Александр Леонидов. Синяя борода Мези

СИНЯЯ БОРОДА МЕЗИ

 

 

Товарищу майору

 

Полагая всякую человеческую жизнь бесценной, а всякую человеческую трагедию равно-прискорбной, я, движимый чувством долга и совестью, излагаю на этих листках собственноручно страшную историю горничной академика В.Н. Мезенцева по имени Амелия (фамилию её я так и не сумел узнать) – в той части, в какой мне стало непосредственно ведомо.

Я знаю, что вы подумаете: подумаешь, горничная! Да кто она такая, эта Амелия без фамилии, скорее всего из мигранток каких-то, нелегалок – и будете правы. Насколько я знаю, Амелия жила на даче В.Н. Мезенцева, всячески эксплуатировавшего её в форме бесправной служанки, не имела паспорта, по крайней мере, российского, но, сдаётся мне, что и вообще никакого. Академик, несмотря на всё своё влияние, никак не пытался помочь служанке легализоваться, мотивируя это тем, что «так дешевле».

И тем не менее, трагедия этой девушки требует к ответу виновных лиц.

На дачу к В.Н. Мезенцеву, расположенную на полустанке «Пахра» в честь одноимённой подмосковной дачной реки, я приехал как специалист-оценщик старинной живописи. Именно тогда и там я впервые познакомился с миловидной юной Амелией, в чьи обязанности входил уход за полотнами мастеров позднего европейского средневековья, кстати сказать, развешанных на стенах дачи академика Мезенцева безо всякого приличествующего оформления и заботы о сохранности великих раритетов.

Мезенцев никогда не интересовался фламандской школой живописи, тем более её ранним этапом (хотя и поздними тоже). Несколько великих и древних полотен Альберта ван Оуотера и его ученика Герген Дат-Сент-Янс, которые были грубо развешаны на гвоздях в ломберной комнате его особняка, Мезенцев попросту украл у внешнего управляющего расстроенным имуществом покойного олигарха Ковнюка.

Будучи очень раскрученным «авторитетом» в медицине, Мезенцев за огромные спекулятивные деньги «наблюдал» Ковнюка при жизни, что, как вы уже понимаете, Ковнюку не помогло. Конвюк умер с позором для современной медицины и колоссальных денег, потраченных на спасение своей трижды никому не нужной шкуры. Умереть-то он умер, а длинный счёт за «услуги» от академика медицины Мезенцева остался! Мезенцев его якобы лечил какими-то эламскими пиявками и особыми клизмами, и требовал с наследников оплаты.

Наследники развели руками: покойный оставил долгов куда больше имения, и всё – буквально всё! – опечатано внешним управляющим. Понимая, что при распродаже имущества Ковнюка для ликвидации его долгов оказался в очереди претендентов за нумером 304, академик, всегда склонный к противоправному поведению, ночью проник в палаццо в Хамовниках и, пользуясь окном первого этажа не по назначению, вытащил из дома бывшего Ковнюка несколько старинных полотен, «как бы в компенсацию за ущербность».

Чью ущербность имел в виду мощный старик – свою или Ковнюка – мне неизвестно.

Таким путём несколько полотен фламандских мастеров XVI и особенно XV века оказались у Мезенцева на даче, на Пахре. Имея там во всех смыслах несколько прислуги, Мезенцев по такому случаю добавил к ней штатную единицу – несчастную, хрупкую и таинственную Амелию.

Я уже слышал, что жизнь академика всех известных человечеству академий Мезенцева – беспробудное пьянство, особенно в летний период, и потому не слишком удивился при первой встрече с ним.

Мезенцев встретил меня в умеренном запое, на летней веранде, увитой плющом и загаженной райскими певчими птахами, спросил, используя матерные идиомы – «кто я, … такой, … мою мать, и чего …. мне тут надо?»

Далее контакт стал более дружелюбен.

- Оне мине совсем не нужник! – объяснил академик, проведя меня в ломберную к картинам, при которых – о святотатство! – позволял себе курить, не опасаясь, что эмульсии дымов и смол осядут на красках.

- Я бы ихни давно продал бы… Да никто цены хорошей не даёт… Вот как вы думаете, сколько они стоят?

