Александр Леонидов. Второй год Ичкерии

…ШЁЛ ВТОРОЙ ГОД «ИЧКЕРИИ»…

 

Силосная башня на этом притерском косогоре выстроена была явно не без претензий на архитектурность. Скажите на милость, зачем силосной башне иметь зубчики, капители и прочие зодческие излишества? Зачем ей быть из красного, как Кремль, кирпича, если она – силосная башня, гноище травы?

 

Никто теперь ничего об этом сказать не может. Тут больше нет ни совхоза, ни силоса, а теперь тут война и передовая. Старая силосная башня, уже даже и смердеть переставшая за долгим неупотреблением – теперь удобный ориентир для пристрелки и для демаркационного поста…

Здесь стояло несокрушимое отделение отличника боевой и политической подготовки, казачьего урядника, военнослужащего «сил самообороны» Надтеречного района Тимофея Рулько.

Почему это отделение несокрушимо и чем отличился Рулько – вопросы такие же безответные, как и об архитектурных излишествах силосной башни. Ни в одном бою казаки ещё не участвовали, а отличниками могли быть назначены разве что в силу пунктуальности вытягивания служебной лямки: вовремя заступил на пост, вовремя сдал караул, не напился в дрезину и т. п. За такое, видимо, местный Робин Гуд – Умар Автурханов – скоро будет выдавать ордена и медали…

Дальше поста Тимофея Рулько – начинается дикое поле, а точнее, дикие горы дудаевщины. Холодной зимой 1992 года, в канун 1993 года – никто бы не позавидовал тому, кто оставит изящную силосную башню за спиной и уйдёт в те края, где не бывает гарантий ничего…

Спецпредставитель ельцинской «вертикали», генерал Меньшиков, зябко ёжился у этой роковой черты, как и все нормальные люди не желая отправляться в пещеру людоеда, даже имея в кармане приглашение на обед.

Меньшиков понимал, что идти, однако, всё равно придётся. Перед ним, столичным хлыщом, паркетно-парадным генералом, эдаким «русским европейцем» рыночных реформ и «англицких клубов» зияла ржавой дырой картина безысходного разложения народа и армии.

 

Она вызывала у Меньшикова омерзение. Холёный лорд августовской революции, имеющий от самого Ельцина «лицензию на воровство» – как Джеймс Бонд лицензию на убийство – видел слева от перекошенной тени силосной башни странных людей и странную технику.

Боевой «Поползень»– плод фантазии уральских советских оружейников, так и не пошедший в серию при новой российской власти – являл собой массивную бронеплиту с гусеничным ходом по бокам. Уникальная, сверхнизкая посадка машины давала возможность солдатам «ползти» по полю боя по-пластунски с танковой скоростью, прикрытыми сверху бронёй, в особом поддоне, откуда и предлагалось вести стрельбу через щель.

Может быть, в бою это и удобно. Но когда годами гниёшь на позициях вяло-шизофренической войны, то, конечно, в поддоне лежать не будешь. Как и все нормальные люди, казаки Рулько ездили на «Поползне», сидя сверху, на бронеплите. Это что-то вроде катания на открытой железнодорожной платформе, воспетого бардами-романтиками, но при сыром снеге тухлой предкавказской зимы вызывающего оторопь. Ползет плита на гусеничном ходу, очень низко к рельефу местности, на плите – солдаты…

 

Конечно, за год службы в этих местах стали появляться на плите разного происхождения (от купленных и подаренных до отобранных и найденных на помойке) – матрасы, тёплые одеяла, какие-то драные пледы и подушки и прочее тряпьё. В полевых условиях всё это хозяйство приняло, конечно, совершенно бомжовый вид, как и люди, во всём этом привычно заседавшие.

– Какая гадость! – содрогался внутренне генерал Меньшиков. – Развели натуральную свалку на боевом посту… Разложились и выродились… Боевая единица, называется… Вместо техники – какое-то шасси от танка без корпуса…

К бронеплите, помимо спально-греющих принадлежностей завзятого бомжа, была принайтована маленькая пушечка. Она была на вид старой, тёртой, нелепой, совсем не страшной, и тоже незнакомой паркетному шаркуну Меньшикову. И «Поползни» (экспериментальные машины, не вошедшие в серию), и ампуломёты, прозванные здешним служивым людом «шаромётами» – не изучались генералом в академии Генштаба, а другого знакомства с боевой техникой он, завзятый штабник, не имел.

