Александр Стрелец. Воспаленные инстинкты Баюна Явраева

БАЮН ЯВРАЕВ: ВОСПАЛЁННЫЕ ИНСТИНКТЫ…

 

В этой статье рассматривается особый, демонстрируемый «Книжным Ларьком» порнографический метод, в той форме, как он был разработан первоначально Явраевым. Поясню сразу – текст не эротический, а именно порнографический, что подчеркнуто и визуальным рядом иллюстраций. Автор сравнивает себя не с лебедем или тигром, а с козлом и прочими малопривлекательными животными. Имеется налицо эстетический вызов Баюна Явраева, брошенный, как перчатка, в лицо читающего общества. Автор (т.е. я, Александр Стрелец) не ставит перед собой задачу анализа метода в его историческом генезисе, важно выделить целевую установку и сущность метода, на основе которого возможно приступить к отражению сознания, и ответить на вопрос: «Каким образом сознание порнографически рефлектирует себя?»

 

Цель, поставленная Явраевым, — разработка эстетической концепции на основе порнографического метода была в ряде стихов концептуально осуществлена им в рамках этого подхода. Порнографическое «эпохэ», «свергнув с пьедестала» эго, утвердила «Я» трансцендентальное.

Проследим причину подобного вывода. Своими текстами Явраев сразу же задает смысловое поле метода — строгую эмпиричность, основанную на очевидности, и априорную универсальность, в его интерпретации — трансцендентальную субъективность. И это – внутри порнографического, содомского безобразия! Поистине – совмещение несовместимого, суп с компотом в одной тарелке!

Любой творческий опыт осуществляется нами через рефлексию. У Явраева вместо предметов в стихах рассматривается тот субъективный опыт, в котором они «являются». «Эти «явления» суть оргазмические переживания, которые по своей природе должны быть «сознанием-Х (икс)» их объектов, независимо от того, реальны ли сами объекты или нет».

Эмпиричность, из которой пытается исходить Явраев, сталкивает его с субъективным опытом, именно в нем сознание становится «сознанием Х» чем-то, то есть предметным и содержательным. Мир в целом, который воспринимается личностью как реальный, является, можно сказать, только в качестве содержания его собственных представлений, как нечто высказанное в суждениях или, лучше сказать, прошедшее проверку в процессе познания. Познание оказывается в библейском смысле – «познать» – значит, «поиметь», осуществив сексуальный акт, и т.п.

Например, в Святом Писании сказано так, в рассказе о Лоте в Содоме:

19:4 Еще не легли они спать, как городские жители, Содомляне, от молодого до старого, весь народ со всех концов города, окружили дом

19:5 и вызвали Лота и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? выведи их к нам; мы познаем их.

Конечно, гостеприимство – это святое, праведный Лот не мог отдать гостей на поругание, поэтому он предложил им альтернативу:

19:6 Лот вышел к ним ко входу, и запер за собою дверь,

19:7 и сказал: братья мои, не делайте зла;

19:7 вот у меня две дочери, которые не познали мужа; лучше я выведу их к вам, делайте с ними, что вам угодно, только людям сим не делайте ничего, так как они пришли под кров дома моего…

 

Явраев ставит сложнейшую для интеллигенции (свободно мыслящей) дилемму: считать ли культуру сдерживания инстинктов благом или балластом свободной мысли? Возможно ли рассматривать предметность и содержательность мира вне этого субъективного, в том числе и грубо, животно-полового опыта?

А ведь Явраев в своем сочинительстве как бы ставит перед собой задачу — очистить личностные представления от всех эмпирических и психофизических элементов: именно тогда эго, по его мнению, не может получить доступ к «обстоятельствам тел».

Каким образом он это собирается сделать? Вслушаемся:

 

…Поведешь ты меня на невольничий рынок,

Где продашь за пятак с алчным блеском в глазах.

Ах, не выдержать мне этих чувственных пыток,

Когда жадные пальцы полезут мне в пах.

Непотребно сплелись в комарином объятьи

Худосочный урод и мозгляк-имбецил.

Рядом шлюхи творят гнусный блуд на кровати.

Гонит сперму рукой узколобый дебил.

 

Предварительно заметим, что порнографию Явраева нельзя путать со своеобразным психотерапевтическим методом. Индивидуальная душевная жизнь и ее связь с социумом интересует Явраева не более как пример для того, чтобы изучить их a priori, то есть «возможные» формы, и это всячески подчеркивается в порнографических строках Баюна.

Теоретическая установка, рассматривающая инвариантное (неизменное) для изучения вариации, открывает типическую сферу a priori. Таким образом «становится явной типическая особенность любого психического факта». В этой особенности и проявляется ее сущность, или эйдос, для Явраева. Порнографические картины подчеркнуто-безобразны, в совокупляющихся телах нет и попытки красоты, романтического флёра. Блуд – он и есть блуд: явленное, разнообразное имеет в качестве своего источника сущностное, единообразное.

Поэтому порнографическое отражение не стремится доказать обоснованность отдельного суждения или теории, но направлено на рассмотрение и последующее описание самого процесса явления, представление явления перед поэтом-безобразником.

Даже более того, как выразился режиссер фильмов для взрослых Джон Хорн: «Порнография придерживается не только описательности, но и отсутствия предположений». В этом её отличие от эротики.

Её фокус сконцентрирован не на эмпирических чувственных данных (то есть внешних объектах), но на процессе блуда в целом, как единого явления, как его акты проживаются и воспринимаются. Поэтому в порнографическом отражении акцент перенесён с поиска причинной связи на описание этого поиска, с факта на сам процесс формирования, постижения, осознания человеком себя через эрективные возможности.

Порнография тоже объясняет мир. Она яростно конкурирует с философскими системами. Она объясняет мир в голом естестве чувств – путем его описания, то есть объясняет, как он осознается.

Акцент ставится не на том, что вызывает какое-либо явление, но на том, как жизненный опыт на самом деле обработан, организован и усвоен сознанием. У Явраева это отражается так:

 

Похотливым сатиром схвачу я

Обнаженную нежную плоть.

Под собою копыт не почую,

Не смогу я себя побороть.

Средь вакханок ты самая стерва,

Нимфам фору в любви ты даешь.

Далеко у тебя я не первый.

Похотливая бьет меня дрожь.

 

К тому же, Явраев как бы кричит всей композицией, что «Мы хотим вернуться к "самим вещам"». Не задается ли таким образом ведущая тема порнографии – идти назад к «вещи в себе», подтверждая таким образом свою причастность предвечному Эросу, врагу Танатоса, без которых ничего и нет сверх?!

Понимал ли Явраев под своим самовыражением, что мы можем определить только a priori сознания (смысловые единицы сознания), а не сами «вещи в себе» или то, что «вещи в себе» познаются единственно порнографически?

Явраев располагает свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходит мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

 

…Мы идем на восток от заката,

Там сияет луны круглый лик.

Я ругаю тебя грязным матом,

Но беззлобно, я – дряхлый старик.

Ты поправишь дрожащей рукою

Прядь седых, клочковатых волос.

Я в беззубой улыбке раскрою

Рот, как старый, замызганный пес.

Шелудивую тварью прошаркав,

Я пройду тот отрезок пути,

Где в конце сквозь предсмертную арку

Предстоит нам обоим пройти.

 

Гой вы еси, коварные парки!

Все бы вам издеваться да бздеть.

От судьбы не дождался подарков,

Что ж теперь мне белугой реветь…

 

Кульминацией всей этой методологической процедуры поиска точки всеприятия оказалась неспособность Явраева сомневаться лишь в одном, то есть очевидность только в отношении одного убеждения — убеждения в своем собственном существовании.