Я объяснил, что примерная оценочная величина «Рыцаря после боя» Альберта ван Оуотера – шесть миллионов евро, но для этого нужно доставить полотно на Кристи или на Сотбис, и там отдаться оценочной экспертизе, ибо просто так на таких площадках ничего не загонишь…

- Ну вот! – совсем пригорюнился Мезенцев. – Тут хабару в целом мильонов на четверть выкушать, а дают только пять! Нет никакой возможности так торговать… Я им говорю: хочешь торгу – давай цену! Не даёшь цены – не будет торгу! Я не глуп, я академик! Я цену барахлу знаю, даже самому никчёмному, вроде этой мазни… Нет, паря, шалишь, коли в каталоги мировых музеев внесено – так гони деньгу! А то хотят по маленькой сходить… Будто у меня уж и нужды нет…

Тут я должен отметить, что в числе прочих фламандских холстов (досок Мезенцев при хищении не брал, сославшись, что «оне тяжёлые») в собрании академика оказалась и одна из самых спорных работ кисти Гергена Дат-Сент-Янса – крупное полотно, известное у искусствоведов, как «Портрет Мези с хрономиконом».

Любого заворожило бы сходство изображённого на портрете голландского негоцианта с хозяином коллекции! Да тут ещё это нелепое и оттого конспирологически таинственное совпадение имён – Мезя и Мезенцев!

Много веков назад, в только ещё складывающихся традициях фламандской живописи художник изобразил осанистого и самодовольного белобородого старика в характерной для XV века одежде купца, сочетающей выражения, полутона – и скупости и богатства. Старик, именуемый Mezzo, стоит в профиль на фоне какой-то, может быть и воображаемой, голландской ратуши, очень похожей на строения, сохранившиеся в Брюгге. В руке самодовольного старика – странный, напоминающий часы-брегет, предмет, исходящий голубым сиянием несомненного волшебства. И куда только инквизиция смотрела?!

Над стариком Mezzo, или в русской транскрипции, Мезей – ренессансная колоннада, балюстрада, всякие пилоны и пилястры, а к высокой готической башне со шпилем ведёт от него узкая голландская средневековая улочка, вдоль окон которой развешаны филистерские цветочные лотки с пышными розами.

Видно и что-то вроде корчмы со столиками, выставленными по-летнему на улочку: той самой корчмы, где в XV веке подавали славный голландский молодой женевер (самогонка, сброженная из ячменя и ржи с добавлением можжевеловых ягод и специй), прародителя английского джина…

И видно – даже и невооружённым взглядом, что на заднем плане за столиком кто-то сидел, видимо, дул с удовольствием эль или женевер, но потом художник наложил красками довольно грубую заплату, ревниво скрыв второго персонажа картины простой проекцией мостовой и паребрика из роз.

Зачем Герген (или кто-то другой?) так сделал – искусствоведы гадают до сих пор. Потому что владельцы полотна на протяжении столетий, снова и снова отказывались сдавать его в лабораторию на экспертизу.

Напомню вам, ежели запамятовали, товарищ майор, что Герген Дат-Сент-Янс – художник-сирота, не знавший не только своих родителей, но и места рождения. Потому Гергена посвятили святому Иоанну, «Янсу», потому что его приютил, как «брат-мирянин», дом рыцарей Святого Иоанна в средневековой Фландрии. Судя по всему, нищий, но одарённый мальчик батрачил с утра до ночи на братьев-иоаннитов, работал для фламандских купцов, как фотоателье в годы нашей юности. Он рисовал на заказ портреты богатых соотечественников, и весьма длинна, как гегелевская дурная бесконечность, галерея этих портретов ранней фламандской школы, впервые использовавшей на холстах масляные краски взамен яичной темперы.

Именно масляной краской и написана картина «Мезя с хрономиконом», а цветовая заплатка нанесена старомодной темперой, которую академик Мезенцев, по малограмотности, называл «темпорой», каким-то ему одному известным образом связывая имя краски с латинским именем времени [1].

 

*  *  *

 

Не могу сказать, что моя служба у академика Мезенцева (по договору подряда) была долгой, или лёгкой, или приятной. В лице избалованного титулованностью Виталия Николаевича жадность, как сказочный Уроборос, жрала саму себя с хвоста. Мезенцев болезненно не любил платить – но столь же болезненно он понимал, что старинные фламандские полотна ветхи, и без должного ухода теряют в товарном отношении.

Потому Мезенцев меня нанял, устным договором.