– Ну как? – издевался шикарно, по парижской моде одетый банкиром Меньшиков над жалковатым, схожим обликом с «бичом» воином возле пушечки. – Много дудаевцев уложили из этого карамультука?

– Врать не буду, – отозвался «бич», уже потасканный жизнью бывший музыкант, Сеня Канюков. – Ни разу пальнуть не пришлось…

– А сиё творение совковых инженеров – каменными ядрами стреляет, или уже чугунными? – хихикал ельцинский эмиссар.

– Такими латунными шарами…

 

– А! Это меняет дело! Ты мне вот другое скажи – куда вы корпус танка прое..ли, так что только дно осталось?

– Это, товарищ-благородие, не мы, нам такое дали, уже до нас кто-то постарался…

– И-эх! Иисусова конница… Бомжацкий крестовый поход… – поёжился генерал Меньшиков, с неприязнью и страхом думая, как далеко пройдёт через эту труху коллега-генерал Дудаев, если ударит всерьёз…

Водитель чуда техники – танкового дна, как будто бы срезанного лазером выше гусениц, Лёха Ободов, ничуть не стесняясь московского «превосходительства», колотил кувалдой по левой передней шестерне, матерясь при этом громко и виртуозно.

– Тима, опять левая передняя заедает, надо на профилактику ставить… В теплый гараж со смотровой ямой… Так растак тудять перетудять… Командир ты расчёта или поросячий хвостик?! Едрить твою в кудрить! Учебных стрельб не пробил, шестерню новую – и ту в гараже пробить не можешь… Итить-переитить…

И снова, как хрестоматийный топор дровосека – гулкие удары кувалды по равнодушной сортовой броне, которую и снаряд не берёт…

Тима Рулько – занят своим делом. Оно тоже вызывает у Меньшикова, волей судьбы сведённого с этими ничтожествами и социально-несостоявшимися отбросами реформ – раздражение и отвращение.

 

Тима Рулько, наплевав на полного штабного московского генерала, прямо при нём – занимается с местными огородниками. Принимает от них холщовые и джутовые мешки с грецкими орехами, взвешивает на большом ручном безмене, словно на сельской ярмарке. Тут же достаёт деньги, рассчитывается по весу и балагурит с чеченцами: половина слов – уже чеченские, освоился парень в Надтеречном районе, бизнес свой открыл…

– Господин урядник! – визгливо и заносчиво (думая, что это прозвучит начальственно и величественно) спросил Меньшиков. – Что это такое на боевом посту и почему? Что вы себе позволяете?!

– Это я не себе! – улыбается Рулько из-под старомодного казачьего башлыка. – Это я в заготконтору…

Объяснил, называется! Командир орудийного расчета на боевом дежурстве приторговывает при командированном «сверху» генерале – не себе же, заготконторе! Действительно, какие могут быть претензии, если не себе, а какой-то говённой заготконторе?!

– Потрудитесь объяснить! – корчит Меньшиков из себя дальше «графа Клейнтмихеля». – Какое отношение имеет заготконтора к боевому дежурству, и почему военнослужащий занимается торговыми сделками, причем даже не в свободное время?!

– Приезжает неизвестно кто… – ворчит бомжара-урядник, засаленный и потасканный, как помойный голубь. У него явно классовая ненависть к генеральскому пальто верблюжей шерсти, шёлковому кашне и норковой шапке. – Всем изволь отчёты раздавать… Ну вот, если так уж интересуетесь, вот…

Рулько достаёт из внутреннего кармана стилизованного под казачью черкеску плохонького солдатского ватника какую-то… фотографию! «Ксероксов» Россия ещё почти не знает, тем более в такой дыре. Самый простой способ сделать копию – фотокопирование…

На фотокопии, уже ломано-белой по сгибам, протёртой до дыр по углам – изображение сомнительного документа. Разрешение ВСР (Временного Совета Района) на деятельность заготконторы по сбору у местного населения орехов, перца и сухофруктов. Подпись – «Умар Автурханов». Самодержец, блин, сам лицензировать бизнес начал…

– Я этого так не оставлю! – зло, с белой, прикушенной губой обещает генерал Меньшиков. – Я разберусь с этим коробейничеством в войсках, когда вернусь…

– Сперва вернитесь! – с издевательской доброжелательностью советует казак, укутанный драными пледами, Канюков, наводчик «карамультука».

– Что значит… – начал было брать на голос эмиссар.

– А то и значит! – грубо перебил боец. – У нас вот тут табличка была… Фломастером писанная… Что мы за всех, перешедших южнее нашего поста, ответственности категорически не несём… Потом дожди пошли и мокрый снег, и фломастер весь смыло… Так я вам, товарищ-превосходительство, устно довожу, не несём мы ответственности за судьбы, не сданные к Автурханову в гардероб…

– Безобразие! Распустились! Орехами торговать на передовой! Я вернусь, я вам всем на орехи выдам! Я так не оставлю, не думайте!

– И вам всего хорошего! – отмахнулся Канюков – Вон ваши уже подъезжают…

 

* * *

 

По перекошенному рельефом предгорной местности полю, паханному, да не засаженному в этом проклятом году – двигалась кавалькада «встречающих товарища». Они опоздали – дудаевцы иначе не могут, они через одного наркоманы – но они были предупреждены и явились, чтобы везти Меньшикова к Дудаеву в логово.

Это было несколько угловатых джипов, восхитительно-дорогих, особенно для нищего 1992 года. Подъехав ближе определённого расстояния, джипы синхронно опустили тонированные стёкла, высунулись руки с белыми платками.

Лёха Ободов в ответ поднял на стальном пруте антенны «Поползня» обрывок грязно-белой простыни…

– Эй, казаки! – игриво, улыбчиво предложил водитель головного внедорожника, вышедший размять ноги после долгой дороги. – Орехов продайте! Много сегодня заготовили?!

– Не жалуемся! – буркнул Рулько. Он старался не смотреть на дудаевца, искрящего радушием, как проводка – замыканием. И Меньшиков понял, почему. И тоже старался после не смотреть…

Руки дудаевца, богато одетого, но обугленно-смуглого, были закатаны по локоть. Это были сильные, жилистые руки палача, и от запястья до локтя на них сидели самые разные часы. В основном – дорогие, но попадались и простенькие советские механические «Слава» или что-то вроде того…

– Так продашь орехи, атаман? – дружелюбно тянул ЭТИ руки мародёра дудаевец. – Сколько за кило?

– У меня заготконтора, а не магазин! – тихо и зло шипел урядник Рулько. – Я перепродавать лицензии не имею… Только сбор и перевозка…

– Ну, как знаешь, атаман! Орехи мы и сами, бесплатно, возьмём… Я тебе на бедность хотел доллара два подкинуть, а ты ломаешься, как девочка…

– Забирайте вашего толмача и валите отсюда! – первым не выдержал горячий и юный Лёха Ободов и щёлкнул затвором укороченного автомата «Калашников», милицейской неудачной версии.

Улыбка сбежала с лица дудаевца, вылез жёлтый клыкастый оскал. Он понял, что диалоги лучше сворачивать: псами щерились на него, горного волка, эти замотанные в тряпьё волкодавы…

Сердце ёкнуло в груди у Меньшикова, когда он садился в комфортабельный «джип» на почетное заднее сидение. Конечно, дипломатическая неприкосновенность парламентёра, законы гор, личная договорённость и всё такое… И всё же Меньшиков залез в клетку с бешенными гиенами, и хоть невелик был умом – понимал, куда залез…

Кавалькада иномарок уехала. Рулько, сумрачный и злой, попытался вести записи в клеёнчатую «общую» тетрадь заготконторы, но дело не шло…

Очень уж хотелось ему разнести всех этих мерзавцев снарядами в корму, спалить прямо на этом снежном поле. А нельзя: дипломатия!

 

* * *

 

В этом благословенном краю минеральных вод и горских традиций, среди станиц и аулов – такие деревья, как грецкий орех, алыча, торн, айва, тутовник – растут как дикие сорняки. Раньше с ними даже устраивали борьбу – спиливали там, где они самовольно проростали, но их всё равно оставалось немыслимо много. Поэтому алычей в здешних краях кормят свиней. Набирают фрукт на совковую лопату – и в корыто! Из плодов тутовника варят восхитительное варенье, мало знакомое людям севера.

А грецкие орехи… Каждую осень они падают с огромных и могучих, как дубы, стволов в лесах и парках, в личных палисадниках и вдоль колхозных дорог… Съесть их все – невозможно и немыслимо. Раньше здесь, хотя бы возле хаты или сакли – каждый хозяин их собирал, сушил, делал из упругих зелёных овалов – привычные для нас костянистые морщинистые сферы, и продавал «в Россию», то есть севернее Чечни.

