Александр Леонидов. Меж двух огней

МЕЖ ДВУХ ОГНЕЙ…

Военная проза

 

Пока ехали с Урала в Чечню – всюду видели войну. Но странную войну: как будто города и сёла бомбит и расстреливает противник-невидимка. Это была война – в которой враг анонимен и странным образом растворён в воздухе… Разруха, руины, ужас, боль, смерти – всё, что бывает на войне, кроме противника! И раны-то вроде рваные, и ранняя седина у чувствительных, и глаза траурные, и тела грязные, как из окопов – а врага не учуять, сколько не принюхивайся…

Приехали в Чечню, в Надтеречный район, в станицу Знаменскую. Как тогда говорили – к Умару Автурханову под крыло… Чеченцев полно, все дружелюбные и растерянные… Это, что ли, грозные Гог и Магог репортажей НТВ и РТР? В первый день золотой сказочной осени предкавказья – разместились в пошарпанном советском санатории «Надтеречный Люнет», выстроенном внутри старого, заброшенного, царского ещё люнетного укрепления терских казаков. Чеченцы приходили, смотрели. Руки пожимали. Доставили водки, мяса для шашлыков, много местных фруктов. С таким врагом – хоть сто лет воюй в своё удовольствие!

Вообще – что происходит?! Страна в руинах, Чечня в руинах – врага не видать! Хоть тресни – ни в какие бинокли не разглядишь! Комбат Буняков, для верности, приказал водки не пить пока – вдруг отравленная, а мясо испробовать на местных. Испробовали. Нормальное мясо, никакого яда. Два пластиковых ведра мариновано под шашлык, для господ казачьих офицеров, обожрись до отвала…

Казаки недоуменно переговаривались:

– Где чечены? Вот чечены… Где враг? Нет врага…

На Урале собирали Бунякова знатно. Батальон обычно 700 человек, у Бунякова и 100 не наберётся, но снабжение выдавали на полный батальон. Старалась местная власть, местный военком Палтусов, местные оружейники-заводчане. Федеральной власти на всё было плевать, а вот местные изо всех сил старались помочь.

Губернатор выделил под «личный состав» новенькие грузовики «Уралы». Сам их где-то украл, списал, часть налево продал, а часть – решил Родине пожертвовать. Два директора банкротящихся оружейных заводов вкатили на батальонный двор странные машины.

– Вот, принимай, Буняков! Артикульное имя у них – «Поползень», а между собой мы его зовём «Диван». Знатная вещь, могла бы в серию пойти, если бы не ЭТО… – директора мысленно утирали слезинку, сожалея о крахе СССР. – У нас опытные образцы всё равно пропадут, на металлолом бомжи растащат, а тебе, глядишь, помогут ТАМ…

«Поползень» – кратко говоря, советская военная машина на гусеничном ходу, с очень низкой посадкой. Строго говоря, это бронеплита на гусеницах. Она действительно похожа на ползучий диван, причем – «раскладушку». На ней можно подползать к позиции противника, как когда-то пластуны на пузе делали – но только с комфортом. Бронеплита складывается и раскладывается: надо тебе – закрылся, не надо – ползи под открытым небом, как на платформе… Можно бронеплиту и боком поставить – как щит при стрельбе…

Официально «Поползней» так и не выпустили в серию. Не успели – Ельцин пришел, заводы умерли. Но опытные образцы бегали резво, воплощая мечту немного осовремененного Емели-дурака, чтобы воевать, лёжа на диване. Ложись хоть набок, хоть на живот, и веди себе стрельбу перед собой, а «Поползень» вместо тебя поползёт, к земле поближе….

Поставили «Поползни» в кузовы «Уралов» – как влитые стоят, изначально под стандарт советского грузовика рассчитывались! Как в древности землю представляли: черепаха, на черепахе слоны, на слонах…

…На слонах боевых «диванов», этих приземлённых микро-танков, разместились семь ампуломётов. Это уж военком Палтусов откуда-то со складов достал, не пропил, «налево» не сбагрил, для Отечества сберёг! Оружие секретное, удивительное, представляющее из себя прицельный дальнобойный огнемёт. Обычный-то огнемёт что – оружие карателей, не более: бьёт недалеко, струя горит на всём протяжении… Жути много, а толку – чуть!

