Александр Леонидов. Железный шансон. Часть 2

Александр Леонидов

 

 

Железный шансон

Уфа-2008 г.

 

 

Рвутся куда-то ввысь этажи...

Как быстротечна жизнь, эта жизнь...

В. Асмолов

 

ЧАСТЬ II

 

1996 год

 

На берег осенней Пахры они приехали малым числом – «только свои». Впрочем, «свои» у Савенко было весьма растяжимым понятием…

Эти корпоративные шашлыки на даче, которые Савенко давно обещал закатить, он со свойственной ему скаредностью совместил с празднованием семейного новоселья. Он ведь въехал в новую квартиру – а по русской традиции её нужно обмыть – иначе житья не будет.

Рима и Виталий Савенко перебрались в спаренные лестничной клеткой элитные «пентхаузы» в престижном микрорайоне «Масленцево». Покупка тянула не на один миллион, причем долларов, и Валера долго недоумевал: неужели Савенко решился на такие расходы, когда он и булки в дорогом супермаркете никогда не возьмет?

Все объяснилось весьма просто – как это и принято в кругах «Филина», то, что другим влетает в копеечку, ему обошлось бесплатно.

За право застроить «Масленцево» боролись несколько строительных подрядчиков – и каждый предлагал солидную сумму откатов за разрешение. Но только один додумался прийти к Савенко – Женя Крисидис, из крымских греков, колоритная фигура с пышной черной кудрявой шевелюрой.

– А я-то здесь при чем? – недоумевал Савенко, разглядывая Крисидиса и приведшего его Петю Багмана. – Наш холдинг строительством не занимается…

– Именно поэтому я и пришел! – сбивчиво начал Крисидис в малиновом пиджаке и пестрявом шелковом галстуке. – Понимаете, я знаю, что разрешение дорого стоит, и я готов платить…

– Так и плати в комитете по застройке…

– Само собой! – Крисидис нервно сглотнул и утер бисер пота на лбу. – Но как вы себе это представляете? Приду я к незнакомому мне человеку, который все решает, и выложу на стол чемодан с деньгами, так, что ли?

– Наверное, не так… – задумался Савенко.

– Вот именно! Мне нужна надежная рекомендация надежного и хорошо знакомого ему человека – о том, что я не «подсадной»…

– Кто сейчас этим рулит в Комитете?

– Бывший прокурорский… Ройский…

– Ройский? Ну, это жадный мужик…

– Дай-то Бог, чтобы был жадным! – обрадовался Крисидис. – Я ни его не обижу, ни Вас – лишь бы в круг войти!

– Наличку он из тебя всю высосет! – сказал «Филин» задумчиво, затягиваясь свежеразожженной сигарой. – Хрен с тобой, раз уж Петр за тебя ручается – отдашь мне должок квартирой в застройке…

Прошло два года. Крисидис застроил «Масленцево» элитными домами и формально поимел больше 1000% прибыли. Формально – потому что бухгалтерия не считала скормленных Ройскому и комитетской команде колоссальных, в рассрочку шедших «откатов».

Что касается Виталия Терентьевича, то Петя принес ему глянцевый буклет с компьютерными видами будущих квартир в микрорайоне и предложил выбирать.

– Рекомендуют верхние пентхаузы… Вот этот или этот… Выбирайте любой…

– Ну, не знаю… – с королевской наивностью жеманилась Рима Рустамовна Савенко. – Эту или эту? Они мне обе очень нравятся…

Багман разом взмок и пошел гусиной кожей.

– Рима Рустамовна! Но это ведь на выбор… ИЛИ эту, ИЛИ ту…

– Да я понимаю! Но они мне ОБЕ нравятся!

Багман ушел серый с лица, не зная, как выложить новость своему дружку Крисидису. Они подымили сигаретами в офисе Жени, поорали друг на друга, почесали в затылках, и в итоге пришли к соглашению: отдать Савенкам обе квартиры, но с черновой отделкой, без паркета, гипсокартонов, без установки сантехники, плиты и прочей мишуры.

– Херня! – уверял друга Крисидис. – Все равно ремонт будут делать по-своему! Наше тряхомудие всяко выкинут! Зачем зря ставить?

– Но как я это скажу «Папе»?! Как?! – ломал руки Багман.

Он лукавил. «Папа» всегда был человеком сдержанным и проявлял к новоселью мало интереса. Петя боялся Римы Кульгари, урожденной принцессы, которую он приведет в дом без унитаза.

Савенко сам спас положение, потребовав, чтобы в новой квартире была его старая привычная обстановка.

– И унитаз мой сними, забери с собой! – диктовал он Багману, с величайшим облегчением записывавшему это в блокнот. – Там такой стульчак! Деревянный, натуральный, полированный… Счас таких не делают!

Крисидис встречал новоселов с рюмкой водки и с ножницами, чтобы перерезать красную ленточку. Каждая из двухъярусных квартир пентхауза была больше 200 кв. метров площади и в первозданной пустыне черновой отделки смахивала больше на стадион.

– Слева квартира моя! – решала Рима за мужа. – Тут я сделаю свой будуар! А справа, так и быть, заселяйся ты, Виталик…

– Подарок от фирмы! – презентовал Крисидис помещения. – Входные двери из титанового сплава, с угловыми штырями – динамитом не возьмешь! А замки у нас особые, кодовые! Вот, извольте глянуть! Набирается любое слово из восьми букв, ваш семейный пароль – и дверь открывается!

Хотя жилье в Масленцево было личным подарком семье Савенко, Виталий Терентьевич по старой советской традиции выписался на старом месте (из це-кашной ещё квартиры), прописался по новому адресу, и сдал прежнее жилье Еве Алеевне в ХОЗО – «для продвижения жилищной очереди».

– Совка могила исправит! – качала головой Шарова, разглядывая документы на квартиру партийного волка. – Чё, Валера, кого селить будем?

– Думаю, Багмана…

– Багмана?!

– А то пропадет пацан, а он пацан правильный… Ему сейчас в Масленцево интерьеры Рима делать, а ты же знаешь щедрость Филина нашего… Пусть продает ихнюю старую квартиру, а деньги пускает на обустройство новых…

– Хм… Ты, вообще-то, прав, чего я сразу не подумала?

– А ты, Евуль, о людях вообще никогда не думаешь…

Худо-ли бедно-ли, но Савенки переехали по новому адресу, и теперь с них причиталось…

…Приречный поселок Порхово, с дебаркадеров которого бежали по холодной серой речной глади «Ракеты» и «Зори» речных трамвайчиков, благодаря удачному расположению разросся, принарядился новостроем, кичился роскошью новых дачников.

Рядом с краснокирпичным замком регионального главы еврейского конгресса Ицхака Усинского или кубически-модерновым особняком олигарха Лотаря Припускова пригородный дом семьи Савенко весьма проигрывал в размерах. Но зато – то были ещё пахнущие штукатуркой новоделы, а этом – угрюмый и тяжеловесный – хранил тайны поколений…

В садах, неслышно отрываясь от яблонь и торнов, падал желтый лист. Тишина здесь, в нежилом краю, куда хозяева выбирались только по большим праздникам, стояла такая, что прислушавшись, можно было услышать: ломкий, потемнелый листок, скользя в прозрачном воздухе, чуть поскрипывает и потрескивает.

Ноги приезжих взрывали целые гряды этой, уже росно-подопревшей, сырой, а потому не хрусткой, а неумолчно шелестящей листвы.

За оградой «Угрюм-холла» хозяйничал на правах хозяина бывший райисполкомовский воришка Петя Багман – командовал целой бригадой усатых грузин в больших хрестоматийных кепках, проверял жаркие мангалы, переставлял на столах вина, чего-то бубнил, гомонил, распоряжался, шепотком матерился.

Виталий Терентьевич грузно, по стариковски, вылез из головного лимузина – не постеснявшись принять руку жены. Вышел, размял затекавшую поясницу – и пошел переодеваться.

– Ты что! – хохотал Питров над скаредным миллионером. – «Папа» тут каждый раз переодевает ботинки и пиджак… Пиджак, видишь ли, можно испачкать, а туфли могут треснуть на сгибах…

– Хочу грузинских песен! – радостно (предвкушая пьянку) заорал Шаров. Ева ткнула его локтем под бок, но было уже поздно. Багман услышал.

– Сию минуту! – пробормотал Петя, и пошел договариваться с шашлычниками. И, когда «Филин» в протертом на лацканах старом полосатом лапсердаке, в битых-перебитых тупорылых ботинках старого образца вышел к гостям, над курящими осенним паром садами уже неслось протяжно – божественное:

 

Долго я бродил среди скал,

Но глаза её не нашли…

Долго я томился и страдал –

Ноги заболели мои…

 

– Ах, как выводят, шельмы! – покачал головой Савенко и утер красный, вечно слезящийся глаз.

Хозяева мощного холдинга везде были богаты – но было большее: здесь они были счастливы.

 

А надежный мой дружок,

Постучал ко мне в окно…

Выйди, выйди, выйди, мой дружок!

Я нашел, нашел Сулико!

 

– Ну, ты как? – толкнул «Филина» локтем под бок верный Суханов. – Типа опять заморочки эти, мяса есть не будешь?

– Ну дык… – пожал Савенко покатыми плечами. – Никогда хорошо не жили, поздно, Мак, уже и начинать…

– И все будут шашлык жрать, а ты слюнки глотать?

– А я удочки взял…

– Жлоб ты, Алик, скажу я тебе… – обиделся Суханов. – А в рыбный магазин заехать не судьба была?

– В двух словах, Мак: дорого и несвежо…

– Только о себе и думаешь… А мне каково с тобой будет опять пердеть весь день на берегу – я, может, лучше бы с девчонками покрутился…

Сколько бы ни ворчал Суханов – а деваться некуда – собрали они телескопические удилища и ушли на омут, «дёргать щуку».

 

Долго я бродил между скал,

Я могилу друга искал,

Но найти её было нелегко –

Где же ты, мой друг, Сулико…

 

***   ***

 

Здесь берег шел крутым уступом – места заросли криволесьем, ноги скользили и разъезжались в глине. Пробираясь к речному омуту, рыбаки оставляли за собой цепочку «копытец» – наполнявшихся водой ямок-следов. Требовалось искусство эквилибристики, чтобы не упасть самому, не зацепить за деревья снастью, не растерять всякий скобяной рыбачий скарб.

– Всю жизнь с тобой, с дураком! – ругался Мак, уже никого не стесняясь. – Нафига мы сюда полезли?! Вон было же хорошее место – вроде пляжика, и подойти приятно, и сядешь хоть по-человечески, а не в этот кисель говённый…

– Ты не бухти, Мак! – отечески советовал «Филин», отлавливая предательски слетавшие неудобные очки. – Как будто не знаешь, что без труда не выловишь и рыбку из пруда… На пляжике он сядет…

– Да пошел ты…

– На пляжике он сядет – а откуда ты там рыбу возьмешь?! Во-первых, там не только ты, там все дураки удить садятся… А во-вторых – если пляжик, то какой же тебе омут будет?! Там же мелко!!! Человек ищет, где лучше, а рыба – где глубже…

– Ну, Алик, если человек ищет, где хуже, как мы с тобой, значит и рыба придурошная может искать, где мельче…

– Вот, уже пришли! А ты мозги парил… Видишь – хорошее место, никто про него не знает, даже здешние богатые евреи…

«Хорошее место» Савенко было на деле совершенно диким, сплошь заросшим вербняком, крутым глинистым обрывом, присев на который, человек поминутно рисковал съехать, как по ледяной горке, в грязноватый непрозрачный омуток, откуда наивный Виталий Терентьевич и надеялся вытащить щуку.

– Вот, садись, Мак, как раз для тебя пенечек я подрубил…

– Это – пенёчек?! – взорвался Суханов. – Да это же какой-то кол в жопу! Никогда педиком не был, чтобы на шпеньки садиться!

– Ну чё ты как придурок-то? – обиделся Виталий Терентьевич. – Не понимаешь, что ли?

– Не понимаю!

– А чего тут понимать? Ты сядь повыше, ногой в пенечек упрись – и никуда не скатишься! Проверено, будь спок! Даже в дожди, когда тут не берег, а поток поноса – и то не смывает тебя, стоишь неколебимо, как град Петров!

– Господи, грехи мои тяжкие! – простонал Суханов, усаживаясь на жидкую глину. Естественно, подстилка под ним немедля промокла, протекла, и Мак почувствовал себя не в своей тарелке. Если быть точнее – он почувствовал себя в переполненной до краев больничной «утке», которую бессердечная медсестра не торопится вынимать из под пациента – «овоща».

– Вот где бы так ещё с душой посидел бы? – бормотал источающий доброту Савенко. – Скажи?

– Ладно, Алик, – отмахнулся Мак с досадой. – Заткнись, давай, и лови свою щуку! Задолбал ты меня с утра уже…

– Чё не в духе? Промок, что ли?

– Нет, обоссался! Дурость всякую спрашиваешь! Конечно, промок… Новый костюм был, жена подарила…

– Ну, а хер ли ты – на дачу! – едешь в новом костюме?! Природа, Мак – она не терпит чистоты! Чистота – это стерильность, а природа – это жизнь, но там, где стерильность – там нет жизни…

– Вот заболею, уйду на больничный – будешь один ведь на холдинге крутиться!

– Ни хре-е-е-на-а! – протянул Савенко, шаловливо покачивая пальчиком. – На это дело и есть у нас заветная фляжка из внутреннего кармана…

Он устроился поудобнее на своем местечке, закинул удочку и достал из пиджака широкую тонкую хромированную посудину, колпачок которой легким движением превращался в стаканчик.

– О! – оживился Суханов. – Коньячок?!

– Чистейший медицинский спирт! – похвастал Савенко с таким видом, как будто извлек вино многовековой выдержки. – Сейчас мы с тобой злоупотребим слегка, пока нас молодежь не видит…

 

***   ***

 

Ева Алеевна застыла перед этой картиной, нависавшей над лестницей. Старое полотно, написанное маслом, два на два метра – «Атакующий Аллозавр». Подобно эстетике икон, картина неведомого «Авдеева» не замыкалась в рамке, она художественно вываливалась в мир, на зрителя. Её мир включал зрителя в свою композицию, в свой сюжет. Её линии сходились на зрителе.

– Да, ты правильно угадала! – кивнула Еве надменная принцесса Рима Кульгари. – Это антиикона… Виталий повесил её сюда давным-давно, и, как любое великое произведение искусства, она вечна – она была до того, как её нарисовали, и будет после, когда её сожгут, как я надеюсь…

– У Виталия Терентьевича странный вкус! – сказала Ева задумчиво. – Я не рискнула бы внести ТАКОЕ в свою квартиру…

– Думаю, подруга, у тебя там и места под ТАКОЕ не хватит, – кольнула Кульгари. –Но ты права, жить с таким… Не советую тебе смотреть в его глаза, особенно долго – тогда он точно приснится!

Ева – как и любой бы на её месте – естественно, стала всматриваться в глаза атакующего чудовища, в которых удивительно совмещались трезвый технический расчет убийства, трезвость в средствах, и леденящее сердце безумие сути, острая параноидальность цели.

Ева всматривалась в Аллозавра – а он всматривался в Еву. Он был прекрасен по своему – как совершенный замысел разрушения, как лучшая из гильотин, как безупречный гимн распаду и расчленению. Эстетика атакующего монстра звала зрителя к борьбе, к действию, к собственной атаке, заряжала жажду разрушения в душе зеваки, сперва равнодушно вперившего взор в эти сумасшедшие красноватые зрачки хладнокровной гадины.

– Как думаешь, на кого он больше похож? – вкрадчиво спросила Рима. – На моего? На Максима Суханова? На Валеру?

– Ну, уж точно не на моего Валеру… – улыбнулась Ева, понимая символическую суть вопроса первазской красавицы. – Валера – скорее, вот…

Ева показала на несчастную жертву Аллозавра, которая ещё пыталась обороняться, но уже была обречена.

– А ведь ты не любишь его… – грустно вздохнула Рима.

– По-твоему, если муж не похож на кровожадную гадину, его и любить нельзя?

– Я не о том. Ты сравнила его с жертвой, а такие, как мы с тобой, не могут любить жертву…

– А Христос?

– Он не наш Бог…

– В смысле, мы обе из мусульманской среды?

– Не валяй дурака, ты прекрасно поняла, о чем я. Ты говоришь столько слов в ответ на простой вопрос, у которого только два хвоста – «да» и «нет»…

– Ладно, Рима, я отвечу, но откровенность за откровенность… Ты любишь Савенко?

– Нет.

Ева даже вздрогнула от такой отчетливой, внятной решимости собеседницы быть правдивой. Пожалуй, дочь Перваза была первой из женщин на её памяти, которая так четко отвечает на сложный для женщины вопрос.

– Рима, тебе не откажешь в… – Ева не знала, в чем именно, и потому сбилась. – Но если ты говоришь «нет», чего же тогда ты хочешь услышать от меня?

– Я не знаю, что именно я хочу услышать, но я знаю точно, что хочу услышать хотя бы что-то.

– Тогда, допустим – да, люблю.

– Ха-ха…

– Почему ты смеешься?

– Да потому что в этом вопросе слово «да», совмещенное с «допустим» означает свою противоположность.

«Вот и пойди, пойми её! – покачала головой Ева, когда Рима ушла. Можно видимо, выучить чужой язык, но нельзя научиться на нем думать, думаешь все равно по-своему. – Значит, – потешалась Ева, – я думаю по-татарски, хоть и не знаю ни одного татарского слова, при условии, конечно, что отец был все-таки татарином, о чем доступные нам источники умалчивают…»

Атакующий Аллозавр все-таки неумолимо кого-то напоминал Шаровой, казался чем-то виданным прежде… Чтобы избавиться от морока, Ева поскорее вышла в сад из прохладного и сумрачного холла.

– Жуткий у вас там гад! – посетовала она Пете Багману, грея ладошки над мангалом.

– На лестнице? – приподнял бровь «краевед» Багман.

– Угу…

– Это не гад, это гадина… Там нарисована самка аллозавра – по крайней мере, мне папаша так в детстве объяснял.

 

***   ***

 

– Ну давай, разливай ещё по одной! – предложил на глазах соловеющий Суханов «Филину». – Чё ты тару-то задерживаешь?

На другом берегу Пахры появился какой-то неказистый, расхристанный мужик, вздымавший над головой черный бублик автомобильной покрышки, сигналивший рыбакам жестами детской непосредственности и крайнего, страстного дружелюбия:

– Ребята! – расслышали Савенко и Суханов его зов с явными просительными интонациями: – Ребята! Налейте! Выпить!

Мак приподнялся со своего места и, издевательски копируя дружелюбные нотки призыва, жесты и тон мужика, проорал:

– Пошел! Ты! Нах...!

Видимо, Мак перестарался, потому что мужик сути его слов не расслышал, а зазывный помах рукой узрел. То ли лицо Суханова показалось ему добрым, то ли шланги совсем уж плавились...

– Сейчас! Ребята! Уже иду! – крикнул мужик с того берега.

То, что Савенко и Суханов приняли за автопокрышку, оказалось крошечной одноместной надувной лодочкой, которые в бывшем СССР носили говорящее артикульное имя – «Нырок». Мужичонко, желавший выпить на халяву, залез в «Нырка» и погреб к противоположному берегу какими-то картонками вместо весел, ежесекундно рискуя опрокинуться во вздувшуюся от осенних дождей, ледяную и мутную Пахру.

– Доплывет ведь... – огорченно заметил усаживающийся в свою «утку» Мак. – Доплывет, гаденыш, и объясняй тут, что его совсем в другое место за водкой посылали...

– Он бы ещё на кондоме сплавлялся... – ухмыльнулся «Филин», поддергивая своё удилище, играя с рыбой наживкой. – Перевернется... Сейчас на Пахре вода высокая. Если «Ракета» пройдет – точно, считай, его опрокинет!

– Его счастье, что не совок, когда «Ракеты» каждый полчаса ходили... Да х... с ним! Ты мне все-таки не ответил – что же такого безбожного ты нашел в свободе? Слово-то божеское, высшие миры!

– В свободе аскета ничего безбожного нет, ты прав. Но мы же говорили о масонских свободах, а это совсем другое... Гляди, кажется, клюет!

– Подсекаю!

– Рано, б...! Так мы с тобой голодными и останемся... Тут уж не щуку тебе – пару ершей бы поймать... Так вот, про свободы: это совсем другие свободы. И люди совсем особые, с особым душевным складом. Вот все с утра на работу бегут – к восьми или к девяти – торопятся, боятся опоздать, боятся, что уволят. А кто-то есть среди всей этой массы, кому можно не торопиться, у кого свобода...

– Слушай, теперь у тебя подъедает...

– Давай попробуем! Есть! Сорожка! Где там было наше ведро? Дальше объясняю: все над деньгами жмутся, всем не хватает – и пролетарию, и буржую, всем в поте лица копейка приходит, через горб, через мироедство... Тут классовые различия совсем не при чем – расходы разные, а не хватает-то всем, кому на суп, кому на жемчуга... А есть среди всей этой озабоченной толпы один весельчак, который денег не считает и нужды в них не знает – тратит-тратит, а вместо убытка одна прибыль...

Мужик с иного берега подплыл совсем близко. Теперь уже было видно, что вместо весел он гребет двумя книжками, размокшими, разбухшими и раскисшими в воде.

– Ребята! – с безумствующим оптимизмом гомонил мужик. – Я уже подбираюсь! Наливайте, ребята!

– Теперь возьмем баб. – Загибал пальцы Савенко. – Вот монобрачие – это ведь тоже не праздник. Тяжело. Стесняет. Но зато по справедливости – сколько одного пола, столько и другого, каждой тваре по паре. Простой мужик, может, и хотел бы изменить – да с кем? Кто ему без серьезных-то отношений-то даст? А есть среди всех людей такие люди, которые ограничений по бабской части не знают.

– Ага. – Мрачно кивнул Суханов. – Которые без носов ходят...

– Нет, без носов ходят те, кто по проституткам шляется. А у свободных людей девочки свои, чистые. И границ для этих людей нет. И всяких гражданств, виз, прописок – как бы не существует. А вот почему они такие – Бог знает. Одни говорят – они масоны, они в заговоре, они мир доят. Не знаю... Как тебе сказать? Да, и в заговоре, да, и мир доят, но ведь первичное не это. Первичное – оно ведь в духе обитает. Если дух у людей свободен, то они находят с кем в заговор войти, кого выдоить, а если несвободен – тогда швах! Никакие технологии не помогают!