А потом, сразу после августа 1991 года, тут пролёг фронт между Дудаевым и Автурхановым, между новой, расчеловеченной нерусью и старой, советской Россией. И как прикажете продавать «на севера» мешки грецких орехов? Да не говорите, понятно, что русские их любят, добавляют в торты и салаты! Это уж известно и без вас! Но ведь за морем телушка – полушка, да рупь перевоз! Местные туда-сюда через фронт шарахаться не решались, да и не пустили бы их патрули: война всё же!

А казачий урядник Тима Рулько раньше, в Куве, работал ночным сторожем на предприятии пищевой промышленности. Он, конечно, всем врал, что работал начальником охраны – но это ерунда, он и по возрасту не смог бы, он школьником тогда был – и работал, уж поверьте знающим людям – простым охранником. И когда завертелась вся эта «бедуля с орехами» – Тима из автурхановской «мэрии» позвонил к себе в Куву, по знакомому телефону некоему товарищу Бабирному, прежде работавшему директором сушильного завода. Оказалось – товарищ Бабирный теперь господин и кооператор, и далеко от пищепрома не отошёл – торгует продуктами питания в разливанном море дикого капитализма…

– Грецких орехов много! – пообещал Рулько. – Хорошие, ядрёные, и очень дёшево… Могу собирать и вам отправлять…

Так и договорились. Тима Рулько подписал у местной власти странную бумажку и открыл заготконтору. Над ним вначале смеялись. А он смущённо пояснял:

– У меня же в Куве мать и бабка остались… Надо высылать им чего-нибудь на пропитание… Опять же, я командир расчета, мне парням надо иногда что-то кроме солдатской перловки дать… Ну, шашлыка там, или хотя бы банку тушенки вне очереди… И местным хорошо – они ведь эти орехи в ямы закапывают, матерятся, что выгоды никакой и ещё яму копать надо…

Как ни странно – но именно в прифронтовой полосе бизнес Тимы Рулько пошел складно и бойко. Никто его не «кидал», как принято у торгашей и кооператоров. Местным какой смысл – они и даром свезут орехи, чтобы ям не копать под этот мусор… Им что рупь, что двадцать – всё одно лучше, чем гноить товарец… Бабирный, хоть и жук – оказался исправным и аккуратным партёром, да и родная Кува с окрестностями не подвела: хрумкала орехи с всенепременно-повышенным спросом!

Отделение Тимофея быстро перескочило с самогонной чеченской чачи на армянский пятизвёздный коньяк. Тима денег не копил и как-то хитрить с ними не думал, всё, что матери с бабкой не отправит – всё в общий кошт.

– Война дело серьёзное! – говорил Тима, разливая благоухающий коньяк по складным пластиковым солдатским стаканам. – Это вам не пикник, чтобы самогонку или брагу хлебать! Я от вас требую серьёзного отношения к военному делу! Имейте в виду, мы тут шашлыков не жалеем!

Начальство тоже не в обиде: стоит Тима на важном ключевом посту, и теперь у него личная заинтересованность там стоять, потому что ему с пяти станиц и аулов туда орехи и перец жгучий привозят…

 

* * *

 

Генерал Меньшиков, спецспосланник Ельцина – за окнами наблюдал невероятные виды. Чем ближе к волчьему логову – тем дичее всё вокруг, словно люди вымерли, а материальное их наследие досталось питекантропам…

Вот, к примеру, газон. Такой обычный советский газон с бордюрами, в Питере именуемыми поребриками… На газоне (конечно же, давно вытоптанном) – колья. На кольях – люди. Разные люди, мужчины, женщины, дети даже – кто задом, анально, а кто через глотку, орально насажены…

– Вы не подумайте плохо, уважаемый! – скалится сопровождающий дудаевец – Это понарошку всё… Для постановочных фото… Мы же не звери, чтобы людей на колы сажать, да ещё ртом… Понимаем немного в цивилизации…

– Для кого же вы делали постановочные фото? – мёрзнет до мурашек Меньшиков, хотя в салоне жарко.

– Да были тут американский трёхзвёздный генерал, из НАТО, и с ним – турок один, эфенди, мать его… Что американцы, что турки – люди прижимистые, просто так денег давать не будут… Им товар лицом показать нужно… Ну, мы трупы-свежаки отобрали по моргам или в поле, и натыкали, чтобы видимость создать…

– И что ваши гости?

– Остались довольны… Пофотографировали с бордюра, для отчёта у себя там, а потом деньги передали, контейнер… Турок ещё советское оружие привёз, из бывшей ГДР, если мол, нам наших запасов хватать не будет…

 

– Противно, наверное, трупы на колы сажать? – передёрнуло Меньшикова от омерзения.

– Не без того! Но ты сам суди, уважаемый – если сумму поделить на количество колов, то за каждый кол нам, получается, больше миллиона долларов отвалили! Ну их тоже понять надо, у них отчётность строгая… Они же не гулянки наши оплачивать приехали, а этот… как его… геноцид… Ну, надо товарный вид показать, чтобы покупкой остались довольны…

– Они остались довольны?

– Ещё как! Всю плёнку в фотоаппаратах растрескали на эти кадры, нам потом пришлось в Грозном им новую плёнку искать, чтобы хоть с Дудаевым кадр домой в альбом семейный увезли…

«Кто же чудовище наибольшее? – мрачно думал Меньшиков, пробитый в пот и озноб. – Дудаев, который продаёт геноцид, организуя из трупов мясные витрины? Или его спонсоры, выдающие ему за такие постановочные фото доллары рулонами? Или я, который еду с ними договариваться?»

 

* * *

 

…«Здрастуй, дарагой Тимофеюша! – писала баба Нюра из Кувы. – Деньги мы от тебя палучили, сам товарищ Бабирный мине привес, спасиба! Мать твоя – дура (ты знашь) – токо сильней плакать стала… А я креплусь, Тимоша, и тибе благославляю, так как ты есть нам всим зощитник… Перишли фото, как слушишь, я в рамку иго вставлю, и матери вся полехше будит…»

– Так, братва! – приказал Рулько безаппеляционно. – Давайте, раз комбат фотографа пришлёт, весь этот цыганский табор с машины долой…

– Тима!!!

– Долой, сказал, унесите сами куда посуше, а то в грязь покидаю! Машина чоб чистая была, вы почище отряхнитесь, мама всё-таки, святое дело, понимать нужно! Давайте на передний план бутылку армянского коньяка, блюдо с этой местной колбасой… Как бишь её?

– Казылык! – угодливо подсказал подхалим-Канюков.

– Вот, казылык, типа закуска, так художественно лежит, над ним коньяк, как Арарат, возвышается… Порежьте там сыру козьего, огурчиков-помидорчиков… И газетку там посвежее подстелите, потому как культура на фото бить по глазам должна…

Батальонный фотограф Саша Пихто снимал совсем не то, что увидел генерал Меньшиков. На фоне хитроумной машины, умеющей ползать по-пластунски, улыбаются всем довольные Тима Рулько, Арсений Геннадьевич Канюков и Алексей Ободов.

– Можно я тромбон достану? – попросил входящий в раж постановочного фотографирования Канюков. – Типа, музы не молчат, когда говорят пушки…

– Не надо! – поморщился Рулько. – Не будем, Арсений Геннадьевич, лакировать суровую военную реальность! Фронт есть фронт! Ну, вот мама увидит – коньяк есть хороший, колбаса, сыр, овощи разные… Газетка свежая постелена, всё опрятно… На душе у неё и полегчает… А тромбон ты в футляре в руках держи! Мама станет приглядываться – что там у Арсения Геннадьевича в руке – и поймёт, что ещё и музыка!

– Тима! – ныл Саша Пихто со своим дедовским фотоаппаратом. – А у меня башня в кадр не попадает…

– Ну и хрен с ней! Она же силосная, и то бывшая… Чего, мои женщины силосных башен не видели, думаешь? Ты лучше нас покрупнее возьми… Там количество звёздочек на этикетке коньячной видно? Ну, и лады, щёлкай героев!