Другое дело – прицельно метнуть огонь в специальной бутылке на километр, чтобы он там разгорелся, а заодно и вокруг себя всё горючее поджег! Это и называется «ампуломёт». Конечно, для ракетно-ядерной войны и танковых армад – он, может, и ни к чему. А вот для войны гражданской или партизанской – ничего лучше не придумать. Прицелился в место будущего пожара – и организовал! Можно и танк подбить: броню, конечно, не пробьёт, да и не надо. От огня экипаж внутри изжарится, танк почистишь и снова можешь в дело пускать…

– Отличная эта вещь, капсюльный огнемёт! – хвастался Палтусов. – Только ты это, Буняков… Не хвастай ими особенно, и не говори откуда взял, ладно?.. Вам не полагается, вы лёгкая стрелковая вспомогательная часть, а, сдаётся мне, без таких игрушек не пройти вам ТАМ…

Буняков и не хвастал. И вообще никому ничего не показывал. Понимал, что военная тайна – всегда тайна, независимо от того, дало ли тебе секретное оружие государство или военком, пользуясь служебным положением, с заброшенного склада его сп…ил.

Да и не оказалось по приезде тех страшных чеченцев (или чеченов), по которым стрелять нужно. Тихая станица Знаменское, грушевая, алычевая, яблочная… Единственное, что той золотой осенью предгорий напоминало в ней о войне – толпы беженцев. Но опять же, парадокс, беженцы все чеченцы. Сперва они текли интернациональным потоком, но остальные ехали дальше, а чеченцы оставались под крылом Умара Автурханова. Не хотели выезжать из Чечни – да и не приняла бы их Россия, как терцов или армян принимала…

Беженцы пылали ненавистью к Дудаеву. Воевать с русскими не хотели – наоборот, регулярно интересовались, чем можно помочь Бунякову. Их силами укреплялся и расчищался старый царский люнет, который, впрочем, никто атаковать пока не собирался.

– Что за война такая, на которой все на одной стороне, а побеждает при этом другая сторона? – спрашивали казаки у Бунякова. Тот и сам не знал. И никто не знал. Маленькие пушечки ампуломётов уставились во все жерла на юг, в сторону туманных кавказских гор, и молчали. Люнет ждал – не понимая, чего ждет?

– Кто воюет за Дудаева? – спрашивал урядник казачьего батальона Тимофей Рулько у местных чеченцев.

Те отвечали как-то странно:

– Деньги…

– Какие деньги?

– Американские деньги. Их Дудаеву возят вагонами. Говорят, что он их подделывает, только враньё всё это! Как может эта обезьяна без мозгов подделать денежную купюру?! Готовые возят. А он всю сволочь нанимает себе в телохранители…

– Какую сволочь? Вашу?

– И нашу, и вашу, и со всего мира. Если у тебя будет вагон американских денег, казак, ты в любом городе армию на щелчок пальцев соберёшь…

 

*  *  *

 

В этих местах Терек много змеится между бесчисленными островами-отмелями. Есть под Знаменским острова просто из булыжника, есть с травой и цветами, а есть даже некоторые с лесом. И тепло тут осенью так, как на Урале родном и летом не бывает!

 

Казачья сотня, гордо именовавшая себя «батальоном» – невольно разлагалась в этом тепле, журчании Терека и местной доброжелательности. Пили местную виноградную водку – чачу, закусывали фруктовыми тянучками «чучхелы», жарили по-разному мясо на огне и чувствовали себя отпускниками-курортниками.