Терпеть не могу формальности – говорил он – да и смысл в них? Какой суд в мире посмеет востребовать неустои с хранителя устоев академика Мезенцева?!

Поскольку договорились на словах, и лишь ударили по рукам (рука у Виталия Николаевича была кряжистая, тяжёлая, широкая, мозолистая, рыбацкая, как и положено помору) – Мезенцев обманывал меня сразу несколькими способами.

Он мне платил не полностью, вычитал с меня за попойки, даже если я отказывался в них участвовать:

- Пил ты али не пил – дела твои, паря, а бухло на тя трачено было…

Оставшуюся за вычетом бутылки водки «Абсолют», джина «Бомбей-Сапфир», коньяка «Эрмитаж», виски «Талискер» и большой пузатой бутыли мезенского самогона-первача сумму Мезенцев мне заплатил… подарочными картами, которые ему, как академику-эксперту дарили всякие медицинские торгаши.

Например, была среди них подарочная карта салона «Оптика», на 10 тысяч рублей, предлагавшая подобрать «нужные мне очки по вкусу» – притом, что очки мне были не нужны.

Было две подарочных карты из косметологической сети для состоятельных женщин «Академия красоты», по которым предъявителю полагались на 20 тысяч рублей креативный макияж, пилинг лица, подтяжка овалов (я испугался, в смутном подозрении вообразив, о чём речь), маммопластику груди, омолаживающие маски и, конечно, МЕЗОТЕРАПИЮ [2].

- Двадцать тысяч на подтягивание овалов?! – возмутился было я.

- Ну, не хватит, конечно, так из своих доплатишь! – успокоил меня скаредный академик.

Он врал, что других денег у него нет, а когда я заставал его за огромным столом, заваленным валютами самых разных государств, отчего столешница представала пышной и многоцветно-красочной цветочной клумбой – он снова врал, что это всё «для науки», и не хочу же я, в самом деле, мешать прогрессу его весьма полезных человечеству (на самом деле, ему одному) опытов?

Мои дела были не ахти, и потому я вынужден был во всём соглашаться с Мезенцевым. Возле него всякой обслуге было плохо, кроме пьющей: этой он не только всегда удовлетворял желаниям «принять», но часто и сам выходил со встречным предложением…

Моя работа была, в целом, привычной: я произвёл обмеры коллекционных холстов, заказал для них стеклянные узкие шкафы, определился с необходимым, по состоянию картин, типами гигрографов в шкафах, принял и иные меры, элементарные для хранителя старинных полотен в любом музее или компетентной частной коллекции.

- Виталий Николаевич! – почти кричал я. – Держать картину Гергена Дат-Сент-Янса «Портрет Мези с хрономиконом» в курительной комнате, подвесив на гвоздь бечёвкой, – варварство, достойное «тёмных веков»!

- Нешта, нешта… – отзывался Мезенцев, развалившись на диване. – Оплатим!

 

*  *  *

 

Вы, наверное, из школьного курса помните бессмертные стихи Пастернака – о том, как он пользовался пригородными электричками:

 

Я выходил в такое время,

Когда на улице ни зги,

И рассыпал лесною темью

Свои скрипучие шаги.

Навстречу мне на переезде

Вставали ветлы пустыря.

Надмирно высились созвездья

В холодной яме января…

 

Всё это, буквально и дословно, случилось бы и со мной, если бы дело было зимой. Но, поскольку дело было летом, то нарисованная Пастернаком правдивая картинка была щедро сдобрена утренней молочной росной подмосковной теплохладностью и ароматами восходящего солнечного июля.

Рано утром, вместе с рассветом, я ехал из города до полустанка «Пахра», на котором выйти с двумя-тремя дачниками – большая и редкая удача. А чаще – идёшь один, через лесопосадки, через грибные запахи в чём-то зловещего травно-остролистного одиночества, и шаги твои в глухоте тропки уже не скрипят, как в снегу, а звучат павшими орехами, зрелыми плодами, осыпающимися на землю чуткой гулкостью…

Мой долгий путь через природу, с кейсом «Дипломат» в руке, казался пронзающим бездумную вечность предоставленной самой себе флоры – и вот я уже оказывался у каменных столбов, на которых хрипло поворачивалась чугунная литая калитка мезенцевского поместья…

Над предпродажной подготовкой фламандских раритетов мы с Амелией работали вместе, я командовал, она выполняла, что скажут, и заодно училась у меня искусствоведению, как Мезенцев приказал. Видимо, он рассчитывал, что со временем Амелия заменит платных фриланс-экспертов…

