Александр Леонидов. Танцующие боги

ТАНЦУЮЩИЕ БОГИ

(Космическая опера)

 

…Пока Шива танцует –

Существует Вселенная....

Из индуизма

 

...Миф о том, что офицеры царской гвардии были процветающими кутилами, сложился за счет тех, которые получали доходы с поместий. Офицер, не имевший поместья, был беден, как церковная мышь. И все время не дотягивал до жалования, особенно если был обременен семьёй...

...Зачем я это вспомнил? Бред какой-то? Все хуже и хуже с головой? Где мы сейчас находимся? Пересекли ли орбиту Луны? С какой скоростью идем? На автопилотах? Или этот пьяный дурак Антон Литомей взял ручное управление, как вчера грозился?! С таким возницей мы точно повторим подвиг Фаэтона – или врежемся в Луну, или спалим к хренам пол-Земли на подлете...

...Боже, как плохо! На Земле будет ещё хуже... Фантасты оказались не правы – в космолетчики идут не лучшие из лучших, а как раз наоборот, неудачники. В потребительском открытом обществе риск не в чести, там все на страховках, а у нас тут и метеориты летают, и сопла иногда взрываются. Космос пуст, как задница египетской мумии, и тут не встретишь ни фига, кроме смерти. Поэтому сюда не рвутся – не модно... К чему же я это все? О боже! Литомей ведь настроил автопилоты на заход в стыковку с орбитальной станцией, а в таком состоянии мы её сможем только протаранить...

...Надо вставать. Надо набраться сил и вставать – я же ещё что-то осознаю... Время... Может быть, мы уже на подлёте... Сколько же я был в отключке?! Нет, надо же что-то делать...

Из черного и мрачного тоннеля многодневного запоя я выныриваю в бытие, смутно озирая свой медпункт. Передо мной страшная перекошенная рожа полковника Антона Литомея – он трясет меня за плечи и ртом, в котором не хватает зубов, требует спирта.

Теперь я все начинаю припоминать в более-менее четкой последовательности: наш командор, господин полковник, получил весть с Земли, что его акции, размещенные в полимерном производстве, пошли прахом. Осознавая, что из богатого романтика он в одночасье превращается в нищего сумасшедшего, Литомей не нашел ничего лучшего, чем устроить пьянку на борту корабля, в которую последовательно втянул всех членов экипажа.

– Спирту, доктор! Спирту! – продолжает он банкет. – Я настаиваю! Немедленно выдайте ещё литр спирта!

– А-а-а... – глухо и сипло выдыхаю я перегар. – Антон... Где мы? Орбитальная станция... протараним...

– Не боись! – хохочет он безумным ухающим смехом гиены. – Нам до неё ещё пиликать и пиликать! Будем как огурчики! Давай литр и спи дальше!

Я выказываю прямое служебное неповиновение, и отказываюсь выдать командиру литр спирта. Он злится, грозит мне трибуналами и вздернуть на рее, злобно рвет с меня стилизованные лейтенантские погончики и производит импровизированный ритуал разжалования в рядовые. Ладно, Бог с тобой, рядовые так рядовые, но спирту не получишь!

Пытаюсь доказать, что бухать вблизи от Земли очень опасно и запрещено космоуставом, он отвечает, что мы не вблизи Земли, и ещё можно бухать, мы спорим, разбиваем ребром ладони рукопожатие – и идем в рубку смотреть астрокурс.

Я оказываюсь прав – мы на подлете к Орбитальной станции «Вира», и мы вполне могли бы её протаранить. Равно как и не протаранить – тут ведь как в русской рулетке...

Обычно, когда мальчики со звездных кораблей подлетают к девочкам с орбитальных станций (почему-то такое различие было у нас в те годы при комплектации космофлота) – они подают на давно забытой «морзянке» единственный фривольный сигнал – «Потанцуем?». Это – да ещё «SOS» – вот что сохранило человечество в памяти из древнего мертвого языка точек и тире. И я видел, что румблер сигнала у полковника включен именно на традиционный, чудовищный в нашем положении и до крайности неуставной сигнал «потанцуем?»

Упрямый и похмельный небритый Литомей начинает торможение турбинами и подготовку к стыковке. Пока он безумствует в рубке, я бегаю по кораблю и пытаюсь собрать членов команды, чтобы воспрепятствовать коллективному самоубийству. В конце концов, это мой прямой долг, как корабельного врача!

Напрасный труд! Команда беспробудна, разбросана по каютам и кубрику в живописном распорядке, и витает безвольно в невесомости, как будто космические пираты расстреляли нас тут всех, кто где был. Пьяное мычание и пускание соплей пузырями – вот максимум эффекта от моих сослуживцев.

Я возвращаюсь к «крейзи-кяптану», и с психотерапевтической мягкостью начинаю его уговаривать не идти на стыковку с дрожащими руками, поберечь себя и людей.

– Знаю, что нельзя... – цедит он сквозь зубы. – Ты бы лучше мне абсорбент какой подал, дурак...

Чего я ему подам? Поскольку пьянки на кораблях не предусмотрены, то и алкозельцеры в моей аптечке тоже не предусмотрены – нас так комплектуют...

– Антон, успокойтесь и прекратите стыковку!

– С удовольствием бы прекратил... Нельзя теперь...

– Да почему же?!

– Сам посмотри! Вон, на сигнальном экране...

– «Вира» – «Готторпцу»! «Вира» – «Готторпцу»! «Вира» – вызываем «Готторпца»! SOS! SOS! Немедленно приступайте к стыковке! У нас мало времени! Ноотическое образование настигает нас на орбите! «Готторпец», «Готторпец»! Я – «Вира»! Заберите наш экипаж! SOS! SOS!»

Я сделал то, что давно должен был сделать Литомей – включил экран выборочного кратного визуального обзора. За счет усилителей и дифракторов картина предстала как на ладони.

В черном мраке необозримого Космоса, разбавленном мерцанием вечных звезд, мчится с немыслимой скоростью по орбите вокруг Земли крошечный волчок – орбитальная станция «Вира». Но как бы ни велика была её скорость, не позволяющая ей упасть на планету, скорость голубого мерцающего облака, идущего по орбите следом, оказалась значительно выше. В этих догонялках ноотическое образование явно побеждало «Виру», не способную к самостоятельному движению, мчащуюся по математическим рельсам запуска.

Ноотическое образование – недавно открытое американскими астронавтами явление в Космосе – нечто совершенно неизученное и непостижимое. Это голубоватые, сравнительно небольшие газообразные туманности, которые передвигаются по своим законам в безднах вселенской пустоты. Никто и никогда ещё не бывал внутри ноотической туманности – америкосы только засылали к её границе вычислительный зонд.

Когда зонд попытался войти в ноотическую туманность, она начала стремительно удаляться от него. Попытки увеличить скорость зонда приводили только к увеличению скорости движения частиц в ноо-облаке.

Когда американский зонд стал передавать бинарной логикой математические конструкции – вроде «9125 – 95.524 – 9.77» – то ноотическое образование неожиданно для всех ответило той же бинарной логикой в спектре излучений – «3.12 – 1.76 – 1.32» – и так далее. Таким образом было доказано, что ноотическое образование способно в спектральном режиме усваивать задание на извлечение математических корней и продолжать их производство, причем с присущей только мыслящему существу способностью произвольно округлять полученный результат.

Ничего большего американцы добиться от ноотического образования не смогли – если это была форма жизни, то слишком далекая от земной, чтобы найти темы для беседы помимо математических корней и бинарной логики.

Удивительным было то, что если в американском случае ноо-облако убегало от зонда, то в нашем оно явно рехнулось, преследуя и уже почти поглощая научную станцию с шестью космонавтами на борту.

– Это её радиопочерк! – сказал мне Литомей, кивая на экран сообщений. – Что у них там с радистом?! Неужели уже есть повреждения?!

– Скорее всего, радист пытается со всеми увести станцию с орбиты, а врача, как самого бесполезного на данный момент человека посадили семафорить...

Мы с Литомеем хорошо понимали друг другу. И в этот критический момент оба думали об одном человеке, затерянном среди пространств и миров – о капитане медицинской службы Марине Харламовой. В странной и дикой изломанной логике полета научного (точнее бы сказать – лженаучного) судна «Готторпец» число стыковок с «Вирой» явно превышало потребное.

Литомей всегда был идиотом. Ради своей прихоти – увидеть Марину – он сжигал в соплах казенного топлива на миллиарды рублей – благо, все равно не свои денежки, – рассчитывая потом все списать на космический форс-мажор. Кто там, на сытой и обывательской Земле проверит – была ли оперативная необходимость совершать виражи и кульбиты в черном небе?!

Литомей по непробудной глупости своей считал, что в этом есть особый шарм и шик – рандеву в небесах, в миллионах километров от колыбели человечества. То, что у бедного человека назовут идиотизмом, у владельца полимерных акций и миллионера называется романтикой – и в этом смысле наш командор был неисправимым романтиком.

Из всего экипажа бесспорным правом заходить к Валаамовой имели только Антон – как командир судна, и я, как судовой врач, – он для координации, я на консилиум. И подобно тому, как наш шеф злоупотреблял своим правом координироваться, я втихую, за его спиной злоупотреблял правом на консилиумы.

Я знал, что Литомея это очень злит. И он знал, что я это знаю. И теперь мы, снова вдвоем, шли на спасение станции «Вира», эгоистично думая спасти в первую очередь одного человека...

Мы управляли стыковкой вдвоем – оба с пьяных глаз, рискуя погубить оба космических объекта. После того, как лопнули акции Литомея, он совсем сошел с ума и смотрел на меня волком, словно я не помогаю ему разобраться с сигналом SOS, а пытаюсь вырвать у него из пасти добычу.

Боже, всего одна телеграмма с грунта – лопнули акции – и холеный барин, самоуверенный клоун вдруг превращается в дерганного невротика, трусливого и закомплексованного дурня...

Мы подходили к порту приема с максимально возможной скоростью – и все же очевидно отставали от ноотического образования.

– Выпустить торы! – командовал мне Литомей, зло зыркая в мою сторону. – Корректировка перцепта на два лимба! Давай, Алекс, выжимай трапперу!!! Едрить твою налево, куда ты релятив увел, мать твою за ногу!!!

Релятив из-под торовых выступов увел он сам, потому что руки дрожали и в глазах туманилось, но вечный принцип «я начальник, ты дурак» позволил ему выкрутиться за счет меня. Впрочем, пустое! Ведь свидетелей все равно нет... Ох, и травматизма же будет мне на голову от наших нынешних виражей с семеркой алкашей, свободно плавающих в отсеках...

Мы почти успели. Ноо-облако в последний момент, словно бы испугавшись нашей пьяной решительности, замедлило наползание на станцию, и торовые выступы с градусно неполным релятивом в основании коряво и со скрежетом состыковались с «Вировскими».

– Ядрён батон! – матерился Литомей, от напряжения весь потный и почти протрезвевший. – Ёшкина медь!!! Все крепежи сорвали к идрене фене, из за тебя, му..ка!

Красный от напряжения, весь какой-то расхристанный, он походил на заурядного алкоголика, а не на командора, полковника российского космофлота.

Хотя скорость двух объектов коррелируется при торовом стыке автоматически, но при нашей спешке датчики сгорели от напряжения, и небольшая инерционная разница осталась. К тому же недоведенные под торы релятивы давали жуткую корпусную вибрацию, натужно гудели, как гигантский пылесос, расшатывали сцепку.

Сплетение двух металлических чудищ стало заваливаться вокруг своей оси, более быстрый «Готторпец» пригласил на этот безумный вальс тихоходную «Виру». В один момент у меня потемнело в глазах от возрастающих перегрузок, и мне показалось, что наша ржавая калоша, которой давно место в металлоломе, развалится на куски, но старый сварной корпус «Готторпца» выдержал.

– Галерею! У тебя рычаг слева! Галерею на торы в смык выводи! – вопил во все горло Литомей, как будто мы с ним находились за километры друг от друга.

Я не знал, сможет ли гармошка галереи выйти при недоводе релятивов, но выжал синий рычажок до упора. И галерея поползла – бедная скособоченная «тальяночка», как мы её ласково называли...

Чем хороша наша техника? Тем же чем и плоха – зазором допуска. У америкосов галерея не выдвинулась бы и на йоту при недоведенных релятивах – там микронная пригонка деталей. И мы не поспели бы на помощь «Вире».

Наше техническое чудо понимает волшебные слова – «давай, поднатужься, надо, родимая!» – и ползет себе. Смычка была неполной, но команда «Виры» уже толклась у люка, как перепуганные овцы. Стоило только зуммеру двустороннего контакта пискнуть – люк вылетел со свистом, и это дурачье, как беженцы под обстрелом – рвануло к нам на борт.

– Скорее, скорее! – подгонял их Литомей.

Я пересчитывал новоприбывших – геохимик Сергей Дондуров, астрофизик Настя Кормчева, генетик Егор Мочалов, операционист широкого профиля дядя Веня Горчин, механик Таня Сазонова...

Марины Харламовой не было.

Я посмотрел на Литомея. Он посмотрел на меня. Что-то случилось там, на борту – а у нас уже нет времени, потому что впереди ещё расцепка и отрыв от «думающего облака» как назвали ноотические образования американцы.

По уставу космофлота – семеро одного не ждут. Литомей как командир обязан был подать команду к размычке. Но он давно пропил мозги, и устав у него был свой – устав неуставных взаимоотношений.

Он побежал на станцию. Я бежал немного впереди него.

Два окончательно деградировавших человека быстро пробирались навстречу опасности, бросив корабль, пьяных сослуживцев, спасенный экипаж «Виры» – бросив все на произвол судьбы ради призрачной человеческой мечты, такой нелепой в просторах безвоздушного пространства...

Нам что-то сигнализировали в спешно примкнутые шлемофоны – мы и знать ничего не хотели, уносясь в тесноту погибающей станции.

Крен и дополняющее вращение «Готторпца» и «Виры» становились все чудовищнее, из вальса они перешли в огнедышащее фламенко. Магнитные боты не всегда удерживали нас на металлической ребристой обшивке – от меняющихся ускорений стальной лихорадки нас отрывало от пола и стен, больно било о всякие научные предметы...

В мой правый глаз поступал импульс визора – «думающее облако» подползло к нам так близко, что расстояние уже можно было измерять земными километрами. Мы почти одновременно с полковником поняли, что нам уже не выйти из голубой мерцающей зоны, даже если мы разомкнем сцепку взрывными шашками. Для ускорения «Готторпцу» потребуется время, а времени уже нет...

Словно вторя нашим мыслям, наш логонавигатор Дамир Даминов передал нам в ухолатор последнее «прости». Прогремел взрыв – «Готторпец» отделился от «Виры», пытаясь бросить нас троих опоздавших и оторваться за счет последних шансов.

– Вот сволочь! – обругал Литомей исполнявшего свой долг логонавигатора. – Прочухался, козел – и сразу за пульт...

Даминов не учел того, что шашки добавят к клубку перепутавшихся векторов смычки дополнительную путаницу. «Готторпец» оттолкнулся от «Виры» – но оттолкнулся набекрень, и его хвостовая часть въехала в стеклянную галерею космического сада станции.

От удара нас с полковником повалило на соседнюю стену и немного контузило. «Готторпец» взял максимальное ускорение, чтобы уходить, – но возникла уже механическая, непроизвольная сцепка с «Вирой» и сопла выбросили плазму внутрь разрушающейся станции. Эффект сварки спаял наши объекты окончательно, и измененная масса общего тела исказила движение «Готторпца», бросив его не в сторону, а вдоль по курсу «думающего облака».

В этом содоме мы наконец-то нашли Марину. Видимо, в момент аварийной стыковки станцию тряхнуло, и её контузило посильнее нашего. Потеряв сознание, она не добежала до спасательного люка галереи не больше двадцати метров из радиорубки.

Мы с Литомеем схватили её оба – и хотели повздорить, кому нести её на плечах – но к счастью, вовремя поняли, что нести доктора Харламову уже некуда; «Готторпец» разорвал смычку, наша «тальяночка» расплавилась в вонючем кислотном смраде взрывных шашек.

Ноотическое образование надвигалось космическими скоростями – и вскоре мы оказались внутри голубого сияния – мы вошли в «думающее облако» – и «Вира», и «Готторпец», и я, и Марина Харламова, и полковник Литомей, и весь наш неуютный, металлический, затхлый и тесный мирок, которым я жил последние годы...

 

*** ***

 

Первым моим (Литомей потом заявит, что его) открытием внутри ноотического образования было осознание несовместимости принципа герметизма внутри облака. Думающая туманность состояла из таких частиц, для которых любые герметические переборки не значат ровным счетом ничего.

Мы были внутри замкнутого отсека станции «Вира» – но в то же время мы были в мареве непостижимого танца вихрящихся частиц или кристаллов, чего-то наличного и отсутствующего одновременно.

Я прислушивался к себе – что произойдет? Ничего не происходило. То есть, происходило, конечно – «Готторпец» с налипшей к хвостовой части орбитальной станцией начал аварийную посадку – пульсировали картинки катастрофы в визоре на правом глазу, кто-то что-то заполошно орал в общем режиме приема в ухолаторе.

И в то же время – мы были погружены в мерцающий покой, в детскую безмятежность «думающего облака».

– Алекс, – тихо спросил меня в ухолатор Литомей. – Ноотическое образование... Это... может быть там, внутри Бог?

– Бог не может быть внутри, – отпарировал я. – Бог всегда только снаружи.

Я прошел, как и все в космофлоте, курс общей теологии, и даже сдавал на этот предмет зачет доценту Орденову, лысому, хохотливому, похожему на рыбу-карпию еврею.

После того, как выяснилось, что верующие в три раза реже сходят с ума на орбите, чем атеисты, теологию ввели как обязательный предмет в школе космической подготовки. Значит, и Литомей, дурачок, должен был её проходить, и знать, что Бог не может иметь внешней среды помимо себя самого по определению...

О чем это я? При чем тут доцент Орденов? Внутри «думающего облака тянуло ко сну и к воспоминаниям. Последнее, что я увидел – был зевающий Литомей. Потом что-то выключилось в мозгу, как лампочка, и я то ли уснул, то ли упал в обморок...

 

*** ***

 

Очевидно, при аварийной посадке «Готторпец» и остатки «Виры» разделились, наконец, под давлением атмосферы, и два космических объекта встретились с матерью-землей порознь.

Где упал «Готторпец» и что с ним стало – я не знал, поскольку проспал самое интересное. От станции «Вира» – чуда человеческого гения – остался только оплавленный до стекловидности небольшой кратер на белом песке приморского побережья в тропиках.

Мы не сгорели в этой гуще огня. Мы медленно кружили над ней в спасательной шлюпке «Гондола-32А-Т», которая автоматически втягивает в себя экипаж при трении поверхности станций о плотные атмосферные слои.

Запасная «Гондола 32Б-Т» кружила рядом с нами, совершая какие-то странные маневры – то ли собираясь нас таранить, то ли просто пьяно кувыркаясь.

– С мягкой посадкой! – буркнул мне Литомей, едва я разлепил глаза. – Вроде дома, отлетались...

Я с трудом встал и посмотрел в иллюминатор пристальнее. «Гондола-З2Б-Т» совершила петлю Нестерова, чуть не поразив нас в зад торпедой, и я заметил в её круглых оконцах лабораторных обезьян с «Виры». Бедные животные попали в этот, как говорят грубые космолетчики – «г...дон» – вроде нас – неосмысленно, и оказались в ловушке. Теперь они рулили, как умели, обреченные на голодную медленную смерть в дурацкой шлюпке…

– Лучше бы им сгореть было... – грустно заметил полковник, не лишенный сентиментальности, особенно за казенный или просто чужой счет.

– Мы должны их спасти! – услышал я долгожданный голос Мариночки, пришедшей в себя. – Конвенция о гуманизме требует незамедлительной...

– Капитан Харламова! – перебил Литомей. – Конвенция о гуманизме касается только гуманоидов, а отнюдь не их меньших братьев... Чего нам счас, за обезьянами гоняться?! Да и стыковка гандо... извините – «Гондол» не предусмотрена.

– Но что же нам, там их бросить?

– Каждому свое... Все равно бы вы их в лаборатории на вивисекцию порезали...

– Как вам не стыдно! – покраснела Марина. – Вивисекция не предусмотрена в планах...

– Слушайте, уймитесь вы! – вмешался я, обнимая больную и тяжкую голову. – Лучше скажите, где мы и что нам самим делать!

– Мы на Земле после аварийной посадки, – объяснила мне Марина. – Тропическая полоса. Очевидно, Африка или Южная Америка... Все закончилось благополучно, Алекко... Можешь похмелиться и вывесить флаг для встречи официальных делегаций приютившей нас страны... Только пока не знаю, какой... «Геолектор», видимо, поврежден, какую-то фигню сканирует...

– Давай, Алекко, бухни и поспи, пока взрослые люди тебя из дерьма вытащат! – сердито проворчал Литомей. Его бесило, когда Мариночка называла меня студенческой кличкой из наших счастливых и давно минувших дней. Ведь на врачей мы с ней когда-то учились вместе, лет десять назад...

Наш полковник был большим и сумасшедшим ребенком. Не спорю, у него бывали моменты рыцарской отваги, как в тот миг, когда он побежал спасать Марину в перекошенную галерею. Но они быстро сменялись надутыми губами и обманутыми ожиданиями цветов за подвиги.

Полковник Антон Литомей дожил до седых волос, оставаясь богатеньким мальчиком, которого ставили на табуретку и давали под аплодисменты почитать стишки. С тех пор он все время ищет – где бы табуретка, чтобы залезть туда, и где же восторженная публика, почему же она не рукоплещет?!

Хотя нас спас безмозглый ваккумно-втяжной механизм «Гондолы-32А-Т», для которого человек неотличим от шимпанзе, я готов был об заклад побиться, что Литомей считает спасителем себя.

– Давайте, щебечите, студентики! – нудел он, крутя какую-то ручку, кажется, тумблер кондиционирования воздуха. – Хрен ли! Неизвестно где, неизвестно что, может, люди погибли, а они... А, тьфу на вас! Давайте, снимайтесь с автоматики, берите ручное управление и поедем до города с ветерком, а то...

В этот светлый миг, когда мы внимали начальственным речам, обезьяний «кондом» все-таки настиг нашего хвостового оперения, протаранив ребордники гравитационного отталкивателя своим титановым носом-сердечником.

– А, ё!.. – заорал Литомей, валясь на цветастый ковер днища шлюпки. Упала и Марина. Грузно и больно рухнул я, получив удар острым пластиковым подлокотником под ребро.

Наша сигарообразная «Гондола» потеряла свою остойчивость, ребордники треснули, и гравитон потянул на полную катушку. Мы превратились в маленькую ракетку, довольно быстро взмывающую от Земли обратно в негостеприимные небеса.

Пока я стонал, а полковник тупо матюгался, Марина проворно подскочила к кластерам тяги и выключила их. Мы снова пошли к Земле с родным Ньютоновым ускорением.

Марина уверенно управляла машиной, и хоть руль заклинило – сумела столкнуть траекторию «Гондолы» в сторону моря. Теперь наша надежда была только на морскую глубину...

Со столбом воды и брызг, как старая авиабомба, наш ковчег ворвался в океанический бирюзовый простор и стал быстро тонуть. На наше счастье, метров через пятнадцать Архимед с выталкиванием тела преодолел Ньютона с его ускорением и мы сперва затормозили, а потом пошли назад.

Выпрыгнули, как поплавок, на штилевую поверхность моря, в пене и медузах на стальных бортах. Успокоились, отфыркались, откашлялись, отсмеялись истерически своему чудесному спасению.

Мы ушли в небо под углом – и падали под углом – соответственно, наш поплавок болтался в миле от берега. Тонкая полоска вдали – вот и все, что можно было отсюда увидеть. Ещё хуже было то, что морским течением нас сносило не к побережью, а в открытое море.

– Желаете повторить судьбу князя Гвидона?! – поинтересовался Литомей. – Нет?! Тогда какого же хрена вы пялитесь в люмики, вместо того, чтобы распаковывать надувушку?!

Иногда даже такие идиоты, как наш полковник, говорят истинную правду. «Гондолы» всех моделей укомплектованы резиновыми надувными лодками – на всякий случай. Пока лодка распаковывалась и надувалась в авто-режиме, мы бегали по «Гондоле» в поисках необходимых на первое время – пока нас не найдут – вещей в джунглях.

Я отобрал пленочный баллончик «ТурДом», хромированную емкость «Концентрат», турбонож, пневмоэффектный пробойник «ХИРН», трансциллятор, полимер-шовник, библиокуб.

Что набрали Марина с Литомеем, я не смотрел, некогда было. Нас сносило все дальше, и к тому же темнело – мы могли вообще потерять направление к берегу.

Полковник расчехлил приложенный к лодке параллелепипед «Весёлая гребля» (надо ли говорить, как прозвали это устройство грубые космолетчики?!), воткнул его в воду. «Весёлая е..я» отстреливала толчковые пластинки, которых в неё конструкторы затолкали 4 000 штук, и двигались мы рывками, как будто на бутылке шампанского. Название, переделанное космолетчиками, было не только игрой созвучий, но и весьма точным определением ритма движения. Это действительно была какая-то «е..я», причем весьма веселая. Рассчитанный на три часа работы, параллелепипед дергал нас не более сорока минут, пока мы не врезались в белый антильский песок берега с размаху, пропоров о камень днище нашей пироги.

– Поздравляю, полковник! – съязвила Харламова. – Вы прирожденный ездец на одноразовых лодках!

Литомей принял это как комплимент и зарделся красной девицей...

Желая закрепить свой авторитет, Антон тут же накинулся на меня:

– Алекс, что за дерьмо ты набрал?! Через пару часов приедут спасатели, а ты тут на неделю набарахлился!

– Товарищ полковник, – развел я руками, – чего добру пропадать? Посидим с комфортом, пока делегация подвалит, с крышей над головой, выпьем супчику, разожжем костерок, споем пару песен...

– Какой ты все-таки циник! – удрученно покачал головой Литомей. – А ведь там может быть люди погибли, твои друзья на «Готторпце», а ты тут выдрючиваешься... Мне стыдно за тебя перед капитаном Харламовой...

– Антон! – поморщилась Марина. – Кокетничать сейчас тоже поводов особых нет...

Я предпочел не вести этических дискуссий, а сразу взялся за строительство пленочного «ТурДома», что означает на языке фирмы-изготовительницы «Туристический дом», а вовсе не то, что вы подумали. Нашел несколько вынесенных прибоем коряг покрепче, самую длинную немного вкопал, остальные приставил к ней подпорками. Потом вскрыл пломбу пленочного баллончика и стал наносить пленку согласно инструкции – «резкими широкими взмахами враспыл». Обожаю запах свежего сохнущего полимера – есть в этом что-то от токсикомании, но все же не могу себе отказать дышать поглубже, когда веселым блёстким веером льется пленка из баллонного раструба...

Итак, около часа возни – и мы оказались в тесноватой палатке, где Марина для уюта повесила на сучок опорной коряги походный фонарик. «Турдом» осветился изнутри и стал притягивать крупных насекомых, бившихся о его прозрачные пологи. Затвердев на ветру как следует, этот полимер выдерживает даже удар ножом, так что и в отношении хищников мы были в относительной безопасности.

Дошло дело и до «Концентрата» – легким нажатием кнопки сбоку я привел в действие механизм подогрева – и вскоре в полимерные стаканчики вылилась душистая и густая масса грибного супа с брокколи, которую мы аппетитно пили, обжигая губы и горло.

Литомей, наш спартанец, выжрал больше всех, забыв, что смел критиковать меня когда-то за хозяйственность.

– Вот так! – назидательно кивнул я. – Один мужик, можно сказать, двух генералов прокормил...

– Можно подумать, я пищевые припасы взять забыла! – надула губки Мариночка.

– Ладно, Алекс! – сыто чмокал губами Литомей. – За хорошую службу произвожу тебя в ефрейторы...

– ??? – посмотрела Марина выразительно.

– Он был разжаловал в рядовые – за неподчинение прямому приказу командования... – выпендривался полковник. – Так что, бывший лейтенант Кромлехов, будете у меня карьеру заново проходить...

