Александр Леонидов. Серебряный хорал
30.04.2015 15:13СЕРЕБРЯНЫЙ ХОРАЛ
(третья, незаконченная часть трилогии «Путь Мага»)
...ПайБанк – Ваш личный Пай в большом и нужном людям деле...
...ПайБанк – это пай-мальчик в семействе финасов...
Из рекламных роликов, утвержденных Л. П. Припусковым
На похоронах трагически, при непонятных обстоятельствах погибшего «олигарха» Лотаря Пипиновича Припускова были – помимо заплаканной и растерянной жены – представители крупного бизнеса, Правительства и Администрации президента, ведущих СМИ Федерации, союзники, сотрудники, конкуренты, члены еврейской диаспоры, посланцы хоральной синагоги и всемирного сионистского конгресса и другие официальные лица.
Припускова никто (кроме, может быть, жены) искренне не жалел – пакостный был человечек, каждому есть что о нём припомнить не из лучшего.
Самой большой интригой был даже не вопрос о невыясненном убийце, хотя все из числа собравшихся подозревали друг друга на этот счет, а другой вопрос.
В краткой форме он был непонятен несведущим и казался даже кощунственным в строгой обстановке похорон: «Куда делись яйца Припускова?»
На самом деле ничего непристойного в вопросе не было, речь шла о шести пасхальных яйцах императорской коллекции Фаберже, которые Припусков приобрел за 17 миллионов долларов на Лондонском аукционе. Кружила голову не только баснословная сумма сделки, но и тот факт, что сумма яиц примерно соответствовала сумме незаконно выведенных активов ПайБанка.
Грубо говоря, история выглядела так: покойный Лотарь Пипинович основал ПайБанк, «сделал» ему пай-репутацию, а потом распродал 49% акций «третьим лицам» – ни много, ни мало – на 8 миллионов «баксиков».
Сохранив за собой 51% акций, Припусков имел большинство в совете директоров, а значит – сохранил управление банком. И потому без проблем провел решение о приобретении яиц Фаберже почти на всю сумму активов. Владельцы «чужих» 8 миллионов были не в восторге от «сделки века», но воспрепятствовать не успели – и денежки ПайБанка перекочевали к лондонским дельцам.
Собственно говоря, там жулики имели дело с жуликами – одни продавали не принадлежащее им культурное наследие России, а другие – во главе с Лотарем Пипиновичем – приобретали это наследие на чужие деньги.
Самое смешное, что после сделки «яйца Припускова» исчезли, причём не те, которыми он владел на законных правах от природы, и которые навряд-ли взволновали кого-нибудь наличием или отсутствием на покойнике.
Исчезли деньги, исчезли яйца, исчезал под напором арбитражных исков ПайБанк, исчез под занавес в мир иной Лотарь Пипинович.
– Его явно убрали миноритарии! – говорил заместитель покойного Альфред Книзобадов в траурном костюме с черной розой в петлице овдовевшей Лиане Припусковой. – Убрали из-за этой сделки и этих яиц...
– Его явно убрал Книзобадов! – шептала представительница конкурирующего холдинга, Ева Алеевна Шарова своему мужу и охраннику Валере. – Ты только посмотри, каков жук! Он же и яйца свистнул...
– Его явно убрала Ева! – перешептывались миноритарии лопнувшего банка, отчаявшиеся вернуть свои вклады. – Вы посмотрите, это же стальная баба, такой убить – что в платок сморкнуться, а дорожки у них с Лотарем часто пересекались...
И люди в черных одеждах обменивались тревожными и понимающими взглядами. Каждому казалось, что истину знает только он один.
Единственный человек, которому было наплевать на тайну ПайБанка и яиц, явил себя в лице явно скучающего Валериана Петровича Шарова.
*** ***
В православном монастыре появился новый трудник. Никто не знал его имени – он то ли был немым, то ли наложил на себя обет молчания – но на все вопросы отвечал только улыбкой.
Работал он много и истово, в основном на монастырском огороде, но помогал и в других местах. Никому не отказывал, всем кланялся – и молчал...
Не знал никакой собственности, вкушал умеренно, только постное, а если выставляли в пару с другим трудником – делал дело за двоих, а товарища просил читать вслух святое Евангелие.
Видя скромного и скорбного трудника в смирении словно бы каторжного труда, на который он за что-то обрекал себя, все понимали, что за этим раздавленным и потертым жизнью человеком стоят страшные тайны и преступления. Оттого молчуна не спрашивали ни о чем – боялись услышать ответы.
Что касается седенького, скрюченного прозорливца, старца Иоанна, то тот, конечно, насквозь видел человека и как-то благоволил к труднику, на манер благоволения к заразным, прокаженным больным, но ничего братии не рассказывал. Да и не был отец Иоанн болтуном от природы, преуспел в молчальничестве многолетнем. А если и размыкались обескровленные аскезой и постничеством уста седовласого старца, то чаще всего говорили цитату из Писания, а много ли недалекий человек по цитате вызнает?
Месит, бывало, трудник цемент для ремонта крыльца, а старец, проходя мимо и обронит:
– Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь...
К чему бы это? Трудник же голову преклонит, как-то испуганно сожмется и давай месить в два раза быстрее, словно его надсмотрщик плеткой огрел. Или – к примеру – носит трудник тяжелые лейки, поливать огородные капустные гряды, а отче Иоанн посмотрит строго и изречет, будто приговор:
– Никто не благ, как только один Бог. Многие первые будут последними и последние – первыми.
И снова содрогнется душа в грешном труднике, затекут глаза слезами, страх пронзит сердце и лейка выпадет из рук, расплескается.
Трудник много плакал у икон и молился о спасении души, коей спасения, знать, и не чаял, а Иоанн как мог, утешал его, крестил морщинистой немощной рукой, благословлял.
Прошло сколько-то времени, стал огород при храме образцом для огородников, и возмечтал трудник принять монашеский постриг, но все стеснялся спросить себе такую милость. Отец Иоанн, тихий прозорливец, читал в мыслях трудника, как в книге, оттого и без слов подал бы знак, если бы время приспело, но не торопился: крепко клешнями держал трудника мир и мирское.
Стали наезжать к смиренному рабу божьему, не имеющему даже одежды своей, богатые машины со странными людьми из самой столицы, то какая-то женщина с охраной, то явные бандиты. Одни говорили с трудником ласково, что-то сулили, предлагали – но не могли добиться от него чаемой милости. Другие кричали, бранились, угрожали, пугали трудника расправой.
Единожды было – двое бритых молодчика схватили трудника под руки и стали запихивать в «джип», чтобы везти куда-то на погибель. Обомлела, растерялась вся монастырская братия, один отец Иоанн не смутился, смело вышел к бесчинствующим в святом месте и строго взыскал со старшего:
– Чего творишь, аспид? Не видишь, в какое место приехал?!
– Уйди, старик, ни хрена я видеть не хочу! – ярился бандит, замахиваясь на старца.
– Быть по слову твоему... – вздохнул Иоанн и перекрестил василиска. Тотчас тот утратил всякое зрение, оторопело закружил на месте, словно в заколдованном круге, тер глаза руками, выл, как раненый волк, бросался на руки товарищам – но тьма его души объяла и его взор.
Напуганные и присмиревшие бандиты усадили ослепшего товарища в машину и побыстрее уехали, чтобы хуже не стало.
Об этом случае было много после разговоров, но сильнее всех гневался на них, как на «слух пустой и вздорный» сам старец Иоанн.
– Что нелепое возводите?! – стыдил он монахов. – Маг я вам или волхв, чтобы человека зрения лишать?! Да мыслимое ли дело человеку такие чудеса творить?! Зачем имя мое хулите напраслиной, приписываете мне вымышленное, разве я враг вам?!
Вечерами на крылечке отец Иоанн много беседовал с неведомым трудником, но как-то странно. Слов между ними было – два-три, а молчали много, плакал трудник много и крестился много, шептал вроде как молитвы одними губами, а кое-где старец подправлял заблудшего, переговаривал мудреное слово, неведомое чужим ушам, словно бы заграничное – и молитва трудника крепла, дух укреплялся, являлась вера на спасение совсем вроде бы погибшей души.
Приходило утро – и вновь в стремительном ходе трудов старался убежать трудник от своих сомнений, не мог вернуть своей вечером возникшей веры во спасение. Нет – говорил его напуганный взгляд – не успеть мне! Не отмолить! Не очистить себя!
Старец не баловал трудника утешениями в духе многих священнослужителей – мол, покаялся, и грех тебе не в грех, не волнуйся, не беспокойся. Старец трудника жалел, снисходил к его слабостям, но поблажки не давал, и в покаяние до конца не верил, истязал трудника новыми сомнениями, новыми осуждениями греха, известного только им двоим.
Так текли дни за днями, дни уже после смерти невольного причинника этого трудникова покаяния олигарха Лотаря Пипиновича Припускова, дни, в которые трудник все более был востребован своим старым местом жительства – паучьей банкой и террариумом змей гремучих...
*** ***
Валериан Шаров, известный больше как авторитет «Погон», был авторитетом липовым, из новомодно-покупных. Воровского закона не знал, в тюрьме дня не сидел, зато половину волос с головы (и, наверное, тела) обтер по чужим, бабьим подушкам. Эдакий «инфант террибл» – повеса, плейбой с подростковой романтикой советского двора и подворотни, бренчавший на гитаре белогвардейские романсы, от которых млели высокопоставленные, вянущие красавицы:
Остров Крым, остров Крым,
Я умру молодым…
Женщины охали и пропускали в спальню, минуя залы и кухни, а Шаров не думал умирать молодым, банально теряя свежесть в течение давно не юношеских лет, банально ветшая, но не меняя имиджа. Жизнь его никак не кончалась, вопреки гитарным обещаниям «будто кто ему в кабацкой драке, саданул под сердце финский нож», как не кончались у него и деньги из весомого «лопатника».
Приехав к Яну на побывку, Шаров как-то шумно и по-клоунски крестился на православные кресты монастыря, изображая из себя истово верующего, истинно русского патриота, не морщась, принимал участие в постной трапезе трудников, даже помогал переносить секции церковной ограды, сваленные с грузовика поодаль от реставрируемого храма.
– Хорошо тут у тебя, Ян! Праведно! Христовым духом веет! Завидую…
– Спасибо Лотарю Пипиновичу, послал меня сюда методы исихазма изучать… – улыбнулся Ян, потупив глаза. Знал, что сейчас и этот начнет разговор про яйца Фаберже, про покойного Припускова…
Год назад Ян был частью этой паучьей банки, откуда приползает сейчас к нему то один, то другой ядовитый гад, полноправным членом сообщества душегубов. От того периода жизни остался в голове только багровый белогорячечный туман и раскалывающая боль раскаивающегося, щемящее чувство неизменности похабного и гнусного прошлого.
Ян Шиповнин родился в небогатой интеллигентной семье, при развале СССР попал под обрушающиеся конструкции империи, и, вместе с миллионами заваленных геополитическими глыбами, умирал. Какое-то время разменял себя на службу в милиции, но не вытерпел издевательств начальства и расторг контракт.
Форма осталась. Бессильный устроиться на новое место, Ян долго голодал и мучился, а потом надел старую форму, на которую уже не имел никакого права, и стал изображать ДПС – штрафовал водителей на большой дороге, выкручивался с деньгами.
Верно говорят, сколько веревочке не виться…
Откуда было знать бедному, ряженому безработному, что в один из дней, когда он привычно рассекал в своей незаконной форме без удостоверения, в город должен был по служебной линии нагрянуть сам министр МВД, и все посты привели в полнейшую показушную готовность?
Его схватил не офицерский патруль. Его узнали свои же – бывшие сослуживцы, которые подошли и ласково поздоровались. В их иудиных улыбках, в их нежных голосах, в том, как заботливо они взяли Яна под руки, Шиповнин сразу почувствовал приближение беды большей, чем суд…
Это были от природы больные экспериментаторы. Они затащили его в подвалы РОВД и приковали наручниками к днищу металлической бочки, где имелись какие-то уключины, едва ли не специально приваренные для этой цели. Затем стали постепенно наливать воду и следить за ужасом и мольбами постепенно утопающего, пытающегося задрать голову максимально высоко.
Один из милицейских мудаков, лейтенант Егоршин, писал кандидатскую диссертацию по психологии фобий и надеялся вырваться из «мусорской» нелепой жизни. Что ж, он и вырвался…
В решающий момент, когда мышцы и жилы были напряжены до предела, Ян почувствовал слабину одной из плохо приваренных уключин. Самоделка, дрянь!
Рванул изо всех сил – а, как известно, в смертный час силы удесятеряются – и оторвал кольцо. Затем уже двумя руками дернул второе – и тоже оторвал.
Менты-истязатели не успели опомниться, как он прободал им головы, словно древним жертвенным чеканом, рваным ржавым металлом их же собственного агрегата «фобоса и деймоса», острым штырем, торчавшим из уключины на правой руке.
Затем Ян попросту вышел через дежурку – благо, расположение коридоров в когда-то родном РОВД знал хорошо, и растворился в ночи.
Оторопевший дежурный выпустил его, мокрого и страшного на вид, в полуразорванной милицейской форме, но выпустив от растерянности, конечно же, и запомнил.
Теперь у Яна не было больше и дома – убийца двух сотрудников милиции не мог вернуться к себе. Оставалось умереть – по иронии судьбы Ян решил утопиться, прыгнув с моста.
Перед самоубийством он встал у огромного стекла ресторана и долго, больными, полубезумными глазами смотрел на жрущую и веселящуюся публику жуткого русского безвременья, уже убившего его.
Пока он вглядывался во тьму – и тьма вглядывалась в него. Мадам Ветлянская, владелица модного салона – дефиле, обратила внимание на стройного, смазливого юношу и сказала своей спутнице-бухгалтеру, допивая кофе-капучино:
– Ты посмотри! А на лицо этот клошар – вылитая Мила Йовович!
– Но он же мужик! – удивилась бухгалтерша салона.
– Ну и что?! – развела холеными руками Ветлянская. – Его только соответственно одеть, подкрасить, побрить ноги – и будет вылитая голливудская Мила Йовович!
Слово за слово – девушки поспорили на доллар насчет идентичности бомжа и Милы Йовович, и пошли к нему просить рассудить их дурацкий спор.
Так судьба Яна сделала новый безобразный поворот – он с легкостью смертника согласился проехать на лимузине Ветлянской в салон и «произвести визаж-кастинг». Ему было уже все равно – мыслями он уже лежал бездыханный на дне городской вонючей реки.
Умелые визажисты салона Ветлянской так поработали над внешностью Яна, что даже в минимуме одежд он казался девушкой. Подобрали рыжий парик. Наложили косметику волшебными мазками. Депилировали лишние волоски с тела.
Получилась копия Милы Йовович, и бухгалтерша отдала хозяйке честно заработанный той доллар. Затем Яну предложили остаться для дефиле – по росту и «мальчиковой» фигуре он как раз подходил. Яну было стыдно, но мысли о черной дыре, о пустом небытии смерти так мучили его, что он согласился – выхода другого не видел.
Менты искали убийцу-мужчину, а Ян учился дефилировать по дамскому подиуму, в дамских туалетах. Его полюбили во всех смыслах – и как человека, и как мужчину – он жил с Ветлянской, с бухгалтершой, с манекенщицами, потом с толстозадым педиком-продюсером.
Дни текли. Милицейский розыск давал сбои, а Ян выезжал в девичьих эскортах на всякого рода промышленные выставки и финансовые презентации.
На одной «Яну» заприметил и заказал к себе олигарх Лотарь Пипинович Припусков. Шиповнину было уже все равно, и он поехал на ночь – в конце концов, Припусков ничем не уступил бы идиоту-продюсеру с садомазохистскими наклонностями…
В самый пикантный момент Припусков обнаружил, что вместо девицы ему прислали мальчика, но не обиделся, а только больше возбудился – мол, деньги есть, давно хотел попробовать. Они провели вместе ночь, потом другую. Ян старался – выход он видел только в том, чтобы понравиться олигарху, тогда, возможно, из безумного бреда его положения и обнаружился выложенный денежками некий выход.
Получилось совсем неожиданно: через постель олигарха Ян получил должность помощника шефа, доверенного лица и смог снова носить мужской костюм, уже не опасаясь оставшихся где-то внизу, в другой жизни живых и мертвых ментов.
У Яна была теперь другая фамилия – Маляев – с соответствующим подлинным паспортом, пропиской и полной амнистией по грешкам покойного Шиповнина.
*** ***
Николай Креш, человек из прошлого тысячелетия, смежил синеватые веки кокаиниста и чуть расширил ноздри, предвкушая финансовое сафари. Тонкие, нервные, длинные пальцы музыканта сжали резные подлокотники полукресла, в котором он восседал с царственным видом, словно на троне.
Ева Алеевна Шарова, известная в уголовных кругах под странной кличкой «Хозо», красивая и жестокая полукровка в стиле «вамп», с удивительными, очень редкими черными радужками гипнотически слепящих глаз, поморщилась: Креш напоминал Дракулу. Они поистине стоили друг друга – два аристократичных вампира, решавших теперь общее дело.
– Как будет называться фирма, которую я возглавлю? – лениво поинтересовался Креш.
– Название довольно бесхитростное – «ЛадогаИнвест». – Почти шептала Ева Алеевна, хотя в её кабинете возможность прослушки была полностью устранена. – Задача проста – и сложна одновременно.
– Люблю вас за диалектику... – оскалился Николай.
– В общем, не стану перед вами лукавить. – Улыбнулась Хозо завлекающе. – Смерть Лотаря Пипиновича очень по всем нам ударила – такая неожиданность... Когда-то мы воевали...
– Я знаю.
– Потом между нами был заключен мир. Одним из условий мира был обмен активами, с тем, чтобы в советы директоров обоих холдингов вошли директора другой стороны – навроде контролеров.
– Я знаю.
– Так к нам попали 10 процентов «ПайБанка» Лотаря Пипиновича, которые теперь, учитывая новые обстоятельства, можно считать пачкой макулатуры.
– Следовательно, – лениво тянул Креш, словно анашой обкурился. – Моя задача принять на «Ладогу» долги «ПайБанка» с тем, чтобы встряхнуть рынок и поднять вам предпродажную цену вашей макулатуры...
– Отчасти да. У нас есть хлам, который нужно продать. Его никто не покупает. Но если окажется, что «ПайБанку» окажется должным крупную сумму серьезное и кредитоспособное предприятие, то акции «ПайБанка» поползут в цене вверх...
– Девочка моя... Вы говорите о серьезном и кредитоспособном предприятии, а «ЛадогаИнвест» зарегистрирована вчера, и все её активы помещаются в одной картонной папке... Я подниму шум, будто я должник «ПайБанка» и собираюсь расплачиваться, но кто мне поверит?
– На этот случай предусмотрен один интересный ход. Государство намерено приватизировать свою долю в компании «ГазЭкспо». Вы выиграете тендер.
– Я выиграю тендер?!
– Да. Вы предложите лучшую цену из всех участников аукциона. Торговаться не будете – на любое предложение отвечаете переплатой. В итоге «ЛадогаИнвест» оказывается владельцем «ГазЭкспо», а это солидный куш, и вас все станут уважать через час после информационного сообщения об итогах тендера.
– Но это же глупости! Купить «ГазЭкспо» – переплюнуть всех конкурентов... Если вам это по силам – зачем тогда огород городить с «ПайБанком»?! Предоставьте мертвым погребать их мертвецов...
– Вы не дослушали, Николай Арсентьевич, – строго одернула охотника Ева Хозо. – Я сказала – через час после информационного сообщения об итогах тендера... Через час... А по условиям тендера заявленная сумма переводится на счета продавца... вот... – Наманикюренным пальцем Хозо отчеркнула в бумаге нужную строку. – ...Не позднее двух дней после заключения сделки... Вы понимаете мою мысль?
– Кажется, да... Инвестиционный рейтинг «Ладоги» подскочит через час после торгов, а денежки она имеет право продержать двое суток... Если подключить хороших юристов и продавить форс-мажор – возможно, двое суток удастся развернуть в три-четыре дня... Пока суть да дело, вы сбудете вздорожавшие акции «ПайБанка», а попутно и акции «Ладоги», наверное... Я прав?
– С вами приятно работать. Вы схватываете на лету...
– Ну что ж... – Николай Креш пронзил Еву Алеевну взглядом хладнокровного головоногого моллюска, от которой у видавшей виды Хозо пробежал озноб по спине. – Пожалуй, это именно то, что я искал на родине... Отличное получится сафари... Сколько я вам должен, Ева Алеевна?
