали – розы. Мои моложавые бабушки, разговаривая с умершей как с живой, скоро убрали куда-то эти пришедшие в негодность поминальные атрибуты и, словно язычницы, положили на их место конфеты в пёстрых фантиках, ломти чёрного хлеба, какую-то зелень, а последними, освободив от скорлупы, варёные яйца. Быстро всю эту манну небесную учуяли деловитые муравьи!

Куда и зачем отошли затем взрослые, я не могу объяснить, но будто враз – исчезли! Помню только, остался я стоять подле могилки – один.

И окружила меня странная, мучительная тишина, какая не случалась со мной более никогда на протяжении всей жизни! Она и заставила меня осмотреться.

Солнце ещё продолжало бить из самого зенита, но росшие повсюду высоченные берёзы с толстыми, не обхватить, стволами, уже обмерли, не шелохнувшись более ни единым листиком, ставшие будто неживыми, искусственными. О, проклятые хозяева этого смертного места, обречённые стражи, призванные столетия напролёт, будто в наказание за что-то, хранить порученный им вечный покой ушедших в мир иной! Происходило нечто скорое и необъяснимое, и с каждым мгновением, уже совсем скупо, дозволяли прокаженные деревья, затмившие всю высь сетями своих крон, проникать к пологу кладбищенской обители жизнеутверждающему свету.

И тут стало вдруг – ещё тише. До нестерпимой рези в ушах! Совсем пропали и без того случайные здешние бабочки, некрасивые как моль, схоронились в глубоких трещинках скорбной земли проныры-муравьи, редкие, робкие птицы, будто отродясь и не залетали сюда, больше не щебетали вовсе, хотя только недавно сиротливая пара пернатых кружила над маленькой, круглой полянкой неподалёку, которую можно было различить из-за могил и зарослей безымянного и жиденького, будто хворого, кустарника – достаточно ясно. Совершенно смолкли глухие отголоски бабушкиных разговоров и без того, словно бы только чудившиеся. Принадлежал ли похожий на приглушённое, неразборчивое эхо ропот действительно им? Или то стенали шёпотом промеж собой угрюмые и безвольные местные духи? Может и вообще, ничего не было на самом деле, а похожие на неясные отголоски звуковые галлюцинации – всего лишь воображались мною?.. Ведь я действительно – потерял родственниц из виду!

Я стоял – не шелохнувшись, больше не оглядываясь! Нет, не из-за некой внезапно приступившей боязни и не от неожиданно сковавшего всё тело детского страха, припадок которого мог бы случиться в подобном непостижимом случае и оправдать всё. Нет! Всё – из-за неописуемого никаким языком, никаким чётким словом и даже замысловатым речевым оборотом ощущения словно бы остановившегося времени, от внезапной смерти которого всё застыло кругом и даже Солнце – стало уже не тем, каким было только что, а совершенно чужим, незнакомым, иным светилом, как и совсем не родным – свет его!

И тут – прямо в спину – задул нестерпимый ледяной ветер! Словно вырванный из мрачной иллюстрации в детской книжке о недоступных, сгинувших в бесконечно-долгих ночах, скованных вечной стужей северных землях – гигантский кусок арктической глыбы – рухнул позади меня и дыхнул всей своей обморочной мощью! И пришедший из гиблого пространства иной реальности, пронизывающий насквозь, обмораживающий, умерщвляющий всё резкий ветер – разнёсся от него по всему миру! И не так, как при порывах упущенных Стрибогом шальных и холодных воздушных струй – заколыхались от него ветви и листья! Нет, они затрепыхались беспомощно и обречённо, словно учуяв у основания каждого из сотен древесных стволов безжалостное острие губительно занесённого топора! Лихорадочный, предсмертный трепет пронзил каждую клеточку растений и ненормальной, ужасающей дрожью, несчётное количество раз, прошёлся от самых кончиков крон и до самых мелких отростков мощных, разросшихся корневищ, что опутав глубоко под землёй истлевающие гробы, удерживали лежащих в них несчастных от неминуемого падения в бездну забытья!

Боже! Как не по себе стало мне от этого неостановимо проникающего сквозь всё ледяного дыхания неизбежной, смертной неизвестности! Встречи с нею, рано или поздно – не миновать никому! И всё утешение – лишь во внезапности наступления этого предрешённого уже при рождении момента, точный час которого – сокрыт от каждого и навсегда – большая тайна!

Оцепеневший, я с задыхающимся прихлёбом вдыхал этот странный и тяжёлый, обжигающий всё внутри ледяной воздух! Маленький, забытый в лесу, покинутый всеми и по-летнему легко одетый мальчишка не замечал, как всё его синеющее тело покрылось «гусиной кожей» от разразившегося внезапно, невыносимого холода!

Сотни наступающих отовсюду могил; потерявшиеся, будто нарочно обернувшиеся невидимыми, бабушки; задравшиеся куда-то кверху и свернувшиеся, будто от нестерпимой немой боли – облака; ощутимое присутствие скверных духов злобы поднебесной, что дели куда-то настоящее Солнце… Ни единого шороха, кроме обморочного дрожания остекленевших берёзовых листьев и этот, такой ледяной – ветер!

Глаза сделались широкими, всё надсадней раздавался в голове гул сердца, отбивающий последние секунды жизни. Я дышал всё надсадней и никак не мог ни закричать, ни пошевелиться! Мгновение и казалось!..

И тут – ещё одно чуждое небо разверзлось над головою! Непередаваемое, проникновенной черноты, испещрённое миллиардами сияющих белых звёзд! И нисходящий по ним Ангел с решительно сомкнутыми губами на серьёзном лике, светлоокий, несущий сам в себе свет, спасающий и белоснежный, вдруг крепко взявший меня за руку, чтобы…

– Ты чего не откликаешься, внучек?! Зовём тебя, зовём! Не слышишь разве? Ты где был-то, чего замер? – Прорвавшийся откуда-то из-за глухой стены небытия, возникший, словно б из иного измерения, я явственно услышал беспокойный голос бабы Лизы, вытащивший меня из состояния, близкого к коме, выдернувший из-за границ нахлынувшего обморочного морока! Уже покрытая возрастными морщинами её тёплая ладонь ухватила мои окоченевшие пальчики: – Это ты чего холодный-то весь какой, а?!.. А ладошки-то, ладошки!.. Совсем ведь ледышки! – она присела и, взяв их – обдула горячим дыханием: – Сейчас согреем, сейчас!.. И что такое?.. Они ж у тебя всегда тёплые-липкие…

Приложившись губами к моему лбу, она тут же пожала плечами и внимательно меня оглядела:

– И как замёрз-то успел?! Не зима, поди! И лоб – холодный какой!.. Хм, вот ведь!.. Так и простыть недолго!.. Пойдём на солнышко, пойдём домой! Все уж – пошли. Думали ты на полянку, вперёд нас убежал, потеряли тебя, а ты – эвон где остался!..

И ледяной ветер – стих! И всё страшно-тревожное – унеслось куда-то. Могилка, чёрно-белая фотография глядевшей на меня умершей женщины, напуганный лес, странные знамения в раскуроченном небе, убивающий лёд… Пропало всё! И стало – как прежде.

Недолго плутая по вившимся меж могил коротким дорожкам, путь по которым был ведом бабке Елизавете, мы совсем скоро вышли с ней на поляну, где стояли до того беспокойные и растерянные, а теперь обрадовавшиеся моему возвращению родная моя бабуля Клавдия и сестра её – Антонида.