Мы быстро сдружились с востроносой, быстроглазой худенькой девчонкой в кокетливом передничке горничной, да и со всей остальной прислугой в доме у меня сложились неплохие отношения. Все они страдали от причуд академика, всем было некуда отсюда уйти – и потому каждый (и каждая), единожды пожав мне руку, шепнули:

- О, как я вас понимаю…

Амелия рассказала мне, что в доме есть некий аналог «комнаты Синей Бороды», куда строжайше запрещено заглядывать, и даже спрашивать «что там» – строго возбраняется. Это не чулан, где могли бы храниться головы убитых прислужников, но тоже кое-что…

- Каждый видит, – понизив голос, хоть мы работали в ломберной только вдвоём, при закрытых лаковых дверях созналась бедняжка Амели, – что на портрете Мези с хрономиконом часть полотна закрашена инородной краской… Но кто бы не спросил Хозяина, что под заплатой – он начинает орать, сквернословить и топать ногами…

- Ну, это понятно! – объяснил я девушке с высокомерием специалиста. – За века существования картины Гергена Янса эта заплатка стала её неотъемлемой частью! Она описана примерно в двадцати обзорах ранне-фламандской школы, которые мне знакомы, но не уверен, что это предел! До появления рентгенографии полотен искусствоведы полагали, что там сокрыто какое-то второстепенное лицо, имеющее отношение к Мезе с хрономиконом… Большего сказать не могли, потому что сама по себе заплатка, сделанная Гергеном Янсом, – памятник искусства, и ковырять её пальцем ни в коем случае нельзя…

- А после появления рентгенографии? – хлопала глазами остроскулая красавица с пышными ресницами и гранёно очерченными формами тела, отчего я сразу вспомнил, как много подарочных карт в женские салоны есть у меня от Мезенцева, и не грех что-то подарить такой милашке.

– После появления рентенографии, Амели, – покачал я головой, напуская на себя важность пуще прежнего, – картина эта всё время находилась в руках коллекционеров, запрещавших проводить с ней рентгеновские исследования. Судя по общему контексту, там вначале кто-то сидел и смотрел на Мезю и хрономикон, для того художник и вынес столик из корчмы на улицу. Но сказать что-то больше можно только, если нынешний владелец даст согласие просветить полотно…

- Он никогда на это не согласится! – почти плаксиво сказала мне Амелия.

-П очему вы так думаете?

- Потому что я его уже просила. И не раз. И не я одна. Тут всем интересно. Аспирантам его, дармоедам, алкашам – тоже почти всем интересно… Встанут у полотна, и глазами до дыр сверлят, хотят ногтем подковырнуть нашлёпку… Но стоит кому заикнуться о рентгенографии – он впадает в знаменитую мезенскую ярость… Дело усугубляется тем, что Хозяин как две капли воды похож на Мезю XV века… И Забир подозревает…

- А кто такой Забир?

- А это его аспирант… Вообще-то он парень из глухой деревни, приехал в город работать таксистом, один раз имел несчастье подвозить Хозяина из ресторана в апартаменты… А вы, наверное, уже поняли, как тут случается? Вначале стопка, потом другая, потом «ты себе в жизни не простишь, если не продегустируешь это бренди – это твой шанс»… Потом тарталетка с жемчужной каспийской икрой, каждая икринка по цене жемчужины… Ну и всё, ты уже аспирант Мезенцева! И только опытный нарколог, и только в хорошей клинике, и далеко не всегда – может освободить тебя от этой тостующей бесконечности Мёбиуса… Подобно челюскинцам, ты затёрт в ледяном плену у тех кубиков льда, которые бросают в коктейли…

- Жуть какая! – отшатнулся я. – Спасибо, Амели, что предупредила, я вёл себя крайне неосмотрительно…

- Да, – потупила она выразительный взгляд утопленницы, – вы себя ведёте крайне неосторожно… На вашем месте, заходя через калитку, я бы незаметно протягивала ниточку, как в лабиринте Минотавра…

- Вы думаете, Амели?!..

- Отсюда, – уверенно кивнула девушка, – совсем не так просто выйти, как вам доселе везло…

- Спасибо, спасибо! – не до конца ещё веря напуганной пигалице, приобнял я её ободряющим жестом. – Но мы отклонились… Что же считает Забир?

- Забир подозревает, что это какой-то из предков Мезенцева. Так, говорит, и уверуешь в переселение душ… Он парень простой и прямой, он спросил Хозяина напрямую…

- И что услышал?

- То, что культурному человеку слушать не стоит: мат в три этажа. Хозяин ведь известный сквернослов…

- Похоже, с этим полотном и вправду связано что-то семейное… Ну, не может же так совпасть: и профиль, и седая борода, и даже фамилия… А вот лично вы, Амели, хотели бы раскрыть тайну заплатки Гергена Дат-Сент-Янса?

- Очень… Любопытство ест меня так, что спать не могу… Но Хозяин сказал, чтобы я и думать о таком не смела, мол, это смертельно опасно, узнать, что скрывается за пятном яичной темпоры…

- Темперы.

- Он говорит именно «темпоры», и настаивает…

- Может быть, Виталий Николаевич светило в медицине, хотя и там он больше похож на афериста… Но поверь, Амели, в области знаний о ранней фламандской живописи он не толковее Забира в доаспирантские годы…

Мне нравилась эта девчонка, мне хотелось познакомиться с ней поближе, как-то сблизится, «закрутить» с ней. И случай сам подвернулся в руку, я подсел на её распалённое женское любопытство:

- Если вам интересно…

- О, мне безумно, безумно интересно! – почти крикнула она.

- Если вам интересно, то у меня дома, в лаборатории есть переносной пистолет рентгеноскопии. Ну, на тот случай, когда полотно не стоит везти в лабораторию, и лучше обследовать его родимые пятна на месте хранения… Теоретически – если вы обещаете молчать о нашем маленьком секрете – я могу пистолет в следующий раз пронести в чемоданчике… Но если об этом узнает Виталий Николаевич…

- Он не узнает! – пообещала Амелия с мрачной решимостью.

- Почему ты так уверена? – перешёл я на заговорщицкое интимное «ты».

- Ну, один способ я знаю… К следующему ТВОЕМУ приезду он будет лежать на софе в предбаннике, в умат и в стельку…

 

*  *  *

 

Амелия качественно сдержала слово. Виталий Николаевич Мезенцев был, чего и говорить, для его преклонных лет весьма крепкий старик. Однако же, само собой, когда тебе за сто лет (и никто не знает, насколько за сто) – по мужской части уже не разгуляешься…

И это понимали все. Враги, друзья, прислуга, аспиранты, случайные знакомые, соседи, и особенно соседки по даче. Не понимал этого только один упрямый кержак во всей Вселенной: сам академик.

Когда – аккурат перед моим очередным визитом – Виталий Николаевич пошёл в роскошную свою, боярскую баню – Амелия на правах «квасной девки» проскользнула туда к нему, обнажённая, лишь прикрытая полупрозрачной простынёй. Стала там не просто квасом из расписного ковша поить, как обычно делала одетая по всей строгости горничной униформы, а всячески соблазнять и приставать, заигрывая…

В итоге скинула простынку, и в чём мать родила, уселась к Мезенцеву под его вислое пузо на седо-волосатые колени. Мезенцев, как старый конь, заслышавший боевой рожок, испустил дух бодрости, и попытался… Но не получилось. Как все и понимали, кроме него одного, потому как за сто лет в такие игры можно играть только на компьютере…

 

 

Мезенцев так устроен, что заподозрить что-то неидеальное в себе он органически не способен. В неудаче мужского начала он, разумеется, обвинил Амелию, но тут же нашёл выход: «Не бывает некрасивых баб, а бывает мало водки»! – припомнил народные говоры этот фольклорист. И дело, как и рассчитывала хитрая девчонка, вошло в спираль. Чем больше Мезенцев пил, тем меньше у него получалось то, чего сразу не получилось. А чем меньше у него получалось, тем более он, следуя народной мудрости, пил.

А когда я добрался с чемоданчиком – академик был уже в положении риз, и ниже, и надолго. Потому что даже если бы он пробудился в царском своём предбаннике, что весьма маловероятно, то сил ему бы хватило только на огуречный рассол или опохмел…

Так что с большим запасом весь дом Мезенцева был в наших руках, хоть на целые сутки!