– Ну хорошо. – Согласился Мак. – Они свободны, и свобода их коренится в духе, и они не знают себе преград. А в чем безбожие-то?

– А в том, Максимушка, что наш Бог есть Бог жертвенный. Вся жизнь простого человека проходит через жертву: вставать в шесть утра, переться на работу – разве не жертва? А когда денег в обрез, не хватает, когда копейки в ладони пересчитываешь – что это, как не жертва? А с одной женщиной всю жизнь проторчать, и ни одной визы в загранку не получить – это ли не жертва? Жертвы, Мак, и тот кто утверждает иначе – или дурак, или провокатор. Но именно жертвы и страдания приближают человека к Богу. А у масонов нет в жизни жертв, они приносят в жертву других вместо себя...

...Пахра медленно катила свои воды, и бурые листки-кораблики плыли по ней вниз. Иногда от рыбьих плясок расходились круги – но рыбки стали пугаными и осторожными в этих краях, где их всюду подстерегала опасность...

– То, что им при этом живется зашибись – спору нет, – монотонно продолжал Савенко. – Но какая же может быть связь между ними и Богом на Кресте, между ними, и Авраамом, закалывающим Исаака?

– Про чё базар, мужики? – выбрался, наконец, на берег алкаш семитского типа, столь бесстрашно преодолевший все препятствия между собой и спиртом.

– Приветствую, Ицхак Соломонович! – узнал гостя Савенко.

-А! Так это вы, Виталий Терентьевич?! Рад встрече! Как хорошо, что вы мне встретились, а то моя жена, сука, с детьми вместе, борются за трезвость, в гроб меня вгоняют! Ни капли бухлоты в доме! Поплыл за реку, там стоял на шоссе комок – а его уже, оказывается, закрыли!

– Ладно, Ицхак Соломонович, все бывает... Давайте, по-соседски, примите пятьдесят грамм за наше здоровье, да и всех делов...

Губернский предводитель еврейства вымахнул спирт лихо, по-гусарски, потом глубоко вздохнул, закусывая воздухом. По его неровному лицу побежали красные склеротические прожилки, а всегда скорбные палестинские глаза повеселели.

– Так о чём базар?

– О масонах, Ицхак Соломонович. Кое-кто их, знаете ли, боится...

– А чего нас бояться? – засмеялся Усинский. – Это нам их уже пора бояться, вы посмотрите, что делается! В реке рыбы не осталось, в лесу ни грибочка не соберешь – все выжрали...

Ицхак Соломонович приложил к уху бриллиантовый циферблат «ролекса» – часы подозрительно-неровно тикали. Когда он греб к заветной рюмке, то о часах, естественно, не думал, и промочил их насквозь…

Савенко посмотрел на книги-весла соседа – оказалось, что это два благочестивых трактата толкования на иврите – «Бер-Алцах» и «Бер-Мицах». Губернский предводитель еврейства именно с ними «отправился в уединение» – то есть выставил из рабочего кабинета бдительных церберов своей семьи.

– Что, еврей не может уделить времени прочтению священных книг?! – визжал он, с ненавистью глядя на мрачный мир без алкоголя.

С книгами Усинский сбежал через окно, с книгами он на утлом «Нырке» проделал свой анабазис к заштатному, уже заколоченному фанерой «комку», что невольно вызывало бы у любого пьющего человека уважение.

Теперь «Бер-Алцах»» и «Бер-Мицах», дважды послужив веслами, размокли и разбухли. Пока Усинский жадно давясь, глохтал спирт из фляжки, Савенко по-хозяйски рвал из мокрых книг страницы и заворачивал в них пойманную баклю. Сверху обмазывал глиной, чтобы в таком виде испечь на углях в мангале.

– Опять фольги не взял? – презрительно хмыкнул Мак Суханов. – Алик, ну это же негигиенично!

– Сойдет для сельской местности… – беззаботно бурчал Савенко. – Мокрая бумага – она натуральнее фольги, чтобы ты знал. Вот когда мы после войны тут с мальчишками рыбачили – думаешь, фольга была? Всю на танковую броню разобрали… Так мы рыбу в мокрые газеты – так и пекли! И лучше любой фольги получалось! И ракушки собирали – тоже в костре пекли. Она в огне створки раскрывает – и как устрица получается…

– Ну ладно, я пошел! – утирал мясистые красные и влажные губы Ицхак Соломонович. – А то эти навуходоносоры уже хватятся меня…

Прихватил «Нырок» под мышку и побрел в сторону своего красного, словно залитого кровью, готического замка-новостроя.

– А книги я вам оставлю, Виталий Терентьевич… Читайте, просвещайтесь, из вас получился бы хороший иудей…

 

***   ***

 

К обеду, когда яркое и прохладное осеннее солнце встало над самым шпилем Савенковской башенки, рыбаки вернулись с несколькими баклешками в помятом ведре.

Петр Багман уже развернул над садовой лужайкой большой транспарант в советском кумачовом стиле:

«Приветствуем участников литературно-музыкального праздника «Лейся, Водка!». Специально экипированные под легенду семидесятых грузины в кепках-«аэродромах» пели «Цангалу»…

– А где щука? – разочарованно спросила Рима Рустамовна.

– Убили всю рыбу, сволочи! – ругался Савенко. – Сколько рыбы раньше было! А сейчас бомжи все повытаскали – динамитом, электродами, просто вручную – ершей и то не осталось! Помнишь наших ершей, Мак?

– Ещё бы! Мы в восьмидесятые годы тут рыбачили – вообще их за рыбу не считали. Дернет удочку – обругаешь его на чем свет стоит, да и выбросишь обратно…

– Ладно уж, не приукрашивай себя! – возник с попреками Никита Питров. – Выбрасывал он… Ты ж не в воду выбрасывал, а на берег…

– Я всегда выбрасывал в воду! – оскорбился Суханов.

– Я помню, Ева Алеевна, – повернулся Питров к Шаровой, – весь берег у них был тут усыпан трупиками ершей! Даже кошкам не брали…

– Да я всегда в воду…

– Не заливай! Зачем-то вы все швыряли их на берег, как будто с целью какой-то… Потому, наверное, и Союз развалился, что вот так губили живых существ без всякой пользы…

– Да говорю тебе, я всегда только в воду! – ярился Суханов, задетый за живое. – С чего бы мне кидать их на берег?! Да отродясь такого не было, чтобы я ершей на берег выкидывал… Ну, ругался, конечно, не без этого, сметаны-то с собой не брал, чтобы их вываливать…

– Вот после этого ерши на нас и обиделись! – нравоучительно заметил Савенко, про которого в последнее время трудно было сказать: когда он шутит, а когда искренне верит в свои слова. – Сколько раз просил тебя, Мак, не матюгайся на рыбалке, так нет ведь, как у себя в казарме…

– А ерши в сметане, между прочим, отменно вкусны… – вставил Валера Шаров фразу, выдернутую откуда-то из контекста классики.

– Но Виталию Терентьевичу – за все хорошее – будет только бакля, и без сметаны! – сурово отрезал Мак. – И пусть он не рассчитывает, что я буду вместе с ним давиться этой гадостью! Я, как любой нормальный человек, возьму шампур, и буду грызть мясцо…        

 

***   ***

 

– Епицкий свет! – привычно матернулся Суханов, смачно обделав шашлычным кетчупом лацкан с утра ещё нового пиджака. Эпическое мероприятие «Лейся, Водка!» было в разгаре.

Шипели на углях новые шампуры и рыбешка в бумаге, обмазанной глиной. Шустрые урки Багмана подносили бутылку за бутылку – «Столичной» ли, «Кристалла», «Абсолюта» ли – что закажут. Впрочем, гости Савенко уже путались и бутылку от бутылки отличали с трудом.

– Ну, как вам мясо? – вкрадчиво спрашивал Багман, взмокший от напряжения угодливости.

– Расслабься ты! – обнимал его Никита Питров. – Чё ты гонишь?! Все нормалёк! Давай выпьем – я настаиваю…

– Мне нельзя, я на работе, – вежливо уклонялся Багман.

– Ты у НАС на работе! – паясничал Питров. – А МЫ можем все!

Он говорил невнятно, потому что как раз жевал шашлык. Хорошо прожаренное мясо все же давало сок, и этот уксусный сочок тек у Питрова по подбородку, неопрятно-жирно, выдавая в человеке торопливого обжору.

– Мы можем все! Можем запретить тебе пить на работе! А можем разрешить тебе пить! А можем и заставить тебя пить – и куда ты нахер денешься?! И это хорошо… Ведь, правда, хорошо, Виталий Терентьевич! – верноподданно и умильно глянул Никита на босса.

Тот ответил с монашеской мрачностью, явно отклоняя дискуссию и придерживая свои возражения при себе:

– Хорошо… Куда же лучше-то?

– Мы можем все! – орал подвыпивший Питров. Его распирало упоение собственной мощью и внезапным, уложившимся в считанные годы, неслыханным финансовым взлетом. – Потому что мы боги! Виталий Терентьевич, скажи – чего мы не можем?

– Вы-то? – хихикал Савенко с блеклым рыбным куском на вилке. – Ни хрена вы не можете…

– То есть как? – опешил Питров.

– А вот так… Даже от мяса отказаться – и то не можете, пузцо заболит… Вы рабы собственных страстей, Никита.

– Да мы же можем всех купить! Всех продать!

– Ну, это не вы, – засмеялся «Филин», поправляя свои очки в крупной роговой оправе. – Это дух, который вами пользуется… А вы вот от мяса откажитесь месяца на три, тогда и поговорим…

– Никита, спорим, ты не сможешь поцеловать свою собственную голову? – возник мордой в горошке из одноразовой тарелки с салатом Валера.

Этот фант Шаров давно уже думал применить в светском обществе, потому что где-то в историческом учебнике читал его решение.

Когда все единодушно приговорили фант к неисполнимости, Шаров попросил у жены косметическое зеркальце и чмокнул его по-брежневски, «с чувством глубокого удовлетворения».

– Так не считается! – возмутилась Ева. – Это же не голова, а её отражение! И тем более не вся, твоя ряха в мое зеркальце не втиснется!

– Ну как же? – смутился Шаров. – Иначе ведь…

– Халтура, халтура! – гомонил пьяный Суханов. – Это не решение, а увертка! Отражение не есть предмет, говорю как бывший слушатель университета марксизма-ленинизма…

– А тогда как же сделать? Предлагайте ваши решения! – кипятился Шаров. Но – как в трагедии про Годунова – «народ безмолвствовал».

Риму Савенко упросили спеть для ближнего круга под гитару, и теперь её тонкие пальцы брали медовые аккорды старой, но весьма подходящей случаю песни:

 

…В кабаках зеленый штоф, белые салфетки,

Рай – для нищих и шутов, мне ж как птице в клетке…

 

– Я сделаю! – вдруг предложил Савенко, обычно равнодушный к таким забавам. Все с изумлением посмотрели на шефа, который в тот момент коварно улыбался.

– Значит, говорите, нужно поцеловать свою голову?

– Да…

– Ну так смотрите…

Савенко подошел к Еве Шаровой, приобнял её за плечи, и отечески, чуть касаясь тонкими бескровными губами вампира, поцеловал в лоб.

– Вот, я СВОЮ ГОЛОВУ и поцеловал… Устраивает вас такое решение?

– Однако… – покачал головой Шаров.

– Могу поцеловать и свой кулак, – улыбнулся Савенко, выразительно взглянув на Суханова с Питровым. – Но не буду… Противно…

А Рима снова набирала сладкий мелодийный баюкающий тон, в котором, как когти в бархатной кошачьей лапе прятались страшные слова:

 

Вдоль дороги лес густой

С бабами-ягами…

 

И всем невольно вспоминалась дорога в Угрюм-холл – проходившая через мрачный, стеной взмывший к небесам, колючий и замшелый ельник, в котором, сокрытые от посторонних глаз, куковали в якобы природоохранной зоне «избушки» олигархов…

 

А в конце дороги той –

Плаха с топорами…

 

Что должно было шевельнуться в душах вчера советских людей при этом загадочном предупреждении? Аидова ли тень партконтроля, образ ли застенков почившего в бозе ОБХСС? Шевельнулось ли в душе Питрова воспоминание о брошенной жене и маленькой дочке, у которых он теперь отсуживал квартиру? Шевельнулось ли в сердце Шарова воспоминание о когда-то богатых и процветающих, а ныне сожженных русских домах в Биштаре?

Что-то, безусловно, зашевелилось. У каждого – свое…

Хорошо поддавший Валера «Погон» приобнял свою суженую Еву за гибкую талию и спросил довольно громко:

– Слушай, а может, ещё раз проплатим авиакомпании «Аист»? Технологию я знаю, с тебя только подруга....

– Дурак ты! – вроде бы рассердилась Ева Алеевна. Но в этот раз не заплакала, а засмеялась...

 

1996 год

 

Она подготовила деньги для телеграфного перевода мужу в Салатку, и ещё раз пересчитывала разнородные купюры. Последнюю десятку пришлось доложить мелочью – домашний фронт оставался совершенно оголенным, а этот вечный неудачник, муженек, опять попавший в какую-то дурацкую историю, настойчиво требовал высылки вспоможествления.

В Салатке он работал на стройке – слава Богу, хоть не простым рабочим – руководил бетонно-растворным участком. Его понесла туда нелегкая на заработки – но хороши были заработки, если теперь он выскребал последнее из дома!

Инга не любила его, и оттого, как ни странно, лучше к нему относилась, больше от него терпела. Ощущая свою вину перед мужем – за невольный обман, казалось, обычного и благополучного брака, она именно по этой причине уступала ему в его глупостях.

Он в свое время был принят, потому что долго ныл, и ходил поблизости. Годы шли – принцы ускакали за чашами Граалей – и Инге становилось страшно, вокруг неё терлись женатые мужчины, каждый не прочь ей «перекусить», и она стала ненавидеть женатиков. А этот – был холост и очень её любил. Так он и попал в её дом – чтобы застрять там на долгие-долгие и пустые-пустые годы...

В дверь протрезвонил звонок. Инга поморщилась, как от зубной боли – естественно, это очередная телеграмма из Салатки, и сейчас настойчивый почтальон разбудит ребенка.

Провались она, эта Салатка, это дачно-коттеджное строительство, все эти обещания муженька вернуться на машине...

На пороге стоял Валера Шаров – в белом пальто верблюжьей шерсти, в шапке-пирожке из прилизанной нерпы, в шелковом шарфе и с огромным букетом, даже не букетом, а корзиной алых роз.

Растерянная Инга отступила на шаг и сглотнула набежавший ком в горле.

– Валера... Чем обязана....

– Пустишь?

– Заходи...

Она чуть посторонилась, пропуская к семейному очагу чужого мужчину и чужие, заграничные цветы.

– Я... Это... – Валера, как всегда стеснялся. Больше всех своих жизненных мытарств и обид Инга ненавидела теперь это его девичье стеснение. Казалось бы – сильный, самодостаточный, волевой человек, криминальный авторитет даже (правда, говорят, по беспределу, в обход их закона) – но с детства в присутствии Инги его почему-то подменяют, и он становится на манер нынешнего муженька, мямлей.

– Я слышал... – Шаров комично отводил глаза. Но Инге было совсем не смешно. – Ты майора получила... Поздравляю... Ты уже так далеко ушла по службе, что от меня и не видно...

И опять он врет – все время врет с этими предлогами. Этакий бескорыстный бесполый друг детства. Все, от начала и до конца – мучение, пытка, вся жизнь – горный экстрим с манящими обещаниями уюта и покоя на фальшивых рекламных щитах по обочинам.

– Во-первых! – обиженно, по-женски поджала Инга тонкую губу. – Майоров не получают, а присваивают. Во-вторых, это уже было порядочно давно. А в-третьих – если ты хочешь бухнуть – то проходи на кухню и достань коньяк в левом шкафчике, а я сейчас слетаю на почту и вернусь...

Она схватила дубленку и шапку, чтобы выскользнуть в подъезд и одеться уже там, но Шаров неожиданно-жёстко охватил её за талию и прижал к себе, словно в капкане.

– Ты... чего... – смутилась она, отбиваясь. Вообще-то жизнь сделала её сильной женщиной. Она была офицером милиции, могла и мужчине врезать так, что мало не покажется. Но Шарову сопротивлялась как-то вяло, по-детски, и ему не составило труда оторвать её от пола, всю вобрать в свой поцелуй, долгий, как годы ожидания.

Корзина с розами упала и рассыпалась. Из-под белого пальто упала припасенная «на обмыв» коньячная бутылка и разбилась. А им было все равно, и страшно казалось оторваться друг от друга, потому что оба не знали, о чем потом говорить...

– Отпусти... – почти умоляла она – Я... сейчас... мне нужно...

– Нет... останься... – почти умолял он. – Я очень долго этого ждал...

– Зачем ты ждал... Кто тебя заставлял...

– Никто... Точнее, ничто... Ничто, которым я был.

– А теперь ты решил, что созрел?

– Да. Даже раньше.

– Но теперь уже очень поздно, Валеронька... Понимаешь? У тебя сын, у меня сын... Ничего уже не изменишь, жизнь-то прошла, и какая жизнь... Другим на пять жизней событий хватит...

– Ты должна быть моей. Это судьба. Люди не могут столько раз расставаться и снова встречаться просто так...

– Может быть... Но наш билет уже просрочен... Сеанс окончился...

– Ты уверена? – он, как пёрышко, подхватил её на руки и унес в спальню. Она совсем растаяла в его объятьях, но вид детской кроватки отрезвил и охладил её.

– Пусти! – она рванулась сильнее. Говорила тихо, чтобы не разбудить малыша, но уже решительно и твердо. – Пусти... Я только схожу на почту...

– Мы вместе сходим...

– Незачем... – ей не хотелось бы позорить мужа перед этим везунчиком.

– Я просто хочу быть с тобой и все... хотя бы сегодня... хотя бы сейчас... и мне плевать – на почте или на телеграфе, телефоне, на мостах... чего там ещё у Ленина надо брать в первую голову?

– Ты историк... – взъерошила она его волосы. – Был и остался... А ментом ты никогда не был...

– Ты возьмешь меня с собой? – он смотрел по-мальчишески, пустыми глазами влюбленного.

– Подожди... чуть-чуть... – умоляюще прошептала она, и уже сама поцеловала его. – Есть места, куда вдвоем не ходят... Навроде туалета... Посиди, там есть коньяк в каком-то шкафчике, налей нам, я скоро вернусь...

Она путалась в действиях – то пыталась собрать осколки бутылки в прихожей, то хваталась за шапку, чтобы уже идти.

Он схватил её ещё решительнее, взвалил на руки и понёс в их зал, где кровати не было, но имелся диван. Всё, хватит! Больше не одной секунды не ждать – у него украли целую жизнь, и теперь ничего не вернуть, но можно хотя бы попытаться представить себе, как бы все было если бы...

У неё совсем не осталось сил сопротивляться. Он частично снял с неё одежду, частично просто порвал, обещая, как в горячке, потом чего-то купить, возместить, принести...

А потом – в неуместной этой обстановке, на узком диванчике, откуда Шаров поминутно рисковал грохнуться, с маленьким ребенком, спавшим за тонкой переборкой – им было так хорошо, как никогда, ни одному из них не было хорошо в жизни...

 

***   ***

 

С утра Валера был занят важным для мужчины делом: он выпендривался и выдрючивался. Забрал из гаража конторы представительский лимузин с тонированными стеклами и поехал к Инге на работу, выдернуть её из серых будней и погрузить в мир сказки.

Он купил ей новую корзину роз, а себе – «Абсолют-цитрон» и пивка – залакировать эффект. Уже поддатый, выдернул-таки избранницу из-за пошарпанного рабочего стола, от бумаг и дряблого картона перешитых белой ниткой «дел», и повез, не объясняя куда, «показать сюрприз»

Для понтореза и позёра Валера находился ныне в великолепном положении: только что открылся принадлежащий холдингу Торгово-сервисный комплекс «Монте-Карло» – многоэтажный, сияющий стеклом и шлифованным камнем, весь в огромных рекламных баннерах.

Валера открыл стеклянные двери ТСК пинком тупорылого ботинка, вошел – весь сияющий начищенным пятаком, в распахнутой дубленке, в норковом «пирожке» набекрень, в цветастом искристом галстуке. Его тут знали. Его тут боялись. Перед ним тут суетились – а он млел от чужого внимания и собственной власти, млел вдвойне, поскольку это видела Инга!

– Тут все моё! – орал Шаров, пугая редких покупателей. – Вон! Смотри! От мехов до жрачки, все эти бутики, все эти этажи – мои, мои! И твои! Сегодня, в твой день рождения, я хочу сделать тебе подарок! Выбирай все, что пожелаешь, считай, что все уже куплено...

– И меха тоже? – полунасмешливо-полуиспуганно спросила Инга.

– Меха?! Да любые! Пошли в меховой отдел! Выбирай!

Отдел был доверху набит самой разнообразной, как раньше говорили, «рухлядью». Как к рухляди к этим мягким сокровищам относился и Шаров – хотел относиться в этот будоражащий триумфом день.

– Так! Девочки, все сюда! – гомонил Шаров, как на привозе. – Все! Я привел вам главную покупательницу... Если кто-то ей не понравится – уволю!

Продавщицы-консультанты в фирменных блузках с вензелями ТСК, как мухи на мёд, слетелись в жужжащую кучку вокруг Инги. Она была потеряна в этой кутерьме, покраснела от столь непривычного внимания, чувствовала себя явно не в своей тарелке. К тому же жестокая шутка Шарова – «не понравитесь – уволю!» – больно резанула ей душу. Сразу вспомнился другой Шаров, яростно хлещущий сверстника велосипедной цепью. И сомнения отца – будет ли у этого оболтуса когда-нибудь сердце?

– Валера, ты поосторожнее со мной! – попыталась Инга разрядить обстановку. – А вдруг я захочу голубую норку?

– Норку? – Шаров обрадовался случаю проявить свое великодушие. – Голубую норку сюда! Быстро!

Шуба была великолепна. Инга завернулась в неё, как бы утонула в её тёплой уютной полости. Добрая христианка в её душе как бы отступила в тень – и вышла вперед просто женщина, мечтающая о такой шубке, в которую её «модельная» фигурка вкладывается, как влитая...

– Твоя!

– Оформлять? – робко спросила девчонка-консультант.

– Я тебе дам – «оформлять»! – чуть не замахнулся кулаком Шаров. – Я забираю, поняла?! Шаров пришел и забрал – так и скажешь...

– Валериан Петрович! – почти плакала продавщица. – Я ведь материально ответственное лицо... Я не могу так... на слово... выпускать из отдела...

– Уволю!

– Валера! – обняла Шарова Инга в расстегнутой шубе. – Не обижай её... Нехорошо... Зачем ты так, она ведь на своем рабочем месте...

– Ладно! – смягчился Валериан Петрович. – Давай бумажку и ручку, расписку напишу...

– Валер, может, зря ты все это... – Инга медленно приспустила шубку с плеч, тяготясь расставанием с такой роскошью. – Оставлю я... Ну куда мне в ней ходить?

А глаза – Валера это видел и торжествовал! – глаза молили остановить её руки.

– Прекрати! – натянул на неё шубу обратно Шаров. – Ты выбрала, тебе и носить... – и обернулся к продавщице: – Давай, где подписать? Вот тебе: Шаров! Раз на слово веришь...

– Валериан Петрович, зачем вы так... Я верю... Но ведь есть порядок, меня же посадить могли за такую вещь, если без документов...

– Ладно, заткнись... Сегодня все свободны – закрыли отдел – и по домам водку жрать! Если что – скажете, Шаров распорядился...

Под руку с восхитительной в новой шубе Князевой он двинулся на выход. Торжествовал, ликовал, любовался точеным профилем подавленной его величием избранницы. И надо же было случиться такой пакости, что возле входа в ТСК, в продуктовом отделе беременная продавщица таскала на полки тяжеленые упаковки постного масла, сваленные у прилавка.

Продавщице явно скоро было рожать – а она корячилась, пыхтела и отдувалась за непредусмотренного тут грузчика. Шарову, человеку незлобивому, это и само по себе не понравилось, а тут ещё рядом Инга! Инга, всегда подозревавшая его в бессердечии!

– Ты! – окликнул женщину Шаров. – Сюда иди!

Продавщица бросила очередную упаковку и подбежала к хозяину.

– Ты что же меня, сестра, позоришь? – мягко поинтересовался Валериан Петрович. – Ты почему до сих пор не в декрете?! Вот из-за таких и говорят потом, что я бездушный эксплуататор...

Продавщица была полненькой, неказистой, в фирменной «Роспромсоюзовской» каскетке и майке, чересчур откровенной для её больших грудей.

– Как же, Валериан Петрович?! – удивилась она. – Какой декрет?! Сами же распорядились, пишем два заявления: о приёме и об увольнении... Если залетела – сразу автоматом на вылет...

– Я распорядился?! – Шаров даже вспотел от такого нелепого, чудовищного обвинения. Искоса, с испугом глянул на Ингу – и увидел, что она кусает губы, сердится.

– Это что за чушь? Бегом, управляющего сюда...

– Валера, не надо спектаклей для меня... – тихо, чуть ли не со всхлипом попросила Инга. – Распорядился, так распорядился... Я же понимаю... Бизнес... лишних ртов не терпит...

И наклонилась, приложила ушко к груди Шарова под распахнутой дубленкой: стучит ли? Или анатомией не предусмотрено? Валера понял этот издевательский жест, закусил удила.

– Бред!!! – громыхал вошедший в роль «доброго короля» Валера. – Я не давал таких чудовищных распоряжений! Где менеджер?! Ты менеджер?! Что же ты, говнюк, моё имя мараешь?!

– Я... извините... я не...

– Заткнись! Чтобы баб рожать не пускать – именем Шарова?! Да я бы такого х..., как ты, в августе девяносто первого в расход бы, к стенке! Ельциноидами стали?! Буржуями себя почуяли?! Я научу вас труд уважать! Как можно законы о труде не выполнять?!

– Какие... законы? – пепельно-зеленоватое лицо менеджера подобострастно тянулось словно под удар.

– Чтобы два заявления о приёме на работу брать?! Декретных не выдавать?!

– Но ведь я не сам же...

– Я, скажешь, приказал?!

– Строжайшее указание на этот счет... От Евы Алеевны...

– А кто такая Ева Алеевна?! – несло по ухабам поддатого и разошедшегося Шарова. – Она что, прокурор?! Я тебе сказал – я такого бардака больше не потерплю! Ты обязан соблюдать закон! И я обязан соблюдать закон! И Ева Алеевна обязана! Понял! Кадровое дело этой фифы сюда...

Когда запыхавшийся менеджер притащил тоненькую папку, Шаров в гневе вырвал оттуда второе заявление – без даты, с просьбой уволить по собственному желанию, смял его и выкинул в угол.

– Понял? Поняла?! Чтобы завтра же оформилась и меня не позорила!

...Пожалуй, Ингу он в тот день убедил, и они снова были счастливы. Но на следующий день Шаров нарвался на разгневанную Хозо, пригласившую его к себе в кабинет елейно-ласковым голоском. Шаров поник головой, зная, что такой голосок под собой обычно скрывает.

Едва закрылась дверь, отсекло из зоны слышимости секретаршу и посетителей в приёмной, Хозо разразилась отборной бранью.

– Ты чего это вытворяешь, мудак?! Ты чего вчера в «Монте-карло» устроил?!

– А что?! Я не имею права в своем же магазине забрать понравившуюся шубу?!

– Какую шубу?! Совсем мозги пробухал?! Ты чего устроил с кадрами мне?! Что это ещё за «декретные для продавщиц»?! Лавры Ленина покоя не дают?!

– А почему ты так делаешь?! – взвился на защиту справедливости Валера. – Совсем обалдела?! Бабам рожать не даешь! Доведете державу! Денег пожалела?! Сама родить не можешь – и другим не надо?!

– Заткнись! – рявкнула Ева, сужая глаза в два бритвенных лезвия. Теперь она была похожа на великолепную японскую гейшу – играющую «ярость гнева». – Ты денег не считаешь, потому что их и нет у тебя... Своих-то... А в мою бухгалтерию не лезь! Там четыреста здоровенных блядин из Мухосрансков, если каждая начнет рожать – мы только на декреты и работать будем! Они бабищи непритязательные, найдут, кому отдаться, а за деньгами все ко мне придут... И будет у меня четыреста ртов сидеть на коште, жрать, срать и ничего не делать... Ты этого хочешь?!

– Ева! Послушай себя! – ужаснулся и отшатнулся Шаров. – Да ведь это же сам дьявол говорит твоими устами...

– Четыреста декретных отпусков – ты знаешь, сколько это в рублях?!

– Не знаю...

– А чего ты вообще знаешь, кроме расценок на кондомы?!

– Ева... Но так же незаконно...

– Добренький нашелся... Машку в декрет отпустил... А завтра ко мне сюда, – Ева постучала длинным розовым ногтем по полировке стола. – Сюда! Придут все эти лимитчицы и начнут реветь – почему Машке можно, а нам нельзя?! Что я им скажу? Что у меня муж головкой вместо головы думает?!

– Ева! Мы же люди, а не...

– Засунь свою жалость себе в ж-ж... в живот... Жалко – так отвернись!

– А тебе не жалко?! Сучка фригидная, русалка недотопленная... Может, не в деньгах дело?! Может, тебе вообще все нормальные, как враги...

– Перестань! Совершенно не при чем тут...

– Ладно, ладно! – поднял квадратные ладони Шаров, заслоняясь. – Пусть будут деньги! Верю! Верю! Мало их тебе?! Мою долю забери, мою зарплату – перекантуюсь я как-нибудь на лапше китайской... Все никак не нажрёшься, не наворуешься... Как клоп, разбухла уже от крови вся, а ещё, ещё... Коттедж на Рублёвке построила, сука, даже не ездишь туда, а построила... Как же! Еве Алеевне положено! По статусу! По должности! Всегда такой и была – бессердечная гадюка – все только ей! На весь мир пасть разинула – всё моё! Везде моё!

– Да не моё... – парировала Ева, как-то успокаиваясь по мере Валериного перехода в бешенство. – Наше, Валеронька, НАШЕ... И не надо мне тут лапшой китайской прикрываться – ты её с похмела только жрёшь, когда ты и говно сожрать можешь, не подавишься... На Рублёвке твой участок рядом с моим, и яма выкопана, а фундамента до сих пор нет, потому что ты мудак!

– Потому что я не такой ненасытный, как ты...

– Ага! Ври мне тут, полазун... Голубую норку-то нравится бабью своему дарить...

– Я, кажется, имею право, как и ты...

– Да имеешь ты право! Имеешь! И в перед и в зад ты имеешь это право... Тунеядец, блатун! Чё ты мне тут «козы» на руках строишь, не права что ли?! Моё тут все?! Было бы моё, хрен бы ты шалавам своим небо алмазами выстилал... Вот для того, Валера, чтобы б... твоя бесплатно в голубую норку наряжалась – вот для этого четыреста лимитчиц должны работать без декретных! И будут работать! Я сказала! Ева, которую люди зовут Хозо, и которая редко... говорит... ерунду...

– Ева, но я...

– Всё, свободен! Не забудь зайти к директору ТСК, взять у него паспорт на сортовой мех, а то ушли без ничего... Цену шубам нашим не сбивай, они от племенного зверя с образцовой зверофермы...

– Ева, а как же...

– Иди, говорю, мне работать надо. Тебя кормить с твоими прости... Господи... Лапшой китайской... А то у вас и на неё не хватит...

 

1997 год

 

Инга звонила из телефонной будки, как в плохом детективе или шпионском триллере – чтобы быть незаметнее для всяких прослушек. Валера обрадовался звонку, стал говорить что-то о том, как соскучился, как рад слышать – но она оборвала его строгим голосом:

– Это потом, Валер! У меня для тебя очень важные сведения – ты идешь как фигурант по одному делу... Нужно встретиться – это не телефонный разговор...

– Хорошо, тебя где подхватить?

– Сама доберусь... Приходи через сорок минут в бистро «Лидо»...

– Может, выберем место посолиднее? – засмеялся Шаров. – А то ты бы ещё «Макдональдс» предложила...

– Слушай, я правду говорю, под тебя копают... Я в пяти шагах от «Лидо» – чем раньше ты туда доберешься, тем нам обоим будет лучше и спокойнее... Всё...

Короткие гудки.

Шаров не слишком-то верил в таких делах Инге – ну, мент, ну дочь мента – что они могут знать? Правда, перевод им Совенко, кажется, сделал в ФСФМ – федеральную службу финансового мониторинга – но если он делает туда назначения – чего они могут узнать, неизвестного ему?

Ладно, зато как приятно встретиться с любовью своей юности – ведь жизнь идет, годы летят – а на встречи вечно нет то ли времени, то ли решимости...

К «Лидо» он подрулил с недостойным, мелко-пижонским шиком – со свистом, с черной полосой на асфальте, с дымком – тормознул, показывая свое ковбойство.

Инга уже сидела за крайним столиком в углу, пила какой-то коктейль из трубочки и заедала пирожным. Она была в кожаном, отороченном мехом, плаще, такая манящая, женственная – и трудно было предположить, что под плащом очаровательной незнакомки спрятана серая сталь милицейских звезд и мундира...

– Привет, ангел мой! – подоспел Шаров, как говорят, «с турусами». – Как я счастлив тебя видеть, и как хорошо, что ты сама мне позвонила...

– Ты бы для начала пальцы сложил по-людски... – словно ледяной водой окатила его Инга. – Садись, дело срочное. Чем раньше ты будешь действовать, тем лучше...

Валера сел, но «наблатыканные» жесты все же сохранил – по крайней мере, с официантами, от которых потребовал «на столик всё по всему» с характерной жестикуляцией и ужимками. Трудно сказать, произвел ли он этим впечатление на Ингу, но на официантов омерзительное впечатление точно произвел.

– Дело большое, – тихим голосом начала Инга, – отцу попала только одна его часть, да и то случайно – коллега его заболел, а папку на столе оставил, забыл в личный сейф запереть... Холдинг подозревается в деривативном подлоге, и собрана уже порядочная доказательная база, так что...

– Прости... – склонил голову Шаров, – в каком подлоге?

– Ты не экономист?

-Инга... Мы с тобой учились... ну, как бы, в одном месте... Не будем говорить, в каком... Неужели ты настолько меня забыла, что...

– Ну, вспомнил... Там-то нас ничему путному не научили, я думала – может быть, ты что-то дополнительно закончил...

– Бог миловал!

– Тогда, может быть, мне лучше поговорить об этом с твоей женой?

– Слушай, чего ты меня позоришь?! Ты говори по-русски – я и пойму, не дурак все-таки...

– Ну, слушай... И постарайся не перепутать... Деривативы – это вторичные или третичные ценные бумаги. Они выпускаются как тень первичных ценных бумаг. Например, у тебя есть 100 акций «ГазЭкспо». Ты выпускаешь заверенную бумагу, что ты обладатель этих 100 акций и под неё что-то приобретаешь. Понял?

– Типа, купил Рембрандта, срисовал копию и понес на рынок, потому что и на копии картинка красивая?

– Да, около того. Следствие подозревает, что Ева Алеевна Шарова и, кстати, её муж, про которого я думала, что он понимает, под чем подписывается...

– Нахрена мне? Референты есть...

– Так вот, семейство Шаровых организовало деривативный оборот для обмана кредитующих организаций. У вас есть шесть автономных звеньев холдинга с отдельным счетом и юридическим лицом. Для них холдингом приобретены шесть комплектов ценных бумаг разных эмиссий нашего монстра «ГазЭкспо». При чем, как я поняла из рассказа отца, приобретал комплекты именно ты...

– Что-то припоминаю... Кажется, в прошлом году, Ева попросила... Но разве это незаконно?

– Дослушай, потом будешь возмущаться. Все «цэбэ» идут с равным номиналом – то есть на каждой бумажке написано «100 000 рублей». И формально они равны. Но на самом деле стоимость разных эмиссий очень разная. Привилегированные акции «ГазЭкспо» стоят нынче около двухсот «штук» за бумажку, обыкновенные акции около ста пятидесяти «штук», а корпоративные обязательства по советскому периоду работы организации малоликвидны, в них никто не верит, и их не загонишь дороже сорока-пятидесяти тысяч... А номинал проставлен равный – ты это понимаешь?

– Ну и что? Цацки разные нужны, цацки разные важны...

– Теперь смотри, что вы делаете с Евой Алеевной, причем ты – чуть ли не основной фигурант. Вы формируете доминантный пакет из сильнейших акций, из привилегированных, и объявляете его активом одной из шести фирм. Получаете кредит под доминантный пакет и через день подменяете его рецессивным – баш на баш, номинал на номинал. Доминантный пакет уходит в следующую фирму – и там снова служит обеспечением кредита. И так далее – шесть раз подряд, по кругу, одни и те же бумажки. Если проверить баланс активов любой из ваших фирм – то увидишь соответствие номиналов активов кредитному соглашению... Дело в том, что рыночная цена акций все время меняется, и в балансах активов числятся только номиналы, а они в вашем случае идентичны...

– То есть всё, так сказать, чики-пики?!

– Чики-пики – только для поверхностной сверки, которая делается в 90 случаев из ста. Если будет более глубокая проверка – то на этот случай Ева Алеевна – я думала, вместе с тобой – тоже предусмотрела выход: если проверяют одну фирму из шести – понимаешь – одну! – то доминантный пакет можно вовремя вернуть на место и предъявить... Или если шесть фирм проверяют в разные периоды времени – его можно возить туда-сюда, как это и делается для ваших кредиторов... Добавь из практики ФСФМ ещё 9 процентов случаев... Сколько получается?

– 99 шансов из ста...

– Вот именно, 99 шансов на то, что у вас все было бы чики-пики, как ты выражаешься... Но остается один шанс из ста – шанс общей проверки одновременно шести фирм. Если произвести выемку документов разом везде – пять кредитов из шести окажутся изъятыми мошенническим путем... А это статья, Валер... Для тебя, для твоей жены... И для меня, кстати, учитывая, что я тебе тут все это рассказываю... За использование служебного положения... А именно на этот один шанс из ста вас кто-то упорно подписывает... Короче говоря, папа сказал, что вас «заказали»... Кто, точно не знает, но, вероятно, клан Лотаря Припускова...

– Лотаря?! – обозлился Шаров, вспомнив надменное узкое лицо длинноносого, как Буратино, банковского олигарха. Тот носил усы щёточкой и одевался по моде 20-х годов, под гангстера. К стыду своему, бизнесмен Валера больше не знал о нем ничего.

– Вот полено недоделанное... Да я ему его нос между ног засуну, пусть насладится...

– Оставь свои фрейдистские комплексы при себе, пожалуйста! – поморщилась Инга. – ФСФМ накопало много материалов, и выемки следует ждать со дня на день... Точно дату я указать не могу, но вам следует здорово поторопиться и закрыть дыры подлогов... Тогда Припусков сядет в лужу, а вы будете молодцы...

– Подожди, а как?

– Ты меня спрашиваешь?! – искренне изумилась Инга, чуть не пролив свой коктейль.

– Да... то есть... Ну, ты как считаешь?

– Если тебе интересно мое мнение, – пожала плечами Князева. – Самое лучшее, конечно, докупить пять доминантных пакетов и положить их в места фигурации активов... Тогда никакое ФСФМ ничего не докажет, а Припускову за «липу» дадут по шее...

– Ну конечно... – облегченно вздохнул Валера и собрался уже было звонить в офис Хозо. Потом снова напрягся:

– Погоди-ка! Если Ева... то есть, мы с ней... сразу не купили все эти пакеты, значит, они стоят херову гору денег и, наверное... не по карману оказались...

– Как быстро ты соображаешь... – попыталась сдержать улыбку Инга. Это у неё получилось не ахти – она чуть не прыснула со смеху, несмотря на весь трагизм ситуации.

– Тогда, значит, их так сразу запросто не купить, да ведь? И что тогда ты посоветуешь?

– Слушай, Валера... Я ничего тебе больше советовать не буду – не знаю просто, что говорить... Вы воровали, а не я, я по серости своей и не рискую чужое-то тырить... Ты, как я посмотрю, у себя на фирме больше стратегию определяешь, а по мелким тактическим вопросам, по всякой ерунде жена больше действует... Давай, допивай свой коктейль с бурбоном и езжай к Еве Алеевне как можно скорее, расскажи ей ситуацию – может, она чего добавит...

 

***   ***

 

Обычно на все, что привозил на хвосте Валериан Петрович, Хозо отмахивалась со словами – «А, не морочь мне голову!» Втайне Шаров надеялся, что так будет и сейчас, что Ева отмахнётся и объявит – защита продумана, вариант предусмотрен.

Но вышло по-другому. Шаров рассказывал сбивчиво, но Ева просекла тему с первых слов и сама начала задавать наводящие вопросы. Потом бросилась к хромированным пластиковым папкам, порылась там и с нарастающей тревогой вынырнула из бумаг.

– Так и есть... Все сходится... Припусков лотирует приватизацию «СибУралМеха», и мы там же... Но активов у нас на тендер выставляется больше, и «крышуемся» мы солиднее, вот он и психует...

– То есть... Ева, это серьезно, что ли?

– Ну... Можешь считать, что квартиру свою твоя девочка отработала... Может, и на вторую заработала, такие сведения дорогого стоят... Значит, большая утечка у нас идет, а мы ушами хлопаем... Я-то ладно, я ХОЗО, а за охрану и безопасность ты отвечаешь...

– Дык... Ева... Я же... Ты же знаешь – я всегда на посту...

– Предупрежден – значит вооружен... Однако если эти «маски-шоу» нагрянут сегодня-завтра, а у меня средства депонированы... Да и не хватит их на все, про все, там ведь дериватный разрыв процентов на семьдесят...

– Прости, какой разрыв?

– Это не по твоей части, не волнуйся! Ты мне лучше «крота» ищи в офисе, гниду эту, которая сливает нас, дураков, со всеми гениталиями... Хм… что же делать, что же делать...

Не теряя времени, Ева стала звонить домой Виталию Терентьевичу, но дозвонилась до его жены Римы. Тут же взяла быка за рога, обрисовала перспективу развала дела и попросила срочно занять ей в Первазе такую сумму в долларах, от которой у Валеры волосы дыбом встали.

– Неужели... все так... серьезно... – прошептал он, бледнея.

– Римочка, дорогая... – убеждала трубку Ева. – Я понимаю, что это очень много... Но нам, правда, очень, очень нужно... Дело сильно накренилось – если упадет – всех придавит... Пожалей Виталия Терентьевича – ведь мы тут все под ним ходим, на него работаем... Что значит...

Ева кнопкой отключила телефонный «коннект» и повернула пепельное лицо к Шарову:

– Говорит, что не даст ничего той, с кем хотела бы поменяться местами... Бля, опять её первазовские загадки... сука азиатская...

Нажала на кнопку снова, восстанавливая связь.

– Что? Нет, нет, сейчас слышу... просто на АТС что-то, размыкает линию... Римочка, вы не могли бы говорить яснее – я уважаю ваш стиль иносказаний, но сейчас не время... Что?

Снова отключение «коннекта».

– Шаров, она говорит, что мне ничего не даст. Но если ты попросишь... Я ничего не понимаю – ты уже и в её койку что ли, слазил?!

«Коннект» включен.

– Алло, Рима? Да, согласна, отвратительная связь... Валериан Петрович как раз тут со мной, вот... Передаю трубочку...

Растерянный и взмокший от напряжения Шаров принял трубку осторожно, как змею. Телефон говорил до рези в паху знакомым, бархатным, грудным голосом:

– Валериан? Это правда? Ты попал в беду? Тебе нужны деньги? Я не хочу разговаривать с этой сукой, которая по нашим законам должна ходить в парандже и мыть тебе ноги... Если деньги нужны ТЕБЕ – тогда они будут собраны общиной Перваза и привезены к вечеру... Если они нужны тебе до вечера, то заедь за моей распиской, её примут в любом серьезном банке, или возьми один из чеков, подписанных отцом, сумму вставишь сам... Почему ты молчишь? Ответь мне, милый...