– Антон, ну смешно же... – укоризненно качала головой моя заступница. – Ну чё ты как младенец, а? Разжаловал, повысил... Ты сейчас такой же потерпевший кораблекрушение, как и мы с Алекко...

– Ага, ага! – юродствовал Литомей. – Счас депутация правительства этого Бантустана явится сюда – тогда посмотрим, кто есть ху... Я полковник Литомей, первым рискнувший войти в «думающее облако» – я, можно сказать, второй Гагарин! Меня дети в школах изучать будут!

– И студенты в психиатрии! – отвесила Марина. – Во-первых, Антон, не ты вошел в облако, а оно вошло в тебя – это большая разница... Во вторых, мы втроем вошли одновременно... И в третьих – я женщина, меня вперед положено пропускать...

– Ради тебя, Мариночка... – вздохнул Литомей умильно, по собачьи заглядывая собеседнице в глаза. – Ради тебя я отрекусь даже от Гагарина – будь ты второй Терешковой...

– Давай уже, третий Титов, вместо флирта займись-ка «Геолектором», поправим, узнаем, где и почему...

– Есть, моя командующая! Ефрейтор Кромлехов, приказываю вам немедленно приступать к починке прибора «Геолектор»...

– Нет уж, Антон! – пощадила меня владычица положения. – Алекко у нас врач, а технарь по образованию – ты... Так что бери-ка отверточку в белы рученьки, да и вперед, ко всеобщему благу! Я тебе и набор инструментиков из «кондома» прихватила, знала, что пригодятся...

Пока Литомей, кряхтя и злясь, ковырялся в «Геолекторе», мы с Мариной вышли подышать ночным бризом и послушать шум прибоя. В черном тумане тропических сумерек белый песок под ногами казался крупчатым русским снегом, и было странно: как это он не обжигает холодом босых ног?

Мы стояли, взявшись за руки, смотрели на далекие и теперь уже неопасные звезды. Нам обоим было за тридцать, но почему то в этот миг мы казались мальчиком и девочкой, едва-едва входящими в жизнь. Чем больше мы знаем, тем больше понимаем, что ничего не знаем, – сказал древний философ и был прав, стервец!

– Ты понимаешь... – сказала она мне, прожигая мои зрачки своими огромными, зелеными, чуть кошачьими глазами. – Я... все-таки я волнуюсь за «геолектор», вдруг он совсем заглючил...

Она всегда была прагматичнее меня, ближе к земле. В итоге я улетел от Земли дальше неё на несколько миллионов километров. Меня сейчас больше всего волновала она – как когда-то в студенчестве и как потом в космошколе – а её волновал «геолектор»... Кому он нужен, типовая дешевка, тридцать «экю» вместе с программным обеспечением, а я знаю места, где можно взять пиратский и за 15 «экю»...

К чему это я? Ах да, нужно сказать ей, что «геолектор» нам погоды не делает, что скоро приедет посольство от местного Бантустана и, одев на нас гирлянды вонючих цветов, напоив теплыми спиртными помоями, с почетом препроводит в свою столицу, как бы она там ни называлась. Я должен объяснить ей, что локаторно-радарные системы есть у каждой страны, даже у самой отсталой, а, следовательно, наше шумное появление не могло пройти незамеченным, и нас уже ищут, к нам уже движутся джипы, верблюды, слоны и ездовые собаки с дарами и поклонами...

Но я не стал этого говорить – она и сама знает. Я стоял и молчал – я мечтал, что буду с ней рядом за миллионы километров от неё, а когда оказался – вдруг выяснилось, что и сказать-то мне нечего, если не долбать затертую тему чертова «геолектора»...

– В принципе, «геолектор» проще новый купить, чем этот восстанавливать... – конечно же, молвил я глубокомысленно, разрывая тягучую паузу. – Я мог бы подыскать его подешевле, без лицензии, если тебе для себя надо...

– Нет, мне-то он зачем? Я к тому, что мы впервые в жизни не знаем точку высадки... Мне от этого на душе зябко – у меня такое чувство, что мы заблудились во времени и пространстве...

– Кстати, о чувствах... – выдохнул я, притягивая её к себе. – Я это... ну, то есть... В общем, у меня чувство, что Литомей ни хера не починит «геолектор», так что, хочешь не хочешь – придется ждать бантустанских экскурсоводов.

Её лицо приблизилось к моему, глаза и дыхание обжигали. Тонкие губы аристократки влажны и полураскрыты...

– Геолектор показывает, хотя бы, что мы на Земле, – поведала она мне заговорщицким шёпотом. – Надеюсь, он хотя бы в этом не ошибается... Его ведь заглючило после того, как мы вошли в это облако... Представляешь, Алекко, если мы на какой-нибудь облачной планете за миллиард парсек от Солнца или вообще в мире галлюцинаций?! Я бы не удивилась – все-таки ноотическое образование...

– Да не-ет... – разочарованно протянул я. – Мало ли в пустоте всякого дерьма болтается... Ну пыль фосфоресцирующая, подумаешь... Думающее облако – придумают ведь! Корни квадратные вычисляет... Помнишь, мы на практику ездили смотреть математических кретинов – бедные дети умели в уме умножать любое число в квадрат и в куб, а шнурков на ботинках завязывать не могли...

– Значит, мы на Земле?!

Я чувствовал близость её точеного тела, хрупкого и одновременно сильного, побеждающего космические перегрузки. Я мало беспокоился о планете высадки – самое главное я прихватил с собой.

– Ну скажи! Ты уверен, что мы на Земле?

– Есть ещё вариант. Я умер и нахожусь в раю.

– ???

– Если рай – это наши представления о наибольшем счастье, то мой рай выглядел бы как этот пляж.

– Слушайте, ну совесть уже имейте! – заорал из «Турдома» давно взволнованно поглядывающий на нас Литомей. – Чё, пожилому полковнику больше всех надо, что ли?! Идите, хоть на подхвате потрудитесь...

Птички её ладоней выпорхнули из моих лап, волна пьянящего аромата от длинных завитых волос, почти ударивших мне в лицо, смешалась с запахом рыбы, соли и сырости моря. Она побежала легко, как восемнадцатилетняя, на помощь этому козлу, которого я тут же и выругал самыми грязными словами в моем лексиконе.

«Геолектор» полковник не только не починил, но и окончательно сломал. Что-то заискрило в микросхемах, экранчик вообще потух и не подлежал восстановлению.

Закончив это важное дело, Литомей предложил нам лечь спать с чистой совестью. Из оставшегося полимера я надул нам подушек с воздухом, и засыпал под слащавый лакокрасочный запах сохнущего химиката, между Мариной и полковником.

 

*** ***

 

Солнечное утро не принесло нам бантустанских делегатов. Мы были здесь уже почти сутки – но только джунгли сердито топорщились над песком, только песок покорно ложился под волны, только океан вздыхал полноводной грудью, только чайки криками иногда прерывали тишину.

Проснувшись, помятый и заспанный Литомей начал орать своим фельдфебельским голосом про дипломатические осложнения, про неоказание помощи потерпевшим крушение, про консульства и ноты протеста.

Марины рядом со мной не было: она ушла купаться в море.

Я издалека сквозь прозрачную стенку наблюдал на ней, заваривая полковнику очередную порцию супа в «Концентрате». Воды у нас не было – только этот суп и морской соляной раствор, и мы предпочитали утолять жажду супом.

Литомей выпил два стаканчика супа с беконом и петрушкой, утер толстые плотоядные губы и поблагодарил меня – векий раз! – за службу. Хромированная громоздкая жестянка «Концентрата» из хлама в его глазах превратилась уже в сокровище.

О счастье! Меня из ефрейторов произвели в старшины – с испытательным сроком два месяца. Эдак не иначе как к концу жизни доберусь я до прапорщика!

Солнце – большое и жгучее – разгоралось все выше над горизонтом, припекало соленый берег. Босиком ходить по песку стало проблематично – приходилось подпрыгивать. А наш полимерный домишко превратился то ли в сауну, то ли в душегубку – внутри было нестерпимо душно, и все мы расположились загорать снаружи.

– Как вы думаете, – дремотно спросил полковник, – на «Готторпце» кто-нибудь спасся?!

– Запросите по ухолатору, чего проще... – вдруг сообразила очевидное Марина.

– Хм... мой шлемофон остался в гондоле...

– Мой тоже...

– Не посчитали за важную вещь, надо же... Глупость какая-то, мы обладали узлом связи космической мощности – а сейчас не можем даже позвонить в ближайший населенный пункт...

– Лично я, – снова стал заноситься Литомей, – оставил шлемофон потому, что надеялся на немедленную реакцию земных спасательных служб! Я добьюсь справедливости! Ух, доберемся до российского консульства, ох, полетят у них клочки по закоулочкам, у негров сраных!

– Почему вы думаете, что они негры?

– А кто же?

– Кто угодно: индейцы, вьетнамцы, папуасы...

– Ага! Ещё скажи – эскимосы!

– Товарищ полковник, у вас, по-моему, в голове тоже геолектор замкнуло... – засмеялась Харламова.

Литомей только злобно хрюкнул – ей все сходит с рук, а попробуй я так пошутить...

– А спирт кто-нибудь взял? – перевел он тему, – надо вон обмыть Алексу старшинские погоны... Не взяли, что ли?! Маловажная вещь, да, как шлемофон?! Эх вы, врачи-убийцы!!!

 

*** ***

 

В полимерном домике хорошо спалось на свежем воздухе и много елось бесконечного, как казалось, супа. Именно поэтому мы провели на побережье не только следующий день после высадки, но и ещё два дня.

Никто не являлся нас спасать. Мы купались в море, собирали крабов, жгли костры из плавника – и становились все более мрачными. Никто не говорил о страшном подозрении друг другу, но даже такой кретин (отнюдь не математический), как Литомей, стал догадываться, что мы, возможно, и не на Земле вовсе.

На четвертый день Марина решила взять инициативу в свои руки и сказала по возможности буднично:

– Надо бы в джунгли сходить, на разведку... Кто со мной?

– Я! – вскочили мы оба и одновременно.

– Хм... Нет, ну вы, мужики, как-то разберитесь между собой... Да ведь и не в сауну собрались – я же ясно сказала – на разведку!

– Слушай, Марина! – вдруг проявил здравомыслие Антон. – Чтобы этот «доктор каннибал Лектор» не зарезал меня ночью скальпелем – выбери уж сама...

– Ох, как дети, честное слово... Ладно, слушай мою команду – поскольку два доктора в одной экспедиции – это перебор – со мной пойдет товарищ полковник...

– Йэс!!! – рубанул воздух локтем этот придурок.

– Чего – йэс-КПСС?! Оружие у тебя есть, Антон?

Дебил – он и в Африке дебил. Схватил на плечо параллелепипед «Веселой гребли» – ведь там ещё столько недостреленных пластинок осталось!

– Это же весло... – тактично недоумевала Марина, – убойная сила сомнительна, а тащить упаришься...

С мстительной улыбкой жестоко отвергнутого я в немыслимом усилии благородства достал из своей заначки «ХИРН» – дюпельный молоток 12-го технологического поколения, ласково прозванный космофлотцами «дебильным мотолком Херня». Это была модель ДХ-1000, представлявшая из себя уже устаревшую трубку с ударно-вгоняющим механизмом и набор насадок – дюпелей, шурупов, плашек, буравчиков. Ударная сила «Херни» регулировалась сбоку в десяти режимах. Максимальная сила была такова, что, пожалуй, и слона с двадцати метров можно было уложить приличным шурупом...

– Вот! – похвалила меня Марина, – совсем другое дело! Давай мне, Алекко, пусть начальство наше налегке прогуляется...

 

*** ***

 

У меня остались одиночество и турбонож. Я охранял наш импровизированный лагерь, пилил дрова для очередного костра и надеялся, что с нашими ничего не случится. И в смысле жизни, и в смысле отношений, конечно. Зачем она выбрала этого пердуна Литомея? Бросили бы его тут загорать, а сами ушли вдвоем вон на ту «Килиманджаро», что вдали сверкает льдами раздвоенной вершины. Поднялись бы на эти скалы, оттуда все видно, глянули бы на место посадки «Готторпца», может быть, воссоединились бы с той, основной группой, которую взял под опеку решительный логонавигатор Дамир Даминов.

Ну и пусть это другая планета! Чего нам тут не жить?! Все как в раю – солнце, море, зелень, красота...

И все-таки это Земля. Да, не может же быть такого полного совпадения всех параметров – и гравитация та же, и атмосфера, и растительность. Это Земля. Стоп! – осенила меня догадка. Есть ведь не только пространство, но и время! И если это Земля, что очевидно, но нет ни локаторов, ни радаров, ни консульств, ни правительства Бантустана – может быть, это Земля ДРУГОГО ВРЕМЕНИ?!

И где мы тогда? В гостях у динозавров? У людоедского племени из Неандерталя?! Или через миллиард лет после конца рода человеческого?!

Я, несмотря на жару, похолодел, покрылся ледяным потом. Потом приказал взять себя в руки и не психовать: где бы мы ни были, «Готторпец» падал вместе с нами – это факт. И если «Готторпец» не стал стеклянной чашей наподобие «Виры», то мы не Робинзоны без надежды. В «Готторпце» есть все, необходимое для цивилизованной жизни в любой точке вселенной – значит, надо найти «Готторпец», или его останки, или хотя бы их спасательные «Гондолы», которые сели на землю, а не уплыли, как наша, в открытый океан из-за проклятых мартышек...

Кстати, мартышки ведь улетели на «Гондоле– 32Б-Т» – то есть теоретически может быть, что гондола цела, или хотя бы не до конца разбита при падении...

Значит, выход один – не ждать у моря погоды, а идти в джунгли, как бы это ни было опасно. Пластиковый дом мы разрежем на щиты, турбоножом будем резать лианы почище всякого мачете. Мы найдем островок цивилизации – и тогда... А что тогда? Мы будем осажденной крепостью в джунглях без конца и края... Долгие и бесплодные годы уйдут в сражениях с природой... Потом смерть под этим чужим небом – и последнего уже некому будет похоронить...

Я уже знал, какое предложение может возникнуть по возвращении нашей экспедиции. В соответствии с уставом Космофлота, во избежание наращивания энтропии, убрать себя. И если большинство в нашей тройке будет «за», то я против. Пока никто не видит (жутко представить, насколько «никто»!) я заменил ампулы смерти в ячейках своего мундира корабельного медика на капсулы со слабительным. Я, конечно, понимал, какой это чудовищно непотребный фарс – самоубийство, плавно перерастающее в едкий, изнурительный понос. Но не требуйте многого от Робинзона – я был ограничен в средствах, да к тому же и фарс вместо трагедии иногда бывает полезен для тонуса экипажа...

 

*** ***

 

Мои офицеры вернулись только под вечер. Я, как и положено нижнему чину, принял на себя роль денщика и приготовил им ужин – суп со свекольным концентратом и жареных крабов. Пока они ели, я полимерным шовником чинил их прохудившуюся верхнюю одежду.

– Ну как? – спросил я наконец, хотя по затянувшемуся молчанию и так понял, что не очень.

– Кругом только джунгли, и джунгли эти – ад! – невесело ответила Марина, подкидывая в костер палку. – Полковника чуть не удушила анаконда...

– Да, представляешь, Алекс, вдвоем разжимали, еле оттянули! Твоей-то пукалкой змею не прострелишь – в меня же и выйдет шурупчик, ха-ха!

– А вы её веслом своим попробуйте, товарищ полковник... – окрысился я.

– Меня пыталась поддеть на клыки бабирусса, – продолжила Харламова. – Кинулась внезапно, едва успели ей дюпель в череп вкрутить. Но по инерции долетела – будь у меня груди подояристей – порвала бы, как вон комбинезон...

– Мариночка, ты эталон красоты… – неловко встрял с комплиментом Литомей и получил хорошую затрещину, невзирая на чины и звания.

– Вы что оба, с ума посходили?! – закричал наш ангел перекошенным ртом, да так злобно, что я стаканчик с супом выронил. – Мужики, мля... У вас кроме яиц что-нибудь думать умеет или нет?! Так вот – слушайте оба: мы в джунглях, которым нет конца, и мы не знаем, в какую сторону идти! У нас нет воды, и скоро закончится суповой набор! И ещё... – выкричавшись, она понемногу успокаивалась, – мы с Антоном видели пещеру. В пещере следы очага, несколько грубо обработанных шкур, кости разной мелкоты – и никого живого. А на стене пещеры – охрой сделан первобытный рисунок про нас: с неба падают боги, много огня, летают над огнем на большом черве, потом живут в рыбьем пузыре... Очень так натурально нарисовано, талантливый художник был... палеолитический... Так вот, мужики, я прошу вас немного оторваться от проблемы ноющих яиц и покумекать мозгами – что это такое, и где на Земле в ХХII веке могут жить такие палеолитические художники в пещерах у костров?! В какой стране? В Индокитае? На Амазонке? В Нигерии?

– Марина, я тоже сегодня об этом думал...

– Не перебивай! Я скажу вам – нигде в XXII веке, и даже в прошлом веке, и даже в ХХ веке навряд ли кто-то имел такой быт и такие условия жизни. Это значит, что «думающее облако» переправило нас на посадку куда-то очень не туда... Вы поняли, что мы, по сути, мертвецы, потому что мы с вами в стране, откуда нет возврата?! Нет – и всё!!! Чего теперь скажете?! Вам по-прежнему хочется трахаться?

– Да, – сказали мы, не сговариваясь, одновременно с Литомеем.

И глядя в наши честные, преданные глаза, наша королева закинула голову и захохотала безудержно, вовлекая в смех нас (сперва опасавшихся затрещин). Мы перешли рубикон сознания – и не умерли. Наоборот, понимание чудовищности произошедшего прошло как-то легко, под жареных крабов с морской солью, под супчик и смех...

 

*** ***

 

Ночью, когда из нашего домика выветрился жар раскаленного дня и туда можно было войти без опаски за сохранность дыхательных путей, в уютном ореоле Марининого фонарика я поделился с друзьями своим планом.

Я предположил, что учитывая вновь вскрывшиеся обстоятельства, наш «турдом» придется оставить без присмотра, или даже порезать на щиты, если турбонож возьмет этот материал. Суповой набор близок к концу, а это означает, что мы остаемся без пресной воды. Стало быть, программа-минимум для нас – отыскать где-то источник, ручеек, речку. Учитывая буйство джунглей в здешних краях, воды здесь должно быть завались.

Воду будем заливать в «Концентрат» – другой емкости у нас нет и не предвидится, а сух-основа для супов там, по-моему, на двадцать наливов. Найдя воду, нам нужно будет двинуться через пояс джунглей на гору, которую я условно называю Килиманджаро, и которая отсюда хорошо видна, так что ориентир не потеряем.

На горе мы сможем устроить хороший наблюдательный пункт, и выведать, наконец, место падения «Готторпца» – такое шило в здешнем зеленом мешке не утаишь.

– Ну как? – спросил я, заканчивая спич и глядя на Марину влюбленными глазами.

– Разумно... – дернул подбородком Литомей. – Только, Алекс, такой вопрос: с твоей «Килиманджаро» мы наверняка увидим кратер от «Готторпца». Но ведь идти к нему придется снова по джунглям, а у нас нет даже примитивного древнего компаса...

– Как будто я сломал «Геолектор»!

– Как будто ты вызвался его в тяжелый час починить!

– Заткнитесь оба! – это уже Марина. – Значит, пойдем без геолекторов, без компасов, костяных счет и песочных часов и... чего ещё тебе там надо из арсенала древних?!

– Презервативы! – вызывающе ответил Антон.

– Вон, баллончик «Дурдома» возьми да облей, где неможется, авось сядет по фигуре...

– Значит, идём?! Завтра же?!

– Идём. И дай нам Господи, дай Господи, чтобы мы ошиблись и что-то не так поняли на этой планете...

 

*** ***

 

Мы шли через джунгли. Они оказались не такими уж монолитными – жались к водянистым низинам и болотцам, а там, где место повыше, простирались иногда неоглядные поляны саванного типа. Наше сафари казалось нам бесконечным – мы шли три дня, а «Килиманджаро» не стала ближе ни на йоту, как будто мы бежали на месте или плутали кругами.

На вторые сутки мы, изнуренные болотным гнусом в первую ночь, выбрались ночевать на открытый ветерок саванны. Спирт в зажигалке Литомея кончился – нам на беду. Люди XXII века, мы не умели разжечь огонь для костра, как самые примитивные из обитателей здешних мест.

Чистой воды не было. «Концентрат» кончался. Пить себе мы нацеживали из мясистых листьев, навроде фикуса. Когда закончился суп – нам пришлось заливать в «Концентрат» воду из болотных луж, рискуя засадить водоочистные фильтры агрегата.

Мы несли вырезанные из нашего «дурдома» щиты, к которым я сзади остатками полимера припаял петли-держатели. Щиты получились легкими и прочными, но Литомей ворчал на «лишнюю тяжесть» и все время норовил свой щит выбросить.

К счастью, он не успел этого сделать до второй ночевки, а потом и мыслей таких не могло бы возникнуть. В маленькой саванне на нас напали ночью большие гиены. Вначале мы увидели их горящие во мраке глаза, услышали жуткий смех и рвотные взвизги. Потом нам удалось уложить – причем из «весёлой гребли» по лбу – одну самую наглую собаку.

Но других это не испугало, а раззадорило. Нам пришлось встать спина к спине и сомкнуть щиты треугольниками. Я извлек из кармана шовник и быстро подклеил края, не слишком-то веря в мускульную силу дохляков 22-го века. И оказался прав.

Гиены подходили все ближе и ближе, утробно рыча, сверкая зрачками, щерясь на свет нашего фонарика, которым мы наивно хотели их отпугнуть.

Потом они стали прыгать, не видя и не понимая прозрачной преграды перед собой. Они грузно ударялись о пластик наших щитов, разбивали морды в кровь, прикусывали вислые языки, визжали, отскакивали – но новые заступали место ушедших, и жуткий танец повторялся вновь. Он дорого стоил гиенам – но и нам недешево: мощное тело животного со всего разбегу брошенное на панель щита отзывалось синяками на сдерживающей щит руке.

Безумие продолжалось несколько часов – потом гиены потеряли к нам интерес и ушли, но до рассвета мы продолжали, как дурни, стоять в треугольнике, а с лучами солнца повалились, как были, в контуре – спать. Получилось, что мы с Литомеем лежали в основании треугольника, а Марина – на нас, но усталые и измученные мы уже не думали о приличиях.

Поспав часа четыре, мы разрезали путы шовника и выбрались наружу. Как говорится, «тогда считать мы стали раны...»

Полковнику гиены отшибли весь бок, Марине посадили четыре синяка, мне шесть. «Если так дальше пойдет, – пошутила Марина, – до Килиманджаро мы доберемся “синими человечками”».

Третий день, как вы понимаете, почти пропал, в дорогу собрались уже ближе к вечеру и прошли совсем немного. Памятуя о гиенах, место для ночлега искали понадежнее. В итоге мы устроили себе «ярангу», как называл это безобразие Литомей, между трех близко росших деревьев. Марина и полковник резали турбоножом прутья в один-два пальца толщиной, а я скреплял ограду шовником, палочка к палочке. За такой стеной нас мог раздавить разве что мамонт – и мы улеглись хоть и усталые, но довольные своей смекалкой: мол, как не крути, а XXII век есть XXII век!

Наше самомнение быстро развеяла вставшая над лесом круглая и желтая, как хороший сыр, невероятно большая Луна. Снова ожили заросли, зашевелились хрустом, треском и воплями – природа методично пожирала самое себя.

Плетень нашей яранге не пригодился. Гиен поблизости не оказалось, а в гости за мясом пожаловала большая кошка, похожая на леопарда, но не совсем леопард. Она с рыком обошла наш огород, потом легко прыгнула на одно из становых деревьев, взобралась повыше – и атаковала нас уже сверху, к чему мы совсем не готовились.

– А-а-а-а-а-а! – истошно заголосил Литомей, падая на землю и одновременно выпуская вверх пластинку из «Весёлой гребли». Вёсельная часть – дуракам иногда везет – пришлась кошке точно по мордасам, изменила траекторию прыжка и выбросила хищника за наш плетень.

Плачуще взлаивая, контуженная кошара ещё потолклась поблизости, но повторить атаку не рискнула.

А мы стояли мокрые, изнеможенные, буквально валясь друг на друга, – и ни у кого не было слов. Даже полковник не хвастался охотничьей удачей, как он в иное время не преминул бы поступить.

В итоге следующий день мы спали в своем плетне, бессильные что-то предпринять, и никуда не пошли, только под вечер добавили сверху прутьев, замуровав себя в клетку из дерева и полимеров.

Ночью мы очнулись бодрые, отдохнувшие, Литомей начал хвастать своей греблей, привычно выставляться перед Мариной, а она – столь же привычно отшивать его ухаживания.

Ночью нас атаковали термиты.

Наш домик оказался как раз на тропе их очередной миграции, и они потекли через нас потоком, язвя и кусая, облепляя хуже любых клопов. Вопли и дергающийся свет фонарика в клетке, из которой мы не могли быстро выбраться, наверное, со стороны показались бы забавными – если бы было кому наблюдать. Когда турбонож преодолел преграду из толстых прутьев, и мы отбежали метров на двадцать – термиты постепенно отстали, а крепко вцепившихся в кожу мы помаленьку перебили.

Итак, мы стояли ночью на травянистом косогоре, сбегающем в болотную низину, практически беззащитные перед хищной тьмой. Но в эту ночь кроме чавкающих звуков и рёва какого-то крупного зверя ничего страшного не случилось.

Утром мы без отдыха пошли дальше. Я наблюдал, как быстро слетает с человека лоск цивилизации, поверхностная лакировка комфортом: мы потеряли счет дням, грязные, пропотевшие, искусанные муравьями сами уже напоминали дикарей, говорили все меньше, гортанней и отрывистей. Вернувшийся в джунгли человек моментально возвращается и на четвереньки – вот неожиданный вывод, который сделал старшина космофлота в палеолите.

Через некоторое время мы нашли дохлого хищника, леопарда, нападавшего на нас сверху – пришибленный веслом, со сломанной челюстью, он ещё скитался сколько-то по джунглям и, наконец, загнулся. Турбоножом я снял с кошки шкуру, хоть все и ругали меня за нечистоплотность, и прихватил с собой. Трофей – не трофей, а все пригодится, мало ли сколько тут плутать...

После многих дней пути мы, наконец, наткнулись на поселение здешнего «Бантустана», о котором давно мечтали. Но встреча не обрадовала.

Это было стойбище, охотничья стоянка на берегу большой реки. Чумы из палок и звериных шкур, кости и обтесанные камни, ещё дымящий костерок, хаотично разбросанная утварь – и ни одной души.

Во всех местах потертые, намозоленные, подопревшие, мы с наслаждением упали на колени под предлогом изучения предметов древнего быта.

– Смотри! – протянула мне Марина костяную иглу. – Как тебе это?

– Каменный скребок... чоппер... – перебирал камешки Литомей. – О, глядите, настоящий каменный наконечник для копья!

– А вот острога из рыбьей кости... – приволокла откуда-то корявый предмет Харламова. – Примотана к древку чем-то растительным...

Мы не говорили друг другу, чего ищем, но все твердо знали: хотя бы один предмет нового времени – стеклышко, кусочек стали, пластмассовый пупсик – и мы спасены. Каким бы невероятным ни было предположение, что на Земле XXII века где-то живут в пещерах и рисуют на стенах охрой, – все же что-то в сердце заставляло верить в простое недоразумение.

Господи, господи! – шептали мы про себя – хоть бы одна консервная банка! Крышка от пива! Моток фабричных ниток! Пусть мы в краю дикарей – но ведь должна же цивилизация им хоть что-то подбросить!

Ничего...

Да, здесь жили люди, сшивали шкуры, охотились, умели разводить – или просто хранить – огонь, но это были наши далекие, чудом или прихотью «думающего облака» воскресшие пращуры.

– Так! – подвел итог нашему ползанию по поляне Литомей. – Давайте соберем оперативное совещание... А то мы тут и говорить скоро разучимся...

Марина была мрачна и решительна. Дикость только красила её, на мой, возможно, пристрастный взгляд. Но она сама так не считала.

– Антон... – сказала она. – Ты сам видишь, что надежды больше нет...

– На что?

– Не придуривайся. Надежды найти цивилизацию. Мы провалились в хронологическую дыру и находимся где-то в палеолите. Это – установленный факт. Кто будет спорить?

Мы молчали.

– Мы могли бы попытаться дойти до горы и посмотреть сверху – но во-первых, нам преграждает путь эта река, а во-вторых – это будет лишняя трата времени и... – она сглотнула комок в горле, чтобы произнести страшные слова. – Излишнее накапливание энтропии...

Мы вздрогнули. Любой космолетчик вздрогнет, услышав слово энтропия. Со школьной скамьи мы знаем: необратимое нарастание энтропии должно быть остановлено космолетчиком любой ценой – если нужно, то и ценой жизни. Когда писался устав космофлота, нашей нынешней ситуации предусмотреть, конечно, не могли, как и многих других, но знали: Космос изобилует сюрпризами. И поэтому уставной командор обязан уничтожить свой экипаж и себя, «при обнаружении процессов, угрожающих целостности и логике временно-пространственного континуума необратимой мутацией, разрушением или деградацией фундаментальных законов мироздания, угрозой массовых эпидемий и эпизоотий и иных явлений, которые можно отнести к классу необратимого нарастания энтропии».

Это уставной командор. Каким был бы, верно, Дамир Даминов, отстреливший нас от «Готторпца». А наш Литомей, дутый барин-акционер, играющий в космолетчика, только испуганно спросил Марину:

– Как же? Что же делать?

– Это приговор, мальчики... – тихо, сузив глаза, произнесла Харламова. – Мы явно угрожаем временному континууму. Оттого что мы оказались здесь, Хеопс может не стать фараоном, Колумб – не открыть Америки, а Ленин – не доехать до России в пломбированном вагоне... Каждая минута нашего пребывания здесь угрожает истории необратимыми изменениями. Получается, что мы подставляем под удар не как обычно у людей – потомков, а ещё и предков... И как на зло, у тебя Антон даже нет оружия, чтобы сделать ЭТО быстро и безболезненно...

– У меня есть индивидуальные капсулы с ядом, – встрял я, – двенадцать штук... Из судового набора...

– Столько и не потребуется... – мрачно улыбнулся Марина.

– Что вы оба городите?! – взорвался Литомей. – Капитан Харламова, отставить панику! Какое ещё «быстро», какое ещё «безболезненно»?!

– А что ты хочешь, Антон, долго и мучительно?

– Никаких разложенческих разговорчиков! Мы – солдаты, и мы при исполнении особо важной миссии! Мы должны дойти до обзорного пункта, найти оттуда «Готторпца», взлететь на нем обратно на орбиту, снова войти в эту ноотическую хрень и вынырнуть в своем времени!

– Ты сам хоть веришь в то, что говоришь? – горько вздыхая и гладя полковника по голове, спросила Марина. – Мы не дойдем до горы. А если дойдем – не увидим «Готторпца». А если увидим, то не сможем до него допорхнуть. А если допорхнем, то он окажется с неисправимыми повреждениями. А если мы даже взлетим, то не встретим ноо-облака. А если встретим, то далеко не факт, что форточка работает в обе стороны... Продолжать – или хватит?

– Мы идем искать «Готторпца»! – упрямо тряхнул Антон грязными, спутанными волосами. – Как старший по званию приказываю прекратить истерику.

– Антон, это прежде всего твой долг. Начни с меня.

– Я не буду начинать ни с тебя, ни с себя, ни даже с Алекса... Мы приземлились втроем и втроем дойдем до «Готторпца», есть он или нет, сломан он или исправен, откроется его люк или не откроется! Если его нет – я создам его силой воображения, поняла? Эдак вот напрягусь, перну для убедительности – и будет вам «Готторпец»...

Этот шут гороховый встал посреди стойбища своих братьев по мизерному разуму, раскинул ручищи, изображая практическую магию. Выходкам его я давно не удивлялся. Удивительнее другое – в ответ на его призыв действительно раздался грозный рев протонных турбин космического поисковика, и вдали над лесом, над кромкой мохнатой зелени земли стал подниматься наш «Готторпец»...

– А-а... – икнул от неожиданности Литомей, сам не ждавший такого эффекта.

Мы застыли кто где был, как громом пораженные, – нет, это не иллюзия и не фантом – «Готторпец» взлетает над первобытной Землей, может быть, на наши поиски! Его не было видно и слышно много дней – наверняка команда во главе с Дамиром Даминовым чинила поломки и, стало быть, смогла их починить.

«Готторпец» шел в «дирижаблевом», гравитонном режиме прямо над нашими головами, плыл мечтой, заслоняя все небо. И мы, как дети, стали прыгать и размахивать руками, хотя нет ничего глупее, чем махать рукой космическому кораблю.

– Видите! Видите! – вопил Литомей, приходя в себя и начиная приплясывать. – Это Даминов! Он ищет нас! Мы все вместе полетим к ноо-облаку, обратно в будущее!!!

– Подожди, подожди, Антон, – плакала Марина, боясь поверить. – Откуда ему знать, что мы живы?

– Видишь, он идет в гравитонном режиме, а не на взлет – значит, он не улетает отсюда, он будет искать наши следы!

– Да! – всхлипнул я, проникаясь нежной привязанностью к логонавигатору, которого прежде терпеть не мог. – Да! Нас найдут! Мы спасены!

Но, как блажь и наваждение, «Готторпец» постепенно ушел на запад и скрылся с наших глаз. Мы ещё долго не могли сойти со своего места, наивно ждали его возврата – но корабля и след простыл. Стыли и наши эмоции, осознавшие, что иголка в стоге сена – это куда легче находимая вещь, чем мы в нашем нынешнем положении.

Мы стали смотреть друг другу в глаза, ожидая продолжения разговора о долге смерти. Собственно, ничего не изменилось – «Готторпец» немного пошумел над горизонтом и улетел, найти нас он не сможет, энтропию мы вносим о-ёй-ёй – какую... Но жажда жить светилась в глазах каждого, и никто уже не стал напоминать ни про ампулы с ядом, ни про долг командоров.

– Надо переплыть реку! – сказала, наконец, изменившаяся в лице и просветлевшая Харламова. – В принципе, наш план был с самого начала правильным – добраться до горы и оттуда высматривать «Готторпец». Но если он кружит в дирижаблевом режиме – почему только высматривать?! С горы мы могли бы подать какой-то знак, выложить какую-то макрофигуру...

– Ура! – захлопал в ладоши Антон. – Переплываем реку! Делаем плот, а весло у нас есть...

– Нет, товарищ полковник! – вмешался я. – Пневмовесло у нас в качестве оружия, и пластины нам очень пригодятся. Придется без «веселой гребли», как-нибудь по грустному, по старому...

– Ладно, помашем шестами, подумаешь! Главное, появилась цель, а гора, кажется, ближе стала, а? Смотри, Алекс! Ведь правда, она стала гораздо больше казаться?!

Как мы делали плот – это неописуемая словами трудовая трагедия. Хоть мы и пилили уже изрядно подсевшим турбоножом, но вымотались хуже, чем за предыдущие дни пути. Связки делали шовником – а в нем оставалось не так уж много полимера, и я экономил, пренебрегал сопроматом, лепил веревочки потоньше, как лески...

Ближе к закату мы покинули стойбище у реки, от усталости даже не потрудившись придумать потоку название, и отплыли в сторону «Килиманджаро». Багровый шар накренялся над гладью, словно любуясь своим пламенеющим отражением. Чьи-то поблескивающие глаза следили за нами из кустов по обоим берегам.

Хорошо, что в реке не было крокодилов. Но только потому, что крокодилов из реки выгнали бегемоты.

Бегемот – неплохое животное, и я с детства к ним неплохо относился, но тут пришлось изменить свое мнение. Здоровенный доисторический гиппопотам вздумал проведать, чем мы занимаемся, и подплывал всей тушей ближе и ближе.

– Он перевернет плот... – спокойно и как то даже буднично сказала мне на ухо Марина. – Бегемоты не любят, когда нарушают их территорию...

– Дюпелем?!

– Дюпелем его не убьешь, только разозлишь... Надо сидеть тихо-тихо и изображать мертвый плавень...

Гиппопотам был совсем рядом – разинул на плаву свою огромную зловонную пасть с неестественно выгнутыми гигантскими резцами, явно намереваясь таранить плотик.

– Антон! – резко вскочила Марина. – «Весёлую е..ю давай!

– Понял!

Этот идиот, вместо того, чтобы ускорить наше движение туристическим сувениром XXII века, вскинул параллелепипед на плечо, как гранатомет, и отвесил бегемоту в морду звонкую пощёчину.

Склизкий, как гриб, неприятно-бесформенный бегемот оторопел от такой наглости и, кажется, оглох, но его стадо уже спешило к нему на помощь со всех сторон.

– Литомей! В воду! В воду греби!!!

Полковник, наконец, понял, чего от него хотят, вставил «Веселуху» куда положено и принялся методично наращивать скорость. Стесняться уже было нечего – и я с удовлетворением всадил дюпель прямо в разверстую спереди розовато-влажную, как вскрытый моллюск гиппопотамью пасть. Чвакнув, дюпель ушел куда-то в гортань, повреждая миндалины, бегемот хрюкнул и захлопнул свой рояль, глядя укоризненно полными слез – или речной воды – поросячьими глазками.

– Ну как, гиппопо! – хохотал я. – По вкусу тебе пришлись мои гостинцы?!

Тут произошло то, о чем никто в пылу погони не думал: тоненькие лески полимера, которые я заужал из экономии шовника, стали лопаться с тихим струнным звуком. Плот разъезжался под нашими ногами, бревна расходились по сторонам, на радость вконец озверевшим бегемотам.

– Скорее! Скорее! – умоляла полковника Марина.

Отстрел пластин и так достиг уже максимальной величины – мы неслись, как моторка, но у берега развалились окончательно. Прыгнув в воду, поплыли кто как умеет. Литомей, конечно, шампанской пробкой вылетел на берег, потому что отстрелил ещё одну пластину уже в воде, и несся торпедой.

Марина тоже хорошо плавала – и легко ушла в отрыв, а меня окружили злобные бегемоты. У меня был в руке «ХИРН», но дюпель я перезарядить не успел, а штука-то однозарядная, как древняя пищаль!

Я поплыл – как умел – в свободный прогал, и меня спасло только то, что бегемоты-охотники мешали друг другу раздавить такую козявку, как я. К тому же у них не было навыков плотоядной охоты, и они путались в нестандартных ситуациях.

Все равно до берега мне оставалось слишком далеко – да и прямой путь перекрыли мерзкие туши. Я плыл параллельно берегу, надеясь вырулить в обход заслонов – и одновременно понимая весь абсурд своего замысла.

Марина была уже на берегу, где валялся сильно ударившийся о песок Литомей. Мгновение – и «Весёлая гребля» перешла из его рук в её. Ещё мгновение – и она прыгнула в воду...

Глухой щелчок отстрелянной пластины – и она уже возле меня, как человек-торпеда.

– Держись, Алекко...

Я едва ухватил свободную скобу параллелепипеда – и она тут же (вот ведь молниеносная реакция!) отстрелила ещё одно весло. Мы, как на аттракционе понеслись к берегу, буравя и вспенивая реку, но бегемот выплыл нам наперерез...

Удар – о мягкое и необъятное, как кожаный диван – и мы взмываем со скользкой спины бегемота, как с трамплина. Следующее весло уходит гиппопе в бок (интересно, бывают ли у них синяки? Если да, то у этого остался здоровенный!) – и мы вылетаем грудями на берег – я одной, она двумя, так что ей больнее, но и мне не сахар.

– Ох! – только и могу я вставить после всего мгновенно пережитого и ещё не вполне осмысленного.

На берегу нас бегемоты не атакуют. Видимо, после наших «гостинцев» зауважали нас, болотное племя, поопасливей стали! Это вам не крокодилов гонять!

– Я фыфыб фуб! – делится с нами уже чуть переведшая дух сволочь – Литомей.

– Пошел ты нахер... – отвечает ему Марина устало и беззлобно.

Правильно посылает, уставно. Это ведь он первый дое..л на «веселой гребле» до берега, значит он и должен был меня спасать по торпедному. Это его прямой долг, как космолетчика и как моего командира, отвечающего за жизнь и здоровье экипажа. А он тут теперь хочет подкупить своим выбитым зубом...

Не знаю, час, два или три мы лежали на песочке, обсыхая и приходя в себя. Глубокой тропической ночью очнулись, оценили все свое бессилие перед подступающими зарослями и подсчитали убытки.

С нами остались «гребля», турбонож и «ХИРН» – самое главное было при нас. На илистом дне вялой древней реки навеки упокоились библиокуб с памятью на 100 000 томов «ин-фолио», трансциллятор, мой шовник, который я так самонадеянно экономил на том берегу. Попрощались мы навеки и с пластиковыми щитами, которых унесло течение реки к неведомому устью. Наш любимый (и уже порядком обрыдший) суповой прибор «Концентрат» тоже ушел в наследие бегемотам. Марина потеряла в воде чемоданчик «Трансмедика–SH400», незаменимый для эвристической вакцинации внутренних болезней, и лазерный скальпель.

Теперь из медицинских чудес XXII века с ней оставались только «Полимерформер UI6» и «Далтон ZX» для прозрачной диагностики.

Дуракам в очередной раз везло – чтобы протезировать вышибленный зуб полковника, требовался именно сохранившийся «Полимерформер», а не трагически погибшее мобильное оборудование. Марина поинтересовалась, что у меня есть из арсенала нашей профессии.

– Мариночка, доброе слово да умелые руки! – ласково промурлыкал я неумному вопросу.

– Я тебе удивляюсь, Алекко! – покачала она головой. – Ты как будто и не врач вовсе, совсем там, на «Готторпце», в мужской компании деградировал...

– Алекс! – радостно щебетал Литомей с новым, полимерным зубом. – Когда местные произведут нас в боги, богом врачевания будет она! А ты – в лучшем случае – богом ветеринарии...

Никто не хвалил меня за чудесно спасенный «ХИРН», никто не восторгался моим мужеством в воде! Напротив, спутники судили меня за недобранные из аптечки бинты и пластыри – есть ли в мире справедливость?!

Я надул губы и отвернулся.

Тихий, шепелявый плес реки вывернул на берег постиранную шкуру леопарда, угроханного веслом Литомея, – как говорится, нужное на дно ушло, а дерьмо поверху плавает. Я подобрал шкуру и разложил сушиться.

Форсировав реку, мы едва ли прошли до «Килиманджаро» и половину пути. Но дело покатилось под гору, и весь следующий день, несмотря на мое сломанное при падении с плота ребро, несмотря на мозоли и истощение организма, мы упрямо перлись вперед и вперед.

Идти стало сложнее – все время уклон вверх, верный признак начавшейся пологой подошвы нашей «Килиманджаро». Стало быть, мы по сути уже штурмуем её высоты.

Ещё одного дня в том же режиме мы не выдержали. Подъем становился все круче, мы подобрали себе палки на посохи. Все тело нестерпимо болело и ныло, да к тому же чесалось – ведь мы не знали мытья с самого моря, не считая экспресс-купания в бегемотьей реке.

Наш автоматический мачете – турбонож – прорезая нам путь в сплетениях лиан, все более заметно стачивался, и мы думали о том времени, когда он выйдет из строя совсем. Болотных бочагов не стало, земля была суше и скромнее по части зелени, зато чаще вставали из неё обветренные кремниевые клыки скал и больших валунов.

Возле одной такой скалы Литомей долго трахал нам мозги, пытаясь двумя кремнями разжечь огонь. Кажется, куда как просто – шибанул камнем о камень – и искры посыпались. Но в итоге полковник вышиб только искры нашего негодования. Мы вдруг как то сломлено осознали – огня нет и не будет. Перспектива голодной смерти замаячила в ближайшей видимости.

Мы ели какие-то плоды, похожие на наши авокадо, – может, это и был дикий, мелкий, сморщенный предок авокадо – жевали эту мерзость, давились, а потом нас рвало и поносило.

Мы пытались грызть желуди. Мы размачивали в лужах папоротник – и долго месили его зубами, воображая, что едим один из пряных корейских салатов в ресторане. Выходило не очень.

Потом Литомей убил какого-то зверька навроде белки – метко попал камнем по башке – мы побоялись есть сырое мясо и вялили его на солнце. Вяленые и жесткие, микроскопические полоски мы скормили полковнику, чтобы проверить, не ядовит ли был зверушка.

Литомей вначале с аппетитом съел мясо, и очень его перед нами нахваливал, как рекламный агент, но ночью свалился с жаром и коликами и чуть не помер. Марина рыдала о полковнике и о потерянном чемоданчике «Трансмедиа», для которого отравления – что насморк.

Я заставлял Литомея есть предков авокадо, вызывая рвоту и понос, и тем самым по-народному прочищая желудок. У меня навсегда осталось подозрение, что мясо зверька вовсе не было ядовитым, что это мы перемудрили с кулинарией, но камнеметание и пушная кухня с тех пор сами собой отменились.

В скалах начали появляться пещеры, а в пещерах жили люди, каждый раз куда-то чудесным образом исчезавшие при нашем появлении. В пути нам не раз казалось, что за нами кто-то пристально наблюдает – теперь это подтвердилось. Рисунок охрой на стене одной из двух нами найденных пещер изображал со всем наивным реализмом протоохотников «танец богов с бегемотами».

Наша драматическая переправа через реку в фантазиях троглодитов преобразилась в феерическое действо гармонии демонов и природы. Плясали боги, плясали вокруг них гиппопотамы, натурально изображены были крупные брызги, стилизованной чертой – берега священной реки. На берегу – человеческие маленькие – значительно меньше наших – фигурки в жесте поклонения и благоговения.

– Ты посмотри, что творят! – поражался Литомей, стоя у картины «руки в боки». – Ишь, комментаторы...

– Энтропия, энтропия... – смущенно и напугано пробормотала Марина. – Что же мы делаем, сукины дети?! Куда теперь история пойдет?

– Сделанного не воротишь! – приобнял её за плечи полковник. – Что принесли, то принесли... Ты не грусти, Мариночка, может, все не так уж плохо – может, это племечко вымрет без следов и никакого продолжения от него не пойдет. Знаешь, сколько племяшек вымирало в древности? И не сосчиташь...

– Меня лично беспокоит другое! – сказал я, почесывая густую щетину подбородка. – Смотрите сами, «Готторпца» мы видели только один раз – на бреющем дирижаблевом режиме. Если он улетел без нас – то куда и зачем он дирижаблировал? Если он ищет нас, то почему мы его больше ни разу не видели? Он ведь должен был дойти до моря, повисеть над воронкой «Виры» и чапать назад – правильно я понимаю?

– Вообще-то правильно! – чесал под обеими мышками вонючий, потный Литомей. – Но... хрен его знает... Залезем на гору, там виднее будет, там и выясним все...

На ночь глядя мы стали выяснять – где опаснее? Остаться в пещере – или идти в джунгли. Теоретически в пещере нас сонных могли сожрать каннибалы, а в джунглях – зверье. В пользу первого варианта говорила защищенность стенами с трех сторон, в пользу второго – превосходство интеллекта охотников над зверьем.

В итоге мы все-таки остались в пещере.

Защищаясь по возможности баррикадой из молодых побегов, нарезанных в окрестности, мы не знали, что бедные, выселенные нами на ночь, туземцы потом придадут пещере статус священной, посещенной белыми богами.

Мы прекрасно выспались, причем Литомей, выставленный часовым, проспал полночи вместе с нами – а поутру обнаружили у входа в пещеру кострище, горячие угли, пышущие жаром, сероватые лепешки, запеченные плоды, жареное мясо, шкуры и головы разных животных.

Энтропию просто зашкаливало: наши далекие пращуры принесли нам жертвоприношение! И опять тактично слиняли от нашей трапезы, опасаясь нас ещё больше, чем любя.

Марина опять вяловато предложила раскусить капсулы с ядом, но её никто не поддержал, да ей и самой умирать хотелось куда меньше, чем попробовать сочное ароматное мясо на ребрышках.

– Надо же! – проболтался Литомей. – А мне казалось – это во сне запах шашлыка, думал, с ума от голодухи схожу!

– Между прочим, ты должен был дежурить, а не шашлыки во сне смотреть! – укорила полковника Марина. – Мы же не тебя надеялись...

– Много не есть! – предупредил я, в первую очередь, конечно, Литомея – после нашей диеты брюхо доверху набить означает смерть...

– Не будем набивать... – покладисто согласился Литомей. – Так, разговеемся маленько...

Съели мы в тот раз, конечно, больше медицинской нормы – и серьезно болели под вечер. Но зато впервые за столько дней тревог и суеты возникло ощущение сытости, безопасности, чьего-то дружелюбия – и это было так приятно, что вопрос об уходе из пещеры «Танцующих богов и бегемотов» уже не стоял. Мы остались жить и на следующий день, и на после-следующий. Каждую ночь какие-то обезьяноподобные ловкие тени обеспечивали нам пикник перед входом в вертеп, и каждое утро мы наслаждались разнообразием натуральных продуктов.

– Не, жить можно, правда? – оптимистически спрашивал нас всякий раз полковник, и нарвавшись на наш осуждающий взгляд, стыдливо отводил глаза.

Неподалеку от пещеры мы с Литомеем (когда ходили отлить) обнаружили мелководный ручеек с холодной, как лед, горной водой, спешащей вниз, к реке.

– Ледник подтаивает... – подмечал Антон, с блаженной миной умываясь впервые за много дней. Хоть было холодно, мы помылись и постирались, как умели.

Вернувшись в пещеру, стали решать: как идти к роднику Марине. Если одной – то опасно, если всем вместе, то мыться неприлично.

Марина послушала наши доводы, покачала головой – мол, вы как были детьми, так и остались. И к ручью мы пошли втроем, дав обещание «лишний раз» не подглядывать, потому что не подглядывать совсем было для нас невозможным зароком.

Свежий, постиранный, натертый мыльным камнем и смывший пену, сытый Литомей расчувствовался в пещере. Важно расчесывал свою новоявленную, пока короткую бородишку и рассуждал о цивилизации:

– Мариночка, кто бы мог подумать, что мы, люди XXII века, будем так радоваться достижения палеолитической пещерной цивилизации? И с таким восторженным изумлением принимать плоды первичного человеческого воздействия на природу? Я сделал культурологическое открытие: цивилизация есть монада, а не степенность совершенства, цивилизация не движется от меньшего к большему, она, как константа, либо присутствует, либо отсутствует...

– О-о, ваше благородие, куда вас занесло! – смеялась Харламова. – Вы часом не нарезались?! Знать бы, где тут винно-водочный, охотно бы к вам присоединилась...

– Слушайте, други... – огорчил я всех, включая себя. – А не засиделись ли мы тут? Который день уж без движения – а гора-то вон, рукой подать отсюда...

– Надо, надо... – сразу посерьезнела Марина. – Тяжело, а надо. Только страшно отсюда уходить...

– Не говори... – подойдя поближе, полковник рассматривал посвященную нам картину. – Как вы думаете, братва, почему у нас из ртов какие-то птички вылетают?

– Антон... – протянула Марина коварным голоском. – Ты нам зубы-то не заговаривай... речь про уход идёт...

– Нет, ну правда! Смотрите, вон у Мариночки две птички выпархивают...

– Как меня мерзко изобразили! Неужели у меня такие широкие бёдра?!

– А у Алекса одна... А у меня – целых три сразу... К чему бы это?

– К тому, товарищ полковник, что вы самый болтливый, – отмахнулся я. – Первобытный художник запечатлел тут свое недоумение по поводу нашего многоговорения, разнообразия наших звуков. Устраивает вас такая эстетическая трактовка?

– Нет, а может быть птички означают у них ранг божества? Тогда все понятно: ты, Алекс, младший бог, Марина – богиня-мать, ну а я... как положено... хм...

– Думаю, мы никогда не узнаем истины, – примирила нас Марина. – Да и не все ли равно? Нам нужно идти, Антон, рисунками займутся археологи и культурологи веков через сорок-пятьдесят...

– А все-таки версия о рангах богов мне как то душу греет... – лез со своим Литомей.

 

*** ***

 

Мы вышли на рассвете, в молочной дымке тумана, и в самом деле похожие на призраков или духов, с дорожными посохами в руках. Сытые и отдохнувшие, мы совершили совершенно невероятный в прежнем положении переход и к вечеру уже достигли крутого склона «Килиманджаро», где росла жесткая желтая трава, колючий кустарник и испуганно отскакивали он наших шорохов чуткие горные козлы.

– Вот Козлы! – выругался Литомей и смачно сплюнул.

– Кто?

– Да козлы – Козлы! Сволочи!

– Чем они тебе не угодили?

– Там, где скачут такие бяшки, всегда найдется кому их грызть.

– Н-да... – кивнул я понимающе.

Марина заметно побледнела.

Идти стало неимоверно трудно – склон суровел, кренился на нас камнями и щебнем, скальными выступами из замшелой земли, словно клыками из десны.

На ночлег пришлось остановиться в голом и неуютном месте, окружив себя изгородью из нарубленных на скорую руку колючих кустов. Сооружая эту оградку, которую все равно легко преодолеть крупному хищнику, мы все искололись, искровянились и изматерились.

– Так жить нельзя! – подвел итог Литомей. – Давай, доктора, хрен ли вас учили? Изобретайте уже способ спирт гнать, а то загнемся...

Мы поднимались по крену вертикали, становилось холоднее. Термоприводы наших комбинезонов давно были испорчены, и мы все сильнее мерзли. Шкурой убитого Антоном леопарда я обернул плечи Марины, заслужив её благодарную улыбку, а себе мы с полковником набивали траву под комбинезон, наподобие подкладки.

Шаг за шагом «Килиманджаро» покорялась нашему упорству. И тут случилось совершенно невероятное...

Это был последний день нашего штурма – открывшегося нам вида было вполне достаточно. Мы обозревали джунглевые болота и саванны с высоты орлиного полета – и нигде не обнаружили «Готторпца» – ни самого корабля, ни следов его посадки.

– Хреново дело... – за всех вздохнул полковник. – Приперлись – а нас и не ждали в гости-то...

Марина держалась, чтобы не заплакать, но в её больших и волшебных зеленых глазах стояли слезы. Я и сам постреливал глазами по сторонам, вспоминая из курса врачебной фитологии, какие дурманящие растения росли в палеолите...

– Смотрите! – вдруг закричал наш везучий дурак-руководитель, указуя перстом в горный распадок, поросший криволесьем акаций.

Испуганный его воплем горный козел, доселе изучавший нас туповатым равнодушным взором, унесся прочь.

– Охота вам, товарищ полковник, дичь распугивать... – проворчал я, продолжая свои наркотические поиски – но тут же осекся на полуслове. Я тоже теперь видел ТО, что привлекло внимание Литомея.

Марина обняла меня за плечи, и мы завороженно наблюдали – потом вдруг в едином порыве бросились к распадку, к его серым скалам в лишайниках, потому что мы нашли «Гондолу-32Б-Т»!

Напичканная обезьянами, она витала в небесах, плыла то вверх, то вниз, то петлёй, пока по каким-то причинам не легла наконец на ровный дирижаблевый курс. Плыла, плыла – и элементарно уперлась титановым сердечником носа в преграду – вот в эти зауряднейшие скальные образования!!!

А поскольку внутри никто не дергал управление и не менял курс, «Гондола-32Б-Т» так и буксовала помаленьку, толкая «Килиманджаро» в бок, и бессильная сдвинуть гору.

Гравезин – питание гравитонных двигателей – истекал, и мы застали «Кондом» уже в проседающем состоянии – корма заваливалась вниз и вот-вот должна была рухнуть. Тогда наша чудесная находка покатилась бы вниз, ломая стебли, себя и наши надежды.

Не сговариваясь, мы втроем стали таскать камни под корму, укладывать фундамент, и к вечеру кое-как зафиксировали свое сигарообразное спасение. Можно было бы уже успокоиться – но мы в каком-то неистовстве продолжали ворочать глыбы, подкрепляя, подпирая невысокий постамент кормы, и только опасность ночи смогла отвлечь нас от фанатично-религиозного действа.

Пока мы копошились на склоне – два круглых болотно-мерцающих глаза смотрели на наше буйство с горной тропы. Саблезубый тигр – классический буро-багряный махайрод – никак не мог сообразить, что же мы такое есть и можно ли нас есть?

Видимо, со сгущением сумерек он стал посмелее, и начал пружинистое приближение к нам, совмещенное с осторожным мяуканьем.

– Ёлки-моталки! – бросил оземь очередную глыбу Литомей. – Ты только глянь, какая шубейка на зиму....

И побежал хватать свою «Греблю», с которой уже успел породниться. Но полковник недооценил хищника – махайрод был умнее леопарда в джунглях, и внимательно наблюдал за действиями Антона. Пришельцы на его охотничью территорию сильно смахивали на людей – а люди уже однажды заманивали этого тигра в ловушку и закидывали камнями, с тех пор он носит на шкуре несколько напоминаний – зарубок...

Шлепок весла пришелся в пустоту – пластина перелетела через прильнувшего к земле махайрода. Литомей дернулся от инерции, хоть и смягченной стабилонами в корпусе, но все же мощной – и замешкался пускать второе весло.

В этот момент махайрод совершил невероятный скачок и сбил полковника с ног. Я тоже не зевал – и пробил бок махайрода из «ХИРНа». Если бы под руку подвернулся дюпель – хищник бы уже истекал кровью. Но к несчастью под руку попала комплектная монтажная плашка, а копошиться в наборе не было времени – и махайрод получил плашмя железным квадратиком, думаю, сломавшим пару ребер, но не проткнувшем толстой шкуры.

Хищник оставил Антона в покое и боковым изящным, почти балетным прыжком ушел из зоны поражения за кусты. Оттуда мы слышали его всхлипы и яростное мяуканье.

Мы с Мариной подбежали к полковнику, который сильно пострадал: когти махайрода располосовали его плечо до кости, при падении он расшиб голову и потерял сознание.

– Куда его? – разволновался я. – В гондолу?!

– Там трупный яд... – сказала Марина тихо и внушительно, и я сразу понял – вспомнил – о чем она. Конечно, шимпанзе из лаборатории должны были уже сдохнуть и засмердеть. Гондола стоит на этом солнцепеке далеко не первый день, пусть здесь и прохладней, чем внизу, но не рефрижератор ведь!

Это значит, что там, в гондоле, обезьяньи трупы. Это значит, что по правилам техники безопасности мы не имеем права входить внутрь без респираторов. Которых у нас нет. И которых неоткуда взять. Мы сидим на долбанной горе, слева у нас коллективный гроб для обезьян, а справа – раненый махайрод. Ночь только началась, и какие сюрпризы она принесет – ещё неведомо.

И огня у нас нет. У троглодитов есть, а у нас, космолетчиков XXII века – хоть ты тресни – ни древних спичек, ни зажигалок!

– Блин! – матерится Марина архаическим ругательством. – Где эти наши фанаты, наши поклонники? Хоть бы горящую головню принесли...

– Как ты думаешь... – начинаю я о своем, – если мы поднимем вымпел – гравезина хватит его подержать?!

– Нельзя. Тогда мы точно перегрузим все энтропией. Местные племена окончательно переменят религию...

– А как нам ещё просигналить «Готторпцу»?!

– Никак.

– Зачем же мы тогда сюда шли?

– Чтобы было куда идти. Я боюсь, Алекс, что никакого «Готторпца» нет и никогда не будет больше.

– Если бы он стартовал на орбиту, мы бы видели из любой точки.

– Он не стартовал на орбиту. Ты хорошо знаешь вашего логонавигатора?

– Дамира? Ну, чать два года в одной калоше плаваем в безвоздушном пространстве... Такой суховатый татарин, сдержанный, правильный, все время Устав цитирует...

– Ну вот и подумай, раз так... В случае потери командора командование судном принимает логонавигатор – правильно?

– Совершенно верно. Он и принял.

– И потом понял, что мы прошили время и свалились в палеолит собственной планеты? А раз понял, то по Уставу космофлота был обязан ликвидировать все источники энтропийного ствола – корабль, шлюпки, и... – она испуганно вздохнула – ...и команду. А последнюю смерть приберечь для себя... Ты хочешь знать, где «Готторпец»? Или взорван, или на самом дне самой глубокой впадины самого обширного океана... Да, Алекс, раздавленный марианским давлением, с трупами команды на борту он будет там лежать тысячелетиями, пока не превратится в абсолютный и не угрожающий энтропией прах...

– Я не верю... человек имеет инстинкт жизни... Он не мог так поступить с собой и нами...

– Алекко, миленький, но ведь ты же сам понимаешь, что если ваш логонавигатор так сделал, то он прав, а мы не правы. Мы множим и множим энтропию у самого истока человеческой цивилизации, мы можем сорвать резьбу у спирального развития истории – и мы преступно продолжаем жить, на что-то надеяться, мы боимся не конца цивилизации, а падения по откосу этого дряблого «г…она» с дохлыми обезьянами...

– Я могу тебе возразить двумя тезисами. Во-первых, никто толком не знает, что такое стволовая и системная энтропия. Да, принято по Уставу, что жизнь Гитлера в младенчестве священна и неприкосновенна, и если космос даст шанс убить Гитлера и предотвратить вторую мировую войну – то нужно бежать от этого шанса, как от чумы. Но правильно ли это на самом деле? Во-вторых: мы здесь не по своей воле, и не из баловства. Может быть, если человек множит энтропию не по доброй воле, по принуждению – может быть, говорю я, тогда её на самом деле множит не ОН САМ?! Судьба не в руках человека, а в руках того, кто выше его по разуму и смыслу. Уставное самоубийство – это тоже действие, и кто знает – может быть, оно посеет больше энтропии, чем наша жизнь...

– Алекко, ты же сам прекрасно знаешь, что это софистика и казуистика, что с помощью эристических приемов можно оправдать кого угодно и что угодно. Устав космофлота твердо запрещает изменения естества природы и космоса, а мы всем своим существованием сейчас есть вызов этому естеству.

– И что ты предлагаешь? Зайти к мартышкам и лечь помирать вместе с ними в одном гробу?

– Ничего я не предлагаю... Почему, в конце концов, вы выбрали меня в командиры экспедиции и все время спрашиваете, что делать?! Не знаю!!! Вы мужчины, вы и решайте...

– Ладно... Забудь... Береги нервы, пригодятся будущей богине врачевания... Я тебе предлагаю подумать о другом – судя по времени и климатическому поясу, в этих краях должна расти Хома-Саома...

– Трава смерти?! – быстро схватила она мою мысль.

– Если хочешь, называй так. Естественный, натуральный наркотик с толстым стеблем и мясистыми сочными листьями, в прожилках которых течет гипнотический сок, одурманивающий человека... Хома-саома росла по всей Евразии, а китайцы... Помнишь нашу историчку по фитологии? Такая, с коком, в сером костюмчике… Выглядела, как престарелая лесбиянка...

– Как же её забудешь...

– Китайцы подогнали хому-саому своим врагам – и возник культ, погубивший несколько цивилизаций... А потом вожди кочевников приказали уничтожать хому-саому повсюду с великим гневом, и её всю истребили... Видное было растение, негде спрятаться... И никто никогда из наших современников не видел эту «траву смерти» и не мог её попробовать – осталась только легенда, страшная и манящая легенда о гибнущей наркофилической цивилизации, уходящей табором в никуда...

– И ты хочешь сказать, что мы – единственные люди нового времени, которые имеют шанс попробовать хому-саому?

– Н-да... Что ты на это скажешь?

– В другое бы время я дала бы тебе хорошего «леща» за дурь в голове... Но теперь... в наших обстоятельствах... мне даже нравится ход твоих гаденьких мыслей...

– О! А! – прочухивался у нас на руках Литомей. – Идея... Идея...

– Какая ещё идея? – рассердился я, потому что он, как всегда, ворвался в наш диалог в момент волнительной близости, чреватой поцелуем.

– И где я? И где я? – более членораздельно произнес страдалец.

– На обезьяньем кладбище.

Дурацкий и бессодержательный ответ как будто удовлетворил командора, он притих и прикрыл глаза – собрался, не приходя до конца в сознание, сразу перейти ко сну.

Мы с Мариной не сомкнули глаз, ведя пристальное наблюдение спина к спине: махайрод больше не выходил на траекторию стрельбы, но его мягкое, скользящее присутствие не оставляло нас в шорохах и ощущениях.

 

*** ***

 

Никогда в жизни не видал я более величественного и грозного восхода, чем утром на склоне «Килиманджаро». Солнце, огромное и, как казалось, пульсирующее, зыбкое в своей плазменности, заполняло прозрачным пылом, словно бы смесью воды с золотой краской, курчавящуюся облаками атмосферу. Далекий океан слепил зеркалом, необъятные и абсолютно дикие просторы неведомого континента под нашими ногами курили дымкой и жаждой жизни. Пространства саванн, желтеющие выгоревшими стеблями, болотистые долины в холмах, влажные и буйные зарослями – все, казалось, под рукой, протяни – и возьмешь, все было реальным и сочным, светоотражающим и светоёмким, и только мы со своей «Гондолой32Б-Т» принадлежали к миру призраков, загадочных, потусторонних теней.

Марина со слипавшимися от усталости глазами готовила нам респираторы. У неё был шерстяной свитер – уютный и архаичный, модели позапрошлого века, какие любят продавать в сети магазинов «Ретро». Она со студенческой скамьи боялась простуды, и носила всегда такие вот свитера – живая шерсть стоит очень дорого, но зато ты ощущаешь одежду именно живой...

Теперь этот свитер, прошедший с хозяйкой огни и воды, пришлось расчленить на полосы. Сложив полосу пополам, Марина закладывала внутрь сухую, выгоревшую, тщательно измельченную траву. Получалось что-то вроде ватно-марлевых повязок, которые, как нам рассказывали историки, когда-то употреблялись древними людьми.

Когда это «чудо гигиены» состоялось, мы, замотанные в респираторы, как древние гангстеры, подошли к борту «Гондолы» и осмотрели кодовый ввод. Он был в совершенной исправности и принял стандартный флотский «пин». Люк открылся. Нестерпимое зловоние ударило сквозь шерсть и траву в наши ноздри и легкие, смертоносные бациллы распада атаковали нас, першили в горле и заставляли слезиться глаза. Дохлые, изнеможенные жаждой и голодом обезьяны всюду валялись в диком беспорядке – видимо, перед ужасным концом они метались, все били и крушили в ярости, пытались кусать друг друга...

Одна за другой тушки шимпанзе вылетали из «Гондолы» и, разбрасывая в воздухе руками-ногами, катились вниз далеко по склону. Когда первичная очистка закончилась, я набрал на панели управления коды макро-волновой санации и усиленного кондиционирования. Врубились кварцеватели, завыла забитая грязью и пылью вентиляция «Гондолы».

Мы вышли и сняли свои маски. На свежем воздухе перевели дух – какое счастье быть живым с живыми, даже если на несколько метров ниже по склону продукты распада...

– Я не уверена в санации... – сказала Марина мне, как врач врачу. – Режим мигающий, питание «Гондолы» на исходе, всю заразу не выдавит. Тут бы по старинке – пройтись влажной тряпкой, с хлоркой, с порошком... Но нет ни тряпки, ни хлорки, ни порошка, ни воды.

– Ты ведь не хочешь сказать, что нам придется оставить «Гондолу»? – испуганно спросил я.

– По крайней мере, эпидемический режим внутри может быть неблагоприятным.

– Выветрится. Откроем иллюминаторы, люк – тут гора, сквознячок... Пара-тройка дней, и ни одной бациллы не останется!

– Ох, Алекко, твоими бы устами, да мёд пить...

– Что такое «мёд»?

– Раньше у людей в хозяйстве был... Пчелиные какашки...

– И люди его пили?! И ещё моими бы устами?!

– Ладно, отстань, это поговорка такая... была... или будет – хрен теперь разберешь в нашем временном континууме...

Первая вещь, которую мы извлекли из запасов «32Б-Т» – это, конечно, портативный чемоданчик «Трансмедика-H400».

– Чё-то соскучилась я по эвристической вакцинации внутренних болезней! – смеялась Харламова, обнимая драгоценную находку, полимерный корпус которой был поврежден обезьяньим бешенством. – Давай, Алекко, полечу чего-нибудь, гастрит не беспокоит?

– Спасибо! – паясничал я. – Отошли мы, матушка, от официальной медицины, знахарствуем, травками лечимся...

– Уж не хомой ли саомой? – игриво постреливала она глазами.

– А у вас, мэм, есть предложить?!

– Чего, чего? – лез Литомей, очухавшийся от сна и напряженных боев с тиграми. – И мне тоже! И двойную порцию!

На плечо полковнику наложили аклониловые швы-стяжки, разбитый затылок украшал панковский гребень втягового регенератора.

– Так, мальчики, занимайте очередь... – смеялась Марина.

– На секс?! – взбодрился Литомей. – Тем, кто с раной, в первую очередь!

– Тем, кто сраный, – парировала Харламова, – подумать бы о контурном душе из «Гондолы» – и отмываться... Я, кстати, его и имела в виду! Чур, пойду первая!

– Я второй! – быстро среагировал я. – А сраным вообще надо ждать, пока раны заживут...

– Проколоть и воду сцедить! – обиженно потянулся на травке Литомей. – У нас воды-то – только НЗ в «Гондоле»...

Его не поддержали. Собственно, в контурном душе очень мало воды – это такой туристический резиновый мешок-термос, в него ложишься, а вода и мыльная пена снуют туда-сюда через фильтры, собирая всю грязь в отдельную пластиковую коробочку. Мыться в контурном душе противно, ощущение, как будто в кишку затягивает – но он очень компактен, и туристы с космолетчиками его любят.

– Друзья мои! – предложил я, выныривая из зловония «Гондолы» с заветным баллончиком в руке. – Пока наш «кондом» будет проветриваться для вторичного употребления, предлагаю второе издание «Турдома»!

– Да здравствуют дурдом и его строители!

– А ещё у нас есть теперь новый шовник – кому таки надо подшиться, прошу к портному Абраму Кромлеху...

К ночи у нас была пластиковая палатка и подушки, и давно забытое ощущение домашнего уюта. Полог «Турдома» я натянул на скалу, державшую «Гондолу», и наш новый конус был прочнее (хоть и кривее) прежнего. Литомей принес было ковровую дорожку из шлюпки, но мы с Мариной настояли её выбросить – ворс дорожки был лучшим накопителем трупного яда.

И вновь мы оценили забытое совершенство электрического света – фонарик из «Гондолы» озарил наш пленочный пузырь изнутри, сонмы гнуса заволновались с внешней стороны прозрачной поверхности.

– Цивилизация! – бормотал Литомей, нахлебывая суп с беконом из новообретенного «Концентрата». – Цивилизация... Это не Рафаэль и не Ньютон, цивилизация – это суп! Горячий, кондиционный, суп из концентратов, питательный и оптимальный для пользы организма! Суп – вот мой новый идол, друзья!

Наше сытое и комфортное благодушие попытался нарушить старый знакомец – махайрод. Подкараулив мгновение, он прыгнул серой тенью прямо на Марину – но распластался по полимеру «Турдома» и... застрял!

Вруны были рекламные агенты, убеждавшие, что застывшая ткань «Турдома» выдержит прямой удар ножа. Как всегда, продавалась рыночная халтура: мощные когти саблезубого тигра пробили полимер, проникли внутрь, а сам он оказался распят снаружи, где рычал и извивался гибким, мускулистым телом.

– Бей его, гада! – заорал Литомей заполошно, и первым выскочил из «яранги» с неизменным веслом.

– Стой, Антон! – крикнул я вслед. – Его «Хирном» надо! Дюпелем! Так не возьмешь!

Но полковник уже пукнул из параллелепипеда «Весёлой гребли», и тонкая сверхпрочная пластина чвакнула по боку зверя. Махайрода снесло в сторону, перевернуло – и он в два прыжка исчез из зоны видимости. Его жалобное поскуливание раздавалось потом где-то ниже нашего лагеря, но преследовать недобитка по ночи мы не стали (потому что не совсем ещё свихнулись).

Два когтя доисторического хищника остались торчать в нашем «вигваме» с кровавыми ошметьями мяса у основания. Я не без труда их извлек, очистил на скорую руку и протянул Марине:

– Для ожерелья богини врачевания! Собственноручно вырванные из лапы саблезубого тигра...

– Мной! – тут же поправил Литомей. – Мной вырванные...

– А мне даже жаль этого «попавшего» махайрода... – вздохнула Харламова, принимая на ладонь и пристально рассматривая         подарок. – Как вы думаете, у него что-нибудь неотшибленное в организме осталось? Может, полечим его «Трансмедикой»?

– Ага... – снова подналег на супы полковник. – Только пусть сперва сдохнет...

Поутру мы увидели, что к небольшой группе карликовых кустарников слетаются грифы. Сразу подумали на махайрода – и сняли с головы воображаемые шапки, отдавая ему последний долг. Потом пошли поглазеть – и игривое настроение сразу улетучилось.

Это был совсем не наш махайрод, его лапы были целы, все когти на месте, и сдох он не от пролома в ребрах и не от контузии с потерей крови. Кто-то умело и ровно полуотрезал ему голову, прошив грубую шкуру, сухожилия и плоть с легкостью ножа в масле.

– Хм, хм, хм... – качал головой Литомей. – Вот уж службишка так служба! Это каким же здоровым надо быть, чтобы вот так, как барашка, саблезубого тигра прирезать...

– Это не местные, – высказал я свое мнение. – Они бы так тихо, быстро и ровно не смогли...

– И не наши, – добавила Марина, прищуривая глаза, оценивая характер повреждений. – Наши бы к нам подошли, а не прятались по кустам...

– Но почерк очевиден, Мариночка – это турбонож, причем раза в два диаметром больше нашего сточенного... – Литомей прокашлялся, скрывая волнение. – Ты можешь не знать этих ножей, но тот, кто служил на «Готторпце», никогда не забудет, что в Лунапорте нам загрузили по ошибке именно такие турбоножи вместо стандартных... Помнишь, Алекс?! Наши ножи по ошибке отсортировали к товарам мясохладобойни в кратер Альфонс...

– А нам некогда было ждать, и мы приняли на борт ихние ножи... Обычно ведь в полете ножами и не пользуешься...

– А кому-то ведь пригодился... Хм! Это нож с «Готторпца», Мариночка, если только сюда не добрались производственники мясохладобойни А-кратера...

– Но если это человек с «Готторпца», то зачем он кружит по задам, а не идет прямо к нам в «ярангу»?

– Есть два мнения на этот счет, – погладил я переносицу. – Или он сошел тут с ума, или он нас недолюбливает.

– Если он не ищет встречи с нами – может быть нам поискать встречи с ним? – поинтересовалась Марина.

– Думаю, что встречи нам не избежать, хотим мы того или нет, – вздохнул я, не торопясь выкладывать пугающее. – Антон, мы уже говорили с Мариной на этот счет... Собственно, нет ничего удивительного, если наш сухарь, наш законник Дамир Даминов неукоснительно следует Уставу... А если он следует уставу – то он должен был уничтожить следы нашего пребывания, утопить «Готторпец», расстрелять команду и, сделав все необходимое для заметания следов, завершить собственным самоубийством. Теперь представь – наш логонавигатор каким-то образом узнает, что мы не погибли. Самоубийство откладывается, он должен найти нас и покончить с нами, раз у нас самих кишка тонка...

– Вы хотите сказать... – побледнел от негодования Литомей. – Вы хотите сказать, что это Дамир?! Что он шел с турбоножом резать нас, а ему помешал махайрод?!

– Очень возможная версия... – пожали мы с Мариной плечами.

– И сейчас он ушел, но вернется опять – к нам пьяным, спящим или больным – и убьет?! Я не верю! Я отказываюсь верить!

– Это его прямой служебный долг! – подсказала Марина командору.

– Все равно не верю! Одно дело – строевая служба на корабле, соблюдение мелких формальностей... Но убить своих друзей, своих сослуживцев только за то, что они провалились в этот голубой сортир ноо-облака...

– Он обязан это сделать... Как и ты, Антон. Как и я. Как Алекко, бедный мой мальчик... Впрочем, нет, мы с Алекко освобождены клятвой Гиппократа – так что долг только на тебе, полковник...

– Не хочу даже слушать всякую бабскую чушь! – распсиховался Литомей. Ходил, как полоумный детсадовец, размахивал руками, пинал камешки под ногами.

– Нет, чего он там себе думает?! Пи..рас! Пусть выйдет сюда, пусть только покажется! Да, я на ухаживания времени тратить не буду, как с Мариночкой, я его, пи..раса, сразу поимею! Ты меня слышишь, псих?! Выходи! Тебя зовет твой командор!

– Ладно, Антон, – взял я его за локоть. – Кончай орать! И без тебя бардак...

– Как ты смеешь!!! – вырвался он, перенося агрессию на меня. – Как ты смеешь! Ну-ка встань по стойке «смирно», когда к тебе обращается полковник!

– Полковником ты станешь только в XXII веке, Антон! – укорила Литомея Марина. – Пора бы привыкнуть, что здесь ты на правах нерожденного плода, как и все мы...

Весь оставшийся день мы осмысливали вероятность нападения на нас нашего же логонавигатора с мясницким разделочным ножом, признавали её все более и более очевидной. Получалось, что сидеть и ждать этого обезумевшего десантника – самое последнее дело, а улететь без гравизина мы не можем, равно как и уйти от единственной ниточки в цивилизацию – от нашей чудом обретенной вонючки-«гондолы».

– Слушайте! – лез в драку заскучавший уже без приключений полковник. – Он один, а нас трое! Это он должен нас бояться! Если он бродит вокруг «Турдома» – давайте сами выйдем на охоту!

– Теоретически нам так и так придется на неё выйти, если мы хотим оставаться живыми, – согласилась Марина.

– А мы все хотим... – подвел я итог. – Хоть мы и не голосовали, но, по-моему, это очевидно...

 

*** ***

 

Ночью впервые за все время нашего пребывания здесь шел тропический ливень. Потоки воды хлестали в тонкую переборку над моей головой, барабанили в пластик, сливались с журчанием, иногда даже с ревом по наклонной и стремительными размывами устремлялись к подошве «Килиманджаро».

Начинался сезон дождей.

Утро было влажным и росистым, в бриллиантовых россыпях конденсата, в молочных полосах тумана, ледником ползшего с вершин вниз, словно бы скользившего вслед за основным потоком воды.

– Самое время для хорошей охоты! – радостно потягивался Литомей с веслом. – Смотрите, братцы! Туман идет вниз, в туман он не сунется – слишком опасно гулять слепым в молоке со здешними обитателями... Мы можем зажать его в полосу между туманом и нашей шеренгой – и железно вычислить...

Размытая ручейками почва расползалась под моим магнитным каблуком. Действительно, если мы решили – лучшего времени не найти. Мы не убийцы, конечно, и нам всем троим не по себе – но мы же можем просто взять его в плен и как-то обезвредить, убедить, перевоспитать... Не знаю, как, но мысли такого рода спасали от жестокого решения убивать коллегу, я плавал в слащавом самообмане, не желая мыслить в пределах бинарной логики: «или я или он».

– Выбирай оружие первой, Мариночка! – предложил я, и Литомей кивнул наконец-то выбритым подбородком.

– Я возьму наш турбонож и второй «ХИРН»...

– Тогда я – «турбонож» из обезьяньей гондолы и свое весло! – улыбнулся Литомей нервно, передергивая плечами.

– Я весло брать не буду... – поразмыслил я. – Оно тяжелое и дурацкое...

– Но «турбоножей» у нас только два... – предостерег полковник

– Абайдусь без кынжала, генацвале, вах! – кривлялся я, будто на карусель собираюсь. – Слющай, «херней» проколю его, ладно, да?

– Как знаешь, – хихикнул Литомей, – тебе жить...

– Или ему... – поддержал я истерический смешок. – Но мы ведь космолетчики, Антон, и знаем, что жизнь человека – не его собственность, правда?

– Ребята, на всякий случай... – подошла к нам Марина с тремя маленькими пирамидками в руках. – Я зарядила в лечебный «Акустон» контур ультразвука...

– «Паник батун»?! – просиял я лицом. – Мариночка, ты гений!

– Вы опять на своем, медицинском, разговариваете?! – обиделся Литомей. – Хочу все знать... Переведите...

– Антон, «Паник Батун» – это ультразвуковой аудиоспектр, который применяется при лечении монотонических неврозов в Космосе... Я совсем про него забыл – одичал, видно! Короче, его не слышно, но если я нажму на эту кнопку...

– Иди-о-о-т... – повалились наземь оба моих спутника, обнимая голову руками, словно им вломили дубиной. Я опомнился и отпустил красную клавишу. Марина и Антон медленно встали, потрясая головой, стряхивая оцепенение, и по очереди дали мне подзатыльники.

– Хоть ты и дурак, Алекс, но объяснил убедительно! – кивнул после экзекуции Литомей. – Получается, что эта дрянь не действует на того, кто её держит в руках?

– Естественно, товарищ полковник, иначе врачи бы все с ума посходили...

– Значит, если кто-то из нас наткнется на Дамира, он включает эту дрянь, валит его на землю, а мы все слышим сигнал на флангах и бежим на помощь... Слушай, а на животных она влияет?!

– Не знаю... говорю же, использовалась для лечения монотонических неврозов...

– Ладно, пойду, а то заболтался я тут с вами! – воспрял Литомей. – Слушай диспозицию: дистанция – сорок метров. Я иду справа, где глиняная промоина... Тебе, Алекс, достаются заросли колючего дрока слева... А Мариночка пойдет в центре, по кустам маккии, ориентируясь на вон тот пробковый дуб...

– Слушай, Антон, а как Алекко пойдет по дроку, если он без мачете? – удивилась умница Харламова.

– Так и пойдет... Ногами...

– Не дури, Антон! Цветочное поле маккии и пробковый дуб я уступаю ему.

– Ты же женщина! Как можно!

– Ну тогда, раз ты такой щепетильный, уступи ему глиняный размыв, там вообще как на курортном терренкуре...

– Ладно, – махнул рукой смущенный полковник. – Пусть идет к пробковому дубу! Береги себя в дроке, Мариночка, ты мне куда дороже этого обалдуя...

– Встречаемся возле мшистой скалы, – закончила нашу оперативку Харламова, начальственно поджав губы. – И давайте уже пойдем, а то скоро весь туман развеет донизу...

Мы двинулись широкой цепью, быстро потеряв друг друга в буйстве флоры и неровностях ландшафта. Я торопился: шагал через белые цветы, сбивая с них набрякшие капли вчерашнего дождя, поднимая какую-то пыльцу, щекотавшую нос и наркотически пьянившую. Если бы я пошел через маккию в сухой день, то эта пыльца уложила бы меня метров через двадцать в состоянии, достойном вытрезвителя. На мое счастье, дождь прибил большую часть ароматной дури.

Стрекотали какие-то насекомые. Багровый шар прямо над головой облучал неистовством первобытных лучей, палил прямо в склон, нагревая влажный воздух, согревая быстро намокшее тело.

Никого и ничего подозрительного я на своем участке не нашел. Пробковый дуб, развалистый и узловатый, широкий и приземистый, как огромный куст, был уже совсем рядом, и я жалел, что не спросил спутников, куда мне идти, достигнув его.

В этот момент отчаянно засигналил «паник батун» Литомея. Повалившись от неожиданности в хмельной цвет, я через мгновение уже был на ногах и несся к размыву. Канавки и камни я перескакивал огромными прыжками, вздергивая на ходу свой «ХИРН» и готовясь вбить крепеж в сумасшедшую голову логонавигатора.

Выпрыгнул на бровку размыва – не удержался и поскользил к Литомею на заднице – благо, что он тоже валялся, поскользнувшись. Доехал, схватил перепуганного полковника за плечо:

– Где, Антон?! Где он?!

– Сбил я его батуном...

– Это был Дамир?!

– Какой к черту Дамир! Наш махайрод беспалый, лёжку тут себе устроил, лапу в глину зарыл, наверное, она лечебная...

– Дебил! – взорвался я справедливым негодованием. – Ты что, совсем сдурел?! Какой махайрод?!

– Но-но-но... С кем разговариваешь?!

– С идиотом! Тут ходит вооруженный метровой автопилой маньяк, а ты сбил всю шеренгу из-за полудохлого тигра?!

– Чего же мне, с руки его покормить нужно было?!

Наш диалог прервал зуммер тревоги, взорвавшийся у нас в голове. «Паник батун» подавала Марина – с левого фланга – а мы, два дурака, сидели в глине на правом...

Я не видел, что делает полковник. Я вскочил и рванул таким ошалелым зайцем, что в первые мгновения сердце мое чуть не выскочило из глотки. За спиной раздался пронзительный стоматологический визг турбоножа – Литомей бежал где-то следом и готовился к атаке.

Поле макии я пересек такими прыжками, словно имел дело не с земной, а с лунной гравитацией. Едкий пот залил мне глаза, я ворвался в колючий дрок, в лохмотья и кровь обдирая костюм и себя, надеясь успеть, мечтая успеть – и осознавая: все равно слишком медленно...

Стоматологический визг турбоножа сзади отстал – зато появился спереди. Там работало сразу две пилы – значит, моя Марина в одиночку на дуэли со спортивным и молодцеватым бойцом Даминовым, на той дуэли, на которой у неё нет никаких шансов, как не было шансов у обезглавленного махайрода...

...На крутом откосе, где дрок потеснил багряный можжевельник, они сошлись в яростной схватке, лицом к лицу, глаза в глаза, кружа и пританцовывая вокруг воображаемой окружности. «ХИРН» Марины валялся в стороне, видимо, выбитый из руки в первый момент боя. Теперь сверкающая и воющая сталь двух турбоножей тянулась друг к другу сверкающими плоскостями, бешено вращаясь и чудовищно искря при столкновениях.

Если бы это был логонавигатор Дамир Даминов, Марина уже лежала бы мертвой. Но это была астрофизик с «Виры» Настя Кормчева, неузнаваемая в своей одичалости. Когда-то холеная и ухоженная любимица мужчин, теперь она превратилась в лесную кошку с бешеным взглядом, перекошенным ртом и звериным оскалом. Кокетливо сидевший прежде космический костюм, облегавший стройное и женственное тело, волновавшее взгляд космических скитальцев, стал рваным рубищем, заляпанным землей и илом неведомых рек, волосы грубо обрезаны, скорее всего тем же турбоножом, потому что, видимо, мешались в лесу...

Я передумал стрелять из дюпельного молотка – я не мог убить женщину, свою сослуживицу по космофлоту, причина поведения которой мне была совершенно неясна. Вместо смертельного, пробивающего даже кабаний лоб дюпеля в Настю полетел сам молоток.

Моя рука куда слабее дюпельной пневматики. «ХИРН» попал Кормчевой прямо по лбу, и отскочил, оглушив девушку, но не проломил череп и не увяз в мозге.

Харламова застыла над поверженным телом, тяжело дыша. Я подоспел вовремя: более мощный и длинный нож с «Готторпца» сорвал привод Марининого ножа, и перед моим коронным броском Марина осталась совсем безоружной.

Пыхтя, как паровоз, и отдуваясь, подоспел Литомей. Он смотрел на диспозицию удивленно, и в его куцых мыслях никак не завязывалось ни вопроса, ни утверждения.

Я опомнился первым – прочно связал астрофизика посредством своего шовника и предложил Литомею отнести «добычу» в наш лагерь.

– А почему я? – окрысился полковник.

– Потому что Марина нашла, а я метал... А ты ни хрена не делал, Антон, только тигров шугал, да на ж..е елозил...

– Ладно, убедил...

Мы с Литомеем оба были в коричневой, подсыхающей глине, собравшей на себя половину пыльцы с луга. Полковник попытался отряхнуться, я утирал лицо.

– Ну, мужики! – улыбнулась Харламова. – Стоит мне на пять минут отлучиться – уже где-то в г..не извозились...

 

*** ***

 

Возле «Гондолы» мы уложили связанную Настю на полимерную подушку моего производства. Марина приложила к её лбу холодную тряпку, смягчая последствия удара метательным «ХИРНом».

– Ты, Алекко, где так железками бросаться научился? – смеясь, поинтересовалась Харламова.

– На «Готторпце», в медпункте... Там невесомость, примагнитишься к одной стенке и швыряешь скальпели – делать-то все равно нечего, в анабиоз врачей не пускают, весь полет бодрствуешь...

– Что ж, если туземцы видели нашу свару, ты станешь прообразом Тора, мечущего молот...

– Боюсь, для молота Тора мой молоточек маловат и чересчур автоматизирован.

– Алекко, дорогой! Народная фантазия приукрасит твои мифотворческие недоработки!

Я хотел возразить ещё что-то пустое, но унялся – наша пленница приходила в себя. Спорить о нашей роли в мифологии туземцев «Килиманджаро» было куда менее интересно, чем выслушать Настину версию событий.

– Ну что, подруга! – улыбнулась Насте Марина, промокая лоб компрессом. – Очухалась?! Давай, рассказывай, чего с тобой случилось – совсем орбиту снесло?! На людей с ножом кидаешься...

– Я не хочу умирать... – заплакала Настя, елозя всем телом, пытаясь выбраться из моих надежных пут. – Я не хочу умирать... Плевать мне на устав... Я сюда не по своей воле попала...

– Н-да... – почесал я в затылке. – Кажись, синдром зеркала...

– Настенька, родная, – как можно проникновеннее и искреннее заговорила Марина, – мы тоже не хотим умирать, и тебя убивать не собирались... Мы думали – это ты на нас охотишься, чтобы Уставу соответствовать... Ладно, давай, приди в себя, попей горячего супчику, чаю – а там все расскажешь...

– Но развязывать тебя мы пока не будем! – погрозил я пальцем. – Мало ли что может быть...

Настю накормили, завернули в плед, дали часа два поспать. Потом она сама начала рассказывать неведомую нам историю «Готторпца» после нашего с ним раздела.

– Вы уже в атмосфере отломились... «Готторпец» здорово оплавился в хвостовой части, но нам удалось совершить аварийную посадку за этой горой...

– Ха! – воскликнул Литомей. – Так вот почему мы так и не видели отсюда вашего кратера...

На него прицыкнули, и он замолчал.

– Ну вот... сели, значит... И у нас все «геолекторы» заглючили разом... Даминов, ваш капитан с навигации, вначале веселый был, все в эфире шарился... Потом как подменили – стал мрачный, сухой, под глазами круги, как угли, черные. Я сразу поняла – чего-то не так... Стала бояться его, прятаться, чтобы один на один не остаться. Починили «Готторпца» где-то за неделю... Дали кораблю взлет – облетели пару раз вокруг этой планеты, произвели замеры и съемки... Стало ясно – это Земля, но без городов, без сел, без дорог, без... ну, вообще... Даминов повел «Готторпца» в открытый океан на дирижаблевом режиме. Мы поняли, чего он задумал, собрались всей командой и пошли к нему в рубку – арестовать его, значит...

На этом месте Настя не сдержалась и разревелась. Мы поняли, что она подошла к самому страшному.

– Мы ведь не знали... Не могли себе предположить... Такое же только в кино бывает... Зашли – а там уже вся ваша команда – прямо в рубке – расстрелянная валяется... А мы как шли: спереди Сережа с геохимическим сортоскопом и дядя Веня, а за ними Мочалов, Таня Сазонова, я... Я и не видала почти ничего – только слышала... Он – капитан-то, говорит эдак скорбно – мол, прощайте, друзья, пришла пора нам всем выполнить долг. Дядя Веня с Сережей стали на него орать – мол, выводи «Готторпца» на орбиту, попробуем обратно в облако нырнуть... Он не соглашается... Тогда Сережа замахнулся сортоскопом – помнишь, Марин, он у него такой длинный был, кривой... Даминов в ответ выхватил атомный пистолет из командорского ящика...

– Мой пистолет! – возмутился Литомей. – Да как он смел! Такого даже я себе не позволял... Откуда у него ключи от моего ящика, интересно?!

– Да помолчи уже, Антон! – оборвала его Марина. – Давай, Настя, рассказывай, не обращай на него внимания...

– Да, так и было! Выхватил и выстрелил в Сережу, а заряд прошел насквозь, и Мочалова тоже... прожег... прямо на моих глазах... Дядя Веня с ним сцепился – в смысле, с Даминовым – а мы с Танькой побежали в мехмастерскую. Заперлись со страху, дуры, а что толку? Двух минут не прошло – ломится уже этот ублюдок, стал пистолетом замок выжигать... Танька мне говорит – давай на блочнике уйдем – ну, на херне этой, в которой в открытом космосе ремонт корпуса делают... Сели в блочник, вышли на внешнюю сторону обшивки, и крутимся там по ободьям, он же, блочник, не отделяется... Как вши на теле – ползаем, ползаем, да ещё в скафандрах, туда же без скафандра не войдешь... В шлемофоне все время козел этот бубнит – мол, выходите, сдавайтесь, все равно порешу, так надо, нас к этому со школы готовили...

– Как же вы соскочили?!

– Да никак не соскакивали... Даминов все ребордники у шлюпок спасательных расстрелял, гравезин слил и сбросил «Готторпца» в двадцатикилометровую впадину. Сам только ушел – на последней исправной «Гондоле». Мы с Танькой тонем все глубже и глубже – думаем, сейчас давление блочник раздавит, он же хлипкий на старых моделях... Вернулись внутрь «Готторпца», а он все валится и валится, водой его плющит... У стапеля, где «Гондолы» парковались – целая лужа гравезина, а Танька – она ведь механик... была... Собрали мы гравезин тряпкой в ведро, наподобие того, как в средние века полы мыли... Куда его девать – все баки у «Гондол» дырявые? Варить времени нет, того и гляди вода хлынет отовсюду... У Таньки на поясе заклепочный аппарат был – ну, с блочника прихватила. Стала она дыры от зарядов заклепками затыкать, как пробками. На скорую руку, конечно – залили из ведра гравезина, и в «Гондоле» сразу зуммеры заработали, она нас сама по тревоге втянула и спасать начала. Вылетели из океана, как пробка, и вверх сразу. Пока шли через толщу воды – давлением Танькины заклепки расшатало, гравезин стал подтекать, «Гондола» управление теряет, да тут ещё и Даминов на своей целенькой подлетел – оказывается, кружил, гад, над утопленником, ждал – не вылезем ли как-нибудь?!

– А что стало с Танюшей? – взволнованно, едва сдерживая слезы, спросила Марина.

– Это потом... Мы с ней тогда легли на водный курс, как катер, и пошли морским ходом, а Даминов нас сверху пытался расстреливать из иллюминатора, но оттуда прицелиться тяжело. Таня подпрыгнула на ручнике и долбанула его нашей крышей в брюхо, а он не ожидал – ударился, наверное, и сознание потерял... По крайней мере, отстал от нас... Ну и у нас заклепки повылетали окончательно... Танюша полезла их по второму разу ставить – запечатала дыры, кое-как остатков гравизина до берега хватило...

Дальше история Насти сближалась с нашей, хотя была куда драматичней. Две девушки двадцати и двадцати одного года оказались в девственных джунглях палеолита, с минимальным набором вещей XXII века, совершенно не готовые к таким испытаниям. Неподвижную, обесточенную «Гондолу» у берега расстрелял Дамир Даминов, нагонявший своих жертв с упорством шизофреника.

Таня и Настя укрывались в сельве, а «Гондола» с жерлом атомного пистолета плыла все время сверху, высматривая их, то уходя вперед, то отклоняясь вбок – но всегда возвращаясь к исходной позиции.

Днем механик и астрофизик прятались, шли по ночам, когда Даминов не мог их увидеть. Зато ночью девушек прекрасно видели хищники местных разливов. Три дня назад – плакала и билась в истерике Настя – Таню на её глазах растерзал огромный пещерный лев. Настя выпустила в хищника все запасы дюпелей из набора «ХИРН», кое-как уложила его, а потом ей пришлось хоронить подругу и выбросить ставшую бесполезной трубку дюпельного молотка.

Целью девушек тоже была гора – естественный ориентир для всех путников здешних мест, благодаря горе они не теряли направления и знали, что не ходят кругами. Но цель похода на гору у Тани и Насти была ещё более расплывчатой, чем у нас. Если мы хотя бы знали, что будем с горы высматривать «Готторпца», то девушки просто шли наугад, в надежде на лучшее.

– Потом я нашла вас... – рыдала Настя. – Я ходила вокруг и боялась подойти... Ночью на меня напала саблезубая кошка – я её убила... А днём на меня напала Марина – с «ХИРНом» и с ножом – что я должна была подумать?! Я, конечно, решила, что вы тут тоже помешаны на Уставе и подскребаете энтропию...

– После всего, что ты перенесла, Настя... – погладила подругу по волосам Марина. – Я не сержусь... Я прекрасно тебя понимаю – ведь я шла, как враг, с оружием, пытаясь тебя убить, а ты скиталась по джунглям – голодная, одинокая, потерявшая себя от горя... Тут любой рассудок помутится... Ладно, забудем нашу поножовщину, и развяжем тебе руки, ты отныне член команды!

 

*** ***

 

Ночью, когда все спали, я открыл глаза и долго смотрел на звездное небо прямо над головой, небо, которому в чудовищно отдаленном будущем предстоит поразить Эммануила Канта наравне с нравственным законом. Прозрачная пленка «Турдома» не мешала зрению – в этом и заключался рекламный трюк продающей компании, ведь основной покупатель «Турдомов» – туристы. Теперь мы не могли зажигать свет – мы превращались в стеклянный фонарь на склоне горы, сверкающий маяком.

Наверное, завтра Марина сочтет эпидемиологическую обстановку в «Гондоле» терпимой и мы вчетвером перейдем в «обезьяний гроб». А что дальше? Наши кости имеют очень мало шансов не рассыпаться в труху ко времени появления на свет наших прадедов, «Готторпец» погиб, иных средств выйти на орбиту у нас нет, и эфемерная мечта пронизать «думающее облако» обратно растворилась.

Мы погребены под спудом тысячелетий, являем собой живую угрозу для будущего человечества, мы – ископаемые останки, по какой-то ошибке двигающиеся, говорящие и мыслящие. Может, Даминов и в самом деле прав – самым лучшим вариантом для нас станет быстрая и безболезненная смерть? И мы попадем в петлю времени – ничего не подозревая, станем снова и снова рождаться, взлетать, таранить «Ноо-облако», выходить в палеолите, умирать здесь, и снова рождаться, взлетать...

Знак бесконечности – она же вечность – изображается петлёй, напоминающей ленту Мёбиуса. Только теперь, вращаясь в интервале сорока тысячелетий по замкнутой петле, я понял всю суть мрачной графики математиков, замкнутой на себя восьмерки.

А если мы останемся в живых? Петля чуть-чуть удлинит сегмент, но никуда не выпустит нас от себя. Вещи XXII века постепенно изотрутся, исчезнут, растворятся в кислоте времени, и мы будем все более дикими, пока не сравнимся с троглодитами по внешнему виду и духовному миру. Робинзон на острове имел надежду дождаться корабля. Про нас точно известно, что в нашу гавань никакие корабли никогда не войдут, что «Готторпец» здесь стал первым и единственным среди всех кораблей всех времен и народов.

Изнуренный невыносимой тоской, эмигрантской ностальгией по миру, к которому у меня было прежде столько обид и претензий, я осторожно перешагнул через спящих товарищей и выбрался на вольный ветер.

Здесь, зябко ёжась, дежурил Антон Литомей в инфракрасном визоре – устройстве, очки которого позволяли видеть даже в полной темноте.

– Кто идет?! – спросил он, поднимая весло, не узнавая меня в тональном контуре. – Руки вверх!!!

– Свои, инфракрасная шапочка! Несу тебе пирожки для твоей бабушки...

– Алекс?! Чего колобродишь?! Приказ был спать!

– Не спится, товарищ полковник...

– Хм... А я бы поспал!

– Давайте подменю! Идите, там после меня ещё подушка теплая...

– Ага, вшей твоих собирать, больно надо! Долг есть долг, старшина Кромлехов, хоть ты никогда не понимал этого, но военный никогда не нарушит долга!

– Как можно не нарушать долг? – пожал я плечами. – Не возвращать его, что ли?!

– Отставить демагогию, старшина! Садись, и сиди молча, раз в заднице шило! Свое дежурство будешь отбывать в полном объеме, на меня и девчонок потом не перепихивай!

– Есть отбывать в полном объеме! – шутовски козырнул я. Манера полковника вести себя так, будто мы в летнем лагере скаутов, не только смешила, но и как-то подбадривала унывающие души.

– Антон... Давай, пока девушки спят, поговорим с тобой, как мужчина с мужчиной...

– Давай! – ободрился он. – Их двое и нас двое, все очень...

– Я совсем не об этом! Что ты думаешь о нашем положении? Что планируешь делать?

– Я? Нужно первым делом выстроить нужник – ну, стационарный, а то биопараша в «кондоме» долго наш напор не выдержит...

– Господи, Антон! Ты издеваешься, или вправду такой идиот?! Я спрашиваю тебя – что ты думаешь о нас вообще? Есть у нас какой-то шанс?! Как мог осуществиться тот переход, который мы сделали?! Это ведь не абстрактный вопрос, Антон, – если мы поймем, как сработало ноотическое образование, то сможем отыграть механизм назад и вынырнуть в исходном времени...

– Давай не в исходном, а чуть пораньше... – на полном серьезе предложил этот индюк. – Тогда я смогу связаться с управляющей компанией и отозвать свои акции, и буду спасен от банкротства...

– Да ради Бога, Антон, выныривай хоть в младенчестве, чтобы собственные засранные пеленки постирать!!! Только объясни вначале, как это сделать?!

– Так ты же предлагаешь... Я думал, у тебя есть план...

Некоторое время мы сидели молча, потому что у меня не было слов, а у Антона – мыслей. Потом он зачем-то долго рассказывал мне, как они с отцом в детстве выкупали в аренду кусок прерии в Аризоне, и скитались там, жгли костры, жили в палатке, жарили шашлыки. Старший Литомей курил гаванские сигары, а младший играл ему на гавайской гитаре...

– Я к чему все это... – поскреб в затылке полковник.

– Да, интересно бы узнать...

– К тому, что нам не хватает хорошего, доброго костерка! Развели бы огонек, сразу бы стало уютнее...

Чтобы хоть как-то отвлечься от непробиваемого панциря дури нашего командора, я натянул на голову свою «инфракрасную шапочку», похожую на плавательную из бассейна с подводными очками. В инфракрасном режиме мир был непостижим и черно-оранжев, с ионизированными зелеными искрами движения и колебаний. Мне пришлось привыкнуть к необычным орнаментам контуров вещей, чтобы узнать место, в котором мы провели уже порядочно времени.

– Вон он, наш махайрод! – показал мне оранжевым абрисом пальца на фоне черноты Литомей. – Все кругами ходит, кровяку пустить думает...

– Все гораздо прозаичнее! – возразил я. – Думаю, он не рискнет на нас больше нападать, но он ждет поживы: махайроды не только хищники, но и отличные падальщики. Мы покидали вниз несколько обезьян – где обезьяны?! Выкушал за милую душу! Даже косточки раздробил, мозгов захотел на десерт...

– То есть, мы его вроде как приручили? – удивился Литомей. – Бок пробили, два пальца оторвали – и приручили?!

– Зверь не обижается, зверь уважает силу! – сказал я задумчиво. – Тем более что в его положении калеки об активной охоте нужно забыть не менее чем на месяц... Он ждет от нас новых подачек, признав нас за своих хозяев.

– А ещё, мне кажется, он лечит лапу в той глине, в которой мы тогда извазюкались...

– Думаешь, Антон, он такой умный?! Навряд ли глина лечебная, наверное, ему снимает боль её холодная склизкость, вот что я думаю...

– Ничего, Алекс, скоро переберемся в «кондом» и нас такие мелочи волновать не будут! Там уж капитальный дом, можно сказать... Никто не свернет...

– Кроме Дамира Даминова! – напомнил я. – Товарищ полковник, просветите, сколько в атомном пистолете зарядов?

– Ну, точно не помню... В общем, если стрелять с интервалом в секунду непрерывно, установив тумблер убойной силы на уровне стрелкового оружия ХХ века, то лет на сорок хватит...

– То есть, фактически, у Даминова неограниченный запас патронов?

– Там и патронов-то никаких нет – идет направленный энергетический импульс. В рукояти коробочка, в коробочке – микрореактор, мощность – как у ледоколов Арктики прошлого века...

– Страшная вещь! – зябко передернул я плечами. – А зачем корабли в Космосе комплектуют такими бесполезными и опасными игрушками?

– Ну, вот тебе например наш случай! Устав требует, чтобы командор всех перебил, а последний выстрел себе в голову произвел. Тут ведь без пистолета не обойдешься...

– А капсулы с ядом?

– Ну, капсулы-то дело добровольное, а пистолет – уже принудительное... Да и вообще – мало ли что может в открытом Космосе случиться?! В общем, один пистолет положен на корабль, и лежит в сейфе командора в запечатанном виде. Обычно они так запечатанными и летают десятилетиями...

Литомей ещё что-то рассказывал, какие-то «бородатые» космофлотские байки про случаи на орбитах, но я уже не слушал его. Далеко внизу, на склоне, возле ветвяных развалов нашего пробкового дуба я впервые увидел человека здешних мест...

Мы знали и чувствовали всю дорогу сюда, что жители палеолита следят за нами. Но они были так «скромны», что, наблюдая за нами круглые сутки, оставались для нас абсолютными невидимками, сливались с окружающей природой, плотью от плоти которой были.

Теперь я засек их первый прокол: троглодит снизу думал, что его от нас надежно закрывает метровая маккия, а на самом деле вид сверху был несколько иной. Тем не менее, если бы не инфракрасная шапочка, я бы никогда не заметил эту приникшую к земле, чутко сросшуюся с шумами и пульсациями среды фигуру.

Человек, насколько можно судить по оранжево-фиолетовым бликам абриса, был кроманьонского типа, умел пошивать и носить что-то из шкур, в руке держал копье. Именно это копье и привлекло мое внимание к нему – оно торчало слишком чужеродно из трав, цепляло взгляд на неровную, иззубренную остроту каменного наконечника.

«Вот тебе и энтропия! – грустно подумал я, глядя на далекого предка. – Он уйдет отсюда с новой, непредусмотренной планом истории легендой, она изменит религии мира, наши родители не встретятся, и мы не родимся... Хотя, стоп, если мы тут – то как же это тогда... С ума сойти можно – если мы там не родимся – сможем ли мы находиться тут?! Что первичнее – наше место в палеолите или наш вход в думающее облако?!»

Кроманьонец смотрел на наш лагерь. Я не мог видеть его глаз, прикрытых перьями, но направление крепко посаженной на бычью шею головы ясно показывало линию наблюдения. Он казался бронзовой статуей – литой и неподвижный, больше всего на свете боящийся обратить на себя внимание «духов неба» и больше всего на свете мечтающий об этих «духах» узнать.

Ночь жила безысходным отчаянием – вся кипела шорохами, жалобными воплями, победными рыками, хрустом стеблей под копытами и лапами убегающих, тяжким дыханием и храпом настигающих. И только одно звено в эту ночь сохраняло полное, абсолютное спокойствие – наш поклонник, жрец или посол неведомого, давно умершего и погребенного племени.

Я смотрел на пращура с плохо скрываемым сочувствием и симпатией. Я уже понял, что значит жить в этом мире – жить, будучи прикрытым техникой XXII века. А вот так, с одним каменным копьем – это вообще непостижимо...

Не я один смотрел на него. И вторым зрителем был отнюдь не Литомей, который и жука в супе не заметит. Нет, Литомей продолжал свою демагогию, нимало не волнуясь настроением слушателя, а шамана стерегли чуткие зеленые глаза нашего «ручного» махайрода.

– ...Ну, и обшивку-то прострелили, дураки похмельные! – доносилось до меня, как сквозь сон. – А как же... Это же заклепки все-таки, а не пинг-понг! А они в одну точку, на меткость... Вот, спрашивается, кто таких через космоконтроль пропустил?!

Махайрод обладал способностью совершать невероятные прыжки. В одно мгновение он – шерстяной ком с пылающим взглядом и утробным мяуканьем – оказался возле нашего зрителя. Огромные саблевидные клыки сверкнули в воздухе и... промахнулись. Дико заорав, шаман все же успел среагировать и отразить прыжок копьем. Прободав брюхо махайроду, копье переломилось, как спичка, оставив в руке шамана только длинную палку древка.

– Стой, гад! – завопил я на тигра, срываясь с места и на ходу взводя свой «ХИРН». – Не смей! В жизни больше дохлой обезьяны не получишь, если...

От быстрого бега дыхание мое сорвалось и угрозу я не закончил. По правде сказать, и не знал, чем заканчивать. Я надеялся успеть к месту разборки – и конечно, не успел: возле пробкового дуба была только лужа крови и следы возни, да несколько перьев казуара из ритуального костюма нашего шамана. Тигр перехватил его поперек мощного торса и легко, как воробья, утащил вниз по склону десятиметровыми прыжками, припадающими на больную лапу.

Все разыгралось так внезапно и дико, что я не знал, плакать или бежать в погоню. Я оперся о шершавую кору в узловатых наростах и хрипел, раздуваясь грудью, словно бы порванной во время стремительной атаки. Легкие болели, кололи битым стеклом от перенапряжения, коленки заметно дрожали.

– Что?! Кто был?! – пыхтел Литомей, как всегда, подбегая к шапочному разбору. – Зачем ты?! Попал?!

Я ничего не сказал Антону – только обвел рукой полянку. На сердце было погано – я запоздало понял, что соучаствовал в убийстве человека, и не предотвратил то, что запросто мог предотвратить. Что мне стоило подать сигнал «паник батун» и вызвать у махайрода панический ужас вместо жажды крови?! Только моя собственная тупость! Не сумев верно оценить обстановку, я, как последний дурак, побежал с молотком в руке, забыв про технику начисто.

Что-ж, видимо это и есть та деградация, дегенерация ума, которые происходят с человеком, эволюционно приспосабливающимся к примитивным условиям выживания. Я мог и обязан был подать ультразвук, но я подал только свой, никому не нужный и не страшный рев гориллы...

– Кого тут замочили? – уже деловито справлялся Антон, макая палец в густеющую венозную кровь. – Дамира?

– Нет... Нашего поклонника из людоедского племени... Хотел с нас очередную картину рисовать, но наш беспалый Мурзик принял его за мышь в доме...

– А-а... – разочарованно протянул Литомей. – Я-то было думал, Мурзик капитана Даминова цапнул...

– Жалко троглодита! Высокой, видать, духовности был человек, раз ночью ходил на духов смотреть...

– Ничего! – беззаботно щебетал Антон. – Зато энтропии в племенах будет меньше – как говорится, со свежими впечатлениями в могилу...

Мы перевели дух и возвращались к себе наверх, где нас встречали наши амазонки, перепуганные переполохом. В броне серебристых комбинезонов, с турбоножами в руках они смотрелись весьма эротично.

– Кто приходил? – первой спросила Марина, прищуриваясь на луч моего блуждающего в руке фонарика.

– Мужик один, троглодит, – хмыкнул я, стараясь цинизмом скрыть свою растерянность и чувство вины. – Хотел осыпать цветами богиню врачевания, но бог ветеринарии дал ему в рыло, поскольку дикарь пока ещё по его, ветеринарному, ведомству проходит.

– Алекко, я не люблю, когда ты говоришь таким голосом... Ты похож на сумасшедшего...

– Все нормально, всем спать! – бодро распоряжался полковник. – Наш махайрод поймал местного парня, съел на сон грядущий, ничего необычного... Махайроды тоже кушать хотят... Парень подглядывал за нами, а Мурзик сделал нашу работу – подчистил энтропию...

При последних словах глаза Насти Кормчевой испуганно расширились, она инстинктивно вздрогнула и сжалась. Литомей явно перегибал со своим тупым солдатским юмором – мы могли столкнуть бедного астрофизика в реактивное каталептическое состояние.

Естественно, после всего произошедшего спать уже никто не мог, и мы толклись на своей «смотровой площадке», обсуждая все что ни попадя: думающие облака, палеолит, отряд кошачьих, пещерное человечество, крестовый поход Даминова против нашей жизнелюбивой скверны и т. п.

Под утро нас сморило, и мы постепенно слегли кто куда, задремали. Я засыпал последним – и думал, что наш махайрод, возможно, не впервые закусывает идущими к нам паломниками, олицетворяя в их суевериях великое испытание, предшествующее лицезрению духов. Может быть, это и есть та «прикормка», которой мы невольно приручили его и сделали беспалую кошку оседлой?

 

*** ***

 

Щебет птах... Утренняя музыка жизни, свидетельствующая, что ты жив и вошел в новый день... Как много значила эта музыка для делающего первые шаги темного человеческого разума – но постепенно выветривалась, становилась поэтической виньеткой, завитком «рококо», необязательным эстетическим умащением...

Чтобы вновь, вернувшись к истоку реки человечности, осознать и ощутить всю мощь флейт жизни, звучащих в щебете птах, в этом гимне существованию и бытию…

Мы с Литомеем пробудились из забытья почти одновременно – по звонку в натянутом мочевом пузыре – и наперегонки побежали за серый крюк вросшего в склон утёса, в расселинах которого ползали мокрицы и скорпиончики. Здесь мы устроили для себя «разгрузочную» нашего «биотуалета», полагая, что мокрицам и скорпиончикам соленый душ пойдет только на пользу, и барабанили в каменную плоть упругими назревшими струями.

Когда последние капли ещё спадали на замшелый щебень у скола утёса, Литомей продолжил «мужской» разговор, которым я грозил ему бессонной ночью.

– Алекс, давай все-таки поставим точки над «и». Время идет, а мы с тобой топчемся, как два детсадовца...

– Что имеет в виду пан полковник? – спросил я уныло и устало, глядя на младенца Литомея взглядом взрослого человека.

– Ты же сам видишь, что у нас сложилась уникальная ситуация, которая сама по себе – чудо! Нас двое и их двое, то есть можно жить и тут! Разве я по-твоему не прав?!

– Ну, наверное, прав...

– Так давай разделим сферы влияния, чтобы не мешать друг другу и жить как положено потерпевшим кораблекрушение – дружно и слитно! Я уже все тут прикинул, пока мы ссали...

– Достойное время для планов!

– Не придирайся к словам! По правде сказать, я прикинул ещё раньше, а пока мы... ну, окончательно решил, что это здорово! Ты забираешь себе Настю, я – Марину, и, как говорится, наслаждаемся тропиками...

– Антон! А тебе не кажется, что ты выходишь за рамки своих командорских полномочий?

– А чего выхожу? Ничего не выхожу! – его поросячьи глазки плутовато бегали. – Ты не подумай, никакого насилия! Просто делимся на устойчивые пары, так сказать, зоологические семьи, и убеждаем личным примером... Ну, тут же сам бог велит – их двое, нас двое, остается только Дамир – но мы его не любим, его мы не считаем...

– Я не согласен, – отрезал я, затягиваясь, и на всякий случай ощупывая рукоять турбоножа, без которого у нас ходить в туалет воспрещалось по «технике безопасности».

– И чего же ты не согласен?! – кривлялся Антон. Он вел себя пока как клоун, но я видел, что и его рука легла на турбонож.

– А почему я должен соглашаться?!

– Ты хочешь сказать, что Настя мордашкой не вышла?! – свирепел Литомей, нервно поглаживая белую пластиковую рукоять.

– Ничего я не хочу сказать!!! – заорал я, возмущенный таким омерзительным подозрением. Получалось, что этот говнюк, деливший тут женщин в свое удовольствие, ещё и вступается за их честь.

– Тогда принимай Кормчеву, и окончим уже дело. Я и так давно терплю твои гадости, пора бы и уняться! А если сам не понимаешь, то я могу тебе напомнить, кто из нас кто!

– Пошел ты в задницу! – уже ругался я во всю глотку. – Ишь, раскидал разнарядки! Да кто ты такой?! И почему это все должны тебя слушать?! Для нашего выживания ты сделал в три раза меньше, чем я и в шесть раз меньше, чем Харламова! Сколько не шатаешься с нами – только одни убытки от тебя! Ни одной дельной мысли не выдумал, а все туда же – «мы с Мариной», «мы с Мариной»...

– Так это я с ВАМИ шатаюсь?! – лез на рожон Литомей. – Я с ВАМИ, да?! Ты что, обезьяний ЗАГС тут нашел, чтобы так говорить?! Это не я с вами, а ты с нами увязался, хотя лучше было тебя оставить на берегу...

– Тогда ты бы сам сдох и её бы погубил!

Он не стал со мной дальше спорить. Он просто дал мне в глаз боксерским кулаком, так, что я отлетел к откосу обписанной нами скалы и вдобавок ударился затылком о камень. В глазах помутилось, но я не потерял сознание. Ненависть, внезапно вспыхнувшая ненависть дала мне силы выстоять на ногах. Она пламенела во мне белой тонкой линией накала, заставляла все увереннее сжимать пластик рукояти автокинжала.

– Ах ты свинья, я тебе покажу, как руки распускать! – взвизгнул я неестественным фальцетом и ударил Литомея ножом. Правда, пока выключенным, действующим только как дубинка.

Он не устоял на ногах – и подвернулся на щебнистом откосе, размахивая руками скатился к группе хвойных таксодий, где балансировал, стараясь не упасть навзничь. Я прыгнул к нему, намереваясь хорошенько припечатать рукояткой ножа его наглую морду, но он встретил меня воющим звуком включенной пилящей функции; его турбонож был взведен и боеготовен, разрезал воздух с воем резака.

Щелчок – мой нож зажужжал ответной яростью атаки, как-то сам собой, без моего мысленного участия. Литомей был страшен – коренастый, с пузцом, ощерив желтые зубы, с искорками невменяемости в мутных глазах он пер на меня смертью, занося и обрушивая турбонож, как саблю – и я едва успевал отражать его фехтоны.

Удар – его рука с ножом соскользнула в сторону, мягко, как бумагу, разорвав в щепы ствол молодой таксодии. Ещё удар – и мой клинок у его лица, но он умудрился пнуть мне ногой в нежное место и отбросить на пару шагов.

Мы не просто убивали друг друга – мы что-то орали, видимо, пытаясь друг друга вразумить, или проклиная друг друга, поднимали ногами труху и хвою.

В момент, когда мы, тяжело дыша, замерли перед новым броском, чей-то холодный голос сказал мрачно сверху, от «туалетного утёса»:

– Я просто убью вас обоих – вот что я сделаю...

Мы чуть остыли, будто политые из ведра, и одновременно посмотрели на звук. Наша Марина стояла с параллелепипедом «гребли», вскинутом на плечо, нацеленном на нас квадратным жерлом.

Настя, к которой мы оба так неприлично отнеслись, стояла рядом с Харламовой, вцепившись ей в плечо побелевшими пальцами, а в другой руке сжимала автомолоток.

– Ни дня без подвигов, да, Антон! – цедила Марина ядовито, прикусив от сдавленного, как пружина, бешенства губу. – И ты, Алекс, смотрю, не отстаешь? Молодцы, нечего сказать...

– Марина, дело в том, что мы...

– Заткнись, я и так все вижу. Не знаю только, кого вы тут делили – меня или Настю, но это неважно... Если так дальше пойдет, то вы просто разрежете нас пополам обоих, чтобы не обидно было никому, и каждый сложит себе «гамбургер»...

– Марина, мы...

– С каждым днем вы все опаснее, мальчики... И я думаю – почему бы не уложить вас тут двумя веслами, чтобы ваша паранойя не развивалась в общем доме?! Алекс, Антон – это должно быть в последний раз – иначе, клянусь Богом, я похороню вас в братской могиле, чтобы вы, наконец, нашли что-то общее между собой!

 

*** ***

 

На нашем становище висела неловкая тишина. Мы с полковником сидели по флангам – он слева, я справа, повесив головы и стесняясь взглядов в упор.

Женщины, хранительницы несуществующего очага, проводили на нашей лужайке инвентаризацию всего того, что могло бы пригодиться в новой жизни. Странно было смотреть, как вещи обретают свое второе рождение, плоды не родившихся гениев соизмеряются с условиями палеолита.

У библиокуба из «гондолы» появилась теперь функция пугать: развернув его транспаратор, и настроив трехмерную картинку в максимум, можно было подкрепить свою неприкосновенность жуткими рожами из кинематографии.

Когда разобрались с наследием из будущего, то собрали очередное оперативное совещание с вечным вопросом «Что делать?». Марина, все увереннее управлявшаяся с коллективом, начала первой:

– У нас есть три пути: путь вниз, где мы уже были, путь вверх, к ледяной пустыне пика, и путь вокруг горы. Смысла лезть выше, в снега, я не вижу – все равно весь возможный обзор нами уже достигнут. Внизу нам тоже делать нечего. Наконец, экспедиция вокруг горы, на ту сторону, тоже ничего путного не даст, но все же обогатит нас новыми знаниями об этом мире. Что решим?

– Сидеть на месте... – предложила Настя.

– Вокруг, конечно... – заворчал Литомей, обрадовавшись, что взыскание снято и он снова имеет право слова. – Только здесь все просто так не бросишь... В общем, предлагаю поделиться – мы с Мариной идем вокруг горы, смотреть виды, а Алекс с Настей ждут нас тут.

– Я моложе и выносливее Антона, – восстал я против явной несправедливости. – И потом, я один раз уже сторожил лагерь, надо посменно как-то...

Вечером Марина объясняла мне наедине, почему она все-таки пойдет с полковником:

– Я знаю, тебе это неприятно, Алекко! Но это экспедиция, а не пикник. Никто не даст гарантии, что мы вернемся. Мы с тобой оба – врачи, нами нельзя рисковать в одной корзине, потому что здесь без врача никому не выжить...

– Тогда ты и оставайся с Настей, – упрямствовал я. – А мы с Литомеем, как два мужика, пойдем...

– И зарежете друг друга на первом повороте! – засмеялась Марина. – Нет, Алекко, тебе больше веры нет, как и ему, вы уже доказали, насколько дееспособны...

Утром они, как и договаривались, ушли. От злости и – глубже – отчаянья безвыходности – я тоже ушел из лагеря, но не вбок, а вверх. Предупредил Настю, как пользоваться оружием, посоветовал ей читать библиокуб и не вылезать из «Гондолы», дал краткие кулинарные пояснения с видами на обед (в которых она вовсе не нуждалась) – и сбежал.

Мой подъем становился все круче, растительность – все беднее, а скалы – все острее и причудливей. Наш махайрод, прочно прозванный уже всеми «Мурзиком», крался у меня по пятам, но я так привык к его обществу, что совершенно не обращал на него внимания.

Вскоре путь мне преградил отвесный утёс, на круче которого дыбил рога горный козел, разглядывая меня внизу внимательно и без опасений: даже махайроды с их чудовищными прыжками не могли бы дотянуть дотуда, до острого гребня, который попирался копытами козла.

Я смотрел в продолговатые большие и слезливые глаза животного, заносившегося передо мной своей недоступностью, и древний охотничий инстинкт пробуждался во мне, осторожно разматывался в мозжечке под покровами воспитания и образования. Как мой далекий предок – кроманьонец – я мечтал о горячем, сочном и натуральном мясе, скворчащем на огне, отекающем жиром и посыпанном пряной травой. О мясе, которого не заменят никакие концентраты и никакая синтетика, принятая у нас там, в безвозвратно далеком будущем.

Навряд ли я достал бы козла «ХИРНом» – далеко и прицеливаться неудобно, к тому же – вверх стрелять. Турбонож и подавно не помощник. Но вот забытый мной в прошлый раз сигнал «паник батун», что если попробовать...

Пирамидка в моей руке жалобно пискнула. Я не почувствовал больше ничего – но все живое вокруг, как в сказке про соловья-разбойника, повалилось с ног и задрожало от молодецкого посвиста. Где-то слева прижался к земле ополоумевший от страха Мурзик...

Козел задрожал всем телом, словно его судорога схватила – сделал два неуверенных шага, потерял направление и сорвался с горной кручи. Туша рухнула к моим ногам, лежала в неестественной вывернутой позе под утесом, с которого недавно готова была в меня презрительно поплевывать.

– А зашибись охота получается... – улыбнулся я невидимому, но ощутимому волной своего страха Мурзику. Недолго думая (точнее, долго, но о жареном мясе), я подбежал к козлу и взялся за разделку. Отсутствие навыка мне компенсировала жгучая жажда шашлыка.

Шкуру я отделял особенно тщательно, благо что на турбоноже был для этого специальный режим. На эту козлиную шкуру, прямо с рогами, у меня имелись особые виды, я хотел подарить её Литомею, пусть носит вместе с именем животного.

После отделения и первичной обработки шкуры я прикинул, сколько мяса мог бы унести. Выходило, что никак не больше четверти. Я отрезал ляжку животного, взвалил её на плечо и поспешил вниз, к «Гондоле».

Мурзик, не дождавшись моего ухода, прямо за моей спиной приступил к трапезе, восторженно урча и теребя тушу клыками. Он не зря сопровождает людей. Ему всегда что-то перепадает.

 

*** ***

 

Настя не теряла времени зря. Она разобрала щиток на корпусе «Гондолы», замкнула какие-то проводки и получила устойчивую электрическую искру. Из искры возгорелось пламя – наконец-то мы обрели способность разжигать огонь – мы явно прогрессировали в сторону родоплеменного строя...

Мы пожарили мяса, кажется, не прожарили его толком, потому что очень вкусно пахло и нам обоим не терпелось вкусить его.

После еды развалились в благодушном настроении, на траву, закинув руки за голову – и смотрели в равнодушное небо, где, возможно, ещё витает ноотическая туманность, погубившая наши судьбы...

– Настенька, как вы думаете, где сейчас бродит Дамир Даминов? – не нашел я ничего лучше, чем спросить о наболевшем.

Она вздрогнула и напряглась.

– Дамир... Э-э... ну, учитывая, что в этой «Гондоле» гравезина не осталось, в его тоже должен был закончиться... Если он конечно не прихватил запасную бадью с «Готторпца»...

– Наверное, не захватил, – легкомысленно покусывал я стебелек жухлой травы. – Сумасшедшие всегда рассеяны...

– Если так, то наше счастье... Значит, он вынужден был спешиться, и тут у нас три варианта: хороший, плохой и совсем херовый...

– Ну-ну, интересно! Начните с хорошего!

– Его в джунглях разорвал какой-то зверь или съели каннибалы.

– Хм! Неплохо бы! – крякнул я как после стограммовки коньячку. – А что похуже имеется?

– Он оказался не храбрее нас с вами, и жмется возле припаркованной «Гондолы», боится отойти где-то в необозримой сельве здешних краев.

– Чем же этот вариант, по-вашему, плох?

– Пока он жив, он не оставит надежды с нами поквитаться...

– А совсем херовый вариант, как я понимаю – это его марш-бросок к нам на склоны Олимпа, с использованием данных визуального наблюдения и с опросом местных жителей, так?

– Совершенно верно. Наша «Гондола» торчит как выставочный образец, да ещё и на каменном пьедестале! Её издали видно, и местные троглодиты ей, судя по всему, поклоняются... Если Дамир Даминов не застрял в своем «кондоме», то продырявит наш в два счета – со всеми вытекающими нежелательными...

– Н-да... Мы думали об этом – хотели даже отбуксировать «Гондолу» за вон то «зубило» (я показал на наш утёс-туалет), но топлива и на это не хватит, а на руках её даже с места не сдвинешь… Остается только надеяться, что Дамир застрял где-нибудь.

– Или сдох.

– Я не хочу мечтать об этом. Я не кровожаден.

– И это говорит человек, только что прикончивший ни в чем неповинного архара?! – засмеялась Настя. – Ничего не скажешь, гуманист!

– Я не себе... – отвирался я лениво. – Мурзик за мной увязался, очень жрать хотел.

– Алекс, – посерьезнело Настино лицо. – Нас разделяет очень многое. Ты не видел той залитой кровью рубки, где Даминов стоял с пистолетом, а я видела. Ты не видел, как хладнокровно он пытался расстреливать нас сверху, когда мы бежали через этот зеленый ад... Если бы ты видел все это – ты бы бросил этикет XXII века и желал бы ему скорейшей смерти – ради его же блага...

– Ладно, сдаюсь! Пусть он сдохнет сам – потому что если он явится сюда – мне придется его прикончить, а мне это совсем не улыбается...

Нам не дано было знать, что Дамира Даминова в нашей судьбе не будет ещё ровно четыре дня...

 

*** ***

 

– Ур-ра! Дедушка Антон вернулся! – заполошно орал я, пытаясь подчеркнуть почтенный возраст соперника. – Мариночка, какое счастье, что нас никто не покинул... пока...

– Ну, как с обратной стороны? – жадно спрашивала Настя, утирая руки после приготовления жаркого. – Чего там видно?

– Давайте поедим, чуть отдохнем – и расскажем... – взмолилась Марина.

Я преподнес в дар Литомею козлиную шкуру с рогами – все дни их отсутствия я тщательно скоблил её, промывал в контурном душе, дубил и мял, чтобы он не отказался принять. Теперь это была образцовая первобытная одежда. Как я и думал, он не понял подвоха и с радостью накинул шкуру сверху, приняв обличье достойного его зверя.

Мы приготовились слушать. Облизывая пальцы, наши голодные путешественники стали сбивчиво вещать, ничего, собственно, нового не открыв. Если с этой стороны «Килиманджаро» видно море, то с той стороны нет ничего, кроме бесконечной, загоризонтной сельвы. Два дня Литомей и Марина по очереди дежурили на наблюдательном камне, который облюбовали себе, как временное пристанище, повидали в кратозор множество представителей местной фауны, были свидетелями первобытной религиозной мистерии на закате.

– Ох, друзья, боюсь, что без нас не обошлось там... – расстроено кивал головой Литомей. – Чтоб вы представили – закат, все в багровых тонах, жутко, все пищит, трещит, как тут обычно! У подошвы нашего «Олимпа» собралось человек шестьдесят, наверное – в шкурах, с копьями, со всякими ожерельями, зажгли большой огонь и давай вытанцовывать...

– Судя по всему, они просили у нас счастливой охоты! – вмешалась в рассказ Марина. – Метали палки в костер, наподобие копий, и что-то орали хором, вприпрыжку.

Потом вышел шаман, одетый под махайрода, – так натурально стилизовали его – прямо жуть! И давай танцевать, выдрючиваться – все по кругу, все от него шарахаются. Тут и перевода не надо – злой дух святой горы, оберегающий покой великих богов, то есть наш беспалый Мурзик! Пришел этот лже-мурзик в какой-то транс, весь дергается, в экстазе бьется. Ему сунули какого-то зверька – он его прямо зубами разорвал, сожрал сырым – и отвалился на спину, лежит, дергается, как эпилептик...

– Потом часть этих предков-то наших – встала на карачки, – засмеялся Антон, – а другие давай по их спинам ходить, предаваться пляскам. Не иначе, как наш танец с гиппопотамами изображали, чтобы нас умилостивить. И снова – камлали, бесновались, руки к горе тянули, хорошую охоту себе клянчили...

– Короче... – помрачнела Марина, – мы с вами по горло в энтропии, все тут переделали, и теперь Дамиру даже смысла нет нас устранять – считай, история пошла иным путем, ядри её в кочерыжку...

– Значит, будем жить! – эгоистично бодрился Литомей. – Чего нынче-то уж?! Раньше надо было думать, теперь поздно пить «боржом», кады печень отвалилась...

– Я вот что думаю... – встрял я, почесывая рукой новообразовавшуюся бородку. – А если это не энтропия? А если наш палеоконтакт включен в какой-то общий план истории, то есть наше наличие есть гарантия её прежнего хода, а не искривлений? Что, если именно из этих обрядов, посвященных нам, и вырастет породившая нас земная цивилизация?

– Спорно, но утешает... – гоготал Литомей.

– Меня интересует другое, – задумчиво подняла ладонь Марина. – Кто у нас самый технически грамотный? Ладно, давайте подумаем все вместе... Я думала все эти дни – наш единственный, пусть призрачный, но шанс попасть в свое время – вернуться на орбиту. И единственным транспортом XXII века у нас является вот эта «Гондола»...

– Нет, ну что ты! – возмутился Антон.

– Совершенно немыслимо... – качала головой Настя.

– Это корыто выше стратосферы не летает! – вносил я свою лепту в ядовитый скепсис.

– Я все понимаю, – с жалобной улыбкой подняла ладони Марина, как будто бы защищаясь. – Но не торопитесь разуверять меня, ведь другой альтернативы нет! Мы или до смерти будем любоваться на шаманские танцы под горой, или как-то попытаемся переломить судьбу... Пусть у нас будет 5 процентов из ста, пусть мы погибнем в 95-ти оставшихся случаев – но мы все-таки попробуем вырваться. Или я не права?

– Да кто же спорит! – вскричала Настя, готовая расплакаться. – Конечно... Но «Гондола» в открытом космосе превратится в кусок льда – не в 95-ти, а в ста одном случае из ста! Мариночка, это спасательное средство на случай аварийной посадки на Землю, понимаешь?! Конечно, в экстремальных ситуациях на «Гондоле» можно выйти и в Космосе, но это около 6-ти часов, полный предел её возможностей... Да и потом, как забросить шлюпку на орбиту – у неё же дирижаблевые ребордники?!

– И главное! – мрачно кивнул я. – У нашей «Гондолы» не хватит духу отползти за камень – не то, что взлететь! Гравизина здесь взять принципиально негде, так что и говорить о старте нелепо. Последние остатки её энергии выпили мы с Настей – заискрили проводочки, чтобы разжечь вот этот костер.

– Да если бы и был гравезин – он не сможет оторваться от Земли, он не на это рассчитан! – вопил в азарте спора Литомей.

– Хорошо! – кивнула Марина, принимая все доводы, которые сама знала лучше нас. – Ладно! Тогда, значит, будем сидеть и ждать спасательную экспедицию?

– Откуда? – обалдели мы, пооткрывав рты.

– Я не знаю... Это же вы хотите ждать её, а откуда – вам виднее... Какова по-вашему вероятность, что кто-то после нас поймет, куда мы девались в «думающем облаке», рискнет в него зайти и выудить нас на живца?!

– Абсолютно невозможно! – важно приосанился Литомей, снова чувствуя себя полковником и командором. – Во-первых, после нашего исчезновения природа ноотики осталась загадкой. Во-вторых, навряд ли наш уникальный случай выброса через облако повторится, и повторится в том же годографе... А высаживаться на дюйм дальше или ближе – это высаживаться за сто лет до или после нас... И третье, самое главное! Если космофлотцы узнают, что думающее облако может перемещать людей во времени – они никогда – слышите, никогда! – не станут в него входить. Вы прекрасно знаете, что говорит Устав о нашем случае. Мы – взрослые люди, и мы обязаны были бы не ждать спасения, а наоборот, уничтожить себя в кратчайший срок!

– Антон, блестящая лекция! – похлопала Харламова. – Но ты доказал только то, что спасательной экспедиции не будет. Возвращаемся к моей гипотезе – нужно искать способ поднять нашу «Гондолу» на орбиту, к ноотическому образованию. Скорее всего, конечно, что мы там и сдохнем – нет худа без добра, выполним требование устава. Но есть малюсенький шанс – выбраться...

– Как?! Как?! – орал Антон, багровея от умственной натуги. – Без топлива?! На скорлупке, предназначенной для земной амортизации посадок?!

– Я не знаю пока – как... – медленно отвечала Марина, цедя слова. – Но знаю другое: поставить задачу – это первый шаг к её решению. У нас есть тут библиокуб, который богаче Александрийской библиотеки, мы будем читать все сначала, если понадобится – то с Циолковского! У нас много вещей XXII века, может быть они позволят нам синтезировать топливо из чего-то естественного?

– Чушь! Бред! Утопия!

– А я все-таки попробую...

 

*** ***

 

Правила безопасности требовали от нас держаться вместе – и настороже. Но с течением дней они все больше выветривались из памяти – для чего оберегать здесь свою драгоценную жизнь, и чего ждать, по-бухгалтерски экономя отпущенные дни?

Дело осталось только у Марины, решительно штудирующей библиокуб. Остальные как-то разбились по интересам, пребывая в тягостном и тревожном безделье, готовые в любую минуту куда-то сорваться – но куда и зачем?

Я ходил на охоту. С каждым разом я углублялся все дальше в просторы девственной маккии, давно миновав вешку пробкового дуба, и, наконец, добрался до каменистого обрыва, преградившего путь моим изысканиям.

Когда мы поднимались в гору, то как-то миновали его, а теперь, видимо, я пошел наискось и напоролся на нежданную преграду.

Собственно, обрыв был невысок и щербаст, выбеленные солнцем камни, пластами слагавшие его неровную вертикаль, во многих местах змеились трещинами. Я мог бы обойти обрыв – или лезть по скалам. Во втором случае я рисковал ткнуть пальцем в скорпиона где-нибудь в расселине или стать прекрасной мишенью для виртуального, как дух, как мы сами для троглодитов, – но постоянно висящего в мыслях Дамира Даминова.

Ни скорпионы, ни дух грозного логонавигатора меня не остановили. С упорством дебила, достойным лучшего применения, я стал аккуратно спускаться по почти отвесной стене дикого камня. Как паук, я шарил руками и ногами, прилипая к расселинам и выбоинам, проделанным ветром и временем.

Опустившись не более метра, я испугался, и решил выползти назад, чтобы поступить, наконец, как умный человек. Но сверху, где толклись на кромке обрыва красные душистые цветы ладанника, уже свесилась ко мне полуметровыми клыками морда нашего Мурзика.

– Молодец, Мурзилка! – порадовался я за него. – Отличное время поквитаться за пальцы...

Саблезубый тигр, наполовину прирученный, наполовину дикий, смотрел на меня мутными глазами. Его режим нарушился: на лоне природы он днем спал, ночью охотился, но теперь подлаживался под ритм кормильцев. С его длинного, как красный фикус, языка капала мне на лицо зловонная слюна.

– Ну-ну, Мурзик! – обиделся я, не в силах утереться. – Только без фамильярностей...

Путь вверх был закрыт махайродом, недоумевающим перед гамлетовским вопросом: пища я или хозяин? Пришлось продолжить свой спуск по стене. Внизу росли агавы – сочные, как кактусы, мясистые. Я определил их по категории «батут из наждачной бумаги»: убиться о камни не дадут, но кожи на теле после них разве что на развод немного будет...

И зачем я полез по этой чертовой стене, кто меня за фалду дернул?! Наверняка метров через двадцать она кончается, спустился бы как человек – нет, понесла нелегкая...

И конечно, по неотменяемому даже в Космосе или палеолите закону подлости, в момент, когда я раскорячился на горячем камне, обвешанный бесполезным оружием, появился из зарослей рожкового дерева тот, для кого я был прекрасной мишенью...

Я увидел его боковым зрением – такого знакомого и такого забытого, всего в желтой пыльце акаций и в колючках дрока, словно бы лесного духа, с атомным пистолетом в руке.

Я вспомнил... Да, почему-то в тот момент я вспомнил, что Настя с Мариной готовили к обеду бифштекс с кровью – и, самое главное, с луком! Я очень давно не ел настоящего зеленого лука, и очень тосковал по его пощипывающей горечи. Его не было ни на «Готторпце», ни, тем более, в спасательных «Гондолах». А так хотелось навернуть его со сметанкой и солью...

Зеленый лук, зеленый лук... Как манили меня в снах твои сочные стрелы, измельчаемые умелой рукой кулинара! В своих шатаниях по маккии я надергал пару дней назад лукоподобного мускара – со стрелками зеленых побегов, с внушительной луковицей – и восторженный принес их Насте, как приправу.

Меня отругали – оказалось, что мускар называют ещё «гадючим луком», и что при всем сходстве с луком столовым он омерзителен на вкус, способен вызвать отравление – и уж понос мне был бы обеспечен, как пить дать!

Видя, как я огорчился, наши женщины пообещали мне что-нибудь придумать, и после основательных поисков нашли предка лучных грядок, карликовый лук. Он был всего несколько сантиметров длиной, с крошечной, но кругленькой и плотной луковочкой, и его можно было есть без проблем.

Зачем я сегодня поперся на охоту? Можно было остаться на обед, порубать мяса с лучной зеленью... Может быть, маленькие луковочки можно было бы и замариновать, если бы что-то похожее на маринад нашлось бы в запасах «Гондолы» – и тогда уже закусить маринованным пряным луком... Только закусывать нечего...

Я, как положено приговоренному к смерти, прилежно вспоминал всю свою жизнь – но скоро заметил, что вспоминаю её чересчур долго. Немыслимым усилием, скосив глаза вбок, на логонавигатора, я понял, почему он медлит: он меня не видел.

Я маячил прямо перед ним на каменной стене, в неудобной позе, и он смотрел на меня в упор, но не замечал ни меня, ни, похоже, даже стены. Если бы он не встал в столбняке неподалеку, он бы, наверное, разбил голову о камни обрыва, воплотив злую мечту Насти Кормчевой. И был бы первым человеком в истории, который погиб у основания пропасти, не удосужившись в неё сигануть...

Дамир Даминов был совершенно невменяем. Я подумал о «хоме-саоме» – галлюциногенной траве, которую хотели найти мы с Мариной, а нашел, похоже, наш законник. Он явно натрескался чего-то наркотического, потому что с остекленелым взглядом раскачивался взад-вперед, бессмысленно крутил стволом пистолета и пребывал в своем мире грез.

Быстро-быстро, как только умел, я сполз с шуршащего оползнями откоса и, пригибаясь, побежал к Дамиру. Мне было не по себе – я воспринимал все, как съемки фильма про войну. Легко и уверенно в руку скользнул автомолоток – один удар – и одной проблемой у нас будет меньше...

Я застыл недалеко от очумевшего логонавигатора, столь же нелепо, как и он сам, пошатываясь на нетвердых ногах. Преград передо мной не было – молоток взведен – но я не мог ударить. Скитаясь в колючках и цветах первобытной маккии, я все-таки был человеком XXII века, начисто отученным убивать себе подобных.

Я знал, что теряю драгоценные секунды, я знал, что потом не прощу себе этого – и, главное, другие не простят. Но я был... Как это говаривал про меня наш генерал в космошколе? «Кромлехов – худший из всех космолетчиков за всю историю космофлота России...»

Не скрою, мне льстила эта оценка – быть чем-то особенным на протяжении целой истории – это любому мазнет по сердцу. В образ вживаешься. Наверное, генерал преувеличивал мои скромные провалы – но я иногда и всерьез считал себя худшим во всем космофлоте, и теперь соответствовал имиджу. Мало того, что не убил, как положено себя, так ещё и врага не умел убить, хоть дерьма-то – с десяти метров пробить череп...

Нашему седовласому пузану-генералу, наверное, было бы приятно увидеть, как сбываются его предсказания о моих экстраординарных способностях облажаться на ровном месте.

Пока я находился во внутренних борениях с пацифизмом, слепо зыркающий на меня Даминов стал, кажется, приходить в себя и что-то различать. Я почти увидел его историю: остро заточенный кол дикарской охотничьей ловушки проткнул ему ногу насквозь повыше колена. Из ямы он как-то вылез – или туземцы помогли вылезти, приняв за духа, но дальше он столкнулся с проблемой. Рана оказалась очень болезненной – мне ли, врачу, не видеть её характера? – и идти дальше он не мог. А идти надо было. Тогда он наглотался обезболивающих средств из карманного клапана космомундира, но переборщил с дозировкой и впал в столбняк.

Столбняк, который спас мне жизнь и помог наглядной демонстрации моей житейской беспомощности...

Дамир, видимо, видел в режиме «параллелограмма» – то есть с сильном смещенной перспективой. Меня он узнал – или не узнал – но от троглодита в шкурах отличил, и дрожащей рукой попытался прицелиться.

Выстрелил он в итоге куда-то вбок, огненный плевок атомного заряда ударил в камни за моей спиной, искря и прошивая в кремневой плоти шурф, будто геологический бур.

– Все стоит на Уставе... – заторможенно сказал мне Дамир. – Но никто не смеет на него наступить...

Уж не знаю, что эта истина должна была прояснить, – но я не почерпнул из неё ничего полезного для ума. Я прыгнул вбок, уклоняясь от второго выстрела – исчез в зарослях мощного, палеолитического молочая, поливающего меня белой патокой из сломанных ветвей и лупящего по макушке колючими отверделыми верхушками побегов.

Весь воняющий токами растений от молочая и астрагала, я несся, не разбирая пути, петляя, меняя траекторию – потому что вслед мне то здесь то там хрустко вспарывали травяную плоть огненные комочки сквозных атомных прострелов. Ничто не могло задержать их здесь – они шли сквозь стволы акаций, сквозь трухлявые пни секвой как сквозь воздух. Они уносились куда-то шальными пулями, поражать неведомо что и неведомо где.

Теперь, по крайней мере, я хорошо представлял себе, что должен сделать. Я должен выбраться в обход кремниевого обрыва, добежать в лагерь быстрее Дамира (что немудрено, учитывая его состояние) и вызвать сюда подкрепление из более морально устойчивых бойцов.

 

*** ***

 

А все-таки, кажется, генерал мне не льстил! Оценивая мои способности, как низшие со времен Гагарина, он руководствовался богатым опытом практической и преподавательской деятельности в Космосе...

Меня может извинить только то, что я торопился. Но не слишком: спешить спеши, а раззявой-то не будь, как говорится. Я выбежал на полотно щебнистого оползня весь склизкий и липкий и пахучий из-за проклятого молочая, в котором вел себя, как слон в посудной лавке. Боты скользили, вымокнув в этом мерзком спермообразном соке, и я навернулся от всей души, при падении выронив из руки свой молоток.

Меня не страшили набитые синяки – бог с ними, мне не привыкать – но ведь главное оружие, столько раз спасавшее мне жизнь в этих местах я преступно потерял! Оно покатилось по осыпи, позвякивая гладким корпусом о камни и свалилось в итоге с небольшого – в пару метров обрывчика в яму, густо заросшую псилотиями. Проклятые реликтовые папоротники закрыли мне обзор, и, свесив голову с обрыва, я не мог увидеть в их буйстве маленького металлического предмета.

Таким образом, я задержался, поскольку полез за «ХИРНом» в папортниковый распадок. Начал поиски планомерно, подпиливая древовидные основания псилотий, но зуд турбоножа привлек внимание нового, прежде невиданного нами зверя.

Из псилотовых зарослей ко мне выбралась неестественно огромная горилла.

«Гигантопитек! – вспомнил я курс антропологии. – Погоди, друг, вы же давно должны были вымереть...»

Обезьяна ростом в четыре метра зарычала мне в ответ, ударила волосатым кулаком в бочку груди и ощерила желтые недобрые клыки. В её маленьких, глубоко в череп утопленных глазах бегали красные сполохи.

Она и не думала вымирать к положенному в антропологии сроку. Она как бы говорила мне на этот счет – «только после вас!»

– Послушай... – начал я дрожащим голосом, отводя глаза от неистового взгляда гориллы. – Хорошая, хорошая обезьянка... Я не враг тебе... Видишь, я говорю спокойно, я не враг... Успокойся и ты... Мне надо бежать... Понимаешь, к нам в лагерь идет вооруженный маньяк и нам надо успеть его встретить... Ты тут совсем не при чем... Уймись, ладно... Я просто уйду... Уйду и все...

Гигантопитек взревел ещё свирепее и злее. Мое бормотание раздражало его не меньше, чем мое молчание. Прародитель злобных великанов из сказок всех народов мира и не мог быть добрым дядюшкой...

Когда гигантопитек двигался – мне казалось, что дрожит земля. Махайрод Мурзик мог бы показаться домашней кошкой в доме этого чудовища – если, конечно, у него есть дом. Что мне было делать? Я прекрасно понимал, что такого битюга не свалишь даже молотком (которого у меня, кстати, и нет пока), что мое бегство вызовет погоню, мой столбняк закончится ударом кулака величиной в пивной бочонок, а мои долгие прятки (если они вообще возможны) – внезапным нападением Дамира Даминова на наше становище.

Я ещё надеялся, что, отрычав, это чудовище, как и должно травоядному, уйдет восвояси, но гигантопитек на это совсем не надеялся. Он играючи поднял огромный камень и пробы ради швырнул в меня. Я едва уклонился – и камень захрустел деревцами за моей спиной. Он, к счастью, тем самым расчистил мне путь, и я бросился со всех ног в образовавшийся коридор. Сопение и вонь за спиной доказывали, что гигантопитек стремительно приближается ко мне.

Я выхватил из ножен и включил турбонож, но рядом с этим Кинг-Конгом нож казался игрушкой. Ни о чем толком не думая, я выкарабкался обратно на обрывчик, с которого упал мой «ХИРН» и прыгнул в псилотии.

Упругий папоротник слегка смягчил удар – я почти не повредился. Молоток сам подскочил под руку – ведь я повторил его путь с обрыва. Я схватил его, и прижав к груди, как драгоценную реликвию, побежал в сторону.

Через мгновение гигантопитек прыгнул следом за мной. Обрывчик составлял едва ли половину от его роста, приходился горилле примерно по пояс, и дьявольский зверь недооценил его. Со своей огромной массой он спрыгнул менее удачно, чем я, и, по всей видимости, подвернул лапу. Дикий и чудовищный по силе рев сирены – рев боли и гнева – огласил сельву у меня за спиной, стремительно затихая по мере моего удаления. Словно метеориты, со страшной сокрушительной силой ударили в землю кулаки гиганта, от ярости отхаживающего её во всю ивановскую. После такой трамбовки псилотии не должны были расти в том бочажке ещё лет сто, наверное...

Я все бежал, бежал, неведомо в какую сторону, пока совсем не выдохся. Если бы я не уронил молотка – этого дурацкого приключения могло бы и не быть. Если бы я вовремя сообразил включить «паник батун» – может быть, я бы легче отделался. Впрочем, последнее отпадает: пирамидка «акустона» крепилась в кобуре на поясе, и была пристегнута двумя ремешками. Пока я бы её расчехлял – гигантопитек сто раз успел бы меня уделать.

Теперь встала новая забавная проблема: где я? То есть понятно, что вверх по склону – это ближе к лагерю, а вниз – куда я и бежал, сверкая пятками – дальше. Из-за тупой гориллы, влезшей не в свои разборки, я сделал порядочный круг и потерял ориентиры подъема. Тем самым Дамир Даминов получил хорошую фору в своем движении возмездия...

 

*** ***

 

Я бежал, сломя голову, разрывая всего себя в предательски-желтых зарослях дрока – наверх, наверх, к своим, чтобы успеть предупредить – и периодически подавал воющие в их нервах сигналы из «акустона». Это была не лучшая идея, как я сразу понимал, но что-то умнее я придумать не смог.

Мне в ответ маячковым сигналом посылали волны ужаса и боли, от чего я периодически корчился, но зато знал верный курс.

И все-таки я опоздал. «Акустон» Харламовой вдруг смолк, будто нить оборвалась – я прибежал уже на пепелище нашего лагеря. Сонной и оглушенной «паник батуном» сомнабулой Даминов ходил по развалинам, калеча выстрелами сверхмощного оружия пригодные для жизни предметы. Не было ни моих друзей, ни – слава богу – их трупов.

Даминов, как и положено маньяку, был дьявольски щепетилен: он собрал и покидал в нашу «Гондолу» все, что хоть отдаленно напоминало артефакт иного времени, потом несколькими зелеными вспышками атомных выстрелов разворотил беспомощной шлюпке корму с ребордниками, расстрелял её многострадальный корпус, оставляя сквозные зияющие дыры. Потом подбил каменное основание, и «Гондола», ломая сочные зеленые побеги под своей тушей, ускоряясь, покатилась к обрыву. Здесь остановилась – словно призадумалась о двадцатиметровой высоте уступа – преодолела каменный козырек и с оглушительным треском рухнула вниз, как в могилу...

Треснула на острых камнях, как гнилой, продолговатый стручок, утратив форму и разбив нашу последнюю надежду подняться в небо.

Неторопливым шагом уверенного в себе сумасшедшего Даминов пошел вниз, спустился по каменистой тропке к останкам нашего космического дома и методично прожег воинственным атомом кремневый выступ над «Гондолой», завалив её останки крупными камнями и щебнем.

Если бы я пришел попозже – я бы и не нашел приюта «гостей из будущего» – так этот мерзавец-логонавигатор замаскировал наше жилище. А потом, через сорок-пятьдесят тысяч лет какой-нибудь Шампольон раскопает истлевшую в труху шлюпку из-под глыб и изрядно поломает голову над палеоконтактом наших предков...

Да, оставим это Шампольону, я туда и не полезу даже – зачем мне это надо? Мы в палеолите окончательно, бесповоротно, и в этом даже есть хорошая сторона: Марина – если она уцелела – не поведет нас штурмовать космос на неприспособленной «калоше», и мы не превратимся в куски льда на орбите...

 

*** ***

 

Даминов ушел с нашей поляны. Ушел и я следом за ним, понимая, что на пепелище мне больше нечего делать – разве что рыдать над каменным монументом, выросшим поверх родимого дома, кусочка будущего в безнадежном мире торжествующей над жизнью и разумом прожорливой смерти.

Как ни кудрява была моя жизнь на пакости – но так «хорошо» у меня, пожалуй, ещё ни разу не складывалось! Все смешалось, как в доме пресловутых древних Облонских: и горечь собственной вины – ведь это я не остановил маньяка, когда мог, и тоска одиночества, и нелепая, дикая – но оттого более колкая ревность к Литомею, все-таки оставшемуся вдвоем с Мариной, и полное неведение о своем будущем, о том, где искать свою колонию, которая теперь прячется от Даминова, – а стало быть, и от меня...

Кстати, и сам логонавигатор «Готторпца» Дамир висел где-то на периферии сознания – мрачный дамоклов меч над моей непутевой жизнью и над судьбами близких мне людей.

С приближением ночи я забрался на пробковый дуб, ветви которого росли почти горизонтально, устроился среди бугров его коры по возможности комфортно и стал думать о будущем. Снизу сидел наш Мурзик – луна, мелькавшая между туч, иногда отражалась от его слюнявых клыков, горела зеленью в глазах сумасшедшего хищника.

Я не знал, о чем думает махайрод: то ли подкарауливает случай меня сожрать, то ли показывает преданность. Скорее всего, в его голове, как и принято у кошек, сквозили обе эти мысли, спирально сворачиваясь в странные гибридные планы относительно моей персоны.

Я легко мог бы убить обнаглевшего тигра: прямо сверху, по вертикали, всадить ему в башку хороший винт или корабельную заклепку. Наверное, другой космолетчик, не самый худший за всю историю космофлота, так бы и сделал. Но я, уже встав в случае с Даминовым на порочный путь биофилии, катился по нему все ниже и ниже, неспособный уже и таракана без содрогания прикончить.

«Может, – думал я, – с Мурзиком и лучше...» Я слышал – хотя, конечно, проверить это было некому и не на ком, что махайроды якобы убивали свою жертву практически безболезненно – для того и существовали громоздкие саблевидные клыки – смерть наступала в первый же момент удара, а затем махайрод рвал в клочья уже мертвые тела. Хорошо, если бы это было правдой...

И в момент тоскующей рефлексии, под небом, сотканным из чужих, погасших в моем времени звезд, меня ударил током сигнал «паник батун»...

От неожиданности я рухнул с дуба прямо на колючую шерсть мурзиковой спины – он громко взвизгнул и, сбросив седока, унесся в темноту. Возможно, это мои спутники отбивались от хищника где-то в сельве или маккии. Но, по-моему, сигнал был прерывист, как слово «морзянки», и неуловимо знаком...

Это точно не «SOS». Но тогда что? Неужели... «потанцуем?»

Не может этого быть! Бред, у меня начались воспаление мозга и галлюцинации. Кто и зачем будет «паник батуном» посылать фривольный радиосленг космолетчиков?! И где?! В палеолите?!

И все-таки хочется верить, что это так... Господи – осенило меня – они же сошли с ума! Рехнулись, и теперь этой дуростью вызывают на себя Даминова с пистолетом...

Я только привстал на ноги – и меня снова пронзило болью этого дурацкого сигнала – «потанцуем?». Теперь уже сомнений не было – мне или Дамиру кто-то из троих моих друзей посылал сигнал, четко указывая направление к себе. Зачем?! Что это такое?!

В такт моим мыслям, ещё более усилив сумятицу, заговорил из опутанной лианами кущи лавролистной калины в полукилометре подо мной ствол Даминова. Прямо по направлению игривого зова пошел зеленоватый и радиоактивно светящийся во мгле, как одноглазый хищник, трассер атомного выстрела. Теперь я знал, где засада логонавигатора, и в каком направлении моя группа.

Впрочем, направление группе придется сменить – иначе плевки атомных зарядов, прожигающие насквозь растительное буйство, уничтожат их «радиостанцию».

Ну, и каков смысл? Хулиганство в нервном эфире фауны? Или...

Сигнал «паник батуна» прозвучал ещё раз – правда, не до конца, оборванно – «Потанц...» – и сбой, как будто кто-то выбил передатчик из рук радиста.

И новый болотно-мистический трассер, зеленая стрела, нить накаливания, прожигающая маккию, воняющая жженым дроком и мастиковым деревом.

«Это она...» – почему-то подсказало мне сердце, хотя я ещё не знал, зачем она ЭТО делает. Не Антон и не Настя – а она, Марина, что-то хочет мне передать.

«Если ты жив... Если ты только жив, милый Алекко, то прими к сведению: “потанцуем”?»

А кто-то, скорее всего Литомей, выбил у неё из руки прибор, потому что её зов был слишком опасен, грозил завалом всей группы. Это понятно. Она шла на чудовищный риск – но ради чего?! Сигнал, который в шутку использовали мужские экипажи космофлота, приветствуя женские... Но нет уже ни экипажей, ни космфлота, и давно не до шуток...

Я должен понять. В конце концов – ради того, чтобы я понял, она сигналила мне, встав на линию выстрела, того выстрела, от которого не защитит даже каменный бруствер. Что же она имела в виду?! Морзянка – мертвый язык первых радистов человечества – может быть, дело в ней? Но мы знаем в морзянке только два слова – и куда уместнее было бы SOS, чем это пошлое приглашение к танцам...

Зачем она послала в эфир....

Стоп! Кажется, понял! Им нельзя ждать меня на месте сигнала – Дамир будет там раньше моего, а его выстрелы – самое скоростное по здешним местам «транспортное средство». Значит, нужна точка стыковки, о которой знаем мы оба – и я, и Марина, но понятия не имеет Даминов. И эта точка стыковки должна быть уникальной. Ну, не просемафоришь ведь – «под пробковым дубом» – этих дубов херова гора! И эта уникальная точка как-то опосредованно связана с танцами...

Да какое опосредованно?! Прямо связана!!! Ведь это пещера, пещера!!! Та самая пещера духов, на стене которой нас изобразили танцующими богами, и к входу к которой нам приносили дары! Они пойдут туда, и я пойду туда, и мы встретимся под носом у Даминова, но он ничего об этом не будет знать!

Гениально! Я знаю дорогу!

– Потанцуем, Мариночка! – улыбнулся я. – Обязательно и неоднократно!

 

*** ***

 

Я шел через маккию очень тихо и крадучись. Точнее, мне так казалось, а на самом деле я бороздил дрок и асфодель очень неумело, доказав полную профнепригодность с точки зрения партизанства.

А может быть, ему просто повезло. Важнее другое – не повезло мне. Я был на расстоянии дневного перехода до точки воссоединения с группой, что воспринимал как синоним слова «счастье». Я был... И оказался лицом к лицу с Даминовым.

Он стоял передо мной с пистолетом в руке, которым можно прошить насквозь туши шести слонов – и целил черным зраком ствола прямо в мою впалую грудь. Оборванный и небритый, похожий на злого духа прерий, на майанское людоедское божество кукурузы, с нервно изжеванным стебельком в желтых зубах. Грубо перевязанная нога, вся залитая засохшей кровью от охотничьего колышка пращуров (Господи, почему он напоролся мякотью ляжки, а не сердцем?!), при резких или неловких движениях слегка кровоточила и, видимо, гноилась, но обезболивающего он больше не принимал.

Глаза его, воспаленные бессонницей и думами, смотрели безумно – но зряче, не как мутные бельма в прошлый раз. Мне почему-то подумалось, что он разучился в джунглях говорить. Но он ещё говорил – сухо, скрипуче и через силу дергая кадыком.

– Привет, Алекс! Давно мы с тобой не виделись?! Что же ты от меня все время прячешься?!

– Здорово, коли не шутишь! – шутовски ответил я. – Я против тебя ничего не имею, Дамир... Даже не убил тебя, когда мог! Может, завяжешь изображать потревоженный дух мщения, и просто присоединишься к нам?!

По психологии у меня был натянутый «трояк». Но даже со своим убогим знанием психологии я понимал: он должен клюнуть, и изобразить смирение – чтобы я привел его к своим и он разом бы покончил свое дело. Под дулом смерти я выигрывал время – конечно, не собираясь вести его в пещеру танцующих богов, но все же надеясь ещё слегка пожить и помотаться в сельве, попытаться сбросить его с хвоста.

Правила предлагаемой мной игры просты: один дурак предлагает другому прощение грехов, другой принимает это для вида, сохраняя в душе параноидальную жажду убийства.

Но, видимо, Дамир Даминов устал играть свою роль. Он не принял меня в роли проводника, не захотел лукавить. Его мертвый, тусклый взор не отражал никакого движения мысли.

– Я к вам с удовольствием присоединюсь, Алекс! Но только в одном деле – в исполнении служебного и человеческого долга. В смерти. Я знаю, что ты знаешь, и ты знаешь, что я знаю – мы все обязаны умереть, и немедленно. Ты всегда недолюбливал меня – считал сухарем и законником... Но сейчас дело совсем не в уставе – не в служебных инструкциях! Мы оказались там, где сам факт нашего существования угрожает всему человечеству! Ты хоть понимаешь, как ты угрожаешь сейчас собственным отцу и матери, любимой бабушке, да черт побери – кому угодно, кого ты любил в прошлой жизни?! Почему вас приходится уговаривать?! Почему вы все такие инфантильные?! Мы же все равно все погибли – погибли в Космосе, при несчастном случае! Это часто случается, особенно в Космосе! Почему только я один это понимаю, а вы мне все мешаете?!

– Только не заплачь, Дамир! – ощерился я. – Я с собой антидепрессантов не прихватил...

– Я не чудовище! – орал Даминов, размахивая перед моим носом атомным пистолетом и рискуя в любой момент произвести самопроизвольный выстрел. – Я не маньяк и не злодей! И я люблю жизнь не меньше вашего! Не думай, что мне приятно было убивать тех, с кем столько лет, бок о бок...

– Не думаю. Успокойся, я все понимаю. Мы должны были сразу умереть. Хорошо. Только не нервничай. Надо – значит, умрем. Давай. Я жду. Чего ты медлишь?!

– Сними все оружие и медленно положи перед собой... А теперь отступи на два шага...

Говорят, горилла не может напасть на того, кто не убегает от неё, а смотрит прямо в глаза. Мой опыт с гигантопитеком был неудачен – но я вторично проверял эту гипотезу на Даминове. Кажется, срабатывало. Он ждал двух вещей: или я брошусь на него драться, или побегу. Но я не дрался и не бежал, я просто смотрел на него в упор и ждал приведения приговора в исполнение.

Он был человеком XXII века. Он мог быть охотником – но у него не получалось быть палачом. Что-то заклинило в его сломанной голове, нафаршированной обрывками уставов и технологий, – я был рядом, и пистолет почти упирался в меня – а он не стрелял. Я понимал, что психологически для него предпочтительнее убийство вдалеке. Вдалеке это похоже на игру – бежит фигурка, ты её шмяк – она упала. А вот так, глаза в глаза, чтобы увидеть кровавую дыру с пробелами костей и рваными краями, чтобы обонять вонь горелого шашлыка из человечины, чтобы принять чужую смерть, смерть мыслящего существа – прямо на руки... Так он не умел.

Наконец, он нашел выход. Он всхлипывающе вздохнул и пригласил меня поучаствовать в его нравственных страданиях.

– Алекс! Мне очень тяжело это делать! Ты даже не представляешь, как мне это тяжело...

– Ну, раз тяжело – тужься, да и закончим быстрее...

– Ты не боишься боли? Это ведь чудовищно больно – когда целый фрагмент выжжен из серединки ребер, хребта, диафрагмы, легких...

– И что ты предлагаешь?

– Ты – корабельный врач. На такой случай у тебя должны быть ампулы с безболезненным ядом – кажется, тризилом...

– Триозином... – поправил я с академической важностью.

– Не важно. Они ещё у тебя?

Они были при мне, с самого начала пути. Ампулы в надежных, антиударных, похожих на казачьи, газырях, нашитых на мундир. Ампулы со слабительным. Триозин, о котором грезил Даминов, давно упокоился на дне неведомого океана, неподалеку от нашей первой стоянки, и на посту его сменил «Диоретин». Как обещала реклама – «пробивающий любые запоры, не знающий преград к достижению целей. Настойчивое слабительное». Рекламе не всегда можно верить – наверняка, слабительное было так себе, просто пролоббировано в вооружение космофлота кем-то денежным и важным, заимевшим хороший генеральский откат.

Единственно, в чем можно было быть уверенным – «Диоретин» безопасен для жизни. Даже полезен. А что вы думаете – в условиях невесомости у начинающих космолетчиков бывают жуткие проблемы с пищеварением и газообразованием, без хотя бы дерьмового слабительного не обойтись...

– Пожалуйста, Алекс! Ты был неплохим парнем, и я тебя уважал... Сделай это сам... Мне тяжело и неприятно дырявить себя – раскуси ампулу...

Я чуть было не сказал – «с удовольствием!». Слава Богу, сдержался от ерничества и улыбок. С мрачным лицом, подходившим трагикомичности момента, выдавил из газыря стеклянную ампулу. Раздвинув губы, раздавил её на зубах и втянул мутную жидкость. Тонкое стекло порезало десны во многих местах – по зубам, оскаленным в зверской улыбке, сбегала кровь. Жалко, зеркала не было – посмотреть на обожравшегося вампира с кровавым ртом.

Зеркалом были мне глаза Даминова. Что-то потеплело в них в такт стеклянному хрусту, что-то изменилось – уважение, что ли, появилось. Первый раз в жизни я видел уважение к человеку, обеспечившему себе двухдневный понос...

– Ты молодец, Алекс! Молодец! Я всегда верил в тебя! Ты наконец-то понял свой долг перед человечеством!

Браво! Жидкий стул – мой долг перед человечеством! Генерал из космошколы рукоплескал бы Даминову, он всегда верил в мои способности обо...ться в любой ситуации.

– Вы наделали слишком много энтропии, Алекс! – с горечью вздохнул Дамир. – Слишком много... Может быть, все что я делаю – это уже запоздавшая и недостаточная санация...

– И что ты теперь от меня хочешь? Я свободен? Могу идти – или ты подождешь моей кончины в корчах?!

– Поверь, я не хотел бы тебе не доверять, Алекс. Но я вынужден буду подождать, чтобы ты не обманул меня и не принял бы, отойдя, противоядия....

– У меня его нет!!! – вскричал я, немало напуганный перспективой жестокой дизентерийной диореи при свидетелях.

– Откуда я могу знать?

– Да обыщи, в конце концов!

– Что бедный логонавигатор понимает в ваших лекарствах?! Я ведь все равно не компетентен – и могу принять одно за другое...