Смотреть итоги съёмок с рентгеновского пистолета сошлась вся прислуга академика, включая другую горничную, девушку-телохранителя, водителя, аспиранта Забира. Маленькая толпа сбилась у картины, вожделея, наконец, заглянуть за кулисы страшной тайны и узнать: кто же второй, сидящий за столиком корчмы, и наблюдающий за Мезей, балующимся с хрономиконом…

Увы, увы, я разочаровал это скопище зевак, и хуже всего – я разочаровал ту, которую мечтал очаровать: милую Амелию.

- Что же это такое? – гусями, вразнобой гомонили огорчённые свидетели нашего с Амелией тайнодействия.

- Ерунда какая-то!

- Да не может быть! И это он скрывал?!

Тут я должен пояснить, ибо не все знают. Рентгенография старинного полотна или доски – не панацея для пытливого искусствоведа. С её помощью можно узнать не всё. И не везде. Фактура произведения, особенно в древней картине, определяется в значительной мере живописью подмалевка.

Иногда рентгенограмма способна воспроизвести внутреннюю структуру произведения на отдельных промежуточных этапах рисования, на стадии подмалевки. А иногда нет.

Как в данном случае. Несмотря на, казалось бы, энергичную лепку формы и сильные света, рентгенограмма у меня вышла с очень незначительным контрастом. Какой-то смутный контур, и ничего в деталях!

– Как же так? Почему?! – спрашивали меня люди Мезенцева – А, может быть, более мощный рентген…

- Нет, тут рентгеном делу не поможешь… – грустно объяснил я, уже понимая, что случилось.

В данном случае мастер писал на тонком слое белил органическими пигментами, которые слабо поглощают. У нас такие прозрачные для рентгеновского излучения подмалёвки называют «цветными землями». Мы, грубее говоря, бессильны против «телесной» краски, усиленной просвечиванием толстого слоя белого грунта.

Если бы Герген Янс писал бы, как я надеялся, по темному грунту, тогда всё светотеневое построение проступило бы в мельчайших деталях, за счет оптического взаимодействия слоя свинцовых белил подмалевка и грунта.

- Но зачем же Янс так не написал?

- Вы меня спрашиваете? Откуда я в XXI могу знать про чудачества художника из XV века?

- Ну, а в этом случае что может помочь?

- Рентген – всё. Никак. Он тут взял только в самых светлых местах слой белил пастозен, а в полутенях, как ни свети, будет сходить на нет…

– Значит – всё? – слёзы стояли в прекрасных и беззащитных глазах оленёнка, любопытной Амелии. – Тайна погребена навеки? Мы никогда не узнаем, кто позировал вместе с Мезей в XV веке?

– Вообще-то способ есть! – обнадёжил я пытливые умы обслуги. – В таком случае грунтовки холста я мог бы оптически отделить основной красочный слой от завершающих лессировок с помощью отраженных инфракрасных лучей. Пройдя сквозь тонкие верхние прописки, инфракрасные лучи, снимая их вуаль, позволят увидеть картину слой за слоем…

– Но?..

- Но у меня нет переносного инфракрасного пистолета. Такую работу я могу проделать только у себя в лаборатории, стационарно, значит, нужно доставить полотно ко мне в офис… Это рискованно, сложно, Мезенцев может узнать… Да и потом, друзья! Вы уверены, что хотите в деталях рассмотреть соседа Мези по картине?

 

*  *  *

 

Да, пришла мне пора постучать холёным ногтем интеллектуала, отманикюренным донельзя (а куда ещё мне было девать подарочные карты академика?!) по рентгеновским снимкам, полученным с переносного прибора.

Изображение по белому грунту было очень и очень расплывчато. Оттого и напоминало что-то из смутного, мрачного кошмара.

Подумав, мы пришли к совместному выводу, что за столиком в «кафешке», глядя на Мезю с хрономиконом, сидел чёрт фламандской манеры, гнусный и гадкий, подобный тем, каких создавала больная фантазия Босха и Брейгелей…

С уверенностью ничего сказать было нельзя, но нечто весьма непривлекательное, отталкивающее под красочной заплатой скрывалось, будьте уверены!

И я предложил оставить поиски. Наверное, товарищ майор, так было бы лучше для всех. Но я плохо знал, с какой маниакальной средневековой упёртостью столкнусь в лице моей Амели!

Если Синяя Борода сказал женщине не заглядывать в какую-то кладовку, то будьте уверены: женщина туда заглянет. Её не остановит ни отсутствие ключей (она подберёт ключи), ни отсутствие смысла.