Фото героев на фоне их «суровой военной действительности» ушло родне всех троих, по разным уральским адресам. Вдогонку этому улыбчивому и показушному фото полетела по тем же адресам районная газета, в которой редактор не удержался от соблазна дать на второй полосе, черно-бело и зернисто, но узнаваемо, передовиков сражающегося края…

 

* * *

 

Перед разговором генерал Дудаев в роскошном доме отдыха бывшего правительства бывшей ЧИАССР подвёл Меньшикова к холодильнику. Паркетный генерал думал – это такой деревенский вариант бара со спиртным – сейчас коллега достанет запотевшую от холода бутылочку водки и предложит – «за успех предприятия»…

 

Но Грозный – не Москва. И холодильники там тоже другие… То есть не другие, конечно, та же самая советская «Бирюса», импорта пока мало навезли, а тем более в воюющие районы…

Но открыл Дудаев эту «Бирюсу» – а там на полочках рядами стоят отрезанные головы. И не свиные, заметьте, не для холодца, ибо Дудаев мусульманин и свинины не есть… Человеческие головы, страшные, кровавые, с рваным отрезом…

 

– Это те, – сказал Дудаев, – кто говорил со мной и мне не понравился… Ночами я с ними иногда продолжаю разговор, открываю холодильник и спорю… Мне нравится, что в этих спорах они перестали возражать… Ты генерал, я генерал, давай юлить вокруг да около не будем! Прежде, чем ты заговоришь о предложении своего хозяина – вспомни о моём холодильнике… Латно?

 

– Ладно, – сказал Меньшиков и еле сдержался, чтобы не обмочиться в великолепные брюки тонкого шевиота.

– Раз так – говори. У меня много дел. Много заказов. Конкуренция, генерал! Предложи мне серьёзные деньги – а то я мараться не буду…

– Борис Николаевич обеспокоен… – хрипло и фальцетом начал Меньшиков.

– Что я русских режу? Ха! Скажи, пусть не жадничает, у него их много… У меня к русским никакой злобы нет, я среди них служил, и жена у меня русская… Но ты же деловой человек, понимать должен, что если заказали и оплатили – работу нужно делать! Нельзя кидать заказчика! Я не знаю, как у вас в России, а у нас – это не принято… холодильник ты видел…

– Борис Николаевич менее всего беспокоится о русских, которые просто не вписались в рынок… Бабы новых нарожают… Я совсем не по этому поводу…

– Да не тупой, догадался уже! – засмеялся Дудаев, и все его мелкие, точёные, кукольные черты лица поплыли, как воск на свече. Меньшиков сидел с совершенно сумасшедшим человеком, больным садистом и выродком, и он понимал это отчетливее, чем когда бы то ни было.

– Ты же не на танке приехал! – продолжал потешаться Дудаев. – Ты же вежливо постучался… Я тебе вежливо дверь открыл… Ты ещё рта не раскрыл, Меньшиков, а я уже понял, что хозяин твой, в кремлёвском замке, Умарку Автурханова боится больше, чем меня! Ха-ха! Умарка кто? Он завгаевец, он «совок», он Ельцина повесить хотел и ГКЧП присягал! Вокруг Умарки кто собрался? Казачье отродье, комса умалатовская! А ну как они свой Надтеречный редут кинут, и на Москву повернут? А? Угадал?

Дудаев пронырливо, по-птичьи, с вывертом снизу, вглядывался в глаза эмиссара, пытался угадать – правильно ли сканировал этот маленький мозг, в котором жадность огромна, а страх – подл?

– В общем и целом вы правильно понимаете сложившуюся политическую обстановку! – по возможности сдержанно кивал Меньшиков, более всего опасавшийся обоссаться прямо на кожаный диван. – Конфликт Бориса Николаевича и сил молодой демократии с красно-коричневым Верховным Советом разрастается, и вскоре может лопнуть этот совковый нарыв… Все люди Завгаева, и Автурханов тоже, поддерживали ГКЧП год назад… Есть мнение, что они ломанутся на выручку к Верховному Совету… Так вот, очень важно, чтобы на терском фронте не было такого затишья, который я застал, когда к вам ехал… Чтобы ни одного казака, ни одного умалатовца Автурханов снять с фронта не мог… Понимаете?

– Сколько? – брал быка за рога решительный Джохар.

– Вы говорите о сумме? Я прежде поговорил бы о схеме её получения… Мы не Америка и деньги просто так не печатаем… Мы не можем привезти в Грозный контейнер рублей, как они привозят контейнер долларов… Но формально отделения банков в Чечне – всё ещё часть российской и даже советской банковской системы…

– И что? – поднял Дудаев холёную чёрную бровь-стрелу.