Возникла растерянная пауза. Черноглазая, черноволосая, в черном строгом деловом костюме, гибкая и стройная, Ева Хозо практически у всех вызывала одну ассоциацию: с пантерой. Та же кошачья повадка вести себя, те же бархатные лапы с надежно укрытыми до поры стальными когтями, та же хищная повадка пробежать иногда языком по острым клычкам, то ли мурлыкая, то ли рыча...
Ева Хозо никого в этой жизни не боялась, включая в список и безносую даму с косой. Она не раз смотрела в глаза смерти и находила своеобразное упоение в бою, бросая лайковую маленькую перчатку дамского вызова самым сильным хищникам мира сего.
И все же – Ева вынуждена была признать – Креш её пугал. Единственный из всех бандитов, толпами проходивших через её кабинет, он не просто угрожал видом и взглядом, он вызывал суеверный ужас. Он не казался теплокровным существом, пусть снабженным орудиями убийства и пыток, но все же из числа млекопитающих.
Перед Евой Хозо был двуногий спрут – он казался холодным и склизким, и Ева опасалась его рукопожатия, будто бы на ладони могли оказаться сепия и присоски. Это существо с теплого берега французской Ривьеры, прямиком со средиземноморских пляжей, из роскошного белого палаццо, обсаженного пальмами и рододендронами. Земноводный кальмар, человек без возраста и без эмоций, человек, которого пригласили сыграть смертельно опасную роль подсадной утки, зиц-председателя, принимающего на душу многомиллиардный подлог...
Что спрашивает это мертво-подвижное чудовище, выловленное сетями холдинга в районе Ниццы? Он должен?! Как он может быть должен, когда ему должны за сложнейшую и опаснейшую операцию, в которой он рискует и жизнью, и именем, и свободой?!
– Ева Алеевна – прервал молчание Креш. – Я полагаю, вы поняли меня?
– Мы хотели бы предложить вам 10 процентов от общей прибыли операции... Это составит примерно полтора...
– Ева Алеевна, я вижу, вы меня не поняли... Я не нуждаюсь в средствах, и ничего давно уже не делаю ради денег... Меня интересует только сафари – обещанное вами финансовое сафари, где охотник и дичь многократно меняются местами... А хорошее сафари задарма не получишь, вы же знаете... Меня совершенно не волнуют ваши гешефты по итогам загона – это ваши проблемы... Я не люблю быть в долгу, и потому предлагаю вам любую сумму за право участвовать в этой игре...
– Вы собираетесь платить мне за то, что я подставляю вас?
– Совершенно верно... Я считаю себя состоятельным человеком, и могу себе позволить иногда довольно странные забавы...
– Мне трудно вас понять... – Хозо боялась головоногого все сильнее, но, пересиливая страх, тянулась к нему ближе, чтобы узнать о новом виде «homo sapiens» побольше. – А я не люблю работать с людьми, которых не понимаю...
– Вы отказываетесь от сделки со мной?
– Зачем вы сразу обижаетесь?! Я всего лишь хочу пригласить вас на ужин в один маленький, камерный ресторанчик, пообщаться...
– Боюсь вас разочаровать, Ева Алеевна, но секс меня не интересует... Я хотел бы в максимально кратчайшие сроки приступить к финансовому сафари – если вы посчитаете мою кандидатуру достойной...
– Разве ужин в ресторане обязательно предполагает секс?
– Так часто бывает. Бывало, когда я ещё ходил на ужины... Впрочем, если вы настаиваете...
...Под тихую музыку живого симфонического оркестра возвышающийся напротив Евы мертвец казался ещё противоестественнее над бордовой, почти траурной скатертью. Хозо вглядывалась в его черты, слушала его порой похожие на бред речи, и все больше сомневалась в выборе своей финансовой разведки.
Она поняла, что пугает в Креше. Не то, что смерть стоит у этого человека за плечами – таким в их среде никого не удивишь. Николай Арсентьевич, казалось, нес с собой какую-то ужасную разновидность смерти, гнусную и неблагородную. Он представлялся обволакивающим и выпивающим, высасывающим плоть, как тающий леденец, он воплощал кончину растворения заживо в желудочном соке гигантского и сухопутного кальмара.
Он не кушал – он исследовал пространство тарелки, как натуралист. Его шизофренический заказ включал в себя все виды креветок – обыкновенную, бурую, розовую, тигровую. Ел он понемногу, чуть открывая маленький рот, очень тщательно и чистоплотно, и казалось – креветки разных сортов проникают в него, не соприкасаясь с его плотью, по воздуху.
– Николай Арсентьевич, я решила познакомиться с вами поближе, потому что не вполне понимаю ваши взгляды на финансовый процесс и, похоже, впервые сталкиваюсь с такими взглядами...
– Я не думаю... – медленно заговорил смакующий дары моря Креш. – Не думаю... Ева Алеевна... что речь идет о каких-то особых взглядах, или о системе... Это было бы слишком много для уставшего от жизни человека прошлого тысячелетия...
– Почему вы говорите о себе так?
– Нет, не беспокойтесь... Я не про лавры графа Калиостро, который жил тысячелетиями, я не сумасшедший и не экстрасенс... Я простой человек, вероятно, ваш ровесник, или чуть-чуть постарше... Мы все перейдем черту миллениума, и тогда лучшая часть нашей жизни окажется в прошлом тысячелетии, хотим мы того или не хотим...
Креш с видом насытившегося простейшего прикрыл веки – жизнь метнулась перед ним напуганной собакой, всем своим ошпаренным боком – короткая, как вспышка и длинная, как смерть.
– Кстати, Ева Алеевна... У вас тут хорошие креветки... Если вы угощаете меня за свой счет...
– О, да, естественно...
– Так вот, за хлеб-соль открою вам маленькую тайну: работая со мной, вы можете столкнуться с разными вещами. Вот по части еды, к примеру... Мы не дети, а сафари – жестокая игра... Хочу предупредить заранее – опасайтесь пищи, возле которой где-то будет значок “салического лучника”.
– Какой, простите?
– Салический лучник – это кривой крест – одна палочка прямая, как стрела, а другая дугой – как натянутый лук. Символ яда для посвященных. Он может быть проставлен где угодно и встретиться в каких угодно обстоятельствах... Имейте в виду, так я мечу смерть...
– Надеюсь, Николай Арсентьевич, до смертей у нас не дойдет, мы люди мирные, и сафари у нас финансовое...
– Всякое бывает... Скажете мне убрать кого-то из сильно мешающих делу – тогда и смотрите, чтобы “салический лучник” не просигналил где-то рядом с вами. Он будет означать – вы на линии стрельбы, уйдите в сторону...
Да, жизнь, короткая, как вспышка, и длинная, как смерть. О вспышке он ничего не мог бы рассказать – как впрочем, и любой, ослепленный вспышкой. О смерти он мог бы рассказать очень многое.
Там, в тени шёлкового тента, на личном песчаном участке лазурного берега – он был уже давно мертв, и осознавал это вполне отчетливо, но тело его жило – кровь бежала по жилам, равномерно ухало сердце, стрекотала селезенка, сжимались и сокращались мышечные волокна. Жил и его разум – оценивающий, осознающий и пустой, как высохшая тыква.
Креш устал. Он прожил все и пережил себя – и теперь любое действие становилось повтором, обессмысливающим все в своем однообразии.
Креш охотился на все мыслимые и немыслимые виды дичи – в Африке и Колумбии, на островах Океании, в Юго-Восточной Азии и в пустынях Монголии, он доплывал на личной яхте до Антарктиды – а толку?
– Так вы обдумали мое предложение, Ева Алеевна? Сколько я вам должен?
*** ***
Лиана Припускова из задней, женской, закрытой и забитой половины дома разом переместилась на передовую финансовой жизни. С пылкостью неофита она входила во все дела в хрустально-мраморной башне принадлежавшего мужу небоскреба – офиса.
– При мне все останется, как при муже! – широким жестом пообещала Лиана, сплагиатировав фразу императрицы из сериала про дворцовые перевороты.
– Дура набитая! – зло шипел Книзобадов. – Все по ветру пустит... В каком борделе её покойный Лотарь нашел?!
– Альфред Адольфович, – змеей нашептывала вьющаяся возле царского наследия Ева Шарова, неутомимая Хозо. – Мы, заместители, вторые лица, должны лучше понимать друг друга... Сыграйте к нам, отсыплем на третий холдинг – лично для вас...
– Лучше вы к нам, Ева Алеевна, мы отсыплем лично вам... А я, знаете, столько вложил души в это дело, что теперь его рушить...
– Что ж, Альфред Адольфович, аналогично. Я уважаю ваш выбор честного служащего.
Первое свидетельство такого уважения Хозо выразилось в дискредитации генерала Книзобадова перед новой хозяйкой конкурирующего холдинга. Положив глаз на плохо лежащие припусковские миллионы, Ева Алеевна стала убирать из домена совестливых слуг.
Начальник финансовой разведки покойного Хозяина, лысый уголовник по прозвищу «Бильярд», почти сразу после известия о трагическом конце шефа получил две старательно подделанных графологами записки подчерком Лотаря Пипиновича. Первая записка якобы требовала от него, Бильярда, снять всякую охрану с загородного дома в Порхово, где Припусков был убит, и указывала, что на день убийства руководство безопасности переходит в руки Книзобадова. Вторая записка была прямо противоположного содержания, и тоже как бы почерком Припускова, в которой покойник ругал Бильярда за нерасторопность в охране, угрожающей его жизни.
– Если вы не хотите, чтобы вторая записка попала в руки Лианы без вас, – предупредили Бильярда незнакомые ему люди. – То озаботьтесь, чтобы первая попала ей в руки через вас...
Бильярд и сам не знал, куда деваться от косых взглядов и подозрений, оттого мысль «перевести стрелки» на другого человека показалась ему великолепной. Он сделал не просто как надо – он сделал лучше, чем надо. Он вручил записку Хозяйке, сопроводив её скорбным видом и устным докладом, а потом ещё нашептывал на Альфреда Книзобадова каждому встречному и поперечному, отлепляя от себя гнусную патоку виновности.
Илона Ясенева, роскошная, но не очень умная блондинка, доверенный секретарь-референт покойного Босса, была предупреждена, что некто располагает видеокассетой о её «играх» с шефом после работы. Поэтому, чтобы не расстраивать вдову в её и без того скорбном положении, лучше делать, что скажут. О конкретике оповестят заблаговременно – а пока, мол, сиди и не высовывайся.