Амелия жила со скаредным старым негодяем на положении говорящего орудия, в рабстве без паспорта. В её жизни всё было однообразно и пусто, и безысходно, как в жизни полена, сложенного в дровнице для отопления дома.

Не сразу, но миллиметр за миллиметром тайна Мези с хрономиконом захватила Амелию целиком, бесповоротно…

Прошло не так уж много времени, и в проливной дождь, под вечер в дверь моей квартиры постучались.

Амелия не умела водить автомобиль. Но она подбила другую горничную, разбитную Дашу – выкрасть из дачного гаража академическую «Тойоту-РАФ-4», которую некоторые путают с популярной моделью иномарки «Toyota RAV 4» [3], и совершенно напрасно.

Автомобиль Мезенцева был специальным, он был собран методом гибридизации из тойоты и «Рафика» [4] советских лет, отчего его было не спутать ни с кем, и ни с чем. Эдакое чудо, вроде и «тойота», а вроде и «Рафик»… Но подробнее я расскажу об этом чуде техники на грани фантазии (а не фантастики) в другой раз. Сейчас же важнее другое: то, что доставили на угнанном у академика «Тойоте-Рафике» Амелия и Даша.

У Даши были ключи от Рафика, а у Амелии – ключи от герметичного стеклошкафа с гигрометрией, в который мы с ней же упаковали на хранение картину «Мезя с хрономиконом». Две девки, дошедшие в любопытстве до края, просто похитили шедевр и привезли ко мне, чтобы я просветил его в инфракрасном спектре…

- Вы с ума сошли! – сказал я им первым делом. – Вас же обеих посадят за кражу чужого имущества!

- Мезенцева же не посадили! – дерзко огрызнулась Даша.

- Ну, он же академик! – парировал я. – Кто ж его посадит, он же памятник… Вы с кем себя мерите?!

- Ты давай, смотри, и показывай, времени мало! Мезенцев трезвеет нынче быстро, на лёгких напитках сделали…

- Надо было клофелин добавить…

- Статья!

- А картину за 6 миллионов евро упереть в ночь – не статья?! И потом, девочки, я же вам уже показывал… Ну там чёрт! Говоря материалистически, существо с гнусными чертами хари… Ну, увидите вы этого чёрта более отчётливо, каждой чёрточкой, что – вам полегчает?

- Давай делай, дискутировать потом будем! – лезла вперёд пышной грудью Даша на амбразуру.

И я это сделал.

Мне не привыкать. Я профессионал.

Я не в первый раз считываю слои краски инфракрасными лучами. Передовой метод. Куда эффективнее рентгеноскопии полотен…

Когда я глянул на то, что скрывало за собой заплатное пятно яичной темперы, эта позорная выпуклая нахлобучка посреди холста, – я побледнел и отшатнулся.

К тому же – так уж совпало – в дверной звонок стали бешено трезвонить…

- Кого ещё нелёгкая в ночь и непогоду несёт? – подумал я, и пошёл открывать, переосмысливая, недоумевая увиденному…

Дело в том, что инфракрасные лучи показали всю картину маслом без темпоры, с обоими её персонажами. То, что Мезя с хрономиконом жутко похож на академика Мезенцева я и раньше знал. Но удивляло другое: там, где мы видели расплывчатого демона, какие-то смутные формы нечисти – в ясном и чистом изображении инфракрасного окуляра я увидел за столом корчмы… Амелию собственной персоной!

Что за бред! Картина XV века. На ней мало что академик Мезенцев, собственной персоной, так ещё и его горничная за столиком кафе у тротуара, ведущего в ратушу Брюгге…

Открыв дверь, я лицом к лицу столкнулся с Забиром.

- Ты зачем? – спросил я лаконично.

- В «Рафике» отслеживающее устройство! – так же лаконично пояснил он, врываясь в прихожую. – Где картина?!

– Я верну! Я не сам… Я в целости и сохранности… – задребезжал я, чувствуя, как под тяжестью намечающегося уголовного дела у меня задрожали коленки.

- Да плевать на картину! – заревел медведем этот могучий деревенский башкир, бывший таксист. – Главное, чтобы Амелька-Карамелька не глядела, кто там изображён…

- Но почему? Там, мне кажется, её предок… Какая-нибудь пятикратно прабабушка…

- Никакая это не прабабушка! – мрачно, могучей пятерней отстранил меня Забир и ломанулся в лабораторию…

Экс-таксист опоздал совсем чуть-чуть. Он ворвался в лабораторию, и Даша истерически завизжала почти одновременно.