– Я... – выдавил Шаров хрипло. – Того... Рима, прости, но я... В общем, да, ты права, мне сейчас очень нужно вывернуться, лучше бы даже раньше вечера... Но ты не думай! Мы берем в долг и рассчитаемся... обязательно... со временем... наверное...

– Валериан... – Рима тяжело дышала, словно бы ласкала себя, наслаждаясь слабостью любимого человека, в которой так остро ощущаешь свою силу. – Ты – тот чинар, из которого выстроган инструмент моей души... Если просишь ТЫ – я дам тебе и не спрошу назад... Но если просите ВЫ, если эта женщина, недостойная тебя, крутит тобой – то я не дам вам ни теньге, ни на один день... Ты понял меня? Так кто же просит – ВЫ или ТЫ?

– Ты... ой, то есть я, я лично... Я ведь все сам подписывал, и сейчас на мне висит – мама, не могу... А в тюрьме скучно, Рима, и там, говорят, очень плохо кормят...

– Не бросай слов на ветер, Егет... Слова ниже денег, а поступки выше... Ты уже все сполна отплатил, и это я осталась в долгу... Приезжай, и я выдам тебе необходимый чек, прямо сейчас, не играй с судьбой – она женщина и, как все женщины, не любит фальшивой игры...

Короткие гудки. «Коннект» расторгнут.

– Ну, чего там? – волновалась Ева.

– Она говорит... Чтобы я приехал за чеком... Без тебя... Она мне все даст...

– Что касается «всего», то она тебе, видимо, уже дала... – улыбнулась Хозо, постепенно возвращаясь в румянец. – Слушай, Шаров, я когда-нибудь приглашу к нам домой скульптора и попрошу изготовить бронзовый бюст твоему Члену, для установки на родине... Чего ты стоишь?! Езжай, езжай, пока она не остыла – это наш последний шанс, хорошо хоть загодя предупредили... Я б тебя тогда даже покормить не смогла – меня ведь в женскую колонию посадили бы...

Шаров бросился на выход, как пожарная команда.

– Да, кстати! – крикнула ему вдогонку Хозо. – Скажи ей там, что нам доминантные пакеты нужны на короткое время, отобьемся – и обратно продадим, деньги вернем... Пусть уж их там пропащими не считает... как нас...

 

***   ***

 

Он едва успевал за женой, стремительной, как выпущенная стрела, с багряными искрами в черных зрачках. Шел следом – и любовался её узкой и гибкой спиной, мандолиновыми округлостями попки, которую обтягивала строгая юбка английского, делового костюма. И, естественно, думал совсем не о том, о чем следовало думать при поездке в игольчатую стеклогранитную башню Лотаря Припускова.

Фальшивый гангстер предусмотрел несколько ступеней охраны, через кордоны которой парочку из «Роспромсоюза» пропускали с запинками. На раме металлоискателя у Валеры отобрали даже маленький газовый пистолет. Никакого оружия, ничего, отдаленно похожего на колющий или режущий предмет в покои Припускова не мог бы пронести даже Президент России.

Лотарь, похоже, ждал их, раздосадованный неудачей с такой аккуратной задумкой по ФСФМ, сидел на взводе, чесал свой длинный вороний нос падальщика и нервно дергал коленом в кримпленовой брючине.

– Лотарь Пипинович... – воркующе произнесла Ева, – мне кажется, нам следует обсудить некоторые аспекты наших деловых взаимоотношений...

Припусков встал из-за своего огромного, иллюстрирующего его комплекс неполноценности, стола-аэродрома, переполненного всякими золотыми, хрустальными, керамическими и прочими «фенечками» и развинченной походкой подошел к гостям.

– У вас старшой Совенко, так ведь? Пусть сам и приезжает...

– Виталий Терентьевич очень занят, он в командировке в Монголии... Он просил меня все обсудить с вами...

– А я не собираюсь обсуждать мои и Совенко дела с бабами... Тем более, с «розовыми»...

Припусков кольнул, и снизу вверх заглядывал в глаза гостей – больно ли? Вытянул птичью шею, плотоядный кадык гулял над узлом галстука вверх-вниз...

Вот этот шаловливый кадык эпикурейца Валера и поймал в «рогатку» из двух пальцев, да так, что Припусков разом посинел и засипел от удушья. Шевельнутся он не мог – рисковал расстаться с кадыком, громко говорить тоже не получалось. Весь его небоскреб был под завязку набит мускулистой охраной, охранники были по периметру его кабинета, и даже в самом кабинете – в нишах у входа, неподвижные и окаменелые, как статуи.

Но Лотарь Пипинович не мог их окликнуть, а сами они из ниш не видели, что происходит...

– Вы... – прошептал Лотарь. – Вы... живыми отсюда не выйдете...

Угрожал, а у самого слезились умоляющие выцветшие глазенки.

– Мне наплевать... – тихо, но очень весомо сказал Шаров. – Выйдем, войдем, туда-сюда-обратно... Есть гнусные, нелепые слухи, которые не стоит повторять в моем присутствии... В частности, о моей жене...

– Я... понял...

Валера отпустил дряблое взмокшее семью потами горло олигарха, брезгливо, как после трупа, вытер пальцы о брючину.

Припусков погладил свой кадык ладонью, нежно, как девушку. Подумал, наклоняя воробьиную головушку влево-вправо. Потом уже другим тоном предложил:

– Прошу садиться, господа... Ева Алеевна, извините меня, я, кажется, позволил себе лишнее... Вы знаете, у нас нервная работа, иногда срываешься...

– Ничего, ничего, Лотарь Пипинович! – подняла ладошки Хозо. – С кем не бывает... Так вот, я хотела бы обсудить некоторые аспекты наших деловых отношений...

– Кофе? Коньячку? Может быть, виски?

– В общем-то, не помешает, – Ева чуть заметно улыбнулась уголками чувственных губ. – ГОРЛО промочить...

– Илона! – отрывисто приказал Припусков в селектор. – Нам кофе и бутылку виски... Быстро!

– Лотарь Пипинович... – начала Хозо с расстановкой, выкладывая перед собой на приставной столик папку с документами. – Как вам известно, у нас возникли некоторые недоразумения в деловых вопросах... Ваши неуклюжие действия под ручку с ФСФМ нанесли нам серьезный ущерб...

– Чушь! – по-ленински бурно взорвался Припусков. – Я совершенно непричастен к...

– Лотарь Пипинович! – встрял раздухарившийся Шаров, на правах Кисы Воробьянинова. – Ваша финансовая разведка собирает глупые слухи, а нашу возглавляю я, профессионал своего дела... Так что не нужно отрицать то, что уже имеет быть объективной реальностью...

Припусков поник, подавленный блефом противника, и больше не пытался возражать.

Ева под столом надавила сапожком на ногу Валере – дескать, хватит, ты завалишь все дело, дальше помалкивай.

– Лотарь Пипинович! – она невольно играла роль «доброго следователя» рядом с грубым Валерой. – Сделанного не воротишь, а мы всегда дорожили нашей с вами дружбой, и были бы опечалены охлаждением в наших отношениях... Вы уже убедились, что ваша разведка дала маху с деривативными подлогами – все активы наших структурных фирм на момент выемки были на месте... Но, естественно, сама выемка документов надолго парализовала работу холдинга, вы деловой человек, вы должны понимать, какой шок испытали наши сотрудники, наш персонал, наконец, мы с мужем и Виталий Терентьевич... Было бы естественным, если бы вы сделали некоторые шаги доброй воли по отношению к нам, и мы забыли бы о нелицеприятном инциденте...

– Какие шаги? – духовно попятился Припусков.

Ева Алеевна грациозным жестом извлекла из папки два тоненьких листочка и протянула олигарху.

Припусков прочитал, от изумления его брови стали угольниками.

– Ева Алеевна, но ведь это совершенно невозможно... Отказаться от «СибУралМеха», да ещё и сыграть вам на понижение тендерной стоимости... Для нас этот выбор был стратегическим, это продуманная стратегия развития возглавляемого мной предприятия...

– Это не всё... – очаровательно обнажала в улыбке перламутровые ровные и острые зубки Ева-Хозо. – Там вторая бумажечка...

– Продажа «ПерМорБанка»?! Да... ну, как-то нужно быть скромнее с аппетитами... Допустим, мы могли бы ещё договориться по «УралСибМеху», это вопрос тактики, но что касается «Первого Морского» – я с него начинал в Питере, в 89-м году, было бы странным, если бы я...

– Лотарь Пипинович! – сочилась Ева медом и елеем. – У каждого из нас есть некоторые сентиментальные воспоминания, которыми приходится жертвовать... К тому же, мы же не отнимаем банк, а предлагаем его продать, реализовать за деньги...

– Вы смеетесь, Ева Алеевна?! Предложенная сумма меньше одной годовой прибыли «ПерМорБанка»...

– Лотарь Пипинович, как я поняла, по «СибУралМеху» вы больше не возражаете? – спросила Хозо. Она подталкивала Припускова решить, что «ПерМорБанк» – это «завышенное» предложение, отступное в битве за меха. И Припусков совершил эту ошибку – надеясь, что с уступкой мехов Урала банк в ответной любезности оставят за ним.

– Хорошо... – закивал он. – По «СибУралМеху», считайте, договорились...

– Тогда нечего и время тянуть. Прошу подписать протокол о намерениях сторон и совместное коммюнике для прессы...

Лотарь подписал.

– Теперь перейдем ко второму вопросу, – с улыбкой фотомодели продолжила Хозо, убирая в свою папку подписанные бумаги. – К вопросу о «ПерМорБанке»...

– Как?! – растерялся Припусков. – Я думал, мы договорились... Я же уступаю вам «СибУралМех», иду на большие жертвы, на большое упущение прибыли...

– В трудные времена всем приходится чем-то жертвовать! – с притворным сочувствием возразила Ева Алеевна. – Но «ПерМорБанк» – это тоже продуманная стратегия, уже НАШЕГО предприятия, и мы не можем отказаться от наших планов в его отношении...

– Однако! – вырвалось у Припускова.

– На настоящий момент мы не можем предложить вам за банк больше указанной суммы... Но, думаю, вы пойдете нам навстречу, учитывая наше традиционное взаимопонимание... Лотарь Пипинович, дело в том, что Первый Морской мы можем у вас забрать и просто так, без всяких денег, но это было бы нарушением деловой этики, и мы не хотели бы так поступать...

– То есть как... – бормотал Припусков, окончательно потерявший инициативу в разговоре.

– Вот! – Ева достала из своей террористической папки новые документы. – Прочтите...

– Это какой-то бред... Колонки цифр... Поясните...

– В настоящий момент 68 процентов вкладов в «ПерМорБанк» – это инспирированные нами вклады. Они получены и, естественно, розданы в виде разносрочных кредитов... Вот этот... на второй бумажке посмотрите... Этот очень большой кредит «Портсервису» на год под 27% годовых – он составляет 64 процента от банковских оборотных средств... Вы справедливо считали предложение «Портсервиса» выгодной сделкой, тем более что кредит обеспечен солидными активами... Но «Портсервис» – это наша фирма, и вкладчики – наши люди... Если завтра вкладчики разом явятся в ваши кассы с требованием вернуть деньги – а они имеют на это право... Но денег-то у вас уже нет, они просто пропущены через ваш Банк, как через трубу, и снова в наших руках... У «Портсервиса» есть все законные основания не возвращать вам кредит ещё около года, да и другие должники не для того берут долгосрочные кредиты, чтобы через пару дней их возвращать... Возникнет ситуация неплатежей, кризис, паника, банкротство...

– А если я подтяну резервные активы? – тявкнул вмиг взмокший и пахнущий теперь псиной вместо дорогого парфюма Лотарь.

– Лотарь Пипинович, ну вы же деловой человек... Спасая гибнущий банк, вы обескровите всю свою финансовую империю – ради чего? Ради сентиментальных воспоминаний юности? Хорошо, банк в итоге вы спасете, потеряете уйму возможной прибыли в других местах... А дальше? Жизнь ведь не завтра заканчивается...

– П-у-ф-ф-ф... – выдохнул Припусков, обнимая рукой лоб с бисеринами пота. – Однако... Железная вы леди, Ева Алеевна, теперь я понимаю, откуда возникло это нелепое предположение, что вы...

– Мой вам совет! – встрял улыбающийся, сияющий, как начищенный пятак, Валера Шаров. – Гоните начальника своей финразведки в шею... Он вас кормит «дезой»...

Острый каблучок Евиного сапожка пребольно ткнул Валерин ботинок под столом. Ева красноречиво расширила глаза и чуть повела головой влево-вправо.

– Ну что же... – развел руками улыбчивый (теперь уже) Припусков. – Всё течет, все меняется... Поступить таким образом с «Первым Морским» было бы и в самом деле нарушением деловой этики, вы согласны?

– Естественно...

– И вы его собираетесь купить? Ева Алеевна, неплохо было бы сейчас же подписать протокол о намерениях сторон, и, с вашего позволения, один экземпляр оставить мне... Не подумайте, что я вам не доверяю, но ведь бизнес есть бизнес, как говорится, главное – учет и контроль...

– Прошу, Лотарь Пипинович, протокол мной уже подписан... Осталось только вам подписать...

– Где? Здесь? Отлично... Берегите мой Банк, Ева Алеевна, это ведь все-таки моя молодость...

– Не волнуйтесь, Лотарь Пипинович, у нас он будет... Как в банке...

 

***   ***

 

После вполне дружеского расставания и заверений в совершеннейшем взаимном почтении каждая из сторон провела «разбор полетов». Лотарь Припусков в тот же день уволил без содержания своего начальника финразведки за «дезу» о состоянии активов и сторонах личной жизни руководства «Роспромсоюза».

– Очень плохо я провела переговоры! – сокрушалась Ева на заднем сидении своего «бумера». – Все из-за тебя... Ты все время лез со своими комментариями, я волновалась, и вот результат – была груба... Припусков – это тот человек, по отношению к которому нужна во-первых, вежливость, во-вторых вежливость вежливости, в-третьих – вежливая вежливость вежливости... А ты! Нам ещё жить и работать вместе... О будущем-то подумал?!

Сиявший было от своего коммерческого успеха Валера сник с лица. Обиделся.

– А чего? Я неправильно что-то сказал?! Нет, ты ответь...

Супруги отвернулись друг от друга, уставившись в автомобильные окна.

Потом Ева нежно потеребила плечо мужа мягкой, словно бы кошачьей, лапкой, в которой пока были убраны стальные когти:

– Ну ладно, не злись... Я так... От нервов... Сам же знаешь... Работа такая, правильно Припусков сказал... Он мужик умный, у него есть чему поучиться...

– Чего тебе? – нехотя повернулся Валера.

– В общем, спасибо тебе... Что защищаешь... Знаешь, когда ты его прижал, защищая мою честь и репутацию – мне было не только страшно, но и очень приятно... Правда-правда! Ты самый лучший человек, из всех, кого я знала, Валеронька...

 

***   ***

 

Это был корпоративный банкет в честь поглощения «ПерМорБанка» – удивительной по выгоде сделки, о чем писали все газеты, и даже трубило телевидение. Клерки в дорогих костюмах, секретарши в мини-юбках, начальники отделов и секторов, красные от выпитой водки, скинувшие пиджаки, сияющие широкими цветастыми подтяжками поверх влажных рубашек, рабочий персонал и обслуга холдинга – вплоть до уборщиц – все веселились от щедрот Евы Алеевны на равных правах, в блестящих картонных колпачках на западный манер, все получали свою чашку горячего шоколада, свой кусок торта, выпеченного в виде офиса «Роспромсоюза», все смеялись и ритмично двигались под фривольную песенку специально приглашенного эстрадного певца:

 

Девчонка, девчоночка, темные ночи...

Я люблю тебя, девочка, очень…

Ты прости разговоры мне эти...

Я за ночь с тобой отдам все на свете!

 

Тосты звучали какие-то раз от раза все более раболепные – курили фимиам Шаровой, выпадало амброзии и Шарову, сверкавшему бриллиантом, вколотым в «галстук-бабочку», и карими отворотами леопардового смокинга.

В этой обстановке все более бесновалось ретивое в душе Максима Львовича Суханова, который прибыл вместо своего шефа, Совенко, как всегда, находящегося в постсоветской прострации и перебирающего кости вместе с кучкой приближенных палеонтологов.

Получалось явное нарушение субординации – клерки «попутали рамсы» и забыли, что главное место, председательский подиум отведен тут Суханову, и.о. ХОЗЯИНА, а вовсе не начальнице ХОЗО.

Когда Суханову дали тост – почему-то тосты Ева Алеевна давала не по должности, а демократично, по кругу – то Максим Львович был уже порядком взвинчен.

– Я поздравляю всех с новым банком... – мрачно начал и.о. Хозяина. – Но нельзя не отметить и некоторые негативные стороны... Ева Алеевна, я ценю ваши заслуги перед «Роспромсоюзом», но поднимаю этот бокал за то, чтобы в будущем вы больше внимания уделяли профессиональному отбору своих сотрудников... Вот мы тут празднуем, торты жрем... – Суханов снял с себя неуместный для обличителя клоунский колпачок. – А между тем, как не отметить, что финразведка во всей этой истории была, практически провалена, кроты в офисе, как у меня на даче в огороде – живут в свое удовольствие... Чем занимался начальник отдела охраны и безопасности? Я слышал, что альковными похождениями... Если это так, то нужно, Ева Алеевна, переписать ему функциональные обязанности, чтобы он не вводил своей ролью в заблуждение ВЫСШЕЕ РУКОВОДСТВО (Суханов особенно упер на «высшее») холдинга...

За длинными столами зависло молчание – только певец, отрабатывая сребреники, охал и ахал в микрофон про разнообразие любви.

Клерки в костюмах, клерки в подтяжках, клерки в мини-юбках и блузках с грудастым вырезом – все застыли кто как был – с рюмкой в руке или с тортом, недонесенным до рта.

Хозо встала и расправила чуть сутулящиеся плечи. Тьма её черных глаз сузилась в щёлочки огнедышащего мартена.

– Максим Львович! – сухо и отчетливо произнесла она. – Я прошу вас впредь... такие вещи... говорить не на людях... В любое время я готова представить вам доказательства того, что начальник отдела безопасности полностью удовлетворяет профессиональным требованиям...

– Да?! – саркастически вскричал Суханов. Отставил свой бокал на стол и возгорался все более. – Может быть, Ева Алеевна, вам следовало сделать так до начала банкета?! Тогда и я сидел бы более спокойно, а то слово сказать боимся, «кроты» во всех направлениях...

Клерки пялились на Шарова. Шаров вроде и хотел возразить Суханову, и, с другой стороны, чувствовал его суровую правоту, поэтому пыхтел, сопел и багровел от натуги, как немой. Потянул разом ставший душным накрахмаленный воротничок – бриллиант выскочил из «бабочки» и куда-то откатился...

– Это моё упущение, Максим Львович! – согласилась Ева все тем же ледяным тоном, прожигая Суханова огнем глаз. – Давайте продолжим этот разговор в моем кабинете...

– Немедленно?! – шёл на вызов Суханов.

– Немедленно, – принимала вызов железная Хозо.

И, как дуэлянты, решительным шагом, они пошли друг к другу на сближение, вышли плечом к плечу в коридор.

Теперь уже и эстрадник перестал петь, видя, что его никто не слушает. Присел на край своего подиума, рядом с аппаратурой, пригорюнился – деньги шли почасовые, так что, может, оно и к лучшему, с передышкой-то.

Клерки стеснённо снимали с себя колпачки из фольги и картона – тем нелепее оставался забытый карнавальный колпак на Валере.

– Валериан Петрович! – взяла его под локоток бухгалтер из риэлтерского сектора Танечка. – Вы бы... Сходили, посмотрели, что там... Видимо, Максим Львович выпил лишнего, как бы на хозяйку руку не поднял...

С мягким шёпотом догорали воткнутые в закуски и салаты бенгальские огни. Нелепо зависли в неподвижном воздухе испуга воздушные шарики.

Шаров снял с себя клоунский головной убор и вышел следом за дуэлянтами – секундантствовать.

Из приоткрытой кожано-клепаной двери Евиного кабинета коптило площадной руганью.

– ...А потому что надо не только себя видеть, Ева! – орал распоясавшийся Максим Львович. – Я тоже в этот холдинг вложил и душу, и годы... Мне больно видеть, как вместо деловых качеств у тебя тут в почете кумовство и постельное право... В партии ты бы за такое в два счета партбилет на стол положила! Уж я-то помню, слава Богу!

– Максим, ну не на людях же... – успокаивала нетрезвого начальника Ева Алеевна. – Ты чего устроил? Мало нам разговоров по курилкам, ты ещё повод подкинул...

– Давно надо было гнать твоего Шарова с должности, я уже предлагал тебе кандидатуры настоящих профессионалов с опытом КГБ, внешней разведки, ОБХСС... Нет, тебе никого не надо, тебе только этого ё...ря прикрывать... Допрыгалась уже до чрезвычайных кредитов – и опять его тут расхваливают, как будто он спаситель отечества!

– Максим! Мы давно друг друга знаем, и я прошу в моём присутствии нецензурщины не употреблять... Тем более, – голос Евы стал угрожающим. – по отношению к моему мужу...

– А чё ты мне сделаешь?! – выпендривался закусивший удила Суханов, и от гнева его руки, как у тряпичного паяца, болтались по сторонам. – Ты много на себя берёшь! Я пока ещё не твой зам, а зам Совенко! Поняла?! Ты по уму вообще только в отделе рулишь! На кадровую политику в других отделах влиять не должна! А ты вон куда замахнула! На «Филинское» место метишь?!

– Мне кажется, я уже не раз с лихвой доказала свою верность Виталию Терентьевичу, и не заслуживаю таких упреков с твоей стороны...

– Ты! А он?! Один раз машину поджёг – велик подвиг! – и с тех пор живет тут, как... А что он может?! Нет, ты скажи! Давай, приводи обещанные аргументы! Ты же там перед всеми клялась – я, мол, тебе, мол, Максим, расскажу, какой он незаменимый сотрудник...

– Тебе нужны аргументы?

Шаров за дверью напрягся. Он надеялся услышать от жены что-то толковое, что оправдало бы его не только в Сухановских, но и собственных глазах.

– Кроме того, – гундел Суханов, – что он, как животное, трахает все, что движется...

Злая Ева притянула Суханова за лацканы пиджака и острой коленкой саданула ему в «чувствительный аспект восприятия». Пока Суханов, обалдевший от боли и изумления, сгибался в три погибели, обнимал нежное место руками, Шарова дала ему «на сдачу» ладонями по ушам...

– Ой-й... – застенал Максим Львович, как профессиональный плакальщик на похоронах, – ё-ё... твою мать...

Неизвестно, чего там оглушенный уголовным приёмом Суханов мог услышать, но Ева выдала ему поучительную сентенцию:

– Если ты, Максим, ещё раз будешь тут выдрючиваться... То или мой муж тебя оттрахает... Или я тебя сделаю очень неподвижным...

Прошла минута, в течение которой всхлипывающий Максим Львович приходил в себя и приводил в порядок скособоченный при падении костюм. Ева дружески, даже ласково, помогла ему отряхнуть с рукава паркетную мастику, и улыбнулась приветливо:

– Максим, надеюсь, мы с тобой поняли друг друга...

– Ну... как сказать... – посмеивался Суханов, потирая промежность. – Французы говорят – если женщина не права, остаётся только извиниться... Я, кажется, немного перебрал... А ты ещё мне тоста не дала первым, как будто я пустое место... Обидно ведь, понимаешь...

– Это моё большое, очень большое и непростительное упущение, – кивнула Ева смиренно, как монашка. – Я дико извиняюсь и обещаю, что больше такого не повторится...

– Вот и хорошо! – согласился веселеющий на глазах Максим Львович. – Все мы бываем неправы, работа-то нервная...

– Конечно...

– Пошли на банкет, надо там разрядить обстановку...

Они вышли к коллективу под ручку, царственно одаривая улыбками подчиненных. Певец на эстраде вздрогнул и что-то снова запел. Веселье восстанавливалось.

– Товарищи! – возгласил Суханов, берясь за свою недопитую рюмку. – Вы все сейчас видели, что я ушел сердитый... Но, должен Вам признаться, что до сегодняшнего дня не вполне понимал особенностей оперативной работы, и вот, только что, увидел, как много может работать секретный сотрудник, оставаясь на поверхности как бы и незанятым вовсе... За Валериана Петровича Шарова, друзья!

– И за Максима Львовича Суханова, – поддержала тост Ева, расточающая по сторонам милость и благость. – Человека, который сегодня всем вам показал пример бескомпромиссной преданности делу, преданности руководителю, своё неравнодушие, свою способность не взирать на лица в поисках справедливости! Если бы все работали так, как Максим Львович, то мы стали бы крупнейшей корпорацией России!

 

***   ***

 

– К Вам «Бильярд», Лотарь Пипинович! – сообщила в селектор секретарша Илоночка. – Впускать?

– Нахрена он мне нужен? Он же уволен, пусть к начальнику биржи труда на прием записывается...

– Он очень просится, Лотарь Пипинович... Говорит, что принес чрезвычайно важные сведения...

– Ну ладно... – сблагодушествовал Припусков. – Пусти этого онаниста, этот «карманный бильярд», пусть своими шариками передо мной поиграет...

Бильярдом (за совершенно лысый череп) звали бывшего начальника финразведки Припускова, уволенного за скандальный провал операции «Роспромсоюз». Он ворвался какой-то потертый, опустившийся, быстро утративший лоск высокопоставленного служащего. До Припускова доходило, что бывший «шмонарь» попивает – впрочем, до личной жизни этого неудачника Лотарю никакого дела не было.

– Здравствуйте, Лотарь Пипинович!

– Здорово, коли не шутишь... Чё пришел? Опять уволили?

– Лотарь Пипинович! После того, как вы так поступили со мной, мне стало незачем жить, и моя жизнь мне теперь не дорога...

– Так ты меня убить пришел? – спросил Лотарь, по-кошачьи потягиваясь. – Руки коротки... Вон ребята сзади тебя стоят – мигом скрутят...

– Вы меня не так поняли! Я говорю, что готов умереть, и единственное, что держит меня на земле – это стремление доказать Вам, что Вы были не правы, что вы несправедливо уволили меня...

– Ну так, брат... – развел холеными руками Припусков. – Ты же меня за мои же деньги байками кормил... У меня что тут, богадельня? Или союз писателей-фантастов?! Ты чего мне за мулю подсунул – что Ева лесбиянка, что у неё фуфел на активах накрошен?! Заработал – получи – таково моё правило, Артём... Заработал по шее – получай...

– Никакая это была не муля! – торопился, глотал окончания Бильярд. Он очень боялся, что его не дослушают и выставят за дверь. – Все соответствовало... «Крот» меня подвел, «крот» погубил...

– Ну, начал опять – «конь болел, конь жалел», – хихикал Лотарь, потягивая марочное бренди. – На «крота», Артёмушка, надейся, да сам не плошай...

– Вот! – Бильярд выложил перед Припусковым несколько фотографий, сделанных, по всей видимости, через окно с сильным увеличением...

– Чего ты мне порнушку в офис притащил?! – взбеленился Лотарь. – Совсем уже «ку-ку»?!

– Вы внимательнее присмотритесь, Лотарь Пипинович... – Бильярд раболепно протягивал заранее припасённую увеличительную лупу.

– Ты за лупой от меня не закроешься... – двусмысленно погрозился Припусков, но уже и призадумался о чём-то.

– Вот! – торжествовал Бильярд. – А говорите, не лесбиянка! Все было в точности доложено, как в жизни! Я сперва, как вы меня пинком – сам смутился, засомневался было... Неделю на чердаке с фотоаппаратом сидел, с телескопом астрономическим... Неделю, все яйца там отморозил... Но решил уж довести дело до конца, доказать, что всплыла правда моя, как масло на воде...

– Да как говно в проруби всплыла твоя правда! – рявкнул Припусков. Полюбовался на абрисы женских тел, увлеченных эротической игрой: – Н-да... Хороши, нечего сказать... Передернул там затвор-то, на чердаке у себя, или тоже вместе с овалами приморозил?

– Я, честное слово, Лотарь Пипинович... какой затвор, я же не киллер, у меня двадцать лет стажа в следственном отделе...

– Этим, Артём, ты ничего не доказал! – поджал чопорные губы олигарх. Погладил кадык на шее, припомнил что-то – и медленно, аккуратно стал рвать фотографии в лапшу. – Это мне без надобности... Уж больно у неё мужик... это... горячий... Ну, бисексуальна она – что же теперь... Все нормальные люди бисексуальны... – в глазах Лотаря возник странный, маслянистый блеск. – Тебя же не за неё уволили-то, Артём. Главное – это то, что ты наслушался каких-то липачей и тему мне впарил про фуфловые активы, про разводку лохов этих, кредиторов... Сколько денег из-за тебя я в ФСФМ вбухал, сколько сил – а вынули мы вместо «куклы» живое бабло...

– И об этом у меня есть данные! – радостно кивнул Бильярд, видя, что преодолевает предубежденность бывшего начальства. – Ни в чем я Вам не соврал! Были «куклы», полная шла разводка по темнухе...

– Ну да! Сказочки рассказывай! И прямо перед шмоном они «куклы» вынули и «бабульками» следы запорошили...

– Именно так!

– Ты говори, да не заговаривайся, Бильярд, а то кием тресну! Если у них бабло живое было, зачем они тогда с этими «фаршмаками» загонялись?!

– Не было у них бабла! Столько – точно не было! Фуфлили они половину цены, если не больше... Червонец за четвертной загоняли... Но перед наездом им «кроты» промалявили, они в чрезвычайку ударились, и «бобы» взяли у первазовских «чурок»... Вот, пробил я тему – за шесть часов до шмона они большой пакет «ГазЭкспо» взяли... Ева, сука, за опт ещё и скидку прошила, мол, много берем, разом, вы нам дисконт сделайте, а то не возьмем...

– Да! – с неким восторгом кивнул вникающий в дело Припусков. – Чего, чего, а блефовать она умеет...

И пожалел, что порвал фотографии хитрой и влекущей бестии.

– Но и это не главное! – радовался Бильярд, чувствуя возрождение из пепла своего былого авторитета профессионала. – Я Вам, Лотарь Пипинович, не просто расклад разметил, я Вам и «крота» нашёл из ФСФМ, из-за которого мы на шесть часов со шмоном опоздали...

– «Крота»? – оживился Припусков. – Как?!

– Удача помогла! – поскромничал Бильярд. – Я после вас вынужден был пойти работать начальником охраны фруктового рынка, где чучмеки всякие торгуют... Там наткнулся на одного барыгу – Саит-бабой зовут... Так вот, это чмо торговало хурмой в тот самый день, и в том самом месте, где «Погон» с «кротом» стрелковался...

– Так... – потер разом ставшие сухими ладошки олигарх. – И где теперь этот Али-баба?

– Так и знал, что спросите, Лотарь Пипинович... Он у меня в тачке сидит, внизу, на въезде... Прикажете пригласить...

– Ну, куда ж теперь деваться... Впрочем, погоди... – Припусков нажал заветную клавишу селектора. – Илоночка? Позови-ка сюда моего кадровика, мы тут с Артёмом Бильярдом погорячились, кажется... – повернул хитрое востроносое лицо к бывшему-новому сотруднику: – А ты, Артём, ступай себе за Али-бабой, у нас разговор, чувствую, долгим будет...

 

***   ***

 

Саит-баба был поистине жалок, как бывает жалок многолетний бесприютец и скиталец. Болоньевая куртка на алюминиевых кнопках, растянутая, вся в затяжках, вязаная шапка-«презервативка» на голове, красные от переохлаждений на зимнем рынке руки в обрезанных на полпальца грязных шерстяных перчатках – вот и все его достояние.

Обычный торговец-беженец, каких в стране сотни тысяч, и мало кто узнал бы в этом человеке с затравленными глазами, заикающемся от неуверенности, пачканном кое-где подсохшими разводами овощной гнили, гордого аульного орла и кутливого удачливого спекулянта советских времен.

– Ты говоришь, что видел Шарова? – спросил Лотарь Пипинович, стараясь удержаться от гримасы отвращения.

– Да, видел, в тот день, когда он встречался с ментом. От мента он выскочил очень быстро и побежал, а потом, как я понял у вас начались проблемы.

– Да, кое-какие проблемы возникли тогда... Шарова ты откуда знаешь?

– Да как же? Он ведь земляк мой, бештарские мы оба, росли вместе...

– А мента, который с ним был, опознать сможешь? Мы составим кадровую фототеку, посмотришь рожи ихние?

– Этого мента, господин Припусков, я узнаю из тысячи. Из-за него моя жизнь пошла под откос. Из-за него я потерял все, больше, чем всё, больше, чем может потерять человек...

– Наверное, убить его хочешь?

– Не его, а её... Сучку эту, Ингу Князеву... Из-за неё мне срок выпал... Ну, и потом там, долго рассказывать... Хочу убить. Только оружие дайте. В клочья порву. А вначале – надругаюсь в задний проход, чтобы все порвалось там – у меня на то, поверьте, веские основания есть...

– С этим... как тебя там?

– Саит-баба, господин Припусков.

– Ладно, будешь просто Саитом, нечего мне тут разводить двуполые погоняла... Так вот, с возмездием тебе, думаю, придется подождать... Мы сперва должны на этом «кротике» финансовые сценарии отыграть, на пользу дела... Как пели раньше, помнишь? Первым делом – самолеты, ну а девушки – в смысле заднего прохода и прочей экзотики – девушки потом, Саит. Ты, я вижу, парень бывалый... Пригодишься... Правда, для охраны ты какой-то слабый... Как считаешь, Бильярд?

– Слабоват! – поддакнул Артём, сияя от счастья: хозяин принял его, и уже снова спрашивает советов!

– Так что физзащита для тебя отпадает... Образование есть какое-нибудь?

– Школа средняя...

– Нет, братан, с таким добром народу немеряно... Чё умеешь-то по жизни?

– Торгую я... с лотка...

– Да иди ты нахер! – беззлобно рассмеялся Лотарь Пипинович. – Бильярд, ты слышишь, за кого он нас с тобой держит?!

– Гы-гы-гы... – замирая от восторга, вторил Артём.

– А ещё я в машинах раньше разбирался... – припомнил Саит-баба свою прошлую, дотюремную жизнь. – Водил хорошо, своя у меня была...

– От! Можете ведь, когда захотите... Артёмчик, ты как сам дооформишься в кадрах, отведи этого доходягу в гараж, пусть ему там найдут дело...

 

***   ***

 

Он снова был с Римой, как много лет назад, но уже в столичном пентхаузе, где нет той экзотики и эстетики седого Востока, где все банально, прямоугольно и функционально – даже расположение цветов в зимнем саду.      Он был с Римой, женой босса, потому что так хотела Рима, а она была женщиной – им не принято отказывать, если они предлагают себя, и она была Кульгари, урожденная правительницей, которым опасно отказывать.

– Ты так редко бывал у нас эти годы... – сетовала Совенко, лёжа на широкой, поросшей с тех давних пор колючим волосом груди Шарова. – Неужели ты так же редко вспоминал обо мне?

– Я... никогда не забывал о тебе, ты самый сладкий сон моей жизни и самая волшебная роза в саду моей праздности... Но ты – жена шефа, а я – потомок самураев, и я не мог пересилить голос долга...

– Ты потомок самураев? – расширила Рима магические карие зрачки.

– Нет, конечно... это просто поговорка – означающая, что я человек чести... И я всегда помнил, что став женой моего хозяина, ты стала моей хозяйкой, а значит, я не смел...

– Лжец, лжец, лжец... – серебристо засмеялась Рима – но мистика её чарующих глаз вместо смеха источала боль. – Все мужчины – лжецы, но ты занял бы на их конкурсе первое место... Ты боялся хозяйки – слабой, уже освоенной тобой девушки? Ты, преторианец, несший смерть в себе, как женщины носят ребенка?! Твоя ложь льстива, но это ложь, а за ложь у Кульгари наказывают...

– Как, интересно?

– Уже забыл? Голову на блюдо... Эх ты, а когда-то даже это хорезмийское чеканное блюдо тебя не пугало – пока ты не слазил, куда хотел, и не разлюбил меня...

– Я никогда ни на секунду не любил тебя меньше, чем в ту ночь...

Она приложила пальчик к его губам.

– Я не хочу твоих оправданий – они не смешны, а жалки. Будь тем, кто ты есть – бездушным самцом, взявшим меня до мужа, удовлетворившим свою похоть и позабывшем обо мне – так ты красивее, благороднее, романтичнее, чем с пошлыми теориями о долгах самураев...

Когтистой маникюрной лапкой Рима взяла его за место, о котором не принято писать. Мизинцем пощекотала ослабевшую после бури плоть, провела вверх-вниз, смещая шкурку...

– Валериан, Валериан... твой нефритовый стержень как прежде – большой и сильный, он – король нефритов, и потому по праву обладает королевой, если, конечно, ты считаешь меня королевой...

– О, да, Рима...

– Но ты так и не научился лгать женщинам, которых ты не любишь...

– А разве...

– Ты о ласках для души? Ну, что ж, ты повзрослел, мой мальчик, и кое-что запомнил о нас, женщинах... Но я расскажу тебе продолжение того приёма для нелюбимых... Когда ты извергся в меня – без любви – ты хочешь лечь на бок и уснуть... Преодолевая себя, чтобы обмануть меня, ты сделал все, как я советовала – ты стал целовать меня и ласкать после извержения... Но ты делал это с закрытыми глазами, мой цезарь, а значит – та, которую ты видел в воображении, приятнее тебе той, которую ты мог видеть воочию...

– Это всё спорно, Рима... – попытался отбояриться Валера.

– Я же говорила тебе – женщину нельзя обмануть – она знает тебя лучше тебя самого, но иногда она сама обманывает тебя, чтобы получить твою защиту... Мне очень жаль тебя...

– Почему?

– Потому что тебя любит Кульгари, а со средних веков известно, что любовь Кульгари – это не радость, а проклятие... Если ты потомок самураев – то гордись, любовь к тебе увела проклятие от головы твоего хозяина, и ты закрыл его своим телом...

– Что такое ты говоришь? Опять подводишь к своему блюду?

– Я жила, как велел мне долг, отдавала себя тому, кто приносил в меня боль и раны своим нефритом, но я любила, как велело мое сердце... Только тебя, с первого взгляда тебя, навсегда тебя, всю жизнь тебя...

– Я этим горжусь...

– Не торопись... Ты вошел в меня, как в пустоту, но на самом деле ты сам был пуст долгие годы... И твоя пустота вмещала мою маленькую женскую душу, была ей домом... Я знала день и час твоего соития с какой-то из женщин – знала, потому что чувствовала... Не спрашивай меня, откуда – я ведь Кульгари... Я ощущала твои ласки, и я жила – потому что даже если ты ласкал женщин после своего дела, ты ласкал их душу, как мою – с закрытыми глазами....

– Рима, это невозможно, это мистика какая-то...

– Нет, это жизнь, род и судьба. Я знала, когда твое семя дало всход в животе другой женщины, знала это раньше, чем она сама – но я была спокойна – ведь это было только семя без души... Но теперь – я знаю – ты был с другой женщиной, и она растопила внутри тебя ледяное ядро, которое я не смогла растопить... Мне давно незачем жить на земле – я устала от мужа-пытки, от этой комфортабельной тюрьмы и этих респектабельных тюремных двориков для прогулок – светского общества. Я чужда этому городу, и город чужд мне, а родного Перваза я, может быть, никогда уже не увижу... Но даже если и увижу – что с того... Мы всегда входим в другую реку...

– Не пойму, Рима, к чему ты клонишь? – заволновался Шаров, предчувствуя недоброе.

– Один раз ты появился, чтобы принести мне любовь... – склонила голову Рима Совенко. – И ты с честью сделал это... Сегодня я позвала тебя не для любви, хотя и не смогла отказать себе в этом наслаждении по имени «Ты»... Я думаю, будет справедливо, если ты примешь мою смерть...

– Какую смерть?! – вскочил на кровати Шаров. – Ты что? Такие мысли! Ты молода, красива, тебе ещё жить да жить...

– Ты проклят, Валериан, проклят любовью Кульгари... Я приняла старинный хорезмийский яд, который действует медленно, но безотказно. Через минуту меня уже не станет... А ты останешься рядом с обнаженным трупом жены босса, сам голышом, и не сможешь выйти в дверь – потому что у нас с Виталием-агой кодовый замок... Это моя месть тебе – за то, что ты посмел предпочесть мне другую...

 

***   ***

 

Она не солгала. В их отношениях врал почему-то всегда один Валера – а она была правдива. Её смерть была быстрой и безболезненной – без судорог, конвульсий или пены на губах – ведь недаром этот таинственный яд приписывали гению Авиценны...

Она как будто просто уснула – такая же прекрасная, такая же манящая – в роскошном будуаре, достойном райских чертогов – но постепенно охладевающая.

Шарова охватила паника. Он стал бегать по пентхаузу, пытаясь найти свои вещи – но демоница азиатской ночи уже успела выбросить их с балкона, пока ходила за манговым соком на кухню.

Шаров был голым, он был запертым, а все, кому он мог позвонить по работавшему телефону – так или иначе связаны с Виталием Терентьевичем и потому опасны.

В итоге Валера звонил на сотовый Хозо, внутренне проклиная себя за очередную слабость перед этой всегда берущей верх женщиной, постоянно застукивающей его в моменты его ничтожества.

– Алло, Ева!

– Шаров? У меня батарейка садится, я перезаряжусь и перезвоню...

Вот так. Последняя надежда! Батарейка для сотового может заряжаться несколько часов – за это время к Риме обязательно вернётся прислуга, застукает Валеру и донесет Виталию Терентьевичу...

– Я умираю... – прокричал Валера в трубку таким страшным голосом, что и мертвая Рима, казалось, вздрогнула.

Он не был уверен, что Ева услышала его: батарейка отключила связь где-то на середине слова. Теперь дари драгоценные часы зарядному устройству...

Шаров ещё раз пробежал по будуарам в поисках хоть какой-то мужской одежды. Но Виталий Терентьевич строил свое гнездышко наподобие их с Хозо – только с большим размахом: квартира для мужа и квартира для жены. Шаров был в квартире жены, надежно запертой, а путь в подъезд преграждал код: нужно было угадать слово из восьми букв, абсолютно нереальная задача...

Валера – как был голышом – сел на пол посреди спальни и охватил голову руками: что теперь будет? Совершенное преступление было слишком велико – и по отношению к кому?! К всегда доброму, всегда щедрому хозяину, про которого и плохого-то ничего не вспомнишь... А Шаров залез к нему в постель, залез в его жену – будь эта история с «третьим лицом» Валера и сам посоветовал бы «убить и закопать как собаку».

Прозвучал телефонный звонок. Валера вздрогнул и отодвинулся от телефона – но звонили настойчиво. Шаров решил поднять трубку, послушать – но ничего не говорить.

Это была Хозо. Надо отдать ей должное: услышав не более чем « Я уми...», но диким воплем, она сообразила, что это не про ум, а про смерть. Бросив сотовый с зарядником, она учла обстоятельства, не стала звонить с городского. Мигом съездила в салон сотовой связи и приобрела новую «трубу» и набрала полученный автоопределителем старого телефона номер.

– Валера? Ну и что ты делаешь у Совенко?

– Хуже, Ева! Я не у самого Совенко, я у Римы... В её половине... А она умерла...

– Чего?! – чуть не выронила «мобилу» Хозо.

– Так получилось... долго объяснять... Вытащи меня, пожалуйста... Приезжай, купи хоть какую-нибудь мужскую одежду, у Римы тут только пеньюары всякие....

– А где твоя одежда?

– Она выкинула... С балкона... Так получилось, долго объяснять...

– Ты её убил? Только честно?

– Нет! Нет! Клянусь тебе, она сама! Она отравилась!

– Довёл, значит, девушку? Ты можешь...

– Евонька, не время шутить... Я в беде...

– Шаров, дай припомнить: когда это ты не был в беде?

– Приезжай... тут кодовый замок... Я не могу подобрать пароль...

– Сколько букв?

– Восемь...

– Это у Совенко?

– У его жены...

– Ну, учитывая страсть «Филина» к мозазавристике, это скорее всего слово «мозазавр»...

– Я перезвоню! – обрадовался Шаров и повесил трубку.

 

м

о

з

а

з

а

в

р

 

Код не работал. Шаров несколько раз пнул от ярости неподдающуюся дверь и снова побежал звонить Еве. Нажал на кнопку «вызов последнего номера» – и бодрый голосок Хозо отрапортовал:

– Я в «Бенетоне»... Ты какие цвета предпочитаешь?

– К чёрту цвета... Любые цвета... Евонька, пожалуйста, подумай ещё раз, что это может быть за слово, «мозазавр» не открывает...

– Так... Дай припомнить... Старик все время про это говорил, да я ведь не больно слушала... Да! Да! Лично им открытый подвид мозазавров – Глобиденс. Иди, набирай, скорее всего, это «глобиденс».

 

г

л

о

б

и

д

е

н

 

Одна буква в безобразном слове будущего палача оказалась лишней. Но Шаров все равно попытал счастья – дернул дверь, прочную, как в камере, разве что более роскошную – ничего! Никакого эффекта...

Быстрая, как молния, Хозо уже просигналила снизу. Сидела в своем черном «БМВ», одна, без шофера – дело было уж больно щекотливым.

Валера снова позвонил ей:

– Евушка, милая, глобиденс не открывает... Ломай дверь, пожалуйста, выпусти меня...

– Ты с ума сошел? Как я буду ломать – внизу, все на сигнализации, ЧОПы, вневедомственная охрана МВД... Давай угадывать... Будем вместе угадывать... Рассказывай мне все подряд – Рима любила восточные загадки, здесь должна быть подсказка, в её последних словах – она ведь не просто так тебя погубить задумала...

– Евонька, если все рассказывать, у тебя опять батарейка сядет...

– Ничего, не твоя забота... Я купила охренительно дорогой телефон, у него большая гарантия аккумуляторов...

– В общем, дело было так....

Валера рассказывал – невольно ловя себя на мысли, что похож сейчас на откровенничающую с ним Людочку Ярцеву. По иронии судьбы Ева принимала ту же постыдную исповедь, которую он когда-то потребовал о Еве. Наконец «буквы кончились». Шаров выболтал – удивительно быстро – как пулемёт – все, что помнил.

– Ну, что скажешь, Евульчик?!

– Помолчи, я думаю...

«Ах ты слепошарый Шаров! – думала Хозо, грустно улыбаясь накалу чужих чувств. – Урожденная принцесса отдала тебе себя – и конечно, гневалась на преторианца, не любившего её до конца. Она наказала тебя за то, что ты её не любил... Иначе говоря, если бы ты её любил, если бы ты вообще знал, что это за чувство – ты бы понял, как растворяется человек в человеке... Несчастная наложница политических страстей, Рима только под конец своей бесславной жизни показала когти – но втайне она надеялась, что ты спасёшься, если – вопреки всей её интуиции – все-таки любишь её... Неужели трудно догадаться, что слово из восьми букв – это «Валериан»?

– Набери «Валериан»...

– Ты рехнулась?! Не время развлекаться...

– Я говорю тебе – набери «Валериан», а я пока поднимусь к тебе с одеждой...

 

в

а

л

е

р

и

а

н

 

Легкий щелчок отворил непрошибаемую сверхупорную дверь. Вышел боковой язычок, вышли титановые штыри, крепившие дверь по периметру. Шаров обалдело смотрел на дело рук своих – он открыл ловушку собственным именем!

Неважно, теперь быстрее бежать отсюда, с места преступления...

Шаров побежал бы и голым, но Хозо властно толкнула его в прихожую, швырнула в лицо пакет со шмотками.

– Валер! Тебе не кажется – если ты так пойдешь – консьерж перевозбудится, на тебя глядючи?!

Валера торопливо одевался, как-то шиворот-навыворот, лишь бы успеть до подхода любых агентов «Филина».

– Говнюк ты, все-таки, Валера... – сделала Хозо вывод, глядя на эту неприглядную картину. Потом прошла в будуар Римы.

– Ева! Ты куда?! Ты так не шути – нам уезжать надо...

– Помолчи, говнюк! Может, её ещё можно спасти? Ты об этом, конечно, и не подумал даже...

Ева пощупала пульс покойницы, приподняла ей веко, подержала два пальца на сонной артерии. Дело было безнадежно – и, видимо, с самого начала, что, конечно, не оправдывало Валеру.

Валера с широкими от страха глазами стоял в бенетоновских цветастых одеяниях, как тинэйджер, и, словно верная собака, ждал команды «Гулять!»

– Пошли! – решила, наконец, Ева.

И Шаров кубарем скатился по лестнице во двор мимо равнодушного ко всему, тихо дремлющего у телевизора консьержа.

Ева не торопилась. Подняла с паркета оставленный Валерой пакет «Бенетон» и прошлась по большой квартире – убрать вещдоки. Шаров, пердевший тут не менее получаса, а то и все 50 минут, конечно, не озаботился убрать стаканы из-под мангового сока со своими «пальчиками» или окурки со своим характерным прикусом...

Все это Хозо брезгливо бросила в пакет и пошла с ним, как будто мусор выносить. Так, ещё одно... Имя «Валериан» в виде пароля – слишком уж хорошая наводка опытному «следаку»...

Тумблеры смены кода располагались на толстой двери сбоку – так, что переменить код закрытой двери было невозможно. Теперь, когда косяк не мешал, Хозо переставила тумблеры на «мозазавр» и захлопнула дверь, как отрезала свое безупречное служебное прошлое. Десять лет безупречной службы у «Филина», десять лет – ни копейки у него не украла, ни полусловом ему не соврала... А теперь – такую свинью хозяину подложила...

Шла Ева по возможности более спокойно, неторопливо. До чего только не доводят нас эти мужики – обиженно дула она губки – и надо же умудриться так вляпаться, чтобы всех окружающих дерьмом забрызгать!

Валера переминался с ноги на ногу у «БМВ». Торопился. Сейчас поедем – думала Хозо – будет дергать – «гони, гони!». Идиот.

– Ну, чего ты мнёшься? – рассердилась Шарова. – Писить хочешь, или яйца жмут? Быстро в машину сел и не светись своей кобельей рожей...

Когда поехали – Ева сперва молчала и курила. Только теперь – после дела – у неё начали дрожать руки. Шаров полуобиженно-полувиновато скорчился на пассажирском сидении рядом, бенетоново-омоложенный, в каскетке, хоть сейчас на дискотеку...

– Ну и объясни, ненормальный, мне, нормальной... Зачем тебе это надо было?!

– Чего? – окрысился Шаров.

– Того... Весь этот цирк со стриптизом устраивать... Я удивляюсь, как это у тебя получается – из всех баб, из миллиона, влезть в такую, от которой надо за километр держаться...

– Из-за тебя всё... Если бы была мне женой, а не... Я бы не изменял...

– О, придумал! Ладно врать-то...

– Все, говорю, только из-за тебя...

– Из-за меня, милый, ты живой и здоровый, без пули возмездия в башке едешь сейчас по улицам города... Который тоже стал твоим когда-то из-за меня... Так что не надо с больной головы на здоровую... Я вообще думаю – почему бы мне не рассказать все «Филину» и не сдать тебя, говнюка, со всеми твоими говнястыми потрохами?! Кто мне «Филин»? Он меня из грязи поднял, руководителем сделал, кормил-поил... Все ведь от него – даже вот эта «тачка», на которой я тебя, блядуна, транспортирую – он него пришла... А ты мне кто? Обуза, случайность... Пустое место...

– Ну и сдай... – ярился Валера, злой на весь мир от собственного позора.– Будь уж крысой до конца, раз такую роль себе выбрала...

– Ладно, не ссы... – потрепала его Хозо по коленке в спортивных штанах. – Выкрутимся... Видно уж права народная мудрость – ночная кукушка всех перекукует...

– То-то мы с тобой покуковали, Ева, прямо-таки всласть...

– Ну так... редко, да метко... Ты, Валер, не кукушка, ты ночной дятел, так долбанул однажды – до сих пор у меня в одном месте болит...

– Издеваешься, да? Ладно, погоди... Посмотрим ещё... И Валера тебе пригодится, приползёшь за помощью... Нашлась тут «бизнес-вумэн», сидит, выпендривается... Была бы как все – глядишь, и из меня бы нормальный человек получился...

 

1998 год

 

Аудитор Даня Лардаров близко познакомился с Валерианом Петровичем Шаровым при довольно безобразных обстоятельствах. Так получилось, что именно в тот день, когда Даня проспал на работу, «Погона» нелегкая принесла в офис «Литера «Б».

В офисе «Литера «А» у Совенко сидели силовики – охранное агентство, служба безопасности, служба финансовой разведки, тот же Шаров с компьютером и игрой «Голд Экс», и потому офис неофициально справедливо именовался «Алкоголики».

«Литера «Б» была полна женского персонала – здесь вкалывала централизованная бухгалтерия, аудиторское бюро и тому подобная «малина» – нетрудно догадаться, что неформальная молва тут же окрестила «Литеру» непристойным русским словом, адресованным женской половине человечества.

Собственно, как называли, так и пользовали. Верхушка холдинга ездила бухнуть в «А», к Шарову, а по женской части за сомнительными знакомствами – в литеру «Б».

А в тот день Никита Питров с многодневного перепою перепутал нумерацию, и вместо офиса «Алкоголиков» со всем своим предвыборным штабом ввалился в офис «Б...», мешая дамам работать.

Питров только что выиграл выборы в местное Законодательное собрание. Собственно, он и его противник оплачивались холдингом Совенко, по общему плану «рука одна, а пальцев много», но соперник шел якобы от демократов, от «Демроссии», а Питров по решению «Филина» возглавил свежеиспеченную организацию «Дело Ленина».

Наивный избиратель округа, отдав предпочтение «коммунисту» Питрову, и понятия, естественно, не имел, что «политические взгляды» Никиты господин Совенко решил простой жеребьёвкой...

Питров как-то неестественно радостно воспринял свою липовую победу на выборах и никак не мог остановить «народные гуляния по случаю...».

Шарову позвонила одна из неформальных «знакомых», работавших в «Б» и, почти рыдая, стала умолять:

– Валериан Петрович! Только вы можете помочь! Тут Питров такое вытворяет – всю работу нам сорвал! Если Ева Алеевна узнает – нас всех тут...

– А я что могу? – лениво поинтересовался Шаров, щёлкая игровым джостиком.

– Да угомоните вы его как-нибудь! Вас-то он послушается!     

– Ты думаешь?

– А как же!

И Шаров выехал «разбираться».

Питров устроил в холле импровизированную дискотеку – притащил с собой модный кассетник «Бумбокс», из которого орала популярная тогда группа «Я-кида».

С годами Никита все больше толстел, как-то неопрятно пух – теперь уже его «украшало» солидное пузо. При дикой пляске под «Я-киду» это пузо ходило ходуном, желеобразно колыхалось, прыгал и сотовый телефон на поясе, а по жирному лицу «народного избранника» катились крупные градины пота. Никита скинул пиджак, белая рубашка пошла темными потными пятнами.

Какие-то девчонки сомнительного вида, явно не здешние, скорее всего с ближайшей панели, в мини-юбках, черных чулках, в цепочках, с наманикюренными пальцами окружали Питрова, подбадривали его и хохотали.

Хохотали, понятное дело, над этим дураком, хотя сам себе он с пьяных глаз казался неотразимым. Он пытался что-то говорить урчащим, заторможенным, медвежьим голосом – рыком:

– Эх-хэ... Знаете ли вы, что такое «Дело Ленина»?!

– Хватит болтать! – кричали девчонки. – Давай, танцуй, толстый! Покажи класс!!!

Валера «Погон» раздвинул парфюмерное кольцо зрительниц, прошел внутрь «танцпола» и с заворота врезал Никите Питрову прямо в морду. Тот потерял равновесие, полетел наискось к пластиковому евроокну, по пути споткнулся о шнур «Бумбокса». Магнитофон умолк, сильно ударившись об стену, Никита на полу очумело озирался, утирал юшку на губе.

– Ты не имеешь права! – завизжал он в первом гневном порыве. – Я народный депутат! У меня парламентская неприкосновенность!

– Ну так пойдем, заявление в суд на меня напишешь... – мрачно пообещал Валера. – А я на тебя в санэпидемстанцию – что мараться о такое дерьмо пришлось...

Питров, как ни странно, унялся, встал и покорно поплелся за Шаровым в ближайший из укромных аудиторских кабинетов. Это как раз и был кабинет, в котором, в числе других, корпел над отчетами Даня Лардаров. Человек, который в тот день вовремя не приехал на работу...

– Ты не имел права! – возмущался Никита, усаживаясь на вертящийся стул отсутствующего Дани. – Как ты мог? При подчиненных? При девчатах?! Что обо мне теперь подумают?

Шаров пододвинул на середину стола стакан от графина, налил из карманной «чекушки» его водкой до краев, одним махом выглохтал ядовитое зелье.

– Так, Кит... Теперь поговорим на равных...

– Ладно, чего говорить... – сдал на попятный Никита. – Я все ведь понимаю... Ты же инспектируешь режим. Это твой долг. Я неправильно поступил.

– Совершенно верно.

– Так я поеду, что ли?

– Давай, езжай, голову тут не морочь людям...

– Поеду...

– Езжай.

– А вот с собой...

– После работы заедешь, и заберешь, кого надо. Пока они работают. Они заняты. Езжай.

– Поеду.

Инцидент с Питровым был улажен, но Шаров некоторое время ещё оставался за столиком Лардарова, допивая свой «чекан» и сбрасывая напряжение.

Как раз в это время ничего не подозревавшего Лардарова принесло на работу. Он вбежал в кабинет, запыхавшийся, растрепанный, раскраснелый от бега. Можно вообразить его ужас, когда именно за своим скромным рабочим местом он увидал главного инспектора по режиму труда, «Погона», о крутости которого клерки слагали легенды...

– Вон отсюда! – рявкнул на Даню Шаров, недовольный, что клерк застал его в момент распития алкогольного напитка.

Даня понял так, что его увольняют. Теряя звуки и глотая слова, он начал сбивчиво объяснять уважительные причины своего опоздания. Его жалкий и потерянный вид несколько отрезвил Шарова.

– Ты тут работаешь, что ли? – уже дружелюбнее поинтересовался Валера.

– Да... Вот за этим столом... Сижу... То есть... Не сижу, а дело делаю...

– И опоздал?

– Да... Этого больше не повторится, Валериан Петрович! Я клянусь вам, этого больше не...

– Как зовут?

– Данила... Даня...

– Вот это, Даня, мне в тебе больше всего и не нравится... – сурово сказал Шаров, заворачивая пробку на своей «чекушке» и припрятывая её во внутренний карман пиджака.

– Что? – опешил Лардаров.

– То, что ты, завидя меня, сразу решил, будто я пришел проверять твой график... Понимаешь, Даня, у нас не такая компания, чтобы таймеры ставить и пропуска в проходных сдавать. Это только у дураков такие компании, где шмонают – во сколько пришел, во сколько ушел... Кем это делает сотрудников?

– Кем? – Даня силился понять, к чему клонит шеф, но понять все же не мог.

– Рабами, Даня. Рабами. Рабами ленивыми и лукавыми, которые оскорблены недоверием к себе и потому мстят, как могут, исподтишка своей компании... У нас не так. И если ты этого не понял, то ты не сможешь у нас работать. У нас не просто компания, у нас – семья. Прайд, понимаешь? И здесь никому нет дела, опоздал ты с утра, или ушел с обеда. Но если ты не выполнишь свою работу – то ты подведешь всю нашу семью, и только тогда встанет вопрос о твоем наказании. До тех пор, пока ты свою работу выполняешь, ни у кого никаких претензий к тебе не будет...

– Правда? – Лардаров улыбался от счастья.

– Да. Условий два – ты должен стараться, и ты не должен ничего от меня скрывать, не должен крысятничать... И если ты сделаешь для меня все, что можешь, то я тоже сделаю для тебя все, что смогу. Понимаешь?

– Понимаю... – смутился Лардаров. Он поработал уже в нескольких местах, но таких слов клерку на его памяти никогда ещё не говорили.

– У тебя есть мечта?

– Да, Валериан Петрович. Я хочу купить для своей семьи квартиру – свою, собственную, хотя бы малосемейку... С той зарплатой, которую вы мне платите, я уверен, что смогу...

– Лет через пятнадцать! – засмеялся Шаров. – Хрен ли тебе тут платят? Если у тебя есть такая мечта, то я помогу тебе разобраться с проблемами побыстрее... Но при одном условии...

– Слушаю!

– Мы – не раб с хозяином. Мы друзья, мы родственники, Даня, и никто никого никогда не кидает...

Так мелкий аудитор Даня Лардаров, мечтавший о собственном угле, и мыкавшийся по съемным квартирам, оказался в друзьях самого «Погона». Со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами...

Потому что Валериан Петрович Шаров, в принципе незлой парень, способный на мимолетное благодушие, понятия не имел о серьезном и кропотливом труде. Для своего друга он приготовил работу – составлять фиктивные аудиторские отчеты по звеньям холдинга. Суть была простой – входившие в холдинг фирмы, чтобы снизить показатели налогооблагаемой прибыли, заказывали головной конторе аудиторские проверки на совершенно бешеные суммы оплаты.

Сам по себе аудит был никому не нужен – Совенко считал, что если не доверяешь СВОЕМУ бухгалтеру, то доверять ЧУЖОМУ – двойное безумие. Но перед налоговой проходили отчеты, в которых прибыль магией договоров превращалась в «производственные издержки».

Аудиторская фикция была сравнительно проста. От аудиторов не требовалось вникать в материалы бухгалтерии – просто поверхностно «начирикать отчётик», чтобы он лежал в приложении к договору, на случай налоговой проверки.

Для этой цели Виталий Терентьевич держал в холдинге четырнадцать аудиторов. Шаров, взявшись потакать Лардарову в покупке квартиры, спросил сразу:

– А за двоих работать сможешь?

– Смогу! – радостно выдохнул Данила, предвкушая двойную оплату. А через некоторое время, набив руку в фикции отчетности, пришел и сам попросил дать работу на троих.

– Видишь, какой ты молодец! – радовался «Погон». – Если ты стараешься, то и холдинг для тебя постарается! Бери три ставки! А может, ты и четыре потянешь?!

– Потяну! – захлебнулся слюнями Лардаров, прикинув в уме, сколько это деньжищ отвалится.

И закипело дело – совсем, как у Некрасова: «ай, молодец, детинушка, ай, сам того не ведаешь, чего ты сотворил! Ведь ты же внес по крайности четырнадцать пудов!»...

Даня Лардаров осунулся, почернел лицом. Жена и маленькая дочка его почти не видели – он и ночевать порой оставался за своим столом. Потом прибегал – с заострившимся профилем хищной птицы, со злобинкой в чернеющем взоре, и швырял жене (начинал её ненавидеть за то, что работу найти не могла – с маленьким ребенком никуда не брали).

– Во! Улов! Считай! Видишь, сколько! А ты тут сидишь, б...

Усталость приходит постепенно. Так всегда бывает – возьмешь тяжелый куль, да и посмеешься – мол, что это, разве вес? Свое-то карман не тянет! И понесешь... А с километрами мешок тяжелеть начинает – кому не известно?

Лардаров об этом забыл.

Стараясь угодить своему старшему «другу», Лардаров где-то перешел предел сил человеческих. Сам чувствовал – непосильно взвалил на себя работу и оклады семерых коллег – но больше всего на свете боялся – вдруг «друган» с верхов заметит усталость, «разгрузит»?! А заветная «малосемейка» была уже так близка, так очевидна с новыми доходами... Только ещё чуть-чуть, только выдержать, устоять на ногах...

И вот как-то вышло: две ночи не спал Лардаров, сводил дебиты с кредитами, а ближе к третьей, когда свинцом залило глаза и затылок, когда руки перестали слушаться, а ноги колотило мелкой дрожью, вдруг ввалился к нему «Друг» – Погон.

– Даня! – гомонил подвыпивший «друг». – Собирайся, поехали! Будем колбаски на природе жарить!

– А? – растерянно спросил Даня, мечтавший выспаться. – Валериан Петрович... Я тут... по работе... Как-то не знаю...

– Работа работой! – хлопал его по плечу веселый тунеядец Погон. – А корешами брезговать нельзя! Ты что, брат, решил снова в раковину залезть? Мол, клерк, и не больше? А о будущем своем подумал?

Этих слов было для Лардарова достаточно, чтобы отставить все вопросы. Не вполне понимая, куда и зачем они едут, он оказался в роскошной машине «Друга» с миниатюрным мангалом в руках. Глаза слипались. Мысли бежали вразнобой – кто куда и кто за кем...

А Шаров, напротив, был бодр и весел, оживленно крутил башкой по сторонам. Он поспал сегодня до обеда, потом «заправился» коньячком для бодрости, и теперь жизнерадостно обсуждал с компанией, где покупать «охотничьи колбаски» для барбекю.

Мангальчик принадлежал «хитромудрому пескарю» Герману Пупнову, директору входившего в Совенковский холдинг «Евразийского страхового общества».

– Вон там, возле «Патэрсона» есть приличный гастроном! – говорил теперь Пупнов «Погону». – Давай, туда рули, там отличные охотничьи сосиски...

– Надо ещё вырезки взять! Для шашлыков! – ликовал Шаров.

– А водки?

– Водки брать не будем...

– Ты чего, обалдел?! – заорала вся компания страховщиков, предводительствуемая Пупновым. Равнодушным остался только Даня, дремавший на заднем кресле «джипа».

– Чё я обалдел? – удивился Шаров за рулем.

– Да как же у тебя язык повернулся – без водки?!

– Почему без? У меня всегда ящик в багажнике стоит...

-А-а-а...

«Природа», на которой расположилась под вечер эта гулянка, была более чем сомнительна. Шаров привез друзей в микрорайон Масленцево, где Женя Крисидис построил автогаражный кооператив и автозаправку напротив. Никакой природы тут и близко не было – разве что несколько чахлых саженцев, угасавших в асфальте и бензиновых парах. Зато место было и в самом деле диковатое – ближе к ночи сюда никому не взбрело бы в голову пойти гулять.

Масленцевскими гаражами в свое время Совенко «осчастливил» почти всю верхушку своего холдинга, навязчиво продав им в кредит по боксу каждому. Отсюда до дома Виталия Терентьевича в парковой зоне было пять минут ходьбы, и ему казалось весьма удобным ходить сюда за машиной. Впрочем, он этого ни разу не проверил, потому что ездил на служебной с водителем, а в масленцевский бокс запер старые советские табачного цвета «жигули», которыми очень дорожил, как своим первым автомобилем.

Для других гаражи в Масленцево, хоть и дешево, хоть и в рассрочку, купленные, оказались «демьяновой ухой». Продать бокс никто так и не решился – это означало бы обидеть порой по-старчески вздорного шефа – но и машин тут не держали. Кто-то устроил себе в Масленцево склад ненужных вещей, а большинство сдали свои гаражи за копейки в аренду Киту Питрову.

Питров был очень рад такому подарку судьбы: лучше и не придумаешь! Из родной Чувашии, в КГБ которой когда-то начинал он свой «бесславный путь», Никита Порфирьевич возил «левый» спирт, из которого, в тайне ото всех гнал у себя в ООО «Империал» палёную водку.

Поскольку Питров (или «Питрав», как его звали родные в Новочебоксарске) был человеком осторожным, то нелегальный спирт он возил не в цистернах, и даже не в замаскированных бензовозах, как это делали в те годы, например, грузины. Спирт он разливал в огромные бутыли с этикетками «Чистейшая питьевая вода «Родник» и доставлял именно этими, пластиковыми, ни у кого не вызывавшими подозрения бутылями.

Но где их складировать? На терминалах холдинга опасно – мог узнать ОБЭП или Совенко – оба варианта Питрова одинаково не устраивали. И тут на помощь пришли коллеги, не знавшие, куда девать дареные шефом гаражные боксы...

Боксы – это вам не общий склад, куда ментам легко нагрянуть со шмоном. У каждого бокса – отдельный владелец и отдельный замок, а бутыли со спиртом так легко разгружать по закуткам гаражного кооператива!

Именно спиртом из пластиковой бадьи «Кристально-чистая питьевая вода «Родник» Валера с Пупновым поливали березовые угли, подсыпанные в мангал из бумажного покупного пакета «Мечта шашлычника». Сдобренные отменным контрабандным спиртом, уголья полыхнули «с первой зажигалки», бодро и ярко, осыпав пригаражные окрестности снопом веселых искр.

Колбаски решили жарить между гаражами и автозаправкой, мерцающей рекламным неоном в темноте. Расположились прямо перед воротами «дедушки, которого все равно никто не любит» – так Пупнов охарактеризовал некоего примазавшегося по воле Совенко к гаражному кооперативу ветерана. Вина «дедушки которого все равно никто не любит» заключалась в том, что он зачем-то соорудил перед своим гаражом оградку по типу могильной – мол – «чужой тут не паркуйся!». А Пупнов стал по привычке бывалого юриста от озорства душевного выяснять – есть ли у «дедушки, которого все равно никто не любит» разрешение на ограждение площади?! Дедушка имел неосторожность обхамить Германа, и потому попал в свое незавидное статусное положение.

Пылал мангал. Плыла безумная ночь в индустриальных тонах – звезды, гаражи, склады, автозаправка, снег и асфальт в проталинах. Кружилась голова у Дани Лардарова, которого Шаров пристроил переворачивать колбаски на прокопченных раскаляющихся решетках...

Шла вечеринка весело, а кончилась плохо: то ли заснул Даня над мангалом, то ли в обморок упал – теперь уже трудно сказать. Просто ткнулся лицом прямо в раскаленные острые угли-щепы и остался обезображенным на всю оставшуюся жизнь...

 

***   ***

 

– Виталий Терентьевич! – отчитывала Ева по телефону собственного шефа. – Так нельзя жить и нельзя работать!

– Как? – обиженно зудел старый босс.

– А вот так, как Вы себя ведете! Я сегодня два часа, с утра прождала Вас в приемной, нужно было подписать бумаги для мэрии, а вы, оказывается, ездили смотреть проект элмажно-окатышного двигателя с Элефантом Кигашевым!

– Ева, ну ведь его с порога нельзя отвергать, нужно сперва посмотреть, проверить...– тянул слова с натугой, как проволоку, Виталий Терентьевич.

– Ничего не нужно проверять! – порола горячку яростная Хозо. – Меня бы спросили! Он сумасшедший и родители были сумасшедшими!

– Ты их знала, что ли?

– Откуда! Свят, свят, мало мне психов вокруг?

– А почему ты тогда так про них говоришь? – морализировал престарелый партократ.

– Потому что нормальные люди не назовут человека Элефантом – это же «слон»!!!

Ева импульсивно бросила трубку – мол, только воду в ступе толочь с нашим шефом – и занялась разбором своих пластиковых пакетов.

– Представляешь, Валера! – возбужденно делилась она новостями, выкладывая на стол деловые бумаги вперемешку с закуской: – Теперь у нас есть собственный вариант старинной купеческой забавы – калик перехожих, стариц, блаженных, кликуш, карлов и карлиц… У нас это – палеонтологи… Волей шефа ими забит весь центральный офис, они там копошатся, юродствуют, издают какие-то монографии, реконструируют фауну триаса, и все дела из-за этого стоят… Только после того, как мы похоронили Риму, я поняла, как много она делала для нас, удерживая босса от окончательного впадения в науку...

– Что там ещё новенького? – рассеянно спросил Шаров, мысленно оценивая по пятибалльной шкале принесенную женой закусь.

– Крепнет влияние нашего придворного Распутина – академика Ромуальда Сайкова. Начинал с доисторических костей, редактировал книгу нашего «Фили» по мозазавристике, теперь, кажется, сует свой нос уже и в бизнес... Подсыпает потихоньку махорочку под нос – мол, вот бы нам купить контрольный пакет «ЦВТ» у Лотаря Припускова...

– А что такое «ЦВТ»?

– Да Сайков на то и давит, что это «Центр Высоких Технологий». У Лотаря там 51 процент, у нас процентов пять, «Папуля» в свое время сдуру всунулся, мол, наука, инновации, «хай-тек», перспективный сектор... А по-моему, очередная вариация на элмажно-окатышную тему...

– А дорого Припусков просит?

– Сколько бы ни просил...

– Ну, я не знаю, если бы он очень уж дешево...

– Понимаешь, Валера, когда мне предлагают вагон угля – я знаю его реальную стоимость, могу выяснить через мировую цену на уголь... Вагон стали, зерна, даже дерьма – все имеет некоторые объективные критерии оценки. А у Центра Высоких Технологий ничего всерьез оценить невозможно, это же пшик, субъективка – вроде как картина: для одного мазня мазнёй, а для другого – Пикассо, миллионы долларов...Там есть несколько патентованных вроде бы проектов...

– Ну, может, Припускову просто нужны деньги, и там что-то стоящее?

– Нет уж, Валера, я скорее поверю в то, что элмажно-окатышный двигатель заработает, чем в то, что Лотарь Припусков продаст что-то по дешёвке... Осталось только убедить в этом «Филина» – чтобы не подписал через мою голову бумажку, подсунутую Сайковым...

Ева пригорюнилась, вспомнив по случаю свое последнее деловое свидание с боссом. После трагической кончины Римы он стал совсем каким-то старчески-неопрятным, внушаемым. Воротник рубашки, манжеты на бриллиантовых запонках – всё засалено, красные отвисающие подглазья слезятся, побрит неровно. Седые волосы торчат жидким венчиком над почти облысевшей головой, очки в роговой оправе, с сильными линзами «на плюс»...

У Евы-Хозо не было оснований доверять такому начальнику. Вокруг него в угоду крепчающим причудам роились всякие проходимцы и прожектеры. Чуяли, что высохшие пятнисто-пигментные лапки дряхлого «Филина» по-прежнему держат в холдинге все и вся. И его роспись – пьяного или впавшего в маразм – могла бы перечеркнуть разом жизни сотен вовлеченных в большое дело людей.

Тут ещё этот неутомимый Припусков, подползающий то с того, то с другого бока, идущий галсами параллельного курса, постоянно пытающийся перекупить покровителей, внедрить «кротов», рассадить резидентуру...

– Так что, Валера, – подвела итог Хозо. – Нам надо бы с тобой по очереди дежурить над его душой, чтобы нам не всучили этот долбанный «ЦВТ»...

 

***   ***

 

В «Лидо» на этот раз было безлюдно, официанты откровенно скучали, а Инга за своим столиком сидела заплаканная и скорбная. Валера подошел без прежнего шика, понемногу все-таки умнел и понимал, что привлекать внимание в таких случаях – не лучшая из реклам фирмы.

– Привет, Инга! Как мы редко видимся, и все по поводу какой-то гадости... Прости меня, что все так... – Шаров пощелкал пальцами в поисках слова. – Все так безпонтово...

– Валеронька... – всхлипнула Князева. – Я не могу... Понимаешь, они грозили убить меня, мужа, сына... Но я не могу тебя предать, ты для нас столько сделал... Они хотят, чтобы я слила тебе под правдоподобным предлогом вот эти бумаги...

Инга пододвинула к Шарову тонкую пластиковую папку с какими-то гербовыми ксерокопиями.

– Вот... Я скажу им, что отдала, и что объяснила тебе так: мол, меня придали в усиление к МАП, и там мне удалось скопировать... Но ты знай, что это подстава, что меня заставили...

– Инга, успокойся... Я разберусь с этими уродами, кто бы они ни были...

– Вот тут как раз осторожнее, Валер... Они сейчас сидят у меня дома, где муж и сын, со стволами, и ждут результатов... Я вернусь туда одна, и скажу им, что ты купился... А ты попробуй что-нибудь изобразить – ну, например, собери у себя пресс-конференцию, по поводу этой «дезы» или что-то вроде того... Помоги нам, пожалуйста...

– Хорошо, Инга, ты только не волнуйся... Я сделаю все, что нужно. А эти ублюдки, которые тебе угрожают – им не жить, слышишь!

– Тише! Тише!

– Иди домой, а мы с Евой разыграем такой спектакль, что нам Щепкин с Комиссаржевской позавидуют!

 

***   ***

 

– Я так и знала! – крикнула в азарте Хозо, швакнув папкой о столешницу. – Грубо работает Припусков... Хочет всучить нам фуфел, каким-то образом узнал, что Инга нас осведомляет, и сливает нам всякое дерьмо...

– А что там? – вяло поинтересовался Шаров, беспокоясь о судьбе Князевой больше, чем о каком-то, мифическом для него обществе с ограниченной ответственностью «Центр высоких технологий».

– Твоя Инга...

– Она, к сожалению, не моя...

– Сейчас это десятый вопрос! Она передала нам ксерокопии с дела Министерства антимонопольной политики. Припусков надеялся её запугать и заставить изобразить случайное попадание, как в прошлый раз. Из бумаг явствует, что МАП возбудило дело против холдинга Лотаря за сокрытие важных для общества технологических патентов... Ну, типа там супернадежной электролампочки и прочего фуфла... Вот, видишь... Вроде бы как они куплены и положены под сукно в «ЦВТ», за взятку от производителей менее конкурентоспособной продукции... Вот от синдиката производителей электролампочек и прочее...

– А нам какое до этого дело?

– Понимаешь, если бы это было правдой, то цена акций «ЦВТ» в ходе выпуска патентов из-под сукна дико бы возросла... А тут ещё этот чёртов Ромуальд-палеонтолог дует боссу в ухо про то же... Все одно к одному – Припусков хочет сбагрить нам тающий лед по цене хрусталя...

– Думаешь, Сайкова подослал «Филину» Лотарь?

– Думаю, Сайкова подослал к нему сам дьявол... Неважно... Чего там нужно делать? Собирать пресс-конференцию?

– Да, чтобы семью Инги отпустили из-под стволов...

– Ну, человек она неплохой, как не помочь... Распорядись тут, чтобы готовили пресс-релиз – дескать, покупаем мы этот долбанный ЦВТ – а я пока съезжу к «Филе» – он ждет не дождется моего согласия на это дельце... Подую пока в одну дуду с Сайковым, а потом, глядишь, уроним Лотарю в цене его дерьмовые акции...

 

***   ***

 

– Я рад, Ева Алеевна, что ты разделяешь наше мнение по поводу «ЦВТ», – важно кивнул рассеянно-блуждающий взглядом Совенко. – Мы тут с академиком Ромуальдом Артуровичем посовещались уже, не хватало только твоей визы для полного консенсуса...

– Я думаю, дело стоящее... – притворно покорствовала Шарова.

– Отлично, Ева Алеевна! – возник чернявый, как чёртик, семито-образный академик Сайков. – Я ведь эту кухню через Академию наук знаю, там такие сокровища зарыты, если бы контрольный пакет взять, да в разработку их...

– Вам виднее, Ромуальд Артурович, – кивала Ева.

– Моя интуиция, – со слабоумной важностью отметил бедный безутешный вдовец Виталий Терентьевич, – подсказывает мне, что нужно поступать именно согласно вашему совету...

– Тогда, я думаю, мы можем в том же режиме консенсуса посетить пресс-конференцию, где выскажемся о наших намерениях... – невинно потупила глаза Хозо.

– А это не скажется на цене акций? Они не взлетят до покупки? – заворочался «Филин», извлекая остатки делового навыка из склеротического мозга.

– Смотря, как скажем... – пожала плечами Ева. – Восторгаться не будем – скажем, мол, в целях поддержки науки и техники... Себе в убыток... Мы всегда были патриотами СССР и России, и теперь... короче, доверьтесь мне, я найду, что сказать...

...Журналисты уже собрались, и пресс-релизы с указанием цели собрания были розданы. Ева видела, как кое-кто из аккредитованных на конференцию звонит по сотовому, сообщает новость из релиза. Она сама нервно расхаживала взад-вперед возле президиума, ожидая звонка от Шарова.

Виталий Терентьевич уже открыл конференцию, уже вещал слабоватым голосом о патриотизме и великом, но отдаленном будущем приобретаемого «Центра», а Шаров все не звонил.

Наконец, звонок! Еве хотелось устроить Припускову хороший, качественный провал, чтобы забыл дорожку на огород её холдинга.

– Алло! – прокричал в трубку возбужденный голос Шарова. – Они поверили и свалили... Бригада эта припусковская... Я сейчас дома у Инги, все в порядке, мы все держим под контролем... Никто не пострадал, отделались легким испугом...

– Хорошо! – облизнулась Ева.

Вышла к микрофону и сбивающимся от волнения голосом начала:

– Господа! Я должна попросить у вас прощения за невольную мистификацию на этой встрече. Дело в том, что определенная криминальная структура удерживала в заложниках сотрудника нашего холдинга, требуя, чтобы мы приобрели контрольный пакет этого «ЦВТ»... Теперь мне сообщили, что сотрудник блестящими действиями нашего отдела охраны и безопасности освобожден, и я должна сообщить, что никакого желания приобретать акции «ЦВТ» у нас не было и нет, более того – мы вообще не уверены в их реальной обеспеченности...

Послышался рокот нарастающего скандала. Сайков что-то требовал ему пояснить, Виталий Терентьевич беспомощно разводил руками.

– Подождите! – вышел Максим Львович Суханов. – Ева Алеевна, поясните, пожалуйста, это ваше личное мнение, или официальная позиция «Роспромсоюза»?

– Это моё мнение, – шла ва-банк Хозо. – Но я смею надеяться, что мои заслуги перед холдингом, моя преданность ему помогут мне сделать эту обоснованную позицию общей.

– Но решать все-таки будет Виталий Терентьевич, не так ли? – запальчиво крикнул из президиума академик Сайков.

– Да. Виталий Терентьевич, и я прошу вас в связи с новыми открывшимися обстоятельствами поддержать мое мнение...

– Виталий Терентьевич, – лез назойливый Ромуальд. – Это какая-то ошибка... Я не знаю источника данных Евы Алеевны, но мои источники... Я считаю, что...

– Виталий Терентьевич, скажите свое мнение, – требовала Ева с внутренней мольбой.

– Я могу сказать только одно... – скорбно поджал «Филин» губы. – Хотя моя интуиция и подсказывает мне, что мы совершаем ошибку, но я совершенно доверяю своей первой помощнице Еве Алеевне Шаровой, и если она настаивает... Вы настаиваете, Ева Алеевна?

– Да!

– Тогда пусть будет так, как она говорит...

Ева сделала изящный реверанс журналистам и добавила от себя красноречивое доказательство:

– На мой взгляд, если акции чего-то стоят, то их не пытаются продать под дулом автомата...

– Кого вы обвиняете конкретно? – лезли падкие на скандал журналисты.

– Без убедительных доказательств на руках я не могу назвать конкретного имени... – обворожительно скалила клычки в объективы неподражаемая Хозо. – Но советую вам одно: ищите, кому это выгодно... Тогда вы получите исчерпывающие ответы...

 

***   ***

 

На следующий день Ева разворачивала газеты с особенным удовольствием: газетчики не подвели и, подтягивая тиражи с рейтингами, сами отделали по первое число и имидж липового «ЦВТ», и деловую репутацию Лотаря Пипиновича.

«Новости биржи» по встроенному под потолком кабинета телевизору сообщили другую радостную весть – акции «ЦВТ» в связи со скандалом и твердой позицией «Роспромсоюза» упали чуть ли не до ноля. Припусков, который хотел поймать Еву в сети, сам угодил в её капкан и остался с 51 процентом набора туалетной бумаги на руках! С чем его Ева пылала желанием искренне поздравить.

Случай представился довольно скоро – буквально через несколько дней. Припусков позвонил Еве в офис и пригласил вечером поужинать в ресторан. Он был галантен и куртуазен.

– За что люблю старого черта, – призналась Ева Валере. – За его способность красиво проигрывать! Молодец, всем бы поучиться... Но, знаешь, мало ли что он задумал, сходи-ка сегодня туда со мной...

Припусков ждал неразлучную парочку за столиком «Империаля», с драгоценными винами, фруктами и запеченной в перьях дичью. Радушно улыбнулся при встрече, горячо потряс за руки обоих оппонентов, пригласил садиться.

– Надеюсь, Лотарь Пипинович, еда не отравлена? – улыбалась Ева.

– Как можно! – заохал Припусков. – Почему вы обо мне такого плохого мнения? Не каждый день я собираюсь отпраздновать победу над таким сильным противником, как семейство Шаровых!

– Вот как? – напряглась Ева. – Победу?

– Совершенно верно. И в качестве поощрительного приза за участие в моей игре я расскажу вам свой план. Как вы уже догадались, случай помог мне вычислить вашего «крота» в системе ФСФМ... Я знал, как примерно поведет себя ваш агент, и только немного помог ей... Вы, Ева Алеевна, блестяще сыграли на понижение курса акций моего «ЦВТ»... Благодаря вам я за бесценок сумел скупить 49 процентов миноритарных пакетов, включая и ваши, холдинговые процентики... А вот академика Сайкова в связях со мной вы подозревали зря, он был вполне искренен, и знал кое-что о сокровищах под сукном... Равно как и документы, копии которых я передал вам через Ингу Романовну – это реальные, подлинные документы...

– Боже! – подняла брови Ева. – И вы пошли на такой риск? Дали нам в руки ценнейшую инсайдинговую информацию?!

– Играя с вами, я понимал, что вы обязательно почувствуете фальшь в обстоятельствах и забракуете копии, примете их за мой подвох... А ведь весь деловой мир знает о наших... хм... отношениях, и никак не может заподозрить вас в подыгрывании мне... Вы были в моих планах незаменимым звеном... Смотрите, что получалось – я объявил о том, что скидываю акции... Потом этот скандал на вашей пресс-конференции... Биржа почувствовала два укола от разных игроков – и стала в панике, лихорадочно освобождаться от долей в «ЦВТ». Теперь, по требованию МАП мы и в самом деле обязаны будем выпустить в свет несколько перспективнейших технических «ноу-хау» и... Ну, дальше это уже мои дела...

– Однако... – покачала головой Ева. – Кажется, я уже ничему не способна была удивляться, но вы, Лотарь Пипинович, меня на сей раз удивили...

– Рад стараться, Ева Алеевна, рад стараться для вас... Смеха ради добавлю, что после обнародования активов «ЦВТ» заплатят мне по суду порядочные для них неустойки, за опорочивание моей чести и достоинства, но это уже копейки... Готов уступить их вам в качестве премии...

– Спасибо, но не могу принять... Я нахожусь на службе, не терпящей совместительства, и у меня очень достойная оплата труда.

– Жаль! Поверьте, жаль! Если у Вас, Ева Алеевна, возникнут какие-то проблемы с работодателем – помните, что место моего заместителя вам гарантировано, и я всегда вас жду...

 

***   ***

 

После ресторана Лотаря Пипиновича забирал дежурный водитель его холдинга – жребий выпал Саит-бабе. Припусков порядком набрался, был в веселом и благодушном настроении и приказал везти его на дачу в пригородное Порхово.

– Какая эта женщина! – делился он с Саитом за неимением лучшего собеседника. – Мечта поэта... Н-да, иной раз задумаешься, что неплохо было бы оказаться на месте Валеры Шарова... Тем более что она... гм... широких взглядов, Бильярд-то доказал...

В Порхово почему-то никого из Припусковских «шнырей» не оказалось, что привело Лотаря Пипиновича в гнев. Огромный и роскошный особняк стоял один-одинешенек, внутри ценностей на миллионы, а «бригада» куда-то свалила, то ли пьянствовать, то ли развлекаться...

– Сволочи! – ругался Припусков, забывая, что изменил своему правилу – не ездить по своим «точкам» без предупреждения. – Вот так и доведут меня! Пришьёт кто-нибудь, а эти все дармоеды... Надо опять Бильярда уволить, пусть подтянутся...

Включил сауну автоматического режима, сменил воду в бассейне, решил помыться.

– Саит! Саит! – орал, снимая с себя «ролекс» и весомые золотые цепи. – На тебе деньги... Езжай, купи ящик водки... Привези, ключи в дверях...

Внутренне проклиная свою собачью долю, Саит-баба поехал в ближайший ночной «комок» отовариваться. Пока он торговался с продавщицей, надеясь выкроить себе что-то из выданной Лотарем суммы «в обрез», Припусков нашел в сауне недопитую с прошлого раза бутылку джинна и продолжил «наливаться».

Саит-баба застал его на полке, в простыне, нахохлившегося и с не-фокусированным взглядом.

– Лотарь Пипинович! – осмелился напомнить Саит-баба про свою старую просьбу. – Как я понял, коммерческая часть операции с Ингой Князевой окончена... Можно ли мне, с вашего согласия, наказать «крота»?

– В смысле, убить и надругаться? – хрюкнул в зюзю бухой Лотарь.