– Час от часу не легче... – покачал я головой, и уселся в войлочно-опушенные листья губоцветного пхломиса. В России эту неприхотливую травку зовут «зопником» – достойное мне место после моих проделок: нахожусь, так сказать, в зопнике, мягко выражаясь.

Даминов сел рядом – сухощавый, нескладный, с кровоточащей временами раной на ноге, он напоминал застывшего зеленого богомола, готового поразить жертву. Ствол не уходил с траектории поражения. Молчаливая смерть сидела напротив меня, уставившись в мое лицо круглыми совиными глазами, моя смерть: туповатая, смеху подобная, такая же дурацкая, какой была моя жизнь. Что ж, кто чего стоит...

Итак, подумал я, аут, господа, патовая ситуация в игре. Этот псих будет сидеть и ждать, пока я помру, а я вместо этого вскоре начну производить противоположные смерти вещи (если исходить из распространенной теории, что жизнь – дерьмо). И я не буду знать, что делать, и он не будет знать. Стрелять? Он слишком расхоложенный, каждая секунда вот таких дружеских посиделок работает против «товарища маузера». Заставлять меня выпить вторую ампулу из моего зашибатого набора – это превращать и без того нелепый фарс в какую-то совершенно нетерпимую буффонаду...

– Дамир! – сказал я задушевно, думая принести микроскопическую пользу единственному любимому человеку. – Я умираю. Ты можешь выполнить мою последнюю просьбу?

– В пределах устава... – мрачно буркнул он, недовольный моей слишком длительной процедурой умирания. Видимо, он представлял себе действие триозина как мгновенного яда.

– Ты ведь скоро найдешь Литомея, Харламову и Настю... Да?

– И вынужден буду их убить...

– Ну, это понятно! Я не про что-то там... Я тебя прошу перед смертью – прежде чем ты убьешь Марину – скажи ей... Скажи ей от меня.... Я сам не успел передать... Но это очень важно... В общем...

– Что она красивая и что ты любишь её? – подсказал Даминов с явными признаками нетерпения. Он пропустил ловушку, построенную для него: это очень сложно – поймать в джунглях человека, которого хочешь убить, и что-то ему сказать... Учитывая, что ведь и он хочет тебя убить, и ничего говорить при этом не собирается. Если Дамир глотает эту наживку – тогда волосок жизни Марины становится потолще... А он любит играть в благородство, он заглотит!

Сидит, кивает и торопит взглядом. Как тяжело с психами! Он уже все высказал за меня двумя словами – красивая и люблю. Да нет ведь, черт возьми! Это ведь и правда и неправда! Красивая – да, конечно, ещё какая! Но с другой стороны – мало ли красивых на свете?! Да, у неё данные стереоплейн, как в средние века говаривали – фотомодели... Было такое примитивное устройство для передачи фиксированного изображения – фотоаппарат... О чем это я?! Господи, быть с сумасшедшим – это заразно! Меня сейчас пронесет навылет, а я вспоминаю всю жизнь, будто и вправду отравлен!

Она – стереоплейн, фотомодель – но ведь кроме этого она капитан российского космофлота! Не холеная кошечка, с которых делают резиновых кукол извращенцам, а воительница, богиня Диана. И разве это отразишь в банальном слове «красота» – то, что я чувствую, когда вижу её в погонах, когда сверкают скрестившиеся в её петлицах мечи, когда я слышу закаленную металлом военную грубоватость её слов... Это сила – сила жить в нечеловеческих условиях, претерпеть военную субординацию, от которой и мужики с катушек едут (один пример – Литомей, второй – Даминов – мстительно думал я) – и эта женская хрупкость, слабость, которую тянет прикрыть, защитить – но с риском нарваться на отлично поставленную затрещину – если что не так сделаешь...

Я не могу это передать словами. А надо бы. Пусть потом Даминов вместо того, чтобы стрелять в упор, тужится и выковыривает из памяти мои витиеватые глупости. И пусть благодаря этому у неё будет фора среагировать...

Я люблю её два контура, наложенные один на другой – жесткий и мягкий, силу и трогательную незащищенность, её стремление во всем не уступать мужчинам и её трогательную, женскую неспособность воплотить это стремление.

Да и люблю ли? Да, потому что это правда. Нет – потому что ни хрена это затасканное слово ничего не говорит, только с толку сбивает. Мужчины любят женщин, женщины – мужчин, иногда друг друга, но и только. Это все биология. Плюс компот демагогии.

Все дело в том, Даминов, друг ты мой заклятый, что она – оголенный провод во мне, провод высокого напряжения, который иногда искрит. Она – моя боль, и смысл моей никчемной, истекающей сейчас у тебя на глазах – не скажу, чем – жизни. Ты думаешь, мой взгляд – просто мужской?! Так, может быть, было бы проще...

Она богиня не только для местных пещерных полудурков. И для меня тоже. Она – совершеннейшая из всех творений Всевышнего, сокровище мира, восьмое и первое чудо света – вот кто она в моих глазах. Передай ей, Дамир, – я имею право, я плачу за это жизнью – передай – что я поклоняюсь ей, видя в ней величие замысла Творца, я любуюсь ей, как самым великолепным полотном Эрмитажа и Лувра. И почему-то я никогда ей об этом не говорил – вначале стеснялся, потом было поздно, а теперь ты скажи вместо меня. Передай, что оглядываясь назад, единственный смысл быть на земле я вижу в ней, потому что кроме неё я ничего особенного на Земле не видел и не встречал, что она синоним счастья, она – прямое значение этого слова. Я не знаю, будет ли ей это приятно, но пусть она... Будет – я не могу подобрать другого слова! Пусть она будет, потому что она амброзия и нектар богов, потому что аромат розы, вкус мёда и свежая прелесть утренней зари черпают совершенство с её эталона!

Бог, только всевидящий Бог может оценить эту трагикомедию – как я сижу в зопнике, выжимая остро пахнущий сок из мясистых, крытых ворсом листьев, обожравшийся слабительным вместо яда, и признающийся в любви вместо своей девушки какому-то обросшему и дикому голенастому придурку с пистолетом...

Для довершения «великолепия» сцены Дамир жестом прервал мои излияния и сумрачно сказал:

– Что-то ты Алекс, очень много говоришь, и очень мало умираешь....

 

*** ***

 

Уже на бегу, скатившись по щебнистому откосу в голубую кипень цветущего ладанника, переплетенного бледно-желтыми цветами корневого вьюна-паразита, в душистый и терпкий туман сбитой пыльцы и листвяного дурмана, я понял, что сделал это, что мне удалось это сделать!

Он расслабился – устал в последние дни, а тут и вовсе развезло его – я же выпил ампулу с ядом, я умирал – пусть и медленно – но со словами «последних прости» на устах, умирал со слезящимися покрасневшими глазами и дрожью в голосе, с коликами и бурчанием в животе, которое он воспринимал за убийственную химическую реакцию.

Он расслабился – а мне волей-неволей нужно было напрячься, чтобы не наложить в штаны. Я давно приметил этот невысокий дрозопуллум, древний, пышный и ядовитый, хуже горького перца, который рос у меня под рукой. Это была какая-то неведомая ботаникам палео-версия цветка – пышная, яркая, по сравнению с которым всем известный португальский дрозопуллум – обмельчавший и деградировавший потомок. Прямо передо мной росло насекомоядное растение, навроде нашей росянки. Оно жрало мух, а его пытались жрать травоядные. И вот, чтобы совсем не сжевали – а травка-то сочная, видная – дрозопуллум эволюционно приспособился сочиться едким соком, омерзительным на вкус, обжигающим слизистую даже бывалых горных козлов – а не то что изнеженных космолетчиков XXII века...

Я сорвал дрозопуллум резко – но Даминов не успел испугаться. Он не понял маневра – я ведь говорил о любви, о каких-то абстрактных материях, и сорвал небольшой яркий цветок, совсем неопасный на вид, что могло показаться естественным для такого придурка, каким стал Дамир в последние дни.

Он, может быть, и успел бы взволноваться – если бы продумал ситуацию и решительность моего жеста. Но я не дал ему такого шанса. Рука действовала впереди мысли – я и подумать не успел хлестнуть – а уже со всего размаха хлестнул Даминова дрозопуллом по глазам...

Когда-то, помню, в школьном возрасте – а времена были бандитские – одноклассник Веня Ишаев учил меня пользоваться ножом в уличной драке:

– А ты бей по бровям, вскользь! И серьезных увечий не нанесешь, судить будет не за что, и крови нальешь до хероты, ему шары зальет, не до драки будет...

Скажи пожалуйста, когда пригодилось! Сколько лет прошло – а Саня всплыл в памяти, как живой, в мятом гимназическом мундирчике, юный, румяный, и подсказал этот прием. По бровям! По бровям, внахлест, со всей силы, чтобы стряхнуть жгучую влагу с мясистого цветка прямо в зенки врагу, чтобы выжать от удара едучий сок, ослепить, обескуражить, обезоружить...

Даминов взвыл, как бык на бойне. Растерялся и чуть не выронил пистолет. Будь я спецназовцем – быстро овладел бы ситуацией и стал бы богом-громовержцем этого леса. Но я был всего лишь доктором, к тому же худшим за всю историю космофлота… И меня хватило только чтобы напакостить и удрать.

Я едва увернулся от пущенного вслепую выстрела и побежал зигзагами, что было мочи, вниз, в сторону, куда глаза глядят и куда ноги несут. Я знал, что бег – для меня сейчас спорт жизни, и не в каком-то опосредованном анти-инфарктном измерении, а в самом прямом, когда судьбу спринтера решают секунды.

Даминов что-то орал, кажется, нецензурное, зажав поврежденные глаза левой ладонью, целясь вслепую правой рукой, на звук моих удаляющихся шагов, на мой топот и храп, сипение нетренированного бегуна. И сгустки адской энергии расщепленного атома летели справа и слева от меня, пробивали в девственной растительности маленькие пулевые обугленные по краям тоннельчики.

Я выпрыгнул из капкана смерти, ослепив безносую, но теперь я был и вовсе налегке. Никакое оружие не омрачало моего существования, мой вынужденный пацифизм в первобытной маккии был беспределен. Турбонож с функцией мачете, «ХИРН», столько раз спасавший мне жизнь, – все это осталось сложенным у ног слепого идиота, вздумавшего учить историю правильному направлению.

Возвращаться к Дамиру, даже если он и не прозреет физически (а на нравственное прозрение расчета никогда не было), я все же не рисковал, полагая боевика XXII века противником серьезнее пещерных львов и палеолитических медведей.

Оторвавшись от преследования беспристрастного в своей слепоте правосудия, я постепенно сбавлял темп, усмирял расходившуюся от бега, сипящую, как дырявая гармонь, грудь, шагал все медленнее – потому что был близок к полному истощению сил. Казалось бы, чего непонятного: переход к пещере танцующих богов был дневным, даже если не успели затянуться прорубленные нами в сельве тропы, Дамир меня порядочно задержал, а дойти нужно до вечера, иначе мне хана, и гадать нечего.

Но чем дольше я шел – тем больше понимал, что до темноты не дойду. Ближе к сумеркам мне на помощь нежданно пришел наш Мурзик. Он появился из зарослей рожковой акации, почему-то мне наперерез, хотя с лужайки мы вроде вместе уходили, и стал вразвалочку подходить, чуть взрыкивая, свесив розовый язык, со слюной, сочащейся по саблевидным клыкам.

Он, видимо, опять пребывал в растерянности относительно меня – бог я или пища. Будь он чуть умнее, вопрос обо мне, лишенном ХИРНа, турбоножа и даже пирамидки акустона с неприятными звуками, решился бы сам собой. Но теперь я пользовался заработанной харизмой: поднял из трав кривоватую палочку и сделал вид, что прицеливаюсь в Мурзика.

Он все понял и снял свои невысказанные вопросы ко мне, перестроился во фланг и сопровождал мое шествие уже почетным эскортом.

Ночь обрушилась на нас водопадом черноты и горящих хищных глаз недалеко от пещеры. Но это «недалеко» могло теперь оказаться длиннее жизни.

 

*** ***

 

Я привык жить на склоне горы. Здесь было влажнее и теплее, росли не дрок с ладанником, а зонтиковидные пинии, перепутанные сетями лиан… Я шел по лесу, сошедшему с ума, бешенному, кипящему жизнью вперемешку со смертью, и ощеренная пасть этой чащобы, как положено при бешенстве – все пенилась крупным розовым олеандровым цветом.

Наконец, эта ненасытная пасть ужаса отрыгнула из себя несколько безумно-желтых спаренных огоньков, то припадавших к земле, то паривших в полутора метрах.

Глаза, круглые, как пуговицы, столкнувшись с рассеянным лунным светом, полыхали жаждой крови. Они блуждали и дергались, когда их обладателей сотрясало в полурвотном кашляющем хохоте.

За мной пришли старые знакомые – гиены.

Я встал, нервно обдирая золотые лепестки офриса, обдумывая дальнейшие действия. В зонтиках любой из окружавших меня крупных пиний, напоминающих гигантский древесный укроп, – я был бы в относительной безопасности. Но как влезть в зонтик укропа по гладкому – без сучка, без задоринки – толстому стеблю?

Бежать – бесполезно, бегущий есть жертва. Значит, как это не чудовищно звучит, мне придется стоять столбом и надеяться, что гиены меня не заметят. Это вдвойне абсурдно, учитывая, что я их уже заметил...

На фланге произошло некоторое замешательство – там стайка гиен «докопалась» до Мурзика, и он отогнал их на несколько метров взлаивающим рыком и ударом мощной лапы. Гиены, очумело хохоча, отбежали, точнее – отпрыгнули вбок, не цепляясь больше к махайроду, но и покидать полянки не собираясь.

Мурзик не гнал их дальше – только угрожающе рычал из цветущих офрисов, заняв там оборонительную стойку. Надеяться на его помощь нечего, он ведь не защищать меня, а под моей защитой ходить подрядился.

– Ты не тигр, Мурзик! – обидел я его. – Ты козел!

Он в ответ что-то вяло вякнул – мол, сам ты, дядя, такой...

Гиены, отстав от покалеченного махайрода, который был для них пока «слишком живым», разболтанной траекторией полоумных падальщиков приближались ко мне.

Я, обледенев внутри, как древний сельский погреб, стал семафорить всякими угрожающими жестами и орать ругательства. Меня могло выручить то, что гиены трусливы. Правда, со стаей голодных гиен не справляются даже львы. Но я все-таки надеялся, что эти гиены сыты и воспримут мой блеф за чистую монету.

Видимо, они были недостаточно сыты. Мои безобразия несколько смущали их – но не настолько, чтобы убежать. Они охватывали меня широкой дугой, постепенно отрезая все пути к бегству (на которое все равно шансов не было – какой из меня бегун?) и в легкомысленном ритме пританцовывали – шаг ко мне, два от меня, два ко мне – шаг от меня, изучая возможную добычу и её средства защиты. Пока кроме наглости хорошо знакомого гоминида они ничего не видели – даже копья, с какими тут обычно ходят гоминиды. Они недоумевали – почему я не пытаюсь убежать? И ждали подвоха, чутко поводя псиными пятнистыми ушами, готовые в любой момент сорваться и улететь под спасительный покров мглы...

Но ночь длинна. Арсенал моих выходок в амплуа «танцующего бога» иссякал, огородное пугало оказалось из меня плохим, как и все прочее. Гиены смелели и уже подскакивали под самые руки, чуть не кусая пальцы – правда, тут же отлетали – мало ли что?

Жить мне оставалось не более полутора минут. Я даже знал, кто из этих зловонных шкур первой всадит в меня покрытые трупным ядом клыки: вон та, покрупнее, с высоким горбом в холке, она соображает быстрее других, и приближается решительнее...

Я уже почти видел этот смертельный, очень долгий для меня прыжок – прыжок к моему незащищенному горлу – когда над всей сельвой, раскатом, отражаясь эхом от склонов горы – пронесся сигнал ужаса, неуловимый ухом, но скрипящий гвоздем по нервам зов «паник батуна».

– Потанцуем? – спрашивала меня морзянка боли.

Гиен от такого предложения словно ветром сдуло. Их тяжелые, корявые тела, смердящие распадом, их слюнявые, истекающие соками пасти упорхнули бабочками. Они, видимо, как-то связали сигнал с моими действиями. А Мурзик – тому и не привыкать к знакам моего могущества – воспринял поступок своего «бога» даже с каким-то чувством удовлетворения.

– Потанцуем? – снова вопрошал ужас.

И ночной лес словно расступался перед ним, его басовитым, осанистым голосом, берущим изнутри, почти останавливающим сердце, голосом, которого как бы нет нигде кроме тебя – но в тебе он – топор, раскалывающий камень.

Ноги уже не держали меня. Я упал на задницу, сочно хрустя членистыми стебельками офриса, и попытался руками удержать рвущееся из груди сердце. Ледяная вода, близкая к стадии замерзания, щедро текла из-под волос, пробивая арктическим ознобом. В теплой летней ночи субтропиков я дрожал от внутреннего мороза, чуть ли не инеем покрываясь.

– Потанцуем? – ещё раз пробрало по расшатанным нервам на высоком аккорде – и низкий бас шклокочущего гарью атомного прожига завершил кантату жизни.

Как и в прошлый раз – Марина сигналила мне, а Даминов вычислял линию огня – и посылал ПЛАМЕННЫЕ приветы от всего покойного экипажа «Готторпца». Как и в прошлый раз она шла на смертельный риск, открывая всему лесу свое местонахождение – и слала мне в никуда тоскливые призывы о месте сбора...

Мое больное воображение видело её – как где-то в паре километров она стоит открыто (все равно здесь нечем укрыться от атомного выстрела) – на фоне луны, призрачно-прекрасная амазонка, стройная, её длинные волосы – в нимбе молочно-белого цвета – и как олениха, потерявшая олененка, – трубит и трубит в ночь. Одно слово. Больше она не знает слов. Больше и я не пойму. Но за одним словом – то, что должно заставлять беситься Литомея, если он ещё жив:

– Алекко! Я жду тебя! Отзовись! Если ты есть! Иди в пещеру! Там я буду ждать тебя – если нужно, то очень долго! Приходи, Алекко, ты нужен нам... ты нужен мне...

Я потряс головой, отгоняя видения, – здесь недолго было и рехнуться от таких нервных перегрузок.

А потом, как миленький, полез на этот гигантский укроп, будь он неладен, в эти душистые, как бальзамированный гроб, пинии. Нужда и ужа петь научит! Лез я долго, пару раз срывался, больно стукнулся оземь – под «аккомпанемент» изумленного взгляда наблюдающего за мной Мурзика.

Тяжело в учении – легко в бою! Лезть на пинии и впрямь трудно, все равно, что на стену, зато наверху «укропа» благодать, захочешь – не свалишься. Так что я ещё пару часов там подремал – силы были очень нужны, ведь битва за мою жизнь только разгоралась.

 

*** ***

 

Утро встало над дикой Землей в урочный час, солнце будило меня, припекая сквозь жидкую сеточку кроны пинии. Но разбудило меня не оно, а жгучее дыхание и потрескивание обугленных головешек близко прошедшего атомного выстрела.

Я заполошно проснулся, чуть не сверзившись с дерева, ожидая самого худшего – Дамира внизу, но, продрав глаза и окончательно придя в себя, понял: стреляли где-то далеко, сюда долетело только не знающее преград «эхо войны».

Что ж, блуждающий по лесу кругами Даминов, видимо, времени зря не терял!

– Охотничек, мать итить! – выругался я и плюнул на спавшего внизу Мурзика. Тигр проснулся и, видя меня в гневе, от греха подальше отошел.

Слезть с пинии оказалось ещё труднее, чем на неё влезть. Я попытался ползти в обхват ствола, но не удержался и съехал, ободрав в кровь все ладони.

– Ничего! – утешил я себя, прижимая к коленям саднящие и ноющие руки. – Сегодня я уже дойду в пещеру, сегодня увижу своих – так что сегодня большой праздник. А руки вылечу – что я, не доктор, что ли?!

Если бы я знал, что будет с моими руками в этот праздничный день – я благословил бы шершавый ствол пинии, столь добрый «ко скользящим». А, казалось бы, пройти оставалось всего ничего!

Я двигался по уже затягивающемуся тоннелю нашей старой дороги – собственно, только это и объясняет, почему я вообще мог продраться через олеандры без мачете. Этой тропой мы взошли на «Килиманджаро» – этой же тропой я и схожу с неё. До пещеры – часок спортивной ходьбы, и я, по правде сказать, расслабился, потерял бдительность, совсем забыл про Даминова...

А моя потерянная группа не забывала о нем. И именно потому я увидел прямо впереди себя на тропе Настю Кормчеву. Я так обрадовался, что не обратил внимание на странные жесты, которые она повторяла, то ли призывая к себе, то ли отталкивая. Будь я повнимательнее, я бы заметил, что она какая-то странная, неживая, что ли, словно изнутри подсвеченная – но я ломанулся к ней, как бешеный кабан, очумевший от счастья и ни о чем не думавший...

Хруст, треск – и я, совершенно не понимая, зачем и почему, падаю в глубокую, полную жидкой грязи, с черно-«кисельными» краями яму. Прямо мне в грудь направлены два острых, параллельных, как двустволка, древесных колышка...

Иногда и я умею быстро среагировать: вопреки медленно соображавшему, ещё не остывшему от радости встречи разуму, руки мои взвились передо мной – и обе ладони, точно посередке каждая, напоролись на острия.

Колья вышли наружу – с кровью и кусочками тканей – отвратительные карандаши без грифелей. От боли и омерзения, во многом – и от накопившегося груза пережитого в последние дни, я дернулся, как проколотая бабочка, и отключился.

 

*** ***

 

– Господи, Алекко, какой ты все-таки дурачок! – по-матерински вздохнула она лучшим в мире голосом, утирая мой лоб.

Я лежал в нашей пещере, куда так стремился, лежал на шкурах, с перевязанными руками, медленно приходил в себя, а она мне рассказывала, рассказывала...

– Конечно, я знала, что ты жив, и что ты догадаешься! Ты же сообразительный – особенно когда не надо... Два раза Даминова спас, дурачок ты мой! Литомей тебя пристрелить хотел, да я не дала...

– Марина... – простонал я, пытаясь своей марлевой культей поймать её руку. – Мариночка... Этого не может быть...

– Может! – усмехнулась она. – Когда он к нам на гору шел, а ты где-то внизу болтался, помнишь?

– Конечно!

– Ну вот, мы его уже в засаду заманили, и готовились кончить, со всех сторон сидели в зарослях. В самый ответственный момент, когда комар не пищи – ты начал дубасить в «паник батун», а нервы и так на пределе! Посбивал нам все прицелы, повалились мы как груши, кто откуда... Литомей успел выстрелить – но Даминов упал раньше, из-за «батуна»...

– Я же это... предупредить вас хотел... что он идет...

– Ничего не скажешь, преуспел ты в этом! Ладно, с «батуном» все понятно, а зачем же ты в его ловушку полез?! Чуть в шашлык не превратился! Руки проколол!

– Это вы для него вырыли?!

– Нет, для тебя, наверное! Конечно для него! Настя придумала – запишите, говорит, мое изображение в библиокуб, а потом его в кустах поставим и будем на дорожку проецировать. Даминов увидит – я, говорит, его знаю, стрелять не будет, попытается в плен взять, чтобы на остальных вывела! Начнет подкрадываться – а у нас тут везде ямы наковырены...

– Чем же вы ковыряли?

– ХИРНом... Почти весь посадили... Твой-то при тебе?

– Даминов забрал...

– Как?!

– Долго рассказывать. Тоже в плен брать хотел.

– Ладно. Плевать на ХИРН, главное, ты сам живой вернулся...

– Антону бы в уста твои слова! Он-то меня точно расстрелять захочет за преступное разоружение перед лицом противника...

– Хрен с ним! Мы теперь вместе, нам теперь будет легче! Только как же ты на изображение из библиокуба напоролся?!

– Чего удивляться. Как Даминов бы напоролся – так и я...

– Да! Ловили рыбу, а поймали водоросли! – сказал Литомей откуда-то издалека, из-за пределов видимости…

 

*** ***

 

– …Ну, а дальше что было? – поинтересовались у меня члены карантинной комиссии Луна-порта.

– Дальше, практически сразу после того, как Литомей назвал меня «водорослями», все мы почувствовали порывы очень сильного, и какого-то неземного ветра… Снаружи разбушевался смерч… Точнее, это мы думали, что смерч… Это был голубой смерч из неизвестных человеку частиц, и я считаю, что это вернулось за нами ноотическое образование…

– То самое, с которого всё началось?

– Да, то самое… Или ему подобное… Кратко говоря, оно отыскало нас и возвратило в исходное положение…

– С чем вы это связываете?

– Может быть, эта неизвестная и необъяснимая форма жизни, космическая думающая туманность, пыталась нас понять, исправить нанесенный нам ущерб… А почему так долго тянула? Потому что ей очень трудно понять, что для нас ущерб, а что радость… Возможно, у них, думающих туманностей, закинуть тысяч на десять лет назад – такая форма общепринятого дружелюбного приветствия… Её и применили к нам, пока не поняли, что мы совсем не рады такому жесту вежливости…

– А другие версии случившегося у вас есть?

– Есть. Это мог быть эксперимент ноотической туманности, в которой она сделала нас лабораторными мышами…

– Две версии. А ещё?

– Мы можем фантазировать сколько угодно. Наш разум и разум ноотов формировались в столь различных условиях, что возможность понимания практически исключена. Мы понимаем, что нооты разумны. И они, кажется, поняли, что мы разумны. Но контакт невозможен: базовые основания мышления совершенно разные…

– Тем не менее, Кромлехов, они сделали всё достаточно чётко: не только извлекли вас из прошлого, но и предотвратили крушение «Готторпца» при стыковке с орбитальной станцией…

– Они просто отмотали время назад… То есть вперёд… То есть не знаю, куда… Ну, отмотали его до точки, после которой кризис стыковки стал необратим…

…После допроса в карантинной в дюралевом коридоре меня слегка потянула за рукав Марина Харламова. Прямо перед нами висело в старомодном, ретро-исполнении, на холсте масляными красками, огромное полотно, изображающее сюжет из хорошо знакомой человечеству древней мифологии: боги, танцующие на спинах бегемотов.

– Никого не узнаёшь? – шепнула мне на ушко Марина.

– Вообще-то сходство почти совсем утрачено… – почесал я за ухом.

– Энтропия первого, красного, аварийного уровня… Нас не выпустят отсюда, Алекко! Нас упекут пожизненно, за преступления перед человечеством…

– Интересная логика: посадить человека пожизненно за то, что он не убил себя…

– Закон суров, но это закон. Я всё поняла. Мы на свободе последние часы, Алекко…

– И что ты предлагаешь?

– У Антона пока на руках ключевая система от «Готторпца». Корабль в порту, относительно исправен, нужно собрать нашу группу и стартовать…

– Куда? – обреченно и затравленно поинтересовался я.

– Мы прыгнем обратно в ноотическую туманность. Может быть, во второй раз она распорядится нами лучше…

– Если вообще к себе подпустит!

– Подпустит! Мы же с ней почти сроднились уже… – Марина нервно хихикнула. – Попробуем вылезти в тот же лаз, через который сюда провалились…

…Пока неповоротливая лунная система правосудия совещалась, избирала нам меру пресечения, мы пресекли её потуги космическим рывком. «Готторпец» вышел в свой новый рейс, убегая от судьбы.

…Если вы читаете эти записи – значит, ноотическое образование нас приняло в себя, потому что я принял решение отправить их импульсным сгустком при погружении, для сведения всех, остающихся в прежних координатах Вселенной…

Ждите нашего появления в мифах и легендах народов мира. Мне интереснее всего узнать, кого же предпочтёт в итоге богиня-воительница: громовержца или бога врачевания? Хотя, конечно, эти легенды, передаваемые из уст в уста, могут всё переврать, за столько-то поколений…

 

14.07.2005 г.

 

© Александр Леонидов (Филиппов), текст, 2005

© Книжный ларёк, публикация, 2016