Сам я этой сцены не успел увидеть, увидел только итоги.

По словам Даши – Амелька-Карамелька заглянула в окуляр инфракрасного просветителя и почувствовала себя плохо. Грохнулась в обморок. Даша хотела её поддержать, но тело Амелии стало стремительно разлагаться, даже всухую распадаться в руках Даши…

До пола долетели только очень ветхие, древние, очень сухие, серые кости той, которая была в XV веке фламандской девушкой, ровесницей художника-сироты Гергена Дат-Сент-Янса, несчастного крепостного из обители братьев-иоаннитов, работавшего за еду…

– Так вот всё и было, – сказала Даша, когда немного пришла в себя.

– Так всё и должно было быть! – кивнул посланный Мезенцевым Забир, собирая остатки косточек Амельки-Карамельки в специально привезённую для такого случая урну для праха покойных.

- Жаль девку! Хорошая была, старательная, заводная, безотказная… Ну чего ей не хватало? Куда полезла своим длинным носиком?!

 

*  *  *

 

Товарищ майор, я не знаю, кого в данном случае считать убийцей! Амелия, чья фамилия так и осталась мне неизвестной, не учитывалась в последние пять веков, потому что не рождалась в них. Она нигде не числится, нелепо искать её паспорт, потому что она жила и умерла задолго до появления паспортов. Можно сказать, что её вообще не было. Можно считать её самоубийцей. Или погибшей по неосторожности, по причине несчастного случая. Можно считать убийцей академика Мезенцева. А можно меня. И как, кому в данном случае сформулировать обвинение – я не знаю, уповая лишь на вашу компетентность в сложных и неоднозначных уголовных делах.

Сделанного не воротишь. Амелии нет со мной уже 14 дней. Или – что тоже правда – её нет со мной уже пять столетий. И какой из сроков считать более истинным – я теряюсь…

Но это мои проблемы, товарищ майор!

Хуже то, что я нашёл в себе мужество лично отвезти проклятое полотно Мезенцеву на дачу. Я хотел посмотреть в выцветшие глаза старого учёного негодяя, воровато прячущиеся под кустистыми седыми бровями… Я хотел громогласно обвинить академика в смерти… Ну, зачем скрывать – в смерти той, которую я успел полюбить…

Но я не смог этого сделать, потому что уже в приёмной академического особняка был встречен смуглой красавицей, одетой в точности как моя Амелька-Карамелька… Возможно, даже в её вещи, экономный мерзавец Мезенцев вполне мог одеть новую горничную в шмотки, оставшиеся в комнате прежней… Одеть с трупа, так сказать…

- Здравствуйте! – улыбнулась мне темноокая смуглянка. – Вы к Виталию Николаевичу? Он выехал, но я скрашу вам время ожидания… Я буду рада вам помочь, чем смогу…

- Как тебя зовут? – прохрипел я пересохшим горлом.

-Меня? – она словно бы удивилась, мол, зачем прислуге имя. – Меня зовут Иштар…

Мой взгляд уже знал, чего искать. Я метнулся через всю приёмную залу к каминной полке, на которой стоял вавилонский барельеф с клинописью, кудряво-бородатыми царями и воинами в конических колпаках. Так и есть: часть барельефа была замазана глиной, и над зевом жарко пылавшего камина глина подсыхала, чтобы стать керамической заплаткой на части изображения барельефа…

 

Уфа, 4 июня 2023 года

------------------------------------------

[1] Tempora (лат.) – «Времена».

[2] Мезотерапия для лица — одна из самых популярных антивозрастных процедур. Можно сказать, это одна их первых ступеней в борьбе со старением. Часто её ещё называют биоревитализацией, что не совсем верно.

[3] Компактный кроссовер, запущенный в производство в Японии в 1994 году. Первое поколение позиционировалось компанией Toyota как молодёжный автомобиль «Тойота».

[4] РАФ-2203 «Латвия» — советские типы микроавтобусов и специальные малотоннажные автомобили на их базе, серийно выпускавшиеся на Рижской автобусной фабрике в годы СССР.

 

© Александр Леонидов, текст, иллюстрация, 2023

© Книжный ларёк, публикация, 2023