Это новый Явраев, который уже эстетически заключил, что, поскольку он сомневается, он должен существовать, дабы не сомневаться. Сомнение есть разновидность мышления, поэтому он чувствовал, что имеет основание сформулировать свой знаменитый принцип cogito ergo sum — «мыслю, следовательно существую» — в качестве искомого основания знания.

В ходе своих исканий формы Явраев задает себе порнографический вопрос: «Но пока я еще недостаточно хорошо понимаю, что я есмь — я, в силу необходимости существующий, через сперматический поток. Остальное – потом».

 

Кинут в океан

Блевоты безбрежной

На прокорм волнам,

Чавкающим нежно.

В неге растворюсь,

Утону в восторге.

В море бултыхнусь,

А очнусь я в морге.

 

Метод Явраева заключался в том, чтобы, наблюдая себя, думая о себе, понять, какими первоначальными характеристиками он — Явраев – с позиции здравого смысла обладает.

Ранее он заключил, что существует, потому что находится в общем потоке полового влечения, сейчас же он добавляет, что мышление есть атрибут, который сущностно необходим для того, чтобы Явраев был тем, кто он есть.

Явраевское сомнение открыло, прежде всего, «трансцендентальную субъективность». Явраевский мир (мир его рассуждений) «возникает» внутри него и изнутри формирует склонности и привычки. Личность сознает в процессе порнографических описаний своих чувств и нутра – общий смысл мира и определенный смысл его компонентов, то есть нечто «конституированное» в том или ином субъективном генезисе.

Явраевское эго, обнаруживающее себя как «единственное аподиктически достоверно сущее», ставит под сомнение само бытие мира, зависимое от эго.

Что же получается? Объективно внешнее, которое признано единственно достоверным, оказывается обусловленным эго-сознанием. И уже в процессе познания эго осуществляет «подлинно солипсистское бытие» лирического героя Явраева. Оно (среднего рода либидо) ищет аподиктически достоверных путей, благодаря которым в чисто внутренней сфере можно раскрыть объективно внешнее.

К весьма различным результатам приходят две личности в Явраеве в ходе своих порнографических редукций: один автор восходит к половому дуализму, другой, пытаясь утвердить моно-эрекцию, явное (трансцендентальное «Я»), стремится к трансцендентальному идеализму. Один Явраев, споря с другим, остановился на «очевидности опыта», другой Явраев, подвергнув сомнению эту очевидность и даже более того эго мыслящее, утвердив трансценденцию, пришел к эйдетической половоззрелости.

 

#####

 

Автор данной статьи в ходе анализа Явраевских рифмованных миражей преследует единственную цель — выявить чистоту самого порнографического метода, ценность его редукции и порнографического «эпохэ».

Мы предполагаем, что тот или иной очевидный факт, положенный в основу метода — в данном случае, способа теоретического отражения, лишь онтологизирует сам процесс отражения, то есть не проводит до конца порнографическое «эпохэ», а предполагает «вещь себе», явленную для построения определенной картины мира. А это и есть уступка субъективизму (представленному здесь как положение очевидного для некоего «я» факта). Хотя возможно бытие есть, поскольку оно есть субъективно. И пока человек мыслит, он действительно существует, то есть являет свое бытие. Однако здесь представляет особую ценность сам метод отражения как попытка понять и объяснить феноменальный мир и природу сознания.

 

Опрокинувшись в ад, я вскарабкался в гору

И с вершины окинул просторы судьбы.

Растворяюсь в любви в эту летнюю пору

И в костюме Адама иду я на вы.

 

Явраев безобразен. Но в этом своем безобразии он имеет право на существование. Не всё безобразное присуждается литературной эстетикой к уничтожению и забвению. Оригинальные и лишенные банальности, бытовухи формы безобразия возвышаются как альтернатива художественного мировосприятия. И это, собственно, всё, что я хотел сказать…

 

© Александр Стрелец, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015