Умар Автурханов в здании местного райсовета, наскоро переименованного в «мэрию», засыпал Ельцина и Кремль призывами помочь освободить республику от криминала. Ельцин бухал, Кремль упоённо «пилил» советское наследие, беженцы с юга текли перпендикулярно Тереку, Терек журчал между живописными островами – всё было на своём месте…

Вначале Знаменское ждало атаки дудаевцев. Но сил у Дудаева, несмотря на вагоны американских денег, завезённых из Грузии, всё же было не так много, как рисовалось воображению трусоватых беженцев. Дудаев и Грозный-то едва удерживал, где там атаковать северные районы, из России ни на день не выходившие…

Патрули оренбургского казачьего добровольческого батальона далеко выдвигались на юг, на урчащем «Поползне», ловко нырявшем по складкам местности, с дежурным ампуломётом и личным стрелковым оружием.

Головным патрулём поставили командовать молодого, но толкового Тиму Рулько. В экипаже – водитель Лёха Ободов, недоучившийся юрист, и пожилой бородатый музыкант (в прошлой жизни) Арсентий Геннадьевич Канюков. Теперь Арсентий Геннадьевич сменил свой оркестровый тромбон на маховички дальнобойного огнемёта, потому как «времена такие» и «что тот инструмент, что этот»…

В рейд взяли с собой бутылку чачи, пару куриц-гриль, ведро местной варёной кукурузы, насыщенно-жёлтой, неповторимого вкуса, если солью посыпать…

Уехали-уползли далеко на юг, в «бутылочное горло» – туда, где особо охраняемая трасса Р-307 боком насыпи упирается в «Треуголку». «Треуголка» – так в просторечии местные зовут маленькое водохранилище, связанное с Тереком системной каналов, треугольное по форме, с таким же треугольным песчаным островком посреди.

Теоретически по Р-307 могли начать наступление дудаевцы. Они и начнут его – только гораздо позже, годы спустя, а пока за дорогой казаки присматривали совершенно напрасно. Буняков считал, что озерцо «Треуголка» хорошо запирает местность. Прямо скажем, запирало оно местность плохо, но кое в чем оперативный простор гипотетическому противнику малость сужало, и на том спасибо…

Конечно, в Чечне никогда не было сплошной линии фронта, а уж в 1991 году её и вовсе не могло быть. В традициях неостывшей «перестройки» никто не понимал – Автурханов с Дудаевым воюют или это два лидера разных партий для выборов в Чечне? Получалось, что вроде и так и так, то стреляли друг в друга, то дискуссии разводили, «круглые столы», то опять стреляли…

 

*  *  *

 

Местные жители – дед Ахмет и его внучка, принесли казакам молока. Другие местные жители гнали по рокадной к трассе грунтовке скот, лениво жевавший что-то, слюнявый и взлохмаченный. Солнце припекало, играя бликами на глади «Треуголки». Вдали осенними полевыми работами занимался мирный лобастый советский трактор…

«И это война? – думал Тима Рулько, прихлебывая одеколонного аромата чачу из гранёного стакана, закусывая хрусткой куриной грудкой. –Я был готов ко всему… Я боялся, что не выдержу ужасов войны, сойду с ума от того, что увижу… Наверное, я уже сошёл с ума, если это война: трактор, пруд с песчаной отмелью, молоко в глиняной крынке, которую принес чеченский дедушка…»

 

– Мы колхозники, – объяснял зачем-то Ахмет, в бараньей папахе и с выгоревшей орденской колодкой на груди. – Мы хорошо жили… Зачем война… Убейте их… убейте Дудаева…

– Я с удовольствием, дед! – лениво ворочал языком голый до пояса, загоравший Лёха. – Только, вишь ты чё, поток Дудаевых сегодня слабоват… Ты покажи, где он прячется, мы жахнем…

Знаменское, Знаменское… Серебряные песни Терека и клыки утёсов вдали, осень, стерня убранного урожая, последнего на многие годы вперёд, запах магнолий и бычьего навоза… Хрустящая на зубах варёная кукуруза… И где-то там, на юге, страшный, немыслимый, чудовищный людоед Дