Александр Леонидов. Рассказы о Паше Кетчупе

РАССКАЗЫ О ПАШЕ КЕТЧУПЕ, ЧАСТНОМ СЫЩИКЕ

 

Сыщик-энигматолог (нейросеть Dream by WOMBO)

 

РАССКАЗ 1. БРИЛЛИАНТЫ ГОРНИЧНОЙ

 

Фамилия у Павла Ивановича была древнерусская – Кещупов, отчего с малых лет предсказуемо для дворовых острословов звался он «Пашей Кетчупом», и так привык, что и сам уже на другое имя бы не отозвался. Многое пришлось Паше Кетчупу пройти, многое перенести, и подходя к своему 50-летию Паша имел военную пенсию с двумя инвалидностями. Одна – канцелярская, тяжёлая форма геморроя, последствия многолетнего сидения на жёстких стульях по много часов кряду. Вторая – осколочное ранение в живот, привезённое с фронта, отчего Кетчупу запретили поднимать тяжести больше трёх килограмм. В недавнем прошлом – следак… но военный, панимаш!..

– Ну, и что делать собираешься? – спросил суровый отец Иван Петрович Кещупов, потемневший и растрескавшийся ликом от ветров и времени, как бывает с деревянными статуями.

– Тебе на пасеке помогать…

– Пасецская работа – тяжёлая, – сетовал Иван Петрович. – Ты не потянешь… И в контору тебя не посадишь, тебе сидеть не на чем, и улья при откочёвке тебе врачи поднимать запрещают…

Старший Кещупов держал огромную пасеку, а такую на летовке приходится по нескольку раз переносить из лугов в луга, потому что пчёлы выедают всю пыльцу вблизи, и отлетают всё дальше… Рискуя устать и не возвратиться из дальних рейсов…

– К тому же, – бывало, в прежние года учил отпрыска Иван (пока не разочаровался в его перспективах), – помимо меда, которые пчелы куда быстрее нанесут при хорошем взятке, матка активнее яйцо кладёт на новняке!

В силу происхождения Павел Иванович с детства знал, что семь километров для пчелы – предел, на котором она съедает весь мёд, который делает. Чем дальше пчела летит, тем бесполезнее её рейсы.

Потому опытный батя каждым утром ходил по росам, тёр цветы в натруженных, напоминавших кору дерева, ладонях – осталось ли в ближних к пасеке пределах медоносность?..

– Вот смотри и учись! Видишь – оне как дым из трубы паровоза вылётывают?! А в улье-то мёда кот наплакал! Что это значит?

– Что, бать?

– Медоносы они нашли, да где-то очень далеко…

Кочевал батя с ульями не только опытно, но и очень трудолюбиво. Дождётся пасмурной или холодной погоды, когда подопечные его летать не горазды – и грузит в свой грузовичок.

Ни одну лётку не поленится тщательно заткнуть, а пчёл, которые суетятся – загнать дымом. На каждый улей при кочевье Иван Петрович шуруповёртом прикручивал несколько коротких реек, к надставке корпуса и крышке. А потом, на новом месте, тщательно восковал остающиеся отверстия своей «перестраховки»…

Перевезёт батя пасеку – и едет на старое место, добирать лётных пчёл, которые с рейса возвращаются. Порою сутки ждёт, добирает их в специально оставленные улья.

– Пчелу с мёдом примет любая семья, – рассказывал сыну Иван Кещупов, и получалась в чём-то даже философская притча. – Потому когда прилетает лётная пчела и не находит своего улья, она начинает «проситься» в другие семьи…

Вся работа в совокупности занимала так много времени и отнимала так много сил, что ещё со школьных лет сводила Пашу Кетчупа с ума. Потом и потому он ушёл в большой мир, где – чтобы не быть пасечником – заработал себе геморрой и тяжёлое осколочное ранение, а теперь, долечиваясь в родных пенатах, кокетничал:

– Буду, батя, тебе с пасекой помогать.

Щаз, конечно! И чем, хотел бы батя знать?! Про такого в народе бабы говорят – «ни в пи**у, ни в красную армию»! Тяжести ему поднимать нельзя, на табурете отчётность вести тоже нельзя, только в гамаке качаться, да чай со свежим мёдом пить из дымного старинного самовара, батю объедать…

Экономика – вообще наука загадочная. Любой горожанин, который покупал мёд, засвидетельствует, хоть на Библии, хоть на Конституции, ибо искренне – дороговизну мёда. При этом, в то же самое время, в той же самой местности любой пасечник вам расскажет, как нестерпимо дёшев стал мёд, как трудно свести концы с концами…

Кто из свидетелей врёт? Никто. Оба правду говорят. Просто когда горожанин покупает банку мёда – это занимает у него несколько секунд, ну пять минут – если очень долго нюхать и дегустировать. А когда пасечник наливает мёдом эту же банку – у него на это уходит всё лето. Потому сумма выглядит в городских и сельских глазах очень по-разному: один её за минуту отдал, а другой её три месяца берёт…

Краткий вывод из всех этих аграрных страданий – бате Паши Кетчупа нахлебник был не нужен. Работа на земле делает всякого человека очень суровым, выветривает сентиментальность, свойственную праздности и лени благополучия. Городской отец жалел бы подранка, сельский – только ругал за «беспутство» и «растрату здоровья» по казённым надобам…

– Езжай-ка ты к дачникам, испроси милости у Алинки Пескарёвой! – вынес в итоге вердикт Иван Петрович. – Ты с ней в детстве играл, авось, припомнит, поможет…

Паша Кетчуп сначала не понял батиной идеи. Была у него по детству такая знакомая, Алинка-Малинка, на речку бегали вместе, веночки из одуванов друг другу в полях плели. Но, во-первых, было это очень давно, в короткоштанном невинном отрочестве. Во-вторых, отец Алины работал в депо, на сортировочной станции, паровозами (тогда ещё паровозы были) занимался, и богатством-властью никогда не славился. Дачка у них была – скромнее не придумаешь, не дом, а будочка, самое заурядное огородничество… Огурцы правда, какие-то особые растили старики Пескарёвы, огурцы знатные были, Паша не спорит, а в остальном… Сорок лет спустя идти огурчик на закусь попросить?!

– Ты иди, иди! – темнил батя, дуя в выгоревшие на солнцепёке усы. – Адрес-то старый, не промахнёшься… Напомни о себе – вреда не будет…

За сорок лет многое поменялось. Не устояла под ветрами времени будочка скромных городских дачников Пескарёвых – ни следа, ни пыли от неё не осталось. А там, где когда-то попирал огород её облегчённый фундамент – располагался правый угол гостиной госпожи Пескарёвой. Потому что гостиная её теперь была размерами с четыре бывших дачных домика…

Ностальгия детства влекла Алинку-Малинку в родные края, а возможности позволили скупить все участки бывшего садового кооператива. За полвека стала она сказочно богата, считалась шёпотом народным «Персоной, приближённой к правящей Особе» и вхожей к святейшему Патриарху…

Конечно, сильно постарела – хоть и хорохорилась, каких только косметических ухищрений на себя не наложила, а время не обманешь…

Перед литыми, витыми вензелями, пышными вратами поместья госпожи Пескарёвой Паша Кетчуп растерялся, застыл, глядя через решётку…

«Ну вот зачем я сюда пришёл? Обслуга решит – побираться начну, да прогонит… И ведь недалеко от истины – если подумать, для чего я припёрся-то, как ни за-ради этого?!»

На выложенном изразцовой плиткой огромном дворе, примыкавшем к гаражу на несколько машин, Алина Игоревна Пескарёва демократично, сама и с видимым удовольствием мыла коллекционный «понтиак». Поливала его из шланга, с пеной дорогущих моющих средств, в коротких, обмахрённых снизу джинсовых шортиках и перехваченной узлом на пупке фланелевой рубашке…

«Не так уж она и изменилась!» – подумал Паша, разворачиваясь, чтобы тихо-мирно-незаметно уйти восвояси.

– Да и ты всё такой же, Кетчуп! – задорно окликнула его, в пол-оборота, хозяйка дворца. Всегда догадливой девкой была, прочитала мысли визитёра. – Эх, Паша, угостила б тебя огурчиками нашими фирменными, да видишь, одичала без родителей: не растут тут больше наши пескарёвские фирменные парижские корнишоны… А ты, как, всё так же с мёдом?

– А куда он денется! – смущённо пожал плечами Кетчуп.

– Повезло тебе… – загрустила усталая от всего, включая и саму себя, гран-дама. – Я б зашла в гости, да не знала я, что ты снова в этих краях, думала, далеко уехал…

– Хороший ты к даче пристрой сделала!

– Ну так, сорок лет, чать, сроки были… Но это не столько я, сколько муж мой покойный, мы с ним, чтобы не ссориться, сферы влияния поделили: место, говорю, моё, родовое, а роскошь – твоя, как привык, так и стройся…

– Значит, ты вдова?

– Уже седьмой год… Ты по какой части подвизался?

– По следственной.

– Ух ты, здорово! Помоги, а, сам Бог тебя мне послал! Я уж не обижу, ты же меня знаешь, огурцов не обещаю, но «капусты» отвалю…

Так праздный, потерявший себя Паша Кетчуп оказался в покоях богатой госпожи, смущаясь и тушуясь своей неуместностью.

– Понимаешь, Пашуль! – кусала губы Алинка-Малинка. – Такое дело вышло неприятное… Не хочу я ментов, не хочу до суда доводить, девчонку эту мне жалко, да ведь и спустить нельзя! Ну, будь там бриллиантов тысяч на сто, на двести – я б ей подарила, но там, без малого, миллионов на тридцать было, ну как такое на тормозах сплавить?!

– Ничего не понял! – несколько оправился Кетчуп, входя в более привычное для него состояние: уже не гость, а следователь. – Алина Игоревна, начинай с начала, я не телепат…

– Ну, кратко говоря! Бриллиантовые мои украшения… Не выходные, так, на повседневную носку, простенькие… Я их потому и в деревню взяла, как что попроще… Но тоже ведь денег стоят! Девчонка у меня работает, Машка, дура молодая, двадцати ещё нет… Мы с ней в ломберной комнате положили ларец в ящик антикварной «горки», покойный муж мой очень антиквариат уважал… Натащил этого старья, куда девать не знаю… Ящик закрывается на ключ. Ключей два: у меня и у Машки. Дом на сигнализации, охраняемый, никто не входил, никаких следов взлома… Вечером открываю ящик – пустой, хоть газеткой выстилай! Я Машке советую: Маша, отдай по-тихому, и ничего не будет… Мы с тобой обе бабы, хоть я уже и бывшая, друг друга понимаем, бриллианты умишко слепят… Просто отдай – и как будто ничего не было…

– А Машка твоя что?

– В слёзы. Клянётся, что не брала. И так искренне клянётся – что я ей верю. Я ментов не зову, шанс ей одуматься даю. Заперла в её комнате наверху, пусть посидит, о своём поведении подумает… Ну, если она не брала – тогда кто? Пусть вспомнит, может, кому ключ давала, или кто украсть ключ мог… Нет, говорит, всегда при мне ключи, безотлучно… И что мне делать?! Если она думает, что моя жалость распространяется на тридцать лямов – то она явно переоценивает мой гуманизм! Я всегда прислуге говорю: хочешь украсть, укради чего подешевле, я и не замечу… Ну, стырила бы из ларца одно колечко, я бы не «повелась», самой доводилось… Впрочем, сейчас не об этом, к чему ворошить.?! Ну, согласись, целый ларчик украсть – это уж ни в какие ворота!