Играя этой картой, Ева Алеевна не могла, конечно, знать, что особых тайн из своих служебных романов Припусков дома не делал. Лиана Припускова, рыжая вульгарная девица, оказавшаяся в будуаре Лотаря Пипиновича если не напрямую из борделя, то из весьма близкого ему стрип-шоу, придерживалась на личную жизнь довольно широких взглядов.
– Я буду делать все, как делал мой муж! – попугаисто твердила эта особа, волей нелепости взлетевшая на эверест финансового мира. – Что он делал с пяти до шести?
– С пяти до половины шестого он разбирал жалобы заместителей друг на друга... – откровенно скучала секретарша Илоночка. – С половины шестого до шести он обычно принимал ионизированный душ для свежести...
– Отлично... Где душевая кабинка?
Лиана с коммуникабельностью проститутки осваивалась на «этаже олимпийцев», как называли в здании роскошный пентхаус, отведенный под апартаменты высшего руководства. Вместо душевой кабинки она обнаружила ванную комнату величиной с приличный зал, всю в хроме и мраморе, зеркалах и изразцах, сюжетно бесстыдствующих на стенах.
– Ага! Отлично! Этот пункт я тоже сохраню в своем расписании... Я буду все делать, как он... А после душа? Что он обычно делал после ванной?
– Подписывал служебные разнарядки и функциональные обязанности...
– Илоночка... Мне трудно понять, что это такое, но сохраним в графике, как при нем... А что после?
– После ,– окрысилась Илона, уставшая от болтовни новой шефини. – После он обычно трахал меня или Яна в комнате отдыха... Прикажете тоже сохранить в графике?
Лиана смерила подчиненную долгим томным взглядом блудливых глаз.
– При мне все останется, как при муже...
Новое руководство сперва почти не отразилось ни на ком – разве что дышать стало легче и спокойнее, чем при дерганном и недоделанном Припускове. Императрица Лиана, вполне отдавая себе отчет в своей деловой некомпетентности, старалась брать лаской и посулами, вежливостью и доброжелательностью, чтобы привязать, прикрепить к себе персонал, удержать его от обычного в смутные времена предательства и двурушничества.
Только генерал в отставке Книзобадов, умело подставленный конкурентами, почувствовал какое-то ледяное охлаждение к себе в шефском кабинете, но и то это не выразилось ни в чем экстраординарном.
Пока «императрица» строила подданным глазки и раздаривала подкупающие искренностью подарки, отставной генерал, мясистый и крепкий, увесистый, как куб, Альфред Адольфович вел по-прежнему всю рутину финансовых дел.
Поэтому явившийся с визитом «должник» холдинга Николай Креш, руководитель фирмы «ЛадогаИнвест», сперва попал в кабинет Альфреда Адольфовича. Здесь он рассказал о своих долгах «ПайБанку», которые были оформлены через голову банковского менеджмента, лично с Лотарем Пипиновичем. Теперь, когда «ПайБанк» оказался в сложном положении, «ладожцы» считают необходимым выступить с заявлением о подтверждении своих долгов и укрепить финансовый рейтинг банка.
– Вот все бумаги, мой экземпляр... – улыбнулся Креш улыбкой медузы, протягивая тоненькую пластиковую папочку-«скоросшиватель». – Наверное, вы уже ознакомлены с экземплярами Лотаря Пипиновича...
– Нет, Николай Арсентьевич! – покачал головой Книзобадов, изучая визитку гостя. – К сожалению, я почему-то ничего не знаю ни о вас, ни о ваших делах с покойным Лотарем Пипиновичем, хотя я вроде бы не последний в холдинге человек... Кстати, визитка-то ваша никак вчера напечатана?
– Да, новая партия... Старые кончились... Впрочем, какое это имеет отношение к... Может быть, вы не поняли? Мы не взыскивать долги пришли к вам, а платить по долгам...
– И тем не менее мне подозрительна...
– Что? Моя готовность возвращать занятые у Лотаря Пипиновича деньги?!
– Да хотя бы и она. Мы ведь деловые люди. Скажите, Николай Арсентьевич, зачем вы вдруг так заторопились? Обычно должники ждут, пока им сделают запрос, а не бегут платить впереди паровоза – мы же с вами деловые люди...
– Как деловые люди, мы могли бы и объясниться. Альфред Адольфович, естественно, я не горю желанием отдавать деньги, как и любой бизнесмен. Но дело решалось мною и Припусковым очень конфиденциально, и если бы я не поспешил, то могли бы подумать... Словом, могли бы предположить, что убийство Лотаря Пипиновича связано с кредитом «Ладоге», а мне это совсем не нужно. Сокрытие и оттягивание признания долга могло бы выглядеть как мотив к убийству – вы меня понимаете?
– Допустим, это так. Но почему Лотарь Пипинович совершал сделку с вами в такой глубокой тайне, даже от меня?
– Думаю, свои мотивы он унес с собой туда, откуда нет возврата. Я не знаю, Альфред Адольфович! Отдавал деньги втайне, но мы со своей стороны никакой тайны делать из этого не хотим, и гласно объявим о своем долге «ПайБанку», которому это нужно срочно, чтобы совсем не окочуриться...
– О том, что нужно нашим банкам, предоставьте решать нам, Николай Арсентьевич, – строго отрезал Книзобадов.– В какие сроки вы намерены возвратить кредит?
– В течение полугода.
– То есть не сразу?
– Альфред Адольфович, мы оба финансисты, и вы понимаете, что это очень крупная сумма...
– Но огласить свой долг вы намерены тотчас же?
– Естественно. Чтобы компетентные органы сняли с нас мотив предполагаемого преступления.
– И чтобы спасся ПайБанк?
– Ну... это побочный для нас эффект... Но раз уж сделка заключалась от имени ПайБанка, то мы ничего против него не имеем, и спасение его деловой репутации никоим образом не повредит нашим долговременной стратегии развития... Я понятно выразился?
Книзобадов молчал. Он не мог понять, в чем подвох со стороны этой невесть откуда выплывшей, совершенно безвестной «Ладоги», но предполагал подвох почти обязательным явлением. С другой стороны – ПайБанк висел на волоске, гибель такого крупного звена в холдинге никого бы не обрадовала... Этот Креш нес с собой нежданное спасение, перевешивая долги покойного Лотаря на свою шею. Но разве умный человек так станет поступать без задней мысли?!
Интуиция требовала от Книзобадова выгнать незваного визитера и закрыть это тухловатое на запах дельце. В конце концов, пусть возвращают деньги, если должны, а чего трезвонить о ещё не свершившемся факте?
Но и ещё одна мысль грызла отставного генерала, привыкшего на прежней службе к субординации: хозяин в домене не он, а Лиана Припускова... Выгонит он сейчас Креша – а потом пойдут гулять ненужные разговоры, что Книзобадов продался, Книзобадов самодурствует, Книзобадов помешал спасти тонущий ПайБанк...
В итоге Альфред Адольфович не решился принять решение сам и попросил Креша рассказать все хозяйке холдинга лично. Пусть Креш пока выложит этой стриптизерше на троне свои аргументы, а Книзобадов возьмет тайм-аут и продумает контраргументы. Кому и зачем это выгодно, кто собирается подставлять?!
Креш играл свою игру. В приемной «императрицы» он галантно, холодными и липкими губами, поцеловал ручку очаровательной Илоне.
– Вы не забыли меня?
– По правде сказать... К Лотарю Пипиновичу какого только люда не моталось...
– Ах, Илоночка! Как можно! Я же вам при нем обещал подарить бриллиантовое колье!
– Кажется, припоминаю... – наморщила лобик Илона.
– Вы имейте в виду, я иногда забывчив! Напоминайте мне о моем обещании, а то я невольно стану клятвопреступником, а по отношению к покойному это совершенно недопустимо. Святой был человек...
– Вы думаете?! – искренне удивилась Илоночка.
Креш прошел к Лиане Припусковой, где встретил совершенно иной прием. Шатко сидящая на троне мужа «государыня» жаждала «маленькой победоносной войны» под своим скипетром, чтобы вдохнуть надежду в унывающих, образумить хитрящих, укрепить сомневающихся. Если бы Лотарь Пипинович где-то, мягко говоря, обгадился бы, а его преемница смогла бы грациозным жестом все поправить – формальная власть стала бы полной и фактической.
Николай Креш показался Лиане подарком судьбы. Получалось, что как бы сам собой возвращается в руки выпавший у Припускова ПайБанк, что можно одним махом выправить дела на самом безнадежном участке фронта.
– Жаль только, что про вашу компанию никто ничего не слышал! – посетовала ласковая Лиана, отпаивающая гостя коньяком и кофе. Одновременно хотела показать свою осведомленность в финансовых вопросах.
– Поверьте, Лотарь Пипинович знал, кому давать в долг! – блеснул белыми неестественными зубами Креш. – «ЛадогаИнвест» создана очень серьезными людьми, в ближайшее время мы собираемся принять участие в тендере по приватизации «ГазЭкспо»...
– Ого! Вы замахиваетесь на такой кусок?!
– Нам это по плечу, Лиана Викентьевна... Мы хотим не просто участвовать – мы выкупим «ГазЭкспо», это наша долговременная стратегия развития! Естественно, когда мы проявим себя таким образом, то и наши кредитные обязательства заставим уважать...
– Великолепно! – радовалась Лиана, отбрасывая от лица рыжую прядь. – Так вы говорите, готовы выступить с заявлением?
– Естественно, учитывая нынешнее положение ПайБанка, мы считаем нужным поддержать его...
– Что требуется от меня лично?
– От вас лично? Ничего. Только согласие. Я ведь не знаю, может быть, у Лотаря Пипиновича были основания совершать сделку втайне, и своими заявлениями я могу нанести вред...
– Николай Арсентьевич, если такие основания и были, то Лотарь Пипинович унес их в могилу... Я буду вам очень благодарны за поддержку ПайБанка и надеюсь на долговременное сотрудничество с вашим предприятием...
Креш угадал реакцию Лианы Припусковой. Обрадованная подарком судьбы, она вышла провожать гостя в приемную. И здесь Илоночка очень естественно напомнила Крешу:
– Так не забудьте, Николай Арсентьевич, что вы обещали Лотарю Пипиновичу!