Щебетали и гонялись друг за другом юркие, игривые птицы, ползали в высоких травах неуклюжие, большие жуки, всегда вызывавшие во мне неподдельный интерес и симпатии, сновали по своим делам как заведённые, совсем без отдыха, крупные муравьи-работяги, пропыхтел где-то в кустах невидимый пожилой ёж... А разбавляли эту и без того перенасыщенную жизнью картину – грациозно порхающие разноцветные бабочки! Мы возвращались, и то тут, то там – я лицезрел соцветия скромных цветов, так нежно украсивших воцарившуюся повсюду зелень, и всё это вместе – такое благостное, тёплое и доброе, покрывала простёршаяся над головой сказочная синь небесная, озарённая ослепительно-белым, возродившимся Солнцем!

Что или кто позвал меня затем в ночь?.. Как, так бесстрашно, мальчуган тех лет поддался на этот странный, колдовской зов из пространства? Но все уже спали, а я – неслышно оделся и потихоньку вышел в огород, прихватив с собой бесхозно стоявший в сенках лист фанерки в мой рост и загодя оторванный кем-то от узкого деревянного ящика давно вскрытой почтовой посылки. Аккуратно расположив его на дорожке средь грядок и улегшись на спину – устремил взор в открывшуюся, будто в первый раз, безграничную, безлунную высь, осыпанную, как-то уж очень густо для лета, разной яркости звёздами. Я глядел в этот настежь распахнувшийся, невообразимой величины, идеальный купол и чем дольше, тем глубже проникался осознанием того несравнимого ни с чем тайного могущества, что заключал он в себе. Какую же крохотную мизерность представлял из себя тот, что затаив сейчас дыхание, всматривался в него – безотрывно! Недвижимый человечек, растянувшийся на тоненьком деревянном плотике, что покоился на самом дне этой невообразимой беспредельности, глядевший, не моргая, прямо в суть её вечного бытия, которому – миллиарды миллиардов бесконечных лет до и после! Кто я и что, в сравнении с этим неслыханным величием безмерной непостижимости небес?! Я считал падающие звезды, бесполезно силясь познать ту невообразимую энергию, что заставляла вращаться надо мной эту гигантскую, украшенную калейдоскопическим мерцанием сферу, от которой – кружилась голова!

Дул тёплый, ласковый ветерок. И я лежал – до утра.

И не раз – после, но впервые – тогда, замирало сердце от видения непостижимого совершенства того, что не укладывается в голове и что на сегодня нашло для меня чёткое определение одной из ипостасей Страха Господня! Предстала, открылась во всю необъятную ширь огромная, потрясающая сила невероятной всевозможности Творца многих твердей и небес, и звёзд! И юпитеров, и сатурнов, и марсов, и лунных серпов, и неведомых планет, живущих пока лишь в воображении каждого из нас и населённых самыми дивными существами! Но среди всего этого – даже я – не затерялся от Его Всевидящего Ока!

Так прошли тот день на кладбище и та ночь в огороде.

И с тех пор – я не мыслю себя вне неба звёздного и Неба Господнего!

И с тех пор, как напоминание до конца бренных дней моих, будто странный завет, ладони рук моих – всегда холодны. Это замечают все, кто пожимал или касался их. Кто-то искренне, но напрасно беспокоился о состоянии моего сердца, конечно же, не понимая, что оно – не при чём. Сердце моё – не болит, и лёд ладоней – вовсе не из-за неправильности его хода. Просто сердце моё – помнит, сердце моё – знает и сердце моё – спокойно. А та неземная тоска, что случается, обволакивает его, – и не знаешь, куда себя деть, – всего лишь напоминание. О внезапной жизни и не случившейся не вовремя смерти, о бренности и вечном, о быстротечности и бесконечном, о явном и невидимом, о познанном и о том, что изведать – не дано никому. И тогда – я прикладываю к левой стороне груди ледяную свою ладонь и – молюсь. Попробую – и сейчас… И вижу уже: Ангел, сияющий средь звёзд – простирает руку!

17.05.2014 г.

© Денис Павлов, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015