– Да... Хотя в обратном порядке – надругаться и убить... Но это детали. Можно?

– Нет, конечно...

– Как?! Лотарь Пипинович, вы оставите коптить небо ту, которая предала вас, подставила вас?!

– Ну, брат... Ик... предать меня она не могла – я не Российская Федерация, которой она присягала... Ик... А потом... бизнес есть бизнес... По твоей логике жить... Ик... так и Еву убить нужно... А как её убьёшь – такую орхидею... Нет, ты запомни... Ик... месть – чувство недостойное... Вот если дело требует, тогда... Ик... позволительно... А после драки кулаками махать, обиды вспоминать... Ик... Запомни: у Лотаря Припускова нет вечных друзей и вечных врагов... есть только вечные интересы...

Лотарь Пипинович смотрел на Саит-бабу каким-то нехорошим взглядом. Саит-баба поёжился под этим сверлящим, словно бы раздевающим зрачком.

Худшие опасения подтвердились. Раскрепостившись пьянкой и благодушием успеха, Припусков потянулся к экзотике. Отвел в сторону свою простыню, открывая отвратительный вид на половые органы. Приподнял мерзкую, как кал, смуглую колбаску рукой и приказал:

– Иди сюда!

– Вы что... Лотарь Пипинович... – забормотал Саит-баба в смятении и ужасе. – Это невозможно... Закройтесь немедленно...

– Иди и возьми. В рот, – потребовал чокнувшийся олигарх.

Все повторялось. То, что сломало и разрушило жизнь Саит-бабы, гнусность, имени которой не найти в числе слов человеческих, то, что лишило его дома и рода, национальности, самой судьбы, наконец – вновь было тут и вновь требовало подчинения тоном начальника.

И тут страх отступил. Мелкий, затертый, похожий на побирушку уличный продавец фруктов больше не существовал. Место ужаса и отвращения занимал, затапливал калёным воском гнев тюрка, гнев бойца с кемалийской медалью.

– Сейчас... – усиливая акцент, прошипел Саит-баба, подбирая на противне с калеными камнями кочергу поувесистее. – Сейчас я тебе возьму...

Лотаря Припускова больше не было. Вместо него Саит-баба видел уголовные хари, глумливые, гнилозубые, уродливые, в фурункулах – те хари, которые убили его душу много лет назад.

Рука сама взлетела вверх, со страшной силой долгий срок сжимавшейся пружины. Припусков что-то кричал, уползал, умолял – но Саит-баба с размеренностью опытного убийцы со свистом нарезал в воздухе кресты металлом... Кресты ложились на Лотаря Пипиновича, уже мертвого, окровавленного, безобразного в своей расчлененной наготе...

 

***   ***

 

Шаров увидел, что Инга под руку со своим мужем-строителем идёт по улице вдоль «Универмага». И решил – всё, хватит, надо что-то решать, надо как-то пресечь этот женский хоровод, уже полупарализовавший его мозг. Резко развернулся, чтобы припарковаться – и въехал своим тяжелым черным «мерином» с пацифистским значком на капоте в чью-то «шкоду-фелицию».

Оттуда выскочила – естественно, ведь «попал» Шаров! – молодая баба в «боевой раскраске ирокезов».

– Ну ты чё творишь, братан, ты чё творишь?! Да как ты поворачиваешь, ты вообще что ли все рамсы попутал?! Да я за эту тачку два года х... сосала!

Она ещё что-то болтала неаккуратному водителю про ущерб и вызов ментов.

Шаров невпопад ей отвечал – поддакивал, а Инга с мужем уходили все дальше и дальше. Порыв иссякал – и Шаров почувствовал, что злая судьба снова собирается провести его, снова пустить по какому-то боковому штреку – торговаться с этой дурой, судиться, знакомится, и так далее...

Нет, хватит! С Валерианом Петровичем эти штучки больше не пройдут!

Он решительно бросил на руки «терпиле» ключи от «мерина», визитку Евы Алеевны с прямым сотовым телефоном, которую всегда держал при себе для непредвиденных житейских проблем, и побежал догонять парочку, которую именно сегодня, и ни в какой другой день собирался разбить.

– Инга! Инга, подожди! Инга... – кричал Шаров на бегу.

Итальянские коротконосые ботинки, пожалуй, чересчур легкие для зимы и чересчур скользкие для русских гололедов, предательски разъезжались, превращали Шарова в пританцовывающего на бегу клоуна.

– Инга, подожди меня!

Она обернулась. Остановилась. Её безмерно усталые глаза смотрели в глаза Валеры. Она как будто ждала такой ситуации, чтобы все объяснить мужу, чтобы познакомить его с удачливым конкурентом...

Валера уже знал, как он будет говорить с этим ушастым недоношенным очкариком, осмелившимся столько лет пырить его, Валерину жену! Шаров сдержит естественный гнев, будет вежлив и благожелателен, не даст Инге заступиться за мужа из-за очередной своей грубости. Просто-таки никаких ему шансов жалостью к себе убить любовь всей жизни двух измученных, одиноких людей...

И вот, когда Ингу, очкарика и Валеру разделяло не больше десяти шагов, судьба послала наперерез, через улицу маньяка Саит-бабу с пистолетом, украденным у убитого Припускова...

– Умри, сука! – возгремел Саит-баба, уже не надеясь на сопроводительное надругательство, стараясь исполнить хотя бы программу-минимум своей жизни. – Умри! Умри!

Ему сигналили машины, о капоты которых он почти ударялся, на улице возникла аварийная ситуация. Но Саит-баба не видел ничего, кроме объекта мщения, и летел навстречу своей судьбе...

– Г-р-ракх! – лопнул гнилым пузырем в уличном формате гулкий пистолетный выстрел.

Но за мгновение до него, простым и естественным жестом, даже не задумываясь, словно по привычке, ушастый очкарик, этот недоношенный лже-муж заслонил собой Ингу и принял предназначенную ей пулю в себя...

– А-а-а! – закричала Инга, оседая, поддерживая падающее тело мужа.

Шаров видел только одно: Инге грозит опасность. В стрелявшем он, конечно, не узнал того мальчика из колхоза «Ленин Тохтамыш», который когда-то столь роковым образом вторгся в наивные детские объяснения в любви.

В два прыжка массивный и грузный Валериан Петрович настиг Саит-бабу и резким движением рук с первой же попытки свернул ему тонкую, цыплячью шею. Отбросил труп убийцы холодеть и подбежал к Инге...

– С тобой все в порядке?

– Валера... Валера... он... Ты же видел... Он меня закрыл, как само собой... Скорую! Вызови скорую!

Шаров понял, что опять проиграл. Рана очкарика – пустяшна, Шарову ли не разбираться в ранах? За дырку в плече этот гаденыш получил лавровый венок героя и вечную благодарность несчастной, разрывающейся женщины...

Теперь она не уйдет к Шарову. Не сможет. Опять. Видимо, судьба. Рок. Каждый раз – одно и то же.

Шаров по мобильному вызвал «скорую помощь». И с досадой следил, как нежные руки Инги утирают лоб очкарика, пытаются перевязать ему рану.

– Миленький! Потерпи, сейчас «скорая» приедет... Потерпи чуть-чуть, любимый! Слышишь?! Больно, да? Солнышко моё, сейчас будет легче...

 

1999 год

 

Последний Новый год перед «миллениумом» он мечтал провести с Ингой, а проводил один-одинёшенек. Инга была с семьёй – каждый праздник, каждые выходные – потому что «муж ни в чем не виноват», и потому что у «ребёнка должен быть отец». Лёву обычно отправляли к бабушке – Шаровской тёще, потому что у обоих супругов намечались рандеву.

Часов в восемь Валера снова позвонил Инге – снова просил, умолял бросить все и приехать. А там – в трубке – слышались голоса банкета и звон вилок, ножей, детский смех... Инга что-то путано объясняла, всхлипывала – что любит только его, но сейчас нельзя, иначе муж все поймет, сын все поймет... У неё была там полноценная семья, а у него тут – пыльное, запущенное логово людоеда, обглоданные кости, мятые обёртки от шоколадов и раскиданные по комнатам грязные носки, кальсоны, рваные журналы, полна раковина закисших объедков на пользованной посуде... краны текут... Нежилая какая-то квартира получается, брошенная – как будто кто-то в панике бежал отсюда далеко и давно.

Гарсон доставил ресторанный заказ. На столе не было места, подвыпивший Шаров приказал грузить пищу на две табуретки посреди комнаты.

– Распишитесь! – подсунул гарсон накладную. – Вот, все по списку: «ветчина с картофелем в апельсиновом соусе» – вот, коробка... «Свиная поджарка с брокколи» – две порции... «молодой барашек в портвейне» – порция...

– А барашек правда был молодым? – юродствовал Шаров.

– Не знаю... – растерялся гарсон. – Наверное... Так написано в накладной...

– Хорошее мясо в портвейне не замочат... – пьяно засмеялся Валера. – Впрочем, уже неважно, теперь барашек уже не молодой и не старый, он мертвый...

– Пожалуйста, «утка по норманнски», – продолжал посыльный, – зафиксируйте одну порцию... «Куриная джамбалайя» – две порции... «южнокаролинское ризотто из лосося» – штука... «Пицца с тунцом и брынзой» – одна, вот, проверьте... Салаты... «Помидорный, с рисом и пестрой фасолью», «Салат нисуаз», «Острый крабовый»...

– Это что, всё я назаказывал? – удивился Шаров, рассматривая внушительные цены жрачки в прайсе.

– Да... Дело в том, что мы предлагали вам по телефону на выбор – а вы сказали – «тащи все». Я и доставил – как было велено...

– Ну и иди теперь нахер... – обозлился Валера.

– То есть как... А накладная... Я не имею права без вашей подписи, без сверки блюд...

– Давай ручку... Господи, и ручки у вас какие-то говённые, дешевки... При таких ценах вы бы должны «паркеры» с собой носить... Где подписать? Здесь? На... Иди отсюда...

– Но... деньги...

– На, подавись... Мало, что ли... На ещё... Теперь много? Ладно, сам на улице лишнее отсечёшь... Куда арбуз понёс? Ставь арбуз – и вон отсюда, чтобы духу твоего у меня не было, морда спекулянтская...

– Я ведь... это же прейскурант... Я же не виноват, что вы...

– Иди, иди...

И снова один, и снова из угла в угол. Телевизор почему-то не работает... Ах да – вспомнил Валера – там же сгорела розетка... А какой же Новый год без телевизора? Подхватил увесистый «Филипс» под бока, потащил к действующей розетке и по дороге поскользнулся на пользованном презервативе.

«Филлипс» упал, кинескоп треснул. Валера посидел над его трупиком, погладил черный пластмассовый бок, и импульсивным толчком ноги отодвинул техноостанки к стене.

– А-а... Служака олигархов... туда тебе и дорога...

Пошел на кухню, вытащил с ущербом для тарелочной горы из-под низу заляпанный чем-то нож, помыл. Воткнул лезвие в арбуз.

Одному на Новый год очень плохо. Тем более, без телевизора. А пил Валера последнее время много, напиваться уже устал – неинтересно стало. Напротив его двери была квартира жены, но та встречала Новый год со скрипачкой и просила не беспокоить.

– Не беспокоить! – ругался Валера на давно избитую тему. – Вот так! Сука! Все свою жизнь устраивает, никак не устроит... Скоро сорок, а она все по свиданкам мотается... Сына к бабке – правильно, все проститутки так делают... Бабка, няньки, детские садики, комнаты ребенка – потом и до детских колоний рукой подать... Мать, называется... Я вот сейчас пойду к ней, перебужу их там к чертовой матери, и всё ей в лицо скажу, шлюхе... Все, что я про неё думаю, все и скажу...

Но грозный только на словах, Валера сидел потерянный и забытый в своем нежилом тухлом хаосе, понимая, что незачем вторгаться к жене и её скрипачке, что и так уже все тёрто-перетёрто, и нового – хоть тужься – не придумаешь...

– А почему я должен с ней обязательно ругаться? – спросил Валера у себя же в треснувшем зеркале на стене. – Я и не буду ругаться... Просто приду с арбузом, посидим втроём... Я же не в претензии... Я ведь всё-таки самый близкий ей человек, столько лет на один унитаз ходим, сколько лет она мои трусы в машинку стиральную кидает... Неужели я не заслужил? Посижу, потреплюсь с молодым поколением музыкантов, о творчестве там, о страдивариях всяких... А потом тихо и скромно оставлю их, пойду баиньки к себе...

И Валера пошёл. Шёл он довольно робко – впереди, как декларация о намерениях – арбуз, в арбузе воткнут плохо промытый кинжал. Позвонил в Евину дверь. Ева открыла без разговоров – грустная и одинокая.

– Евушка, я только... – залепетал Валера. – Я знаю, что ты не одна, но я вот... арбуз... по-соседски... Новый год все-таки...

– Заходи, я одна... – улыбнулась Хозо, смерив муженька оценивающим взглядом. – Не пришла она... Твоя, как я посмотрю, тоже...

– Угу...

– Слушай, Шаров, что-то не так в нас с тобой... Сторонятся нас люди...

– А, это жизнь такая пошла... Все всех сторонятся...

– Давай, ставь арбуз вон перед телеком, поедим, президента послушаем, поссым сходим с арбузика на пару... Он у тебя солёный?

– Ты что... Натуральный...

– Жалко... Когда я маленькой была, мне соленые арбузы давали, я давно их не ела.

В большой, зальной комнате у Евы, не в пример бесхозяйственному Шарову, был развернут лучший из домашних кинотеатров с огромной, в полстены, диагональю экрана и столбиками модных стереоколонок. Здесь мерцала драгоценной полировкой испанская мебель натурального дерева, а на журнальном столике в серебряном ведре со льдом дожидалась своего часа бутылка шампанского. Кожаный диван, как огромный, разлапистый гиппопотам, занимал место вдоль всей стены, а его маленькие клоны – кресла белой кожи с золочёными заклепками – развернулись к экрану, к диким песням и пляскам «Голубого огонька».

– А я свой телевизор разбил... – посетовал Валера.

– Бутылками, что ли кидал?

– Нет, напрасно ты про меня так думаешь... Просто, как обычно, носил его по комнате – туда-сюда, носил и...

– Ладно, это твои дела... Или ты к тому, чтобы я тебе денег подкинула на новый?

– Нет, конечно! И у самих револьверы найдутся!

– Садись, давай... Отметим ещё один годок совместной нашей жизни, Валеронька... Открывай глобус, там у меня телавская коллекция вин, выбирай, какое понравится...

– О! А я все время думал – нахрена эти глобусы – какие-то они непрактичные...

– Стилизация под Колумбовы времена...

– Я и говорю – геодезически они какие-то неточные...

– Ты не бухти, а наливай и пей, давай... И я с тобой выпью...

Они звонко столкнули хрусталь фужеров, издав мелодию зимы, и опрокинули бесценные вина многолетней выдержки в прожженные пьянкой нутра.

Ева закурила. Она немного сдавала в последние года два-три – легкие морщинки побежали от уголков глаз, кожа стала посуше, волосы стала красить – на её черной как смоль прическе даже одинокий седой волосок бросался бы в глаза...

И все-таки она оставалась прекрасной. Закинула ногу на ногу, курила с затягом, на тонком запястье играл светом бриллиантовый браслетик... Такая же стройная, такая же вкусная – как в первый день их роковой встречи... И Шаров снова хотел её – как и много лет – как лисица хочет виноград, как кусальщик хочет собственный локоть, как курица – летать... Рассказать братве – никогда не поверит: столько лет вместе, попка к попке, как говорится, грудь к груди, во всех видах, во всех одеяниях и без оных, на кухне вдвоем, в ванной вдвоем... И пожалуйста – кроме травмы, ничего и не было...

– Слушай, Шаров! – устало попросила Ева, словно угадав его мысли (впрочем, по остановившемуся на ней жаркому взгляду немудрено понять было). – Я тебя, как человека, как брата пустила, да? Давай, хоть сегодня, не приставай...

– Я один и ты одна... ла-ла-ла-ла... – игриво пропел Валера вслед за бесновавшимся на плазменном экране эстрадным педиком.

– Шаров...

– Тогда ногу прикрой... У тебя халат отпал, прямо до бедра видно, я с тобой заработаю-таки простатит себе...

– Как ребенок, честное слово... – журила его Ева, плотнее запахиваясь в свой роскошный азиатский халат гейши. – Простатит он себе заработает... Да хоть бы скорее уже... Хоть я бы отдохнула от ручонок твоих шаловливых...

– Не дождётесь, господа буг,жуазия! – по-ленински картавил Шаров, пришедший почему-то в весёлое состояние духа. – Хотя, впрочем... Ева, мы с тобой не мальчики ведь уже... Может, бог с ней совсем, с этой половой жизнью, а? Будем по монастырям ходить, поклоны бить... А спать ведь и по одному можно – если спать, а не рукосуйничать...

– Железные у тебя нервы, Шаров, завидую я... – улыбнулась Хозо, а в уголках бело-угольных удивительных глаз блеснули две капельки. – Один он спать будет... И не страшно?

– Чего? – опешил Валера.

– Да всего! Темноты вот, одиночества... Дел наших с тобой, а? Думаешь, я такая прыткая, мне бы только лизаться?! Нет, Валерочка, с этим-то как раз проблем никогда не было... На каждую мою копейку по десять минетных ртов, сам знаешь... Всё сделают... А на самом деле – ничего... Ничего! Ты можешь это понять? Когда с тобой в постели фантом, побирушка, а не человек... И тянут, и высасывают, пока даю... Обрезаю кошт – их и след простыл... И так – раз за разом, раз за разом... Наверное, ты прав, не бывает лесбиянок на свете, я одна такая... Защёлкнула я кошелек – всё! Аллес капут! Пошли у других сосать...

– Какая ты пошлая, просто, неудобно мне с тобой... – кокетничал Шаров.

– Сегодня вон с утра эту сучку ждала – думала, может, придёт... Я её испытать решила – протравила ей байку про моё банкротство, про долги миллионные, что у меня только она одна... И мол, если она меня бросит, не придёт – я повешусь...

– Это скрипачка твоя, что ли?

– Неважно. Любовь налицо. Раз долги, раз из тюрьмы дожидаться – такую девочку не хочется... Так что вот сижу, вешаюсь, как видишь...

– Я тебе не дам! – важно объявил Шаров. – Ты мне живая нужна!

– Ну так! Естественно! С кого сосать-то будете, если окочурюсь... Такая вас толпень, здоровенного мужичья, иной раз страшно делается – помру вот, на кого останутся...

– Нечего, нечего... Ты без нас бы тоже одна не выкрутилась... Как понаехали бы братки на слабую женщину...

– Главное, Валера, ведь какая она дура! Ей квартиру надо было от родителей отдельно, все время ныла... Я ей на этот год приготовила подарочек... Вон, сбоку, в папке посмотри...

– Чего у нас тут? Ага, техпаспорт...

– Вот. Как порядочная жена, приготовила ей подарок – если придёт. На её имя оформила. Только приди... Но она решила – тут плакать придётся, жалеть, а у неё ведь станок простоя не терпит...

– Ты слишком сурова к ней... Тебе – как и мне – все очень рано и без труда досталось... Ты просто не представляешь, что в современной России означает квартира, и как неимоверно сложно её добыть...

– Да при чём здесь это? – обиделась Ева. – Квартира вот, была, готовенькая, ничего добывать не нужно... Только люби – одно и требовалось – люби человека, готового ради тебя на всё....

– Ева, Ева... Однажды одна очень умная женщина объяснила мне, что готовность на всё – это ещё совсем не любовь... И по большому счету – если любви нет, то это как с квартирой – нет и взять неоткуда... Ты хочешь, чтобы тебе отслюнявили любовь, как купюру – но её нельзя отслюнявить, она ведь требует отдать человека целиком, без остатков, довесков и усушек... И, самое смешное, Ева, ты прекрасно это знаешь сама, объясняешь тем, кого не любишь тоном учителки... Но как дело доходит до внутреннего – ах, извините, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад...

– Ты думаешь, это судьба, Шаров? Думаешь, ничего сделать уже нельзя?

– Я думаю, ты просто всегда была очень сильной. Поэтому настоящие люди тебя боялись, не подходили, а липла всякая мразь, вроде меня...

На этот раз Ева протестующе воздела руки.

– Нет, не надо дергаться, я себе цену знаю, и не нуждаюсь, чтобы мне её набавляли по знакомству... – качал Шаров седеющей головой. – Так вот, Ева, ты была слишком сильна, а сильные самодостаточны, и потому одиноки. Ты не просила – ты всегда только давала, несла, удовлетворяла... И мой тебе совет: попытайся стать слабой. Не лезь ты всегда наверх, иногда можно лечь и под кого-то, естественно, не только в физическом смысле... Слабые люди – они как маячки для всех благородных, а сильные – магниты для мрази...

– Шаров! – сказала Ева, обнимая шею мужа. – А общение со мной не проходит для тебя даром... Двадцати лет не прошло – а ты уже стал разбираться в психологии, а?

 

***   ***

 

…Она достала роскошную, драгоценного дерева, увитую среднеазиатским орнаментом гитару, и легонько тронула струны…

– Римы, – пояснила удивленному Шарову. – Наследство так сказать… Виталий Терентьевич отдал, ты говорит, умеешь, а мне только слезы лить…

– А ты умеешь? – округлил глаза Валера. С жёнушкой было не соскучиться – и узнать её до конца просто невозможно. Сколько лет вместе – и хоть бы раз, на большой праздник, взяла бы пару аккордов.

– Ну, ты даёшь… Долго скрывала…

– Да скрывать нечего, в школе немного баловалась…

Она коснулась пальцами струн. И впервые в её исполнении обалделый Шаров услышал трогательный шансон:

 

Я закрою глаза… Я обиды забуду…

Я прощу все, что можно… И все, что нельзя…

Но другой никогда – видит Бог! – я не буду,

Если что-то не так, вы простите меня…

 

Куранты пробили 12 часов. Вся страна поднялась из-за столов, чтобы разливать откупоренное шампанское. Валера и Ева Шаровы тоже встали с кресел, как образцовая семья, выпили шампанское – «пока часы двенадцать бьют» – и поцеловались с пожеланиями всего наилучшего друг другу в будущем году. По-родственному. Как брат и сестра.

 

© Александр Леонидов, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015