– Алин, покажи мне этот шкаф с этим ящиком…

– Пошли…

Шкафу в стиле «горка» было больше ста лет. Страшно подумать, сколько владельцев он поменял, но отреставрирован был качественно.

– Серегинская мебель! – понимающе кивнул Кещупов, оглаживая лакированную дверцу.

– Какая? – удивилась подруга детства.

– Фрола Ефимовича Серегина, до революции был такой мебельный «Фаберже», с деревом работал, как с пеной морской… Ну, ты же видишь, до чего тонко точено! А замок аутентичный?

– Какой?

– Ну, родной замочек-то, спрашиваю? Не меняли?

– Да кому это нужно?! Ключ был один, я дубликат заказала, чтобы у горничной тоже был… Ну, когда там светский раут – чтобы поднесла, не самой до шкафа бежать… – подозрение озарило лицо Очепловой, как вдохновение: – Паш, ты думаешь, это мастер, который делал дубликат ключа?!

– Нет, Аля, не думаю. Мастеру откуда знать – что за ключ, где замок и что запирает? Не в мастере дело…

– Ну, а кто ещё? Ты же сам видишь, замок хитрый, старинный, никаких следов взлома… Или мастер-ключник, или Машка, или я сама у себя… Я не молода, конечно, но из ума ещё не выжила, чтобы свои «гоп-стопы» не помнить… Так что я отпадаю, а Машку жалко, вот и выходит, что мастер, который…

– Нет.

– Ну, как знаешь! – обиделась Алина. – Тебе виднее.

Кетчуп внимательно осмотрел ключ, замок, внутренность совершенно пустого выдвижного ящика, даже пальцем прошёлся по всем граням. Мебельная пустота пахла старым сухим деревом.

– Думаю, никто у тебя, Аля, твоих бриллиантов не воровал.

– Что?

– Никто, говорю, их не воровал. Не обижайся, но вы, скоробогатые, не всегда знаете особенности того имущества, которое покупаете…

– Ващще не спорю! Тем более это покойный муж, а не я…

– Серегин славился мебельными секретами. Вот, смотри!

Паша открыл и закрыл замок выдвижного ящика. Задвинул, выдвинул и снова задвинул. Никакого фокуса не вышло, как был пустым «карман», так и остался.

– Любой нормальный человек поворачивает ключ до щелчка, так ведь? Вот ты и повернула, как положено. И я тоже. И ящик открылся. Но если повернуть ещё раз, уже выдвинутый ящик…

– Ну повернул, и что? Как было пусто, так и…

– А теперь задвинь.

– Ну, задвинула. И что.

– Снова выдвигай!

В ящике шкафа появился ларец, считавшийся утраченным.

– Твою ма-а-а-ть… – с умиляющим простонародным выговором протянула гран-дам. – Это что ещё за проделки Копперфильда?!

– Понимаешь, в эту мебель встроены два ящика, которые подменяют друг друга. Это как бы второй замок, от воров: открыл – а ящик пустой… При дальнейшем вращении ключа содержимое первого ящика перемещается в пазуху, а пустой встаёт на его место…

– Обалдеть!

– По какой-то причине, о которой её саму спросить нужно, твоя Машка крутила ключом дольше, чем нужно. Произошла подмена ящиков, но Машка этого не поняла… Как и ты. Посмотри, все ли брюлики в ларце на месте?

– Да чего смотреть?! Я и так уже вижу…

– А ты внимательно посмотри!

– Все – кивнула благодарная Очеплова, для виду, небрежно перебрав «ювелирку». – Кроме одного, вот этого!

И повертела в пальцах изящный перстенёк.

– Не понял. Вот же он…

– Ну, это пока… Пока я не отнесла его Маше в подарок, компенсируя ей моральный ущерб… А ящичек занятный, этим нужно пользоваться! В самом деле, кто бы чего ни искал, у тебя шарясь – открыл, а там пусто… Кому ж в голову придёт?!

– Мне же пришло!

– Ну, так ты у меня особый! Детектив! Пинкертон и Пуаро в одном флаконе!

И когда подруга детства сказала это – Паше впервые пришла в голову мысль о частном сыске…

 

Уфа, 23 января 2024 г.

 

Рассказ 2. VIA DOLOROSA [1]

 

– Вот здесь он и стоял! – тыкала пальцем в стекло витрины пожилая, неприлично для своих лет татуированная бариста кофейни «Адис-Обеды» с синими волосами. В прежние годы у старой ведьмы, видимо, имелся обильный пирсинг, но теперь она его благоразумно сняла, оставив лишь проколы, зиявшие на коже.

– Вот здесь он и стоял, и долго! – с баристой давно никто ни о чём не разговаривал, кроме кофе, и она рада была потрещать на любую тему с кем угодно, даже с потёртым и траченным жизнью частным детективом Пашей Кещуповым, по прозвищу «Кетчуп». Паша давно уже состоял на пенсии, но ничего, кроме сыска, не умел. И порой подряжался помочь полиции в делах странно-мистических. Как вот в этот раз…

– Вот, вот, встаньте сюда, за мою стойку! – почти умоляла общепитница. – Видите? Мне отсюда через витрину очень хорошо видно! Он шёл – я почему запомнила? Посетителей не было. Смотрю – идёт… А мне интересно – будет ли он обходить песчаную трамбовку, или прямо через неё попрёт? У нас тут даже ставки на прохожих делают… На этот счёт… Ну, потому что некоторые обходят, а некоторые так по песку и чапают! Можно тотализатор сделать! Пока плитку не положили! Я – смотрю – он идёт…

– Это я уже понял…

– И, значит, пошёл он по песчаной трамбовке. Если бы я делала ставку, я бы выиграла, но в тот день я не делала ставки…

– Это я тоже уже понял!

– И тут он встал, и стоит столбом. Вот зачем – врать не буду, не знаю. Мне же через витрину ничего не слышно, может, он чего услышал… Или вдруг задумался, с шизиками так бывает, внезапно… Он встал и стоит. А я почему так уверенно говорю – оптически он точно посреди нашей панорамной витрины… Ну, прямо, как специально, аккуратно по центру… И он там стоял, стоял, то ли думал о чём, то ли слушал чего, у нас тут звукоизоляция… А у меня посетителей, как на грех – нуль! Мне чего делать? Я смотрю на него, пытаюсь понять, чего ему нужно, посреди нашей витрины?! А он всё стоит… Сигарету из кармана достал, руки, вроде как, дрожали… Мне так показалось… Закурил… Дрожащими руками, но умело – видать, со стажем курильщик… Я таких сразу угадываю, сама с 17-ти лет как паровоз курю…

– Группа дознания нашла его окурок, – поддержал свидетельницу частный детектив.

– В песке?

– Да.

– И это был тонкий шоколадный «Винстон»?

– Да, именно он.

– Вот видите, я вам не вру! Если бы я врала, откуда бы я узнала про марку его сигарет?

– Послушайте, Лола Макарьевна…

– Можно просто Лола!

– Лола! Никто и не думает обвинять вас в лжесвидетельстве! Я с огромным уважением слушаю ваши показания, тем более что они во всём совпадают с другими находками следствия.

– А какими, если не секрет?

– Понимаете, трамбованный песок, под укладку дорожной плитки, принимает следы. Следствие нашло следы его обуви с ромбическим рисунком подошвы, согласно показаниям его жены. Следы ведут ровно до середины вашего остекления, если отсюда смотреть. И там видно, что он топтался. И окурок «Винстона» рядом валяется…

– Ну вот, я же говорю! Он там стоял. Грустно так стоял, курил, но спокойно. Ну, ничего подозрительного! Мужик стоит посреди раскуроченной улицы, наш мэр тут каждый год плитку меняет… Сука, деньги «отмывает», каждое лето тут у нас песок вместо мостовой… И таджики работают… Таджики тоже всё время пропадали, конечно, но их же никто не считает… Плохое там место! Он бы меня спросил – я б ему сказала, что стоять там не нужно! Но он меня не спрашивал. Я вообще его в первый раз в жизни увидела! И знаю о нём только то, что увидела. Внешность хорошо разглядела, потому по вашей фотографии легко его опознала! Одежду тоже. Вот чего он курил – знаю. А как его зовут – понятия не имею…

– А вот вы говорите, там раньше дорожные рабочие пропадали?

– Таджики-то? Ну да.

– А как они пропадали? Куда?

– Мне почём знать? Я не знаю, и откуда они берутся! Как взялись из ниоткуда, так и пропали фиг пойми куда… А он-то, поди, всё ж местный был… Судя по внешности – солидный мужчина, в очках, преподаватель, поди…

– Чиновник невысокого ранга, – пояснил Паша.

– Ну, по нему видно, что свой. Такой лопатой махать не будет!

– Но главное, Лола Макарь… Лола! Скажите, если вам так хорошо было видно – куда же он делся?!

– Вот понимаете, тут такое дело! – округлила глаза бариста. – Он, значит, стоял себе и курил… А ко мне зашёл посетитель… Пока я обслужила, то да сё… Смотрю в витрину – уже нет! Ну, я значения не придала тогда: постоял и ушёл. А вы бы удивились? Что ему там, под рекламным плакатом, корни, что ли, пускать? Постоял, да ушёл… А он, оказывается, без вести пропал, мне менты уже обсказали… фабулу-то… этого… ну, дела!

– И вот что выходит, дорогая моя Лола! – проникновенно начал Паша Кетчуп. – Судя по следам, его что-то утащило в воздух…

– Не может быть! – ахнула бариста, прикрыв артритной ладонью густо и ярко накрашенные губы.

– Ну, или он растворился… Сами судите, давайте подумаем вместе! Вот песок. Песок следы хорошо отпечатал. Прямо как на границе, где есть вспаханные полосы, чтобы следы видеть… Всё в точности, как вы рассказываете! Пропавший доходит до определённой точки, встаёт там, нервно топчется и курит… По следам это хорошо видно…

– И?

– И всё. Он ни назад не вернулся, ни вперёд не пошёл. Ни вбок. Его следы обрываются прямо посреди песочной трамбовки. Надо отдать должное полиции, парни всё сняли и на фото, и на видео! И как следы идут, и как обрываются… даже квадрокоптер задействовали – съёмка сверху. Ощущение такое, что с неба какой-то орёл прянул, и утащил его в облака… А как такое возможно?

– Понятия не имею, ума не приложу! – щебетала Лола, тараща глаза в тщетных попытках быть всё ещё привлекательной.

Паша Кетчуп поблагодарил её улыбкой и пятисотрублёвой купюрой, и вышел покурить. Привлечённый по второму разу дознаватель из РОВД зачем-то измерял площадь песчаной трамбовки под укладку плитки с помощью складного «метра».

– Не понимаю, – бормотал дознаватель. – Ничего не понимаю… Ну не улетел же он в самом деле!

Более опытный, всё же старик, а не юноша в погонах, Паша Кетчуп не только мысленно, но и «в натуре» проделал путь пропавшего без вести мужчины, оплакиваемого женой и двумя детьми.

– Он шёл оттуда, правда? – спрашивал у дознавателя, скорее машинально, чем по нужде.

– Да.

– Ширина шага стандартная… 65 сантиметров… На фотографиях следствия мы хорошо видим эти следы… На видео видим последовательно всю их цепочку… Итак, он дошёл досюда! Вот, отсюда как раз хорошо виден пост барменши… – Паша приветливо помахал Лоле, уставившейся на него через стекло витрины, рукой. – Так, здесь его что-то привлекло, остановило. Он стоял, думал, курил… Судя по оттискам переминающихся следов – занервничал…

– Что он, орла парящего увидел, который его утащит? – неловко пошутил молодой дознаватель.

– Отчасти да, – вдруг понял случившееся на этом «страшном месте» Паша Кетчуп. – Он, Дима, увидел вот этот рекламный баннер!

– Ну, увидел, и что?! Баннеров на столбах никогда не видел? Где он тогда до сорока лет жил?

– А ты встань сюда, и сам внимательно посмотри…

– Ну… – дознаватель неохотно встал плечом к плечу к Паше.

– Хорошо ли тебе видно, дитя моё? – по сказочному, зловеще, поинтересовался старый детектив.

Многокрасочный, прекрасной полиграфии рекламный баннер два на три метра с завидной высоты своего положения предлагал приобретать новые квартиры-студии непосредственно от застройщика, в новом микрорайоне «Хрустальный Луч». Под завлекательной евроремонтом фотографии тесной комнатки, на которой диван-кровать соседствовала с электрической плитой (студии ведь склонны к минимализму) значилась и цена: хоть сегодня уплати – и заезжай!

– Ну и что? – скучающие щурился на оферту барыг дознаватель.

– Подумай немножко, дитя моё! – страшно скалился бывалый Кетчуп. – Как ты считаешь, можно ли в нашем климате жить совсем без жилья? Без большого, спору нет, можно и ужаться, обойтись… Но без совсем-совсем маленького? Как вот это?

– К чему вы топчете больной мозоль моего квартирного вопроса? – обиделся полицейский.

– А ты цену прочитал так же внимательно, как и наш пропавший? Или скользнул глазом, не глядя…

Дознаватель молчал. Он понял. Он как бы увидел всё, что совсем недавно тут произошло…

Маленький человек идёт с работы домой. Маленькому человеку не на что купить машину, автобусная остановка довольно далеко, и ему нужно пройти до дома порядочное расстояние пешком. Обычно он проходил, опустив голову вниз и не глядя на рекламные баннеры, но в этот раз неутомимая в своих хищениях мэрия расковыряла тротуарную плитку, и он должен пройти по песку… По песку он идёт осторожнее, чем обычно, и потому стал замечать кое-что, из ранее незаметного ему…

Он натыкается глазами на баннер, предлагающий ему купить квартиру-студию. Самую минимальную из возможных.

– Пять с половиной миллионов! – зачитал для дознавателя Паша Кетчуп. – Сколько лет, малыш, тебе нужно ни есть, ни пить, ни одеваться, не говоря о большем, чтобы?..

– Чтобы – что?

– Чтобы.

– Я вас понял. Мне уже поздно начинать.

– Мне тем более. Да и нашему исчезнувшему. Вся картина перед нами как на ладони. Здесь он стоит, нервно курит, и считает в уме… Свою зарплату – и стоимость квартиры…

Дознаватель сморщил лоб и свёл брови. На миг стал пропавшим без вести и безнадёжно разыскиваемым «потерпевшим».

Дознаватель ещё был, и его можно было даже потрогать, скажем, за рукав мышиных оттенков мундира – но почему-то в нём стали проявляться свойства стекла. Глядя через него, смутно, но уже виделась вывеска кофейни «Аддис-Обеды» и пожилая игривая барменша за стеклом панорамной витрины…

Маленький человек – и огромный рекламный плакат: «квартира-студия за 5,5 млн рублей».

– Кто-то без него его решил, – переиначил Паша Кетчуп известную поговорку про насильственную женитьбу. – Кто-то, его не спросясь, за него принял решение, что ему незачем жить…

Дознаватель из РОВД всё понял. Побледнел, а может – просто таким образом растворялся в воздухе… И умоляющим голосом попросил:

– Давайте поскорее уйдём отсюда!

 

Уфа, 1 июля 2024 года

 

-----------------------------------------------

[1] С латыни выражение «Виа Долороза» переводится как «Путь скорби». В наши дни это название носит одна из улиц Старого города в Иерусалиме, которая начинается у Львиных ворот и ведет к Храму Гроба Господня. Так называется путь, которым прошел Иисус Христос перед тем, как был распят на Голгофе.

 

РАССКАЗ 3. «РАБОТА В ОБЛАСТИ ИСКУССТВА…»

 

– Тебя подвезти? – приятельски предложила изящная и ухоженная, хоть сейчас на подиум, Алина Пескарёва, подмигнув Паше Кетчупу из-за руля «понтиака».

– Нет, спасибо, Аля, не надо, я пешком пройдусь!

Аля фыркнула, думая, что он отвергает её вдовьи попытки сойтись поближе. Мол, не больно было-то и нужно, на склоне лет, ворошить давно угасшие детские чувства…

Кещупов хотел бы объяснить ей, что дело совсем не в этом, но не мог. Ему нельзя сидеть. Он и в электричке, и в автобусе ездит только стоя – благо, пока выглядит крепким, и уступить место не предлагают. Но как можно сказать женщине, подруге школьных лет, к тому же не до конца растерявшей былой привлекательности – что ты ходишь в подгузнике, что у тебя, в отличие от неё – «критические дни» круглый год? Своё отсидел за годы службы – геморрой такой, что в иные дни Паша боялся изойти кровью через позорное место…

С лёгкой руки подруги детства он, уже вжившись в роль «частного детектива», работал над новым делом: похищением из галереи «st’АРТ» старинной картины давно покойного голландского художника Дер’Дюрраля, умершего, как и положено гениям, в нищете и забвении, а теперь – выставляемого с придыханием в самых престижных галереях, так что одна страховка его мазни составляет миллион евро…

– Думал ли ты, бедняга… – мысленно подмигнул Паша Кетчуп воображаемому живописцу, чей автопортрет внимательно рассматривал на гламурной экспозиции в «st’АРТе».

– Чего ты в него всматриваешься? – шутила острая на язык Алинка. – Думаешь, он сам и спёр? Староват он уже, сто лет назад отмечал уже свой полувековой юбилей…

– Я вот думаю, почему украли именно эту картину? – сказал Паша.

– Потому что она самая дорогая.

– А почему она самая дорогая?

– Потому что дороже всех застрахована была… Возможно, похититель был в курсе страховых счетов, и по ним определил.

– А может, это страховое мошенничество? Сперва застраховали на миллион евриков, а потом…

– Нет, дорогой мой пинкертон, – игриво тренькнула его Пескарёва пальчиком по носу. – Страховая компания принадлежит мне, и я точно знаю, что они ничего по этом делу не выручат!

– Почему?

– Картины Дер’Дюрраля экспозёром страховались стандартно, по норме письма Министерства культуры России, – Алина бегло заглянула в шпаргалку в пластиковой прозрачной папке, ведь память уже не та…

– Да, вот… Письмо Минкульта от 14 мая 2016 г. № 165-01-39-ВА «О страховании музейных предметов». Все полотна застрахованы только на период транспортировки туда и обратно…

Пескарёва зачитала из ксерокопии договора:

– …погрузки-разгрузки, упаковки-распаковки, монтажа-демонтажа и временного хранения… А сам период экспонирования страховкой не покрывается.

– Это почему же так?! – от изумления Кещупов даже отстранился от собеседницы, поглядывая искоса: уж не разыгрывает ли его подружка?

– Такова стандартная норма. На период выставки всю ответственность берёт на себя галерея, считается, что в ней надёжная охрана и прекрасные условия хранения… А поскольку картину сняли, условно говоря, «с гвоздя», то моя страховая компания чиста, аки стёклышко… Не моя зона ответственности…

– Но я слышал, Аль, они намерены с тобой судиться.

– Ну, пусть судятся. Проиграют.

– А они об этом знают?

– Думаю, да.

– Тогда зачем?

– Наверное, от отчаяния… Холстина метр на метр, краской пачканная, а стоит, если верить их оплате страховки, миллион евро! Обидно, согласись, несолоно-то хлебавши… Если бы её на перегоне спёрли, они бы сейчас миллион заимели, а так – шиш им!

– А может, Алина, в этом есть что-то другое?

– Вот ты и разберись! – соблазнительно засмеялась «белая вдова». – Есть подозрение у меня, думала, сам догадаешься, ну да ладно, расколюсь… Для дружка – и серёжку из ушка! Хотят они мою страховушку в прессе потрепать и на телевидении… Мол, такие-сякие, шедевр украли, а они платить не хотят, не уважают светлый гений покойного Дер’Дюрраля! Ну, на этом Дюррале мою страховую компанию кинуть не на бабки, а на имидж…

– А для чего?

– Возможно, заказ от конкурентов. Чтобы клиентов отбить. Потреплют они мою репутацию, сволота, ну да уж деваться некуда: не миллион же им, в самом деле, платить, вопреки контракту! А вот самый лучший вариант, Паша, если бы ты этого Дюрраля нашёл бы, быстро и вчистую…

– Попробую… – скромно потупился Кетчуп.

И приступил к работе. Или службе – про частного сыщика и не знаешь, какое слово подобрать…

Журналисты нагнетали с неистовой силой – такая уж у них работа, тянуть сенсацию за уши, даже там, где её не выудишь. Заголовки шли сплошь крикливые: «Ограбление века», «Картина на миллион», «Похищение гениального голландца», «Шедевр летучего голландца не имеет цены – говорит профессор Задеряев» и тому подобное.

Как говорил дон Жуан памятнику своего соперника – «при жизни-то ты был пониже и слабее». Художник Дер’Дюрраль, как только его украли, был вознесён чуть ли не на уровень Рафаэля или Рембрандта, хотя, как убедился Паша по справочникам, – в прежние годы не ценился так дорого.

Крепкий середнячок среднего уровня цен антиквариата. Одно достоинство – очень старый. На нём – патина веков. И вполне ремесленное исполнение полотен, каковых в музеях Европы, особенно в запасниках – пруд пруди!

Похищенная картина называлась «Ловля диких котов в Сингапуре», и сюжетом представляла нелепую жанровую сценку из жизни туземцев глазами колонизатора. Азиаты в соломенных пирамидальных шляпах и кимоно, некоторые седобородые, в обрамлении стильного пейзажа, зачем-то пытаются ловить котов, видимо диких. Коты перебегали ручеёк, хотя, вроде бы, коты не любят воду – а тут вот, гляди ж, приспичило им!

– Для чего вообще ловить диких котов?! – ворчал недоумевающий Кетчуп. – И тем более, в Сингапуре? Это ж крошечный островок, сплошная городская застройка, откуда там взяться диким котам?!

– При Дюррале Сингапур был совсем иным… – не нашёл ничего лучше сказать бывший владелец украденного шедевра, картинно убитый горем коллекционер картин, господин Огулев.

– Ну, допустим… – задумчиво покивал Кещупов. – А диких котов-то зачем ловить?!

– Увы, эту тайну Дюрраль унёс в могилу, более века назад…

– Странно, что вы при страховании так высоко оценили именно это его полотно.

– Ничего странного. Оно – самое известное и ценное.

– Я бы не сказал…

– Вы не человек искусства.

Так вот и поговорили. Кетчупу и вправду не доводилось ранее «загоняться» по поводу старинных холстов, но в популярной брошюре он прочёл, что Дюрраль никогда не числился великим живописцем. Огулев, как и положено убитому горем владельцу, решительно протестовал и настаивал, что Дюрраль был выдающимся гением, а в брошюре – некомпетентное личное мнение недалёкого искусствоведа.

– Может быть, – принял Паша к сведению. – Может быть… «Ловля диких котов в Сингапуре»… Кому это надо?!

– Не вам судить! Но если поможете найти – буду очень благодарен. И в накладе не останетесь! Это такая утрата, такая утрата…

– Да уж! Куда мировой живописи без диких котов из Сингапура податься?

– А какая там динамика, обратили внимание? Какая чувственность образов, какое напряжение действия! Заметили?

– Нет… Впрочем, я видел только репродукцию в буклете…

Опросив смотрительницу центральной залы, бабушку-божьего одуванчика, клявшуюся и божившуюся, что, когда она уходила после смены и включала сигнализацию, «Ловля» была на месте, Кетчуп вызнал, что Дюрраля по заказу владельца копировал местный художник.

– Так вот тут сидел на табуретке, с мольбертом, – показывала старушка, для верности приседая, как бы на табурет. – И срисовывал… Ну, он видно, сильно пьющий… И где его Огулев нашёл? Из местных… Вот вам, на всякий случай, данные его, я записала… Но он всегда тихо работал, копировал себе и уходил вовремя, никакого хулиганничания…

– Бывает, бабуля, в людях оптический обман зрения…

– Ну, и то сказать, и то сказать… – частила угодливо смотрительница галереи, радуясь уж одному тому, что её не подозревают.

Паша сходил к художнику-копировщику по указанному адресу, застал там жутковатую дыру, бомжатник вместо студии, самого художника в ужасном состоянии, пьяного в стельку, а вот копию с «Ловли» – в прекрасном. Хоть и незаконченном. Пал Палыч Невидов (так, удручающе, звали пропойцу – копировщика) перерисовал «Ловлю» до половины, чем, видимо, умилил владельца. И получил аванс.

Далее случилось то, что при диагнозе Невидова почти неизбежно: крупные деньги в руках алкоголика, давно им невиданные, отложили работу над копией шедевра на неизвестный срок. Глядя на смердящего волнами перегара, храпящего на топчане Пал Палыча, Кещупов не стал бы строить прогнозы, когда он выйдет из запоя, и выйдет ли вообще… Среди этой публики бывает – «не приходя в сознание»…

На всякий случай Кетчуп бегло обыскал не закрывавшееся даже для виду жилище пропойцы, но не нашёл ничего, кроме кучи вонючего тряпья, старых газет, нескольких этюдов маслом и акварелью и – как уже было сказано – полузаконченную копию «Ловли диких котов в Сингапуре»…

– Тоже версия… – сказал себе в усы Паша. – Огулев думал заменить подлинник копией, а потом… Что потом? Суп с котом! Ну, заменил бы, и дальше? Он и так владелец картины… Если, допустим, он хотел её на обратном перегоне спереть, и страховку выручить от Алинки-Малинки? Версия рабочая, но зачем для этого копия с картины? Или, допустим, упаковочный ящик сгорает, в нём сгорает копия, страховой случай, а подлинный Дюрраль остаётся у Огулева… И что потом Огулеву с этим подлинным Дюрралем делать? Если уж страховое мошенничество, то умнее сжечь подлинник… А копию себе на память оставить? Тоже может быть, они, коллекционеры, странные люди… Но в любом случае, Пал Палыч, тёзка мой, работу закончить не успел…

На всякий случай Кещупов аккуратно упаковал копию в обёрточную бумагу, перевязал бечёвкой, да и унёс с собой: авось, пригодится, как вещественное доказательство, тем более, что с невменяемого Невидова в теперешнем его состоянии взять больше нечего…

Вернувшись в сверкающий стеклом и керамогранитом мир респектабельного «st’АРТа», зачем-то поинтересовался у старушки-смотрителя, криво порвав бумагу:

– Скажи, мать, эту картину Невидов тут писал?

– Эту самую… – закивала бабулька в форменной одежде галереи с серебряными петлицами на воротничке. – Я прям помню, что досюда вот дорисовал, а потом господин Огулев пришёл, похвалил его, и денег дал… Ну как бы задаток… Очень господин Огулев доволен был… Я ещё подумала – запьёт этот ханурик, нельзя им деньги давать вперёд, я уж с этой публикой в быту – ох как намучилась… Вот, к примеру, зять мой…

– О зяте – потом! – отмахнулся Кещупов. – Вы подтверждаете, что эту копию Невидов писал при вас, вот в этом зале?

Понимая всю меру ответственности, старушка долго присматривалась к незаконченной работе, и даже ногтем краску поковыряла сбоку. И сдалась – мол, хоть казните, а правду буду резать:

– Этот самый холст! Да и откуда ж другому-то быть? Не два же он их намалевал, и оба на одном месте бросил, что ли?!

– Такой вариант, прямо скажем, маловероятен! – компетентно подтвердил Кетчуп.

Для себя он уже всё понял, осталось поэффектнее донести до уважаемой нанимательницы…

 

*  *  *

 

– Похищение, конечно, имело место! – разглагольствовал Паша, собрав в выставочном зале всех заинтересованных лиц. – Но, по неизвестным мне причинам, вор не смог вынести картину из галереи. Спрятал её где-то здесь.

– Но этого не может быть! Тут же ежевечерний обзор, по всем углам и кладовкам, туалетам…

– Значит, плохо искали. Ищите ещё.

– Вы можете что-то объяснить?! – заметно нервничал Огулев. – Или вы намерены дальше изображать Эркюля Пуаро?!

– Объяснить-то я могу, господин Огулев, – хищно оскалился Паша. – Да, боюсь, вам не понравится объяснение… Тем более к делу его не пришьёшь, это всё лишь мои домыслы… Ищите, и обрящете! А после поговорим…

«Ловлю диких котов в Сингапуре», действительно, вскоре нашли сотрудники галереи, в одной из кабинок туалета, где она была неприметно заставлена за бачок унитаза. Изображением к кафелю. Так, что если не приглядываться – то кажется, что это элемент стенного декора…

И СМИ подняли новый восторженный гвалт – о чудесном спасении бесценного шедевра, о необычайной находке внимательного следователя, о странном похищении, про детали которого Кещупов отказывается рассказывать…

– Ну, мне-то хоть расскажи! – попросила Пескарёва, трогательно морща носик, как в детстве, когда она только училась кокетничать. – Газетчикам не хочешь, а мне, на ушко, а? По старой дружбе?

Кетчуп поднял фужер с шампанским, улыбнулся, чокаясь с подругой детства, и приблизил к ней лицо, почти интимно, чтобы лишние уши за фуршетом не услышали…

– История тут вот какая, Алин! Господин Огулев купил по дешёвке старые холсты малоизвестного художника в Голландии. Привёз в Россию, решил поднять капитализацию, а как?! Искусство растёт через скандал! Нет, поверь, никаких мыслей опустить имидж твоей страховой компании у него не было, и всерьёз с тобой связываться он не собирался. Понимал, что в суде ты его разнесёшь по закоулочкам, но… Играл с тобой в поддавки. Он специально заключил с тобой договор таким образом, чтобы страховые следователи ничего не нарыли… Ему не нужны были твои деньги, ему нужен был скандал… Пока картина Дюрраля висит, она мало стоит… Но если её украли – это уже шедевр. Не так ли?

– Почему? – подняла бровки домиком Пескарёва.

– Ну, во-первых, если не шедевр, то зачем её воровать? Музейные воры ведь не с кондачка работают, не так ли? Один аргумент. Главный же аргумент – та сумма, на которую «Ловля» была застрахована. Для твоей страховой эта сумма не актуальна, ты не собиралась её платить, и не заплатила бы… Огулев об этом заранее знал. Но для репортёров и телевизионщиков она была их путёвкой в сенсацию. Понимаешь? Они бесплатно крутили с утра до ночи эту информацию, назойливо лили всем в уши, что картина застрахована на миллион евро, потому что это делало им хайп, привлекало читателей и зрителей…

– Так, получается, Огулев собственную картину спрятал в туалете? А потом должен был найти, просто ты нашёл раньше?

– Нет, Аля, не совсем так. Он нашёл художника-алкоголика, заказал ему делать копию с «Ловли», и аккурат посреди работы напоил его до чёртиков. И снабжал водкой, чтобы тот не выходил из запоя… Замышлялась романтическая история: художник-копиист влюбился в свою работу, обезумел от страсти к шедевру, украл его и унёс к себе домой… Сколько-то дней крутилась бы истерия вокруг кражи, а потом полиция пришла бы к Невидову, и нашла у него картину…

– Откуда ты такие детали знаешь?

– Да потому что именно в студии Невидова я и нашёл подлинник. За спинкой дивана. Мне стало очень жалко этого несчастного дурака, я сложил подлинник и копию в одну упаковку, и принёс сюда. Якобы опознавать копию. Подлинник же спрятал туда, где его нашли…

– Поняла, поняла! Но чем тебя Огулев подкупил, что ты во всей этой схеме его не сдал?!

– Как я смог бы всё это доказать? Я пожалел Невидова, которого посадили бы за кражу, поднимая капитализацию коллекции Огулева, но не более того…

– Но потрепать репутацию подонку ты бы изрядно мог… Как тот, кто нашёл пропажу… К тебе бы прислушались, пусть не в суде, так в газетах…

– Понимаешь, Алина, я подумал о несчастном Дер’Дюррале, умершем сто лет назад… У парня только теперь появился шанс прогреметь, как классику, а вскрой я схему – ничего бы не осталось от его новообретённой славы… Пусть уж гремит, хоть так! Хоть я и сорвал рекламную кампанию Огулева, но кое-какую рекламу вы с ним картине и художнику уже сделали… Хоть Невидов и не сел, как планировал галерейщик – «Ловля» сейчас стоит, думаю, раза в три больше, чем до кражи. А говорят о ней в десять раз больше! Ну, наверное, и хорошо, как ты думаешь? Пусть говорят! Дюрралю бы понравилось. Художники, писатели, артисты, музыканты – им ведь так хочется, чтобы о них говорили потомки… И потому, ради Дер’Дюрраля, я решил покрыть Огулева… Лучше пусть один мерзавец окажется безнаказанным, чем один достойный человек не будет достойно помянут неблагодарными потомками… А ты как считаешь, Алина?

Алина Игоревна сузила глаза, и направила на Пашу пальчик пистолетом:

– Прав, бродяга! Мы с тобой с детства думаем одинаково…

 

Уфа, 10 сентября 2024 г.

 

© Александр Леонидов (Филиппов), текст, 2024

© Книжный ларёк, публикация, 2024