– Есть такой банковский перевод на доверии, между отделениями одного и того же банка… Он называется «авизо» [1]…

 

* * *

 

– Тима! – орал Лёха Ободов, и в глазах его стояли слёзы. – К чёрту Умара Автурханова!!! Он отличный пацан, и у него прикольные залысины, как бывает у умных чуваков, но это – не наша война!!! Надо немедленно поворачивать на Москву, и вставать в кольцо вокруг Верховного Совета! Ты что, не понимаешь?!

– Мы давали присягу! – мрачно гнул своё урядник. – Мы обещали этим людям, что закроем их от каннибалов…

– Тима! Ну почему ты такой тупой?! – плакал Ободов и колотил руками по равнодушной бронеплите. – Неужели ты не понимаешь, что Дудаев – это вошь?! В Москве всё решается, Тима… Если эта мразь опять усидит, как в 91-м году, тогда всё, будет уже поздно… Понимаешь? Всё и навсегда будет кончено!

– Лично я считаю, – влез Канюков в разговор, – что уже и сейчас поздно. И всё уже кончено…

– Арсений Геннадьевич, ну что за упадничество?!

– На чем ты поедешь? «Уралы», на которых мы приехали, у Бунякова и Автурханова…

– Мы угоним нашего «Поползня»! Он до шестидесяти километров в час даёт… Я тут посчитал, – Лёха полез за блокнотом в карман. – Если по 60 в час, то мы будем в Москве через…

– Алексей! – мягко остановил подчинённого Рулько. – «Поползня» надо постоянно дозаправлять… Танковым топливом… Ты что, будешь до самой Москвы громить автозаправки?

– Надо будет – буду громить! У нас «шаромёт» в комплекте, это дальнобойный снайперский огнемёт, им можно дивизию сжечь, понимаете?!

– Дивизию – не спорю… – качал головой интеллигентный Канюков. – Но не автозаправку… Если ты пальнёшь огнемётом по безнозаправке… Ну, сам понимаешь, не вариант…

– Ты понимаешь, герой, что пока мы будем громить автозаправки, Дудаев придёт сюда и всех вырежет?! – взывал к совести водителя Тима Рулько. – Вырежет людей, которым мы обещали защиту, всех, под корень… Ты как после этого жить собираешься? Как людям в глаза смотреть будешь?

– Так и буду! Как ты! Ты из Кувы почему сбежал сюда?

– Там было другое!

– Нет, там было то же самое! Нам нужно брать с собой как можно больше автурхановцев, и прорываться к Москве, Ельцина за жабры, и… и…

Лёха не успел договорить. Меткая пуля латвийской наёмницы из корпуса «белых колготок» ударила ему точно посреди лба. Лёха, падая, понял, что дудаевцы внезапно начали наступление на их заставу… Но помочь своим товарищам уже ничем не мог…

 

* * *

 

По снежному, грязно-рвано-белому полю уже не существующего совхоза шли, словно в кафкианской фантасмагории, бронетранспортёры ГДР. Получавшие их через Турцию мерзавцы даже не потрудились закрасить циркули и германские цвета на бортах…

– Эх, Лёха, Лёха… – сказал Тима Рулько, стаскивая бездыханное тело под защиту бронеплиты, в «поддон». – Как же ты так?!

– Вот и пришёл случай попробовать нашу пушечку в деле, – обратился урядник к Канюкову. – Жаль, Лёха не увидит, он ведь так хотел посмотреть… Давай, Арсений Геннадьевич, жахни, твой выход, твой бенефис…

Канюков за много месяцев освоил ампуломёт, как свои пять пальцев. Он буквально ласкал его прикосновениями, тонкими пальцами музыканта. И Тима не сомневался, что Канюков поразит переднюю машину ГДР с первого же выстрела…

Но Канюков плакал, размазывая грязь по лицу. Он не хотел стрелять в БТР-ы. Он навёл великолепное, советское, простое и совершенное прицельное устройство, с которым справился бы даже ребёнок – и жахнул… в отдалённую лесопосадку!

 

– Ты чего это, Арсений Геннадьевич? – обиделся Рулько. – Ты давай не балуй! Чего творишь…

– Лёху… Снайпер… Оттуда… – сипел Канюков и плакал ещё больше.