– Ах да! – хлопнул себя по лбу Креш. – Конечно!
– А что он обещал Лотарю Пипиновичу? – весело спросила Лиана.
– Подарить мне бриллиантовое колье... – так же весело «сделала ручкой» Илона.
– Подарю, подарю... – торопился с прощаниями Креш. – Непременно... Все, что было обещано Лотарю Пипиновичу, будет обязательно исполнено...
*** ***
Падение курса бумаг ПайБанка было приостановлено, после чего Лиана Припускова выросла в своих глазах и завидущих глазах окружающих. Казалось, она как талисман, приносит холдингу удачу.
Через день состоялись торги по лоту «ГазЭкспо» и бомбой разорвалась в деловом мире оглушительная весть – никому неизвестная, явно подставная фирмочка «ЛадогаИнвест» взяла торги, предложив максимальную сумму за выставленный пакет акций.
Хозяин «Ладоги» Николай Креш, похожий на бескровного Дракулу, аристократичный и безэмоциональный, не слезал со страниц газет и экранов телевидения, вещал на радиоволнах, отвечал на вопросы настырных корреспондентов и по телефонам горячих финансовых линий.
Лиана Припускова тоже не осталась без внимания – её честолюбие было удовлетворено сполна. Её фотографировали и опрашивали – в основном по поводу внезапной и полной реанимации ПайБанка, курсы которого взлетели на другой день, словно ошпаренные.
Когда банку была должна какая-то «Ладога», пусть даже и не отказывавшаяся от долгов – это мало кого впечатляло. Но теперь банку был должен сам «ГазЭкспо»! А уж в ресурсах газового гиганта никто не сомневался...
Холдинг Припускова праздновал свою победу. «Роспромсоюз», управляемый Евой Хозо при слабом и равнодушном шефе Виталии Терентьевиче Савенко – свою. Николай Креш в эфемерной «ЛадогеИнвест» – свою.
И только генерал в отставке, матерый финансовый волк, заскорузший на вторых ролях – Альфред Книзобадов – мог отмечать поминки по своей карьере. Он не понимал, что происходит, а доверие к нему, с первых же дней подорванное, все таяло и таяло на глазах.
– Нужно ещё разобраться в его роли при убийстве Лотаря Пипиновича! – шептал «императрице» в одно ухо глава разведки Бильярд.
– Не исключено, что у него интересы на стороне... – нашептывал в другое ухо юрисконсульт семьи Припусковых Кромлехов. – Может быть, он работает на «Роспромсоюз»... Отсыпает себе отмель на солнечной стороне реки...
Кромлехов сидел на крючке у Хозо, сам отсыпал себе «отмель» за содействие и потому знал, о чем говорит.
Рыжая королева, прошедшая смолоду притоны низшего дна, видимо, имела от природы какое-то спасительное чутье и, втайне ненавидя генерала, не торопилась совсем выбросить его из колоды.
Но Книзобадов чувствовал, что его перестали приглашать на совещания и в «ближний круг». Через день после оглушительного успеха «Ладоги» на тендерном аукционе и взлета ПайБанка Альфред Адольфович написал заявление об отставке.
– Лиана Викентьевна, видимо, я уже постарел и мышей не ловлю... Пока на свалку... – обезоруживающе улыбнулся бывалый генерал, протягивая хозяйке листочек с чисто-военными, неровными каракулями заявления.
Он старался казаться беззаботным – хотя внутри его кипел гнев: огневолосая молодая шлюха ломала своими капризами дело всей его жизни, и ничего тут было не поделать. Так бывает. Собственно, наплевать и на это дело, и на эту жизнь, не стоят они особенно пристального внимания.
– Альфред Адольфович! – внимательно, проникающим вглубь взглядом бывалой женщины посмотрела Лиана Припускова на доставшегося по наследству заместителя. – Я не буду скрывать, между нами в последние дни возникли кое-какие трения... Но я очень уважаю вас, как специалиста, и не могу вот так сразу... Если я по молодости и неопытности чем-то обидела вас – прошу меня извинить, я ещё не все понимаю в мире больших финансов.
– Вы – хозяйка домена, и вам самой решать, с кем работать, – в жесте ответной вежливости поклонился Книзобадов. – Просто, видимо, я человек старой команды и не могу вписаться в новую, формируемую вами...
– Я ничего не формирую, Альфред Адольфович, я хочу, чтобы все оставалось, как при моем муже!
– При вашем муже, Лиана Викентьевна, к моему мнению принято было прислушиваться или хотя бы выслушивать его.
– При моем муже вы не совершали поступков, которые никто не может понять! Я всего лишь слабая вдова, меня легко обмануть, и создается впечатление, что кое-кто этим увлеченно занят...
– Вы намекаете на меня?
– Не будем конкретизировать. Хозяйство у нас большое, а порядка в нем нет. Лотарь, покойничек, и сам в последние годы вел тут себя, как умалишенный – какие-то яйца в Лондоне купил, куда-то дел, где никто найти не может... Шутка ли – семнадцать миллионов баксов на шесть ювелирных поделок – а главное – зачем?! Теперь Лотя мертв, а вы не хотели пускать ко мне этого Креша с долгами ПайБанка...
– Я не хотел пускать?– обиделся Книзобадов. – Что за чушь?! Кто вам это сказал...
– Да сам он и сказал!
– Я его направил прямиком к вам, Лиана Викентьевна, потому что не рискнул сам принимать решение – и, как оказалось, был прав... А если он вам сказал... Для меня это лишнее доказательство того, что он засланный казачок, и верить ему нельзя...
– Этот засланный казачок вытащил из дерьма наш ПайБанк и выиграл тендер по «ГазЭкспо», а теперь собирается закрыть у нас дыру от этих трижды проклятых яиц Фаберже!
– Но, Лиана Викентьевна, поймите и мои опасения! Такой сыр кладут только в крысоловки! Какой-то благодетель, взявшийся из ниоткуда, которого я никогда в глаза не видел у Лотаря Пипиновича...
– Вы не видели, а Илоночка видела, сама призналась.
– Илона?! Она надежный человек, я в ней не сомневаюсь, но... – Книзобадов ожесточенно тер переносицу. – Но, короче говоря, я вообще ничего не понимаю... Получается, он ходил к Лотарю Пипиновичу, а я ничего об этом не знал?! Невероятно...
– Далее! – потянулась к бумагам в углу стола Лиана. – Николай Креш не такой уж неизвестный. Вот, Бильярд мне тут подготовил по моей просьбе... 1989-й год – некто Николай Креш стал директором кооперативного банка в Москве. 1990-й год – Николай Креш – тот же самый или однофамилец – выступает директором товарно-сырьевой биржи в тогдашнем Ленинграде... Третий – или все тот же Николай Креш в 1991-м году возглавляет торгово-закупочный кооператив в Бухаре... 1992-й год – снова Николай Креш в роли основателя банка в Одессе...
– Бильярд хорошо поработал! – кивнул растерянный Книзобадов. Он все острее осознавал свою вину перед холдингом – ничего не понимая, он подводил тысячеголовое учреждение, где все так надеялись на его ум.
– С 1993 года про Николая Креша нет нигде никаких сведений, но, по неофициальным данным, он попросту срубил «капусту» и свалил за рубеж. Так многие тогда делали. И сейчас делают. Нет ничего особенного, живут где-нибудь в Монте-Карло, начинают там скучать, возвращаются на родину поиграть в «русскую рулетку»...
Книзобадов напряженно рассматривал досье финансовой разведки. Нигде не было фотографий – Креш, как призрак, не оставлял следов и отпечатков. Он всплывал и тонул бесследно: Москва, Ленинград, Бухара, Одесса – кровавый пунктир прожженного дельца, за спиной которого всякий раз оставались руины и пепелище, разоренные самоубийцы, дыры в бюджетах, не розданные зарплаты и невыплаченные пенсии. Этот Креш – или Креши? – шли, словно орда – пред ними расстилались цветущие края, а за спиной у них тянулся дымная стерня. Кем он – или они – являлся в города-жертвы, ангелом гнева господня или простым буревестником, летящим на запах грядущей падали? Куда на столько лет исчез – словно в унитаз смыло – с 1993-го года?!
– Что бы вы мне посоветовали в данной ситуации? – спросила Лиана, используя все свое женское обаяние в томной поволоке взора и улыбки. Она давала Книзобадову шанс вывернуть из опалы в фавориты. Казалось – прямым текстом говорила ему – признай, что зарвался, извинись и следуй в ногу за всей моей управленческой ротой.
– Лиана Викентьевна... – набрал Книзобадов побольше воздуха в легкие, чтобы не дрогнуть в решимости сделать все для спасения ставшего родным холдинга. – Мой совет... Если вам он ещё интересен... Пока есть возможность – сегодня же, до конца биржевых торгов, скиньте наши активы по ПайБанку...
– Продать ПайБанк?! – удивилась Лиана, заметно холодея. – Сейчас, когда он только набирает обороты... Когда ещё далеко до верхней планки его цены?! И кому же его продать? Может быть, вашей подружке Еве Хозо, которая давно мечтает заполучить его за бесценок?!
– Лиана Викентьевна...
– Замолчите, Альфред Адольфович! Мне кажется, что о «Роспромсоюзе» господина Савенко вы заботитесь нынче гораздо больше, чем о нашем домене!
– Лиана Викентьевна, я всей своей жизнью и службой...
– Не перебивайте, когда я говорю! Одна ошибка может быть ошибкой, но система из ошибочных действий уже наводит на иные размышления! Проблема в том, Альфред Адольфович, что я не могу вам больше доверять...
– Лиана Викентьевна, – вставил, наконец, генерал. – Ева Хозо продала свои десять процентов в ПайБанке. Сегодня.
– Что?! – кунья бровь огневолосой жрицы финансов приподнялась в дугу. – Как?! Вы точно знаете?
– Совершенно точно. Я отслеживаю ситуацию по ПайБанку в «онлайн-режиме»...
– Хм... – Лиана протянула холеную ручку к кнопкам селекторной связи. Пробила Юротдел и вальяжно бросила:
– Кромлехова на связь!
– Кромлехов у аппарата, Лиана Викентьевна...
– Игорь, ты в курсе, что Хозо продала долю Савенко в ПайБанке?
– Естественно! – бодро рапортовал «крот» РосПромСоюза.
– Ну и как же тебя понимать? Хрен ли ты сидишь там жопой на стуле и ничего не докладываешь?!
