Александр Стрелец. Коршуны над злом

РЕНАРТ ШАРИПОВ: КОРШУНЫ НАД ЗЛОМ…

Долгая, почти бесконечная книжная и кинематографическая эпопея про Конана-варвара у авторов и киношников России, стран Западной Европы и Америки представляет особый интерес и особые трудности. Конан-варвар призван осветить своим феноменом одну из основополагающих загадок современной литературы, являющихся как бы следствием развития мировой литературы и культуры предшествующих эпох, так и основой для последующих эпох.

Это – преодоление варварства или возвращение варвара? Отраженный в романах одного из крупнейших «крупноформатников» нашей прозы, жанрово-многообразного Ренарта Глюсовича Шарипова «Зло Валузии» и «Коршуны в пустыне» романтизм конанинаны XX века – с одной стороны, это наиболее полное выражение романтического мировосприятия. Оно было, как и реалистическое, присуще человечеству с момента осознания им самого себя.

Но, с другой стороны, образы Шарипова – это уже сформированная и оказывающая воздействие художественная система, включающая в себя, кроме литературы, философию, историю, эпос и эпику, гипотетику и т. п.

Структура романов Шарипова проявляет себя с полной отчетливостью как процесс развития и взаимодействия русской, европейской и американской литератур. В ней множество не всегда очевидных взаимосвязей и взаимовлияний. Это, своего рода, через образ шариповского Конана – установление связей романтизма Западной Европы с русским и тюркским романтизмом. Образы древнего мира у Шарипова могут быть постоянно соотносимы с национальным тюркским искусством — эпосами в первую очередь, ибо они позволяет глубже понять национальную специфику явления и дают картину соответствий.

«Зло Валузии» – в силу своей связи с философией, большой художественной разработанности, особой яркости и необычности художественных приемов – находит отражение в изображении мира, человека и природы, любви, отношения к искусству и явлениям общественной жизни через картины древней Азии. Приведу в этой связи яркую цитату:

«Лагерь племени Морского Льва был погружен во тьму. Разгульная оргия отняла у дикарей все силы, и теперь они спали вповалку меж едва тлевших костров глубоким, беспробудным сном. Даже часовые, напрочь позабывшие о своем долге, и развлекавшиеся наравне со всеми, беспечно храпели вдалеке от зловеще темневших в полумраке отверстий туннелей. А в мрачной глубине этих туннелей и коридоров, едва иссякли последние источники света, пробивавшиеся снаружи, ожили и зашевелились странные, причудливые тени. Бесшумные, как привидения, это были существа из плоти и крови — во тьме зловеще горели алые глаза неведомых исчадий Серых равнин…»

На этом этапе шариповского романтизма нет преобладающего трагического мироощущения, которое появится у него в более поздних произведениях. Ключевая тема романтического томления по приключениям и странствий в их поисках, интеллектуального созерцания, неоднозначности, двойственности в восприятии явлений и суждении о них, рождающая романтическую иронию, и романтический гротеск – вот язык и метод Р. Шарипова.

У него в «Зле Валузии» тонкие формы воплощения иронии, равно как своя, особая концепция личности, оригинально поданная тема природы героя, специфика сюжета и жанра, философское наполнение всех видов и форм приключенчества.

«Коршуны в пустыне» своим лёгким и изящным полётом над выжженной землёй дают нам возможность проследить эволюцию тех основных идей и образов, которые возникли у автора на первом этапе «конанизма», и выявить усиление трагического восприятия мира.

Здесь мы фиксируем появление (часто) вместо романтической иронии, как философского осмысления Шариповым умозрительных конструкций, иронического или даже сатирического отражения восприятия отнюдь не древнеазиатской, а весьма и весьма современной автору реальности.

Если к затасканным штампам американской конанистики у Шарипова сразу появляется своего рода сатира, то во втором романе находим элементы пародии по отношению к образам и идеям западной конанистики. Если американский Конан – это воплощённый Запад, атакующий сонный Восток, то у Шарипова скорее наоборот: варвар тот же, но штурмует он уже скорее Запад (узнаваемый под флёром) – и с Востока штурмует… Вот на этот счет узнаваемое, лишь слегка изменившее имена собственные:

«…Аргаим Трехстенный жил своей обычной жизнью. На площади вокруг Главной Цитадели бурлил оживленный рынок, толпы шумного народа заполняли также широкие мощеные проспекты Внешнего и Внутреннего Города. На первый взгляд картина ничем не отличалась от жизни сотен других восточных городов. Но в Аргаиме произошли серьезные изменения за те двадцать лет, как при загадочных обстоятельствах скончался правитель Колаксай и все члены его семьи, а Хрустальный Трон узурпировал Шульга — двоюродный племянник правителя по отцовской линии, ставленник жреческой партии, возглавляемой темным Заркумом… Повсюду по городским улицам разъезжали патрули, в кольчугах и круглых шлемах с забралами, выполненными в виде оскалившихся масок. Они бесцеремонно прокладывали себе путь в шарахающейся в разные стороны толпе, охаживая семихвостыми камчами зазевавшихся, а то и просто топча их конями. Люди молча уступали дорогу, но в глазах их проскальзывала затаенная ненависть», и т. п…

У Шарипова литературная сказка включает в себя приметы реального исторического тюркского мира, к тому же выскакивают предметы, отражающие абсурдность реального мира. Однако здесь у Шарипова остаётся ещё романтический идеал, хотя и воспринимается как все более недостижимый.

По сравнению с другими книгами эпопеи, два романа Шарипова отличаются в целом большей лиричностью, погруженностью в поэтическое созерцание или в напряженную работу мысли, обращенной не только к древности, но и к современным конфликтам, хотя и прикрытым историческим или условным сюжетом.

Шарипов с его великолепной исторической подготовкой (кажется, что он историк, а не философ!) – не столько исследует прошлое, сколько заставляет обратиться к настоящему, а под покровом запутанной интриги и условности «зла» и «коршунов» скрывает стремление установить закономерности развития мира и человеческой души.

Я хотел бы обратить внимание не столько на отталкивание Шариповым от классики жанра, сколько на связь с ним, на свойственную «Конанам» разных авторов и лет концепцию Ужасного как Возвышенного и концепцию Живописного.

Необходимо обратить внимание на специфическое двоемирие шариповского сюжета, а также на сочетание полета фантазии, воображения с неким как бы «кержацким» практицизмом и здравым смыслом, предваряющим появление реалистических черт.

Это целые бездны смыслов, сокрытые под разбитным приключенческим сюжетом. Это «марианская впадина» глубины в длинной череде довольно мелководных и мелкотравчатых романов о Конане…

© Александр Стрелец, текст, 2016

© Книжный ларёк, публикация, 2016