Латунный шар с запаянным внутри особым огнём долетел до лесопосадки, столкнулся там, наверное, с деревом, или землёй – и, как ему положено – расцвёл…

Это было явление Перуна, Ильи-пророка, Зевса-Громовержца, повелителя молний с небес! Огонь немыслимой в быту липкости и жара брызнул сразу во все стороны, вовлекая в горение и лес, и траву, и казалось, саму землю. Тело латвийской снайперши не просто сгорело: оно испарилось в очистительном горниле могучего советского дальнобойного прицельного огнемёта. Но не только тело какой-то там снайперши! Испарилось всё вокруг неё на очень большом протяжении…

– Смотри, Лёха, смотри! Это я в честь тебя, Лёха! – полоумно бормотал Арсений Канюков, перезаряжая капсулу в ампуломёт. – Ты когда-нибудь видел белый огонь?! Это огонь из сердца звёзд, это плазма богов! Пожалуйста, Лёха, открой глаза, посмотри!!!

– Казак Канюков! – заорал Тима, теряя терпение. – Прекратить истерику! По бронетранспортёрам – немедленно, или своей рукой расстреляю!!!

– Есть по бронетранспортёрам… – уныло отозвался Канюков, продолжая хлюпать носом и хныкать.

 

Первый БТР – как был, с германскими циркулями и триколорами на броне – вспыхнул промасленной паклей, зыбко и призрачно в огне невероятного накала, запредельных температур. БТР горел весь – и продолжал ехать, пылая, он казался газовой горелкой, на которую сейчас поставят чайник…

А ещё – он плавился на ходу. Не весь, но самые уязвимые детали. А первыми расплавились в его раскалённом нутре бойцы его экипажа, как самые уязвимые. БТР продолжал свой слепой путь с мертвецами внутри, пока не наехал на что-то вроде выхода скальных пород и не перевернулся…

…Потом уже до казаков слухи доходили: чокнутые наемники в БТР-ах повышенной комфортности, немецких – решили, что против них автурхановцы применили тактическое ядерное оружие… Откуда им, недоумкам, знать, как выглядит применение тактического ядерного оружия? Это был всего лишь советский ампуломёт, оружие, не пошедшее в большую серию, ибо – решили партократы – зачем оно в ядерном конфликте великих империй? Там, ясен перец, до танковых дуэлей не дойдёт, «СэМэ» фильм «Письма мёртвого человека»…

Дальнобойный огнемёт, который, если бы не воровство уральского военкома – ржавел и пылился бы на складах в далеком тылу – на ЭТОЙ войне оказался идеальным мечом. Не только тактически идеальным, но и психологически!

Он не только сжигал тела в «пламени возмездия», как бы нисходящем с небес, но и души наёмников сжигал лютым страхом…

ГДР-овские бронетранспортёры начали панически разворачиваться. Развернувшись для бегства, они подставляли более слабые кормовые части, куда и полетела вторая латунная ёмкость наводчика Канюкова…

…Когда дудаевцы сбежали – в огромных черных кругах топленого жаром снега на поле стояли две черных, полурасплавленных машины. Лесопосадка, творение агрономов прежних лет, заботившихся о влагоудержании на полях – выгорела вся. Да и то сказать, какое уж тут влагоудержание?!

И долго, долго ещё после боя плаксивый Арсений Геннадьевич тряс бородой над телом покойного друга, Лёхи Ободова, повторяя, как сумасшедший:

– Лёха! Ну ты видел, а? Ты же хотел посмотреть, как эта хрень шмаляет… Отлично шмаляет, Лёха! Ты только посмотри: как Хиросима с Нагасаки… Ты только посмотри, Лёха…

 

[1] Чеченские авизо — фиктивные банковские документы, которые вплоть до 1995 года имели хождение в России. Ущерб от них оценивается в триллионы рублей. Все эксперты сходятся во мнении, что возможность проведения афер с участием чеченских авизо была предоставлена кавказским мошенникам высшим руководством России. Расследование по этим фактам велось ещё в начале 1990-х годов, но не дало результатов, поскольку афёру организовала власть. По авизо было обналичено не менее 4 трлн рублей. В Чечне в местном отделении банка выпускались авизо на некоторую сумму и шли в Центральный банк или один из уполномоченных банков, к числу которых относились Промстройбанк России, Соцбанк и Агропромбанк. После этого оставалось лишь получить деньги. Поскольку «стыковка» в банках проводилась с периодичностью в месяц, квартал или год, то у дудаевцев имелось достаточно времени, чтобы потратить или спрятать похищенные деньги.

 

© Александр Леонидов, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015