– О чем, Лиана Викентьевна?
– Да о том, мать твою, что Хозо сбрасывает эти активы?!
– Она их не сбрасывает, – улыбнулся Кромлехов, отлично подготовленный на том конце провода. – Это плановый маневр «союзовцев». Она оформила сделку на «РумТорг», а это её собственное детище... Дочка, так сказать, «союзовского» холдинга!
– Зачем ей этот геморрой?
– Затем, что она играет на повышение курса. Продажа «РумТоргу» прошла по верхней планке цены и подстегнула ажиотаж на биржевых торгах...
– А-а... – Лиана в своей беспомощности поняла, как мало она ещё пока знает о деловом мире. Но и Книзобадов, внимавший спикерфонному диалогу, устыдился с новой силой – все его карты, как на грех, оказывались краплеными, словно он и в самом деле играл в ворота «союзовцев».
– Вы хотите что-то сказать, Альфред Адольфович? – мрачно спросила Лиана Припускова.
– Только то, что ничего не понимаю...
– Я тоже об этом подумала! Согласитесь, странно – Ева играет на повышение, а вы – на понижение, как ключ и замок, не правда ли?
– Странно, Лиана Викентьевна. Поэтому я и прошу отставки – вам не нужны советники, которые перестают понимать происходящее.
– Не нужны.
– Вы подпишите мое заявление?
Лиана помолчала. Хитрое бабье чутье в ней было против ухода генерала – что-то в Книзобадове, вопреки фактам, импонировало ей. А тут ещё случай с «РумТоргом», показавшей ей самой, как легко ей манипулировать...
– Альфред Адольфович... – сменив ледяной тон на дружеский, произнесла Лиана. – Мы все часто нервничаем... Совершаем необдуманные поступки... Это касается и вас, и меня. Поэтому – у меня к вам просьба – будьте добры, порвите свое заявление, и напишите другое...
– Какое же?
– Об отпуске. Вы отдохнете, обстановка прояснится... Поверьте, так будет лучше для нас обоих – ведь мой муж никогда не принимал скоропалительных решений.
Выходя с разрешением на месячный отпуск, Книзобадов вынужден был изменить свое мнение о той, которую полчаса назад презирал. Да, шлюха, смазливая, пышнотелая, в духе извращенных вкусов покойного Припускова, но ведь неглупая баба, как выясняется... Ей бы немного образования, немного практики – и будет рулить лучше бесноватого «Буратино» – как звали в домене за глаза длинноносого и любопытного Босса.
*** ***
Отпуск Альфреду Адольфовичу не понадобился. Он ушел 17-го числа, а уже 18-го «РумТорг» сбыл активы несчастного ПайБанка на сторону, поимев на биржевом ажиотаже отличный гешефт. Ни Бильярд, ни Игорь Кромлехов ничего не сообщили об этой новости «императрице», витавшей в эйфории победного ожидания.
19-го числа федеральная служба приватизации направила в «ЛадогуИнвест» официальный запрос – почему фирма до сих пор не перечислила на счета государства обещанную на аукционе сумму? Ведь два дня уже прошли. Юристы «Ладоги» бормотали что-то невразумительное о «технических причинах» и слали всюду гарантийные письма с обязательствами уплатить все потребное разом и сполна.
На фоне успешных торгов акциями «ЛадогиИнвест» – официально объявленной владелицей контрольного пакета «ГазЭкспо», и бумом цен на акции ПайБанка сообщение о «технических неполадках» с перечислениями были притушены –отчасти и искусственно, официальными лицами.
К обеду Кромлехову удалось подписать у Лианы Припусковой соглашение о покупке солидного пакета акций «ЛадогиИнвест» в собственность домена. Поскольку свободных денег в империи Лотаря было немного, оформили деривативный обмен – акция на акцию. Всякая «фигня» – уверял Кромлехов – из числа ценных бумаг, не относящихся к «голубым фишкам», всякое дерьмо, отданное Лотарю Пипиновичу в свое время должниками-банкротами – меняется на акции динамичного и солидно обеспеченного газовыми активами финансового предприятия.
И – положил под очи «государыни» длинный список «фигни» и «дерьма». Тут и впрямь не было ни грамма нефтяных, газовых, энергетических или банковских акций. Шла разношерстная мелкота:
«МестПром», ООО, бывший КООП, акций на 351 тыс. рублей, производит топорища, черенки, гужевую упряжь, валенки и пр.
«Лоток», МП, ангарная сборка торгового оборудования – на 540 тыс. рублей.
«Снежинка», ООО, производитель мороженного, на 230 тыс. рублей.
«Поток», ОАО, оптовая торговля водокомпрессорным оборудованием, на 186 тыс. рублей.
«Руссовал», ЗАО, производство и оптовая реализация елочных игрушек и украшений, на 239 тыс. рублей...
Список «барахолки», которую Лотарь Пипинович развел в холдинге, уныло тянулся перед глазами мыслящей себя биржевым Наполеоном Лианы Викентьевны. Между ног стало горячо, как будто там ласкала опытная рука, или даже язычок.
– Господи, Игорек, что это за базарище развел тут Лотя?
– Ну, это... брали кредиты в банке, Лиана Викентьевна, вовремя не оборачивались, он и соглашался капитал брать деньгами, а проценты по нему – акциями да векселями... Коллекционер был, земля ему пухом...
– А мы всю эту рухлядь разом – на акции «ГазЭкспо»?!
– Безусловно. «ЛадогаИнвест» тендер уже выиграла, так что её бумаги – это, считай, то же, что бумаги газовиков...
– Думаешь, проскочим?
– Креш подтверждение дал, так что дело за вашей визой.
– А раз так, то и дела никакого не осталось. Вот тебе виза, езжай скорее, пока Креш не передумал...
И пестрая, сорочинская барахолка непрофильных активов 19-го числа, после обеда переехала всем табором из домена в «ЛадогуИнвест». В 4 часа пополудни барахолка выехала уже в «РосПромСоюз» к Еве Алеевне Шаровой, ждавшей эту «ярмонку» там с распростертыми объятиями, по новому соглашению о деривативном обмене.
«ЛадогаИнвест», в которую уже пришли судебные приставы, чтобы потребовать немедленного тендерного перечисления, согласилась обменять «балаганище» Лотаря Припускова на стандартные, единообразные векселя некого «Арбитра» – фирмочки, зарегистрированной накануне, и имевшей всех активов в размере чемоданчика, в котором расположилось её свидетельство о государственной регистрации, свидетельство о постановке на налоговый учет, заверенный нотариусом устав, а также квитанция на 2 тысячи рублей от юридической фирмы, которая за деньги регистрирует фирмы для любого желающего.
20-го числа деловой мир замер, потому что приближение грозовых туч почувствовали все игроки рынка. 21-го числа решение о передаче «ЛадогеИнвест» газовых акций было аннулировано – за неуплату определенной аукционом суммы.
Через час после аннулирования владения «Ладоги» над «ГазЭкспо» на торгах рухнули котировки всех видов бумаг «ЛадогиИнвест». Вслед за ними, нарастая, как снежный ком, повалились котировки только-только вынырнувшего ПайБанка, уже не имевшего надежного должника и оттого снова зиявшего простреленной дырой на месте яиц.
Яйца ПайБанка, работы Фаберже, так и оставались невесть где, потому к вечеру 22-го числа, когда Лиана Припускова по телефону умоляла Книзобадова прервать отпуск и выйти на работу, весь пакет акций ПайБанка уже почти ничего не стоил...
*** ***
Небольшая фигурная гирька – из потемневшего от времени, потертого свинца, с клеймом императорской пробирной палаты, ещё с купеческих весов царского времени – покачивалась у Николая Креша на шёлковом шнуре. Эта гирька была его талисманом, его первой собственностью в торговых делах, в которых Креш крутился с 1986-го года, почти с начала перестройки в СССР.
Очень давно Креш нашел гирьку на развалинах сносимого старого дома. Углядел текст с «ятями» на боку, прикинул, что это можно назвать раритетом. Привязал за дужку на шнур и носил в кармане.
Весу в гирьке было грамм на двести, не более, оттого она карман сильно не тянула. Шнуры снашивались, а гирька переходила на новые, из пиджака в пиджак, как заветный амулет заговоренного от всех бед человека.
Его пришли арестовывать за мошенничество трое – один в штатском, двое в милицейской форме. Стали предъявлять документы, но Креш смотрел невнимательно: он не знал ни имен пришедших, не различал их лиц – так охотник навряд-ли различит морды убитых львов или носорогов.
Николай Арсентьевич встал из-за полированного стола и сделал вид, что готов идти с «гостями». Он был один – щуплый человек болезненного вида, беловоротничковый мошенник с нездоровым, неспортивным образом жизни против троих служивых людей. Это был более чем честный бой.
Креш почувствовал некоторое волнение, некоторый адреналиновый выплеск, ради которого и приезжал в Россию. Кое-что было. Но очень мало и где-то в глубине души. Подтверждались его худшие опасения – ничто уже не могло встряхнуть его усталый, мертвый дух по-настоящему. Вместо потока чувств – какой-то вялый ручеек, подточка, с ржавинкой, из старой, забитой грунтом трубы...
О боли, страхе, наслаждении, восторге, азарте, веселье Николай Креш помнил разумом, как-то весьма гипотетически, как слепой помнит о цветах и красках. Вроде бы как глаза давно повыкололи, но было дело – и мы пейзажи видали, и даже упивались красотами природы...
Креш слишком многое прожил и слишком многих пережил, чтобы ощущать пальцами души рельеф эмоций. Он шарил по стершейся, отлакированной поверхности всеобщего ничто, и лишь микроскопические выпуклости на местах былых граней напоминали о чеканке чувственного восприятия.
Последние чувства Николай Арсентьевич испытывал в момент своих колоссальных успехов – в столице и в провинции, в экзотической Бухаре и местечково-картавой Одессе... Это было тысячелетие назад и осталось только смутным преданием.
Креша до сих пор смутно волновали ТЕ деньги – крупные, с Лениным на гербе, желто-зеленые, кирпичные, фиолетовые... Потом были другие деньги, но они уже не умели волновать сердца, а волнительные отменили. Дело было, конечно, не в дизайне купюр – умерла способность радоваться.
Говорят, что тысячи и миллионы лет подряд первобытные люди жили не дольше 18–20 лет. Так, вот – рождались, испытывали все и погибали от хищников, холода, голода, огня, врагов... Те, кто доживал до 25 лет, уже назывались старейшинами, и считались безнадежными, глубокими стариками.
Так и есть – согласился с теорией Креш сразу же, как услышал её. Именно так и есть. 25 лет – глубокая старость, пресыщение. А уж потом – просто неестественная «серая зона» между жизнью и смертью, когда ничего нового жизнь предложить уже не может, а смерть все медлит и медлит, отодвинутая изуверскими руками врачей и коммунальщиков...
Играя в сафари, Креш не боялся смерти. Он выходил с зулусским копьем на льва и с кинжалом на бурого гризли. Он даже дрался в темном трюме старой баржи с себе подобными – давая фору мускулистым кулачным бойцам, нанятым с «ринга без правил» в худших портовых притонах. Дрался – и побеждал. Свернув шею захваченному врасплох противнику, стоял над его остывающим телом, склонив голову и слушая себя – что пошевелится?
Но шли какие-то соматические реакции – колотилось взбудораженное сердце-насос, дергалась печень, релаксически тренькали мышечные волокна укольчиками усталости, урчал живот.
– О! Барабашка! – в полуулыбке говорил Креш, слушая бурлящие кишки, но ему было невесело. Это уже было. Все было. Повтор. Повтор. Всегда одно и то же.
Выше соматической реакция на самую острую опасность не поднималась. Деньги тоже не говорили душе ни о чем – их астрономические суммы, как баллы в компьютерной игре – ползли из ниоткуда в никуда, не принося удовлетворения.
Почему деньги больше не радуют? – спрашивал себя Креш растерянно. – Почему опасность больше не возбуждает?
Тогда он решил совместить деньги (когда-то радовавшие) и опасность (когда-то возбуждавшую) в особом, специфическом финансовом сафари, и теперь игра входила в эндшпиль.
– Именем Российской Федерации...
– Болтай мне тут! – выдохнул Креш, легким и удачным жестом всаживая нож для резки бумаги из письменного прибора прямо в глаз следователю.
– А-а-а!!!
Скучающий милицейский чин, ещё минуту назад тяготившийся однообразной рутиной службы, падал на ковер, и падал мертвым.
Гирька на шнуре молнией метнулась к виску одного из блюстителей порядка – и, как детское «ё-ё», тут же отскочила обратно в ладонь Крешу.
Третий – единственный живой – конвоир с выпученными глазами вцепился в кобуру на поясе – но никак не мог справиться с застежкой. У него не было ни одного шанса...
...Когда в комнате не осталось НИ ОДНОГО ЖИВОГО, Николай Арсентьевич разочарованно покачал головой, пытаясь засечь облегчение тоски приключенческим разнообразием. Снял волосы, мигом превратившись в шатена, оторвал усы, выковырял цветные линзы из глаз и превратился в ДРУГОГО человека.
Этот ДРУГОЙ навсегда вышел из арендуемого «ЛадогойИнвест» офиса.
*** ***
Ева Шарова, она же Хозо, она же серый кардинал «РосПромСоюза», получила от руководства очередную символически-почетную награду за блистательную коммерческую операцию по обмену пустоты на реальные ценности.
Но главный «подарок» ждал её ещё впереди. Смутное чувство того, что связавшись с кальмаром, черная Багира совершила самую большую ошибку в своей жизни стало уверенностью.
Все вышло вроде бы как не со зла – хотя разве можно называть «не злом» проделанное Евой и её дрессированным спрутом? Просто зло вывернулось из рук хозяев и стало разить, как и положено слепой тьме, не разбирая лиц...
Пока Книзобадов сидел в вынужденном, опальном отпуске, на его имя почта доставила конверт от «Н. А. Креша» со свеженапечатанной символикой «ЛадогиИнвест». Конверт попал в отдел рассылки припусковского домена, и с обычной девушкой-служащей в коротенькой юбчонке, введенной тут покойным Лотарем, был выложен на рабочий стол отсутствовавшего генерала.
Юрисконсульт и двурушник Игорек Кромлехов, с оглядкой «отсыпающий» себе личную отмель за счет разрушения припусковского концерна, очень нервничал и чуть ли не жидким поносом исходил от страха.
У страха глаза велики; Кромлехов проникал в кабинет Книзобадова – этого «старого пердуна» он боялся больше других и просматривал всю корреспонденцию.
Когда в числе рекламных пакетов и цветных журналов-завлекаек Игорек обнаружил запечатанное письмо от «Н. А. Креша», то совершенно обдристался (морально, если не физически) и, в ужасе схватив конверт, немедля помчался в службу безопасности «РосПромСоюза».
Там он бушевал, как параноик, в кабинете у начальника вышеупомянутой (не к ночи) службы Валерианом Петровичем Шаровым:
– Ваш Креш – двурушник! Он сдаст меня! Сдаст! Он вон чего удумал... Зачем я с вами связался?! Он и нашим и вашим за пятак спляшем!!! Как вы могли ему поверить, это же упырь со дна озера!!!
Валера «Погон» – человек простой, «братковый», был озадачен поведением Креша, но со своей стороны уверил, что Креш может сдать только второстепенных игроков, а информации о Кромлехове у Креша никакой.
Затем они вдвоем распечатали конверт – очень аккуратно, чтобы не порвать клеящую полосу – и обнаружили внутри весьма неприятный документ: Креш информировал генерала Книзобадова, что готов сотрудничать с «Доменом» за определенное вознаграждение, и в качестве жеста доброй воли посылает первый лист ксерокопии сверхсекретного документа «РосПромСоюза» – список втайне открытых дочерних фирм для нелицеприятных операций.
Если Книзобадов хочет получить другие листки ксерокопии, то пусть переведет нижеуказанную сумму на такой-то банковский счет. Поскольку никаких автографов или отпечатков своей офисной техники Книзобадов по вполне понятной причине не захочет – Креш это вполне одобряет, ведь посторонний, ещё не доказавший преданности человек может использовать такие бумаги для подставы – так вот, чтобы не оставлять отпечатков и автографов, Креш просит положить прилагаемый листок со словом «Да» в уже подписанный конверт. Если Книзобадов не хочет сотрудничать – пусть возьмет так же приложенный листок со словом «Нет» и вложит его в тот же конверт.
Такая вот простая операция – вложи нужный листок, заклей – и брось в почтовый ящик. Креш подставляется – а Книзобадов ничем не рискует.
Шаров, как мог, успокоил Кромлехова и вместе с коньяком и валидолом выставил юриста вон. Потом, по простоте душевной, решил пресечь контакты Креша с Книзобадовым, вложил в конверт листок со словом «Нет» и, по русской традиции, лизнул языком клеевую полосу, заклеивая пакет. Он был простым парнем с рабочей окраины, и у него отродясь не водилось этих новомодных мокрых подушечек для клеевых полос – кстати, и у Книзобадова их не было.
Основной поток писем отправляли у них секретарши, а что-то особенное, личное – слеплялось всегда посредством слюны. Мелкая деталь, недостойная никакого внимания – но в ней крылся дьявол!
Креш, сдавая Книзобадову мелочевку, оставался вполне верен организаторам его «сафари». Клеевая полоса конверта для «Да» и «Нет» содержала сильный и древний византийский яд – Креш просчитал психологию «простых парней с рабочей окраины» и их негигиеничную манеру клеить письма. То, что вместо Книзобадова мог отравиться (и в итоге отравился) совсем другой человек, Креша мало волновало – на сафари не каждая пуля попадает в цель.
Однако на случай, если ядовитое письмо попадет не профану, а неприкосновенному человеку, Креш из осторожности поставил на конверт масонский знак смерти – «салического лучника».
«Салический лучник» защитил бы от легкомысленного поступка высокопоставленного масона или знатока старинной эзотерики, но уж никак не армейца, солдафона Книзобадова и тем более не разгильдяя Шарова.
Через короткое время Еве Алеевне по сотовому телефону сообщили, что у её мужа внезапно хлынула горлом кровь, что его увезли на «скорой» и врачи не могут разобраться в диагнозе.
Пока Ева летела в больницу; пока рыдала у изголовья Валеры; пока орала на врачей, чтобы не жалели ничего, а то она всех «уроет»; пока сулила за исцеление золотые горы и путалась у медперсонала под ногами, мешая работать. Пока обзванивала мировые клиники с требованием проконсультировать – пока, пока, пока – конверт с «салическим лучником» лежал неотправленным на рабочем столе её мужа.
*** ***
Вот так – «ищут пожарные, ищет милиция»… А Креш, которого все они ищут, вовсе и не думал скрываться. У него было много имен и ещё больше фирм, зарегистрированных на эти имена. Ведь паспорт – бумага, и деньги – бумага, а одна бумага легко меняется на другую…
Когда ПайБанк уже почти ничего не стоил, Креш скупил его акции с потрохами и, по скорому решению Арбитражного суда, стал полноправным претендентом на яйца Фаберже, приобретенные ПайБанком в «лучшие времена».
У Креша был цель – такая же безумная, как и он сам – цель расстрелять, наподобие пивных бутылок, шесть златобриллиантовых пасхальных яиц императорской фамилии. Николай Арсентьевич думал, что таким образом, поражая 17 миллионов долларов одной пулей, сможет ощутить долгожданный прилив эмоций.
Но чтобы расстрелять яйца – их ещё нужно было найти. Так Креш и оказался в монастыре у отца Иоанна.
– Изыди… – тихо попросил схимник, едва только увидел визитера.
– Не кудесничай, старик! – оскалился Креш. – На меня твои фокусы не произведут никакого впечатления… Ты в исихазме – только ученик против меня…
– Нечистую магию нельзя сравнивать с исхазмом! – возразил Иоанн.
– Всё одно, старик… – засмеялся Креш. – Всё везде одно, и только вы, гривастые, этого не видите в упор… Дело не в предмете веры, а в её силе… Или я не прав?!
– Есть Вера и вера!
– Нет веры, есть сила изменять мир! Она есть у тебя, но у меня её больше, так что не спорь со мной!
– Изыди, Сатана! Твоя сила бесовска.
– Сила не бывает бесовской или ангельской. И бесов, и Ангелов – их нет, как нет ни Сатаны, ни Бога! Все здесь…
Креш выразительно коснулся пальцем виска – словно поднес ствол пистолета.
– Все здесь, солдат. Ты считаешь, что ты воин Христов, но где твой Христос?! Мы вдвоем, ты и я – мы есть, и мы одни во всем мироздании… Не зови Бога, как я не зову сатану – это символы для слабых и для животных…
– Зачем ты здесь, черный человек?! – простонал Иоанн, хватаясь за защемившее сердце. – Чего ты хочешь от меня?!
– Мне нужны поделки Фаберже.
– Зачем?!
– Разрушить их.
– Я не отдам. Это плод человеческого гения, старания и труда, это дар миру лучшего из мастеров, он принадлежит миру, а не тебе. У тебя нет права разрушать ничего, кроме того, что ты сам создал…
– Не юли. Я знаю, что они здесь, что их Припусков отдал их этому гермафродиту Яну Шиповнину, и что тот заныкал царский дар, не принадлежащий ему…
– Но и тебе не принадлежащий!
– Ошибаешься, солдат. Вот бумага Арбитражного суда – как владелец ПайБанка я имею права забрать яйца Фаберже в тот же момент, как они будут обнаружены…
– Но наша бумага старше. Эти яйца император Николай подарил нашему монастырю, а потом их отобрали силой безбожники…
– То есть ты хочешь сказать, что монастырь – первый владелец, а я – второй? И что юридически у первого владельца больше прав, чем у скупщика краденного?
– Именно так!
– Тогда мне плевать на юриспруденцию. Я заберу их так, как забрали те, первые безбожники – СИЛОЙ! Право, солдат – это только тень силы, а тень должна знать свое место!
– Изыди!
Креш решительно подошел к отцу Иоанну, схватил его за горло и резким рывком поднял вверх по стене келии, словно в петле повесил. Старец захрипел, покраснел лицом, побелел горлом…
– Ты мне не нужен, солдат! Я заберу их с твоей жизнью – или без неё… В этом мире мне терять больше нечего, так что говори добром, исихаст…
– Из… зыд… ии… – просипел умирающий старик.
Креш жадно смотрел в его глаза, считывал мысли изнутри головы своей жертвы.
– Твоя вера слаба, лукавый маловер… Понимаешь ли ты, что хотел обмануть своего Бога так же, как меня? Веровал, не веря, любил, не любя… А в мире все очень просто: не знающий сомнений не знает преград!
Тело Иоанна, легкое, как пушинка, старческое, изнеможенное постом и молитвой, Креш отшвырнул на топчан, на серое, похожее на тюремное, одеяло, аккуратно заправленное старцем с утра.
Затем попытался разобраться с прочитанными предсмертными мыслями схимника. Они вошли смутно – не как слова, а как бредовые образы, отрывистые галлюцинации. Но было ясно – исихаст недаром ел монастырский хлеб, и уже вчера предсказал приход Креша. Уезжая куда-то, трудник Ян увез с собой и сумку с ювелирным набором.
В монастыре яиц Фаберже нет. Значит, по примеру Остапа Бендера, нужно продолжать поиски и высчитать Яна. И – расстрелять семнадцать миллионов одной пулей – да, это будет славная охота…
*** ***
– Значит, крысы бегут с тонущего корабля?! – глухим, грудным голосом спросила Лиана Припускова у Книзобадова. Она стала другой – как-то разом постарела, без косметики и без того внутреннего торжества победительницы, делавшей её красивой, превратилась в обычную прокуренную блеклую стерву средних лет, с морщинками под глазами и около губ.
– Крысы бегут. Но некоторые – не бегут, а крысятничают. – ответил Альфред Адольфович и выложил несколько снимков Кромлехова, посещающего офис «РосПромСоюза».
– Он докладывал вам об этих визитах?
– Естественно, нет….
– А зачем он тогда их наносил? Чтобы успешнее впарить вам призрачную «ЛадогуИнвест» в обмен на кучу маленьких, но реальных и доходных предприятий…
– Видимо, да, Альфред Адольфович… Делайте то, что посчитаете нужным… Я ничего не знаю…. Я могу надеяться только на вас, вы один у меня честный человек…
– Ну, Лиана Викентьевна, честных людей у нас, слава Богу, ещё хватает и без меня, а вот то, что вокруг вас сбились одни проходимцы – это ваша, так сказать, заслуга… Какое решение примем по Кромлехову?
– А какое мы должны принять?
– Простить. Или уволить.
– Естественно, уволить! С какой радости я должна…. – Лиана сбилась и потупила глаза. – …Мы с вами должны… прощать эту крысу?
– Есть и третий вариант. Поскольку увольнение его не накажет – он себе уже отсыпал личный паек…
– И что вы предлагаете?
– Доверить это дело мне. Я сделаю все в лучшем для вас виде.
– Естественно, Альфред Адольфович, я полностью вам доверяю.
*** ***
Ева Алеевна Шарова, вдова, наконец-то нашла на рабочем столе мужа «салического лучника» – все вспомнила и все поняла. Кривой крест сиял с конверта, ясный, очевидный – только профан мог не заметить такого знака и слюнявить ядом палец.
Трагическая случайность? Или…
Формально Еве даже не было повода обвинять головоногого холоднокровного моллюска Креша: он не вышел из-под контроля, он делал свое дело, он «УБИРАЛ» с дороги препятствие, мешающее поглощению ослабленного конкурента. Так его настроила сама Ева: про убийство, конечно, разговора не было, но ведь Крешу предоставили карт-бланш на «игру» – теми оперативными средствами, которые он посчитает нужными.
Креш направил смерть Книзобадову. У Валеры сработала его резидентура – наверное, Кромлехов – пакет оказался в «союзовской» финразведке. Валера, дурак, бегал по каждому пустому поводу советоваться к жене – а тут вдруг решил поиграть в самостоятельность, сымитировать отказ Книзобадова от сотрудничества…
Мог ли Креш заранее просчитать все это и тем более спланировать, возжелать?! Конечно, нет. Но он знал другое – как порой неожиданно черная магия возвращается к тому, кто её отпустил. Знал, и даже рассказал это Еве. Именно поэтому масоны и придумали «салического лучника» – на случай немыслимых бумерангов зла…
Значит, на самом деле Валеру убил не Креш. Его убила Ева Шарова, пригласив Креша и заключив с ним сделку. Убила сама. От жадности.
*** ***
– Эх, ты... – сказал Креш умиравшему с пробоиной в животе, с вывалившимися кишками Яну Шиповнину. – Пишешь про грибы, а грибов-то не собирал – вот кто ты есть! Вера! Да что ты можешь знать о вере, несчастный педераст?! Вера есть высшая из сил! Верой останавливают реки и раздвигают моря! Вера – это сила, с которой ты пройдешь невредим через пламя, с которой ты станешь дышать в воде! Верой ты исцелишь болезни и обратишь воду в вино, верой ты убьешь на расстоянии, как пулей, и верой же ты воскресишь бьющегося в последних конвульсиях мертвеца! Верой, дурачок! Но это я знаю, а ты так и помрешь с пулей в брюхе, так и сдохнешь, посчитав мои слова красивой аллегорией – вот и все, на что ты способен! Да если бы ты имел веру – ты бы исторгнул мою пулю из своего чрева и всадил бы мне её под сердце... Но я убиваю тебя, потому что во мне есть вера, а в тебе её нет!
– В кого твоя вера?! – прохрипел обнимающий руками кровавый живот Шиповнин.
– В себя! – засмеялся Креш. – Но это не важно. Возьми любую щепку, любой прах земной – и посредством веры они станут тинктурой, панацеей, харизмой... Я верую в себя – но с таким же успехом я мог веровать и в Бога, и в сатану, и в кость, и в палку! Все есть Бог и ничто не есть Бог – вот истина, солдат, которую я открою тебе перед смертью. Твоей смертью. Ибо я абсолютен, и един, и всесилен, я – осознающая себя материя, Вселенная, во мне нашедшая себя!
– Ты говоришь только о силе, – выдавил, мучаясь нестерпимой болью Ян. – А над силой должен быть смысл. У тебя его нет.
– Его вообще нет, солдат. Сила и есть смысл. Кто сильнее, тот и осмысленнее – вот и все. Так бычара есть траву, потому что в нем больше смысла, лев есть бычару, а я отстреливаю льва на сафари... А кто-то когда-то, сильнее меня, сожрет и меня – но это будешь уже не ты, солдат, так что тебя это не касается.
– Тогда позволь мне напоследок тебя пожалеть. Сильнейший явится, и тебе не к кому будет взывать, ибо слабейших тебя ты уже убьешь... В твоих словах есть правда – половина правды, потому что правда без любви – мучительство есть...
– Не словоблудствуй, солдат, ведь ты перед тем судом, в который веришь! Возможно, разум перед смертью в своей отчаянной вере и породит седьмое небо, породит Бога и ангелов, рай и жареных голубей, залетающих в рот – но это будет твоя галлюцинация, солдат, твое разыгравшееся посмертное воображение – и ничего больше. Я, солдат, перед смертью создам свой мир, свой рай – твердо осознавая, что все – галлюцинация, и все – мираж – и земля, и небо, и только человек в силах творить их силой своего воображения...
– Если ты можешь все, мертвый дух, то где тогда твоя радость?
– Что?
– Что толку человеку, если обретет он целый мир, а душу свою потеряет?
– Как ты сказал, солдат? – растерялся Креш – впервые за все время своего всевластия на земле.
– Что толку человеку, если обретет он целый мир, а душу свою потеряет?
– Это ты глубоко подметил, – выдохнул Креш, нахмурив жидкие брови, и в его взгляде моллюска впервые блеснуло что-то человеческое....
...На выходе он думал о своём. Даже тогда, когда взорвалась его машина, и его с ног до головы объяло пламя. Он давно не чувствовал боли, и не заметил, как пузырится на руках пылающая кожа, не услышал, как трещат на голове палимые бензиновым гаром волосы. Он отпирал дверцу автомобиля ключом, постепенно распадаясь в сполохах, теряя плоть, тающую, как стеарин, но он успел ещё сесть за руль и вставить ключ в замок зажигания...
Как знать, может он и поехал бы куда-то, если бы машина могла сдвинуться с места. Но она была уже безнадежно повреждена.
Так и сидел за рулём чернеющий от жара скелет, постепенно распадаясь на отдельные косточки и пытаясь завести то, что никогда и никуда более не могло бы поехать...
© Александр Леонидов, текст, 2015
© Книжный ларёк, публикация, 2015
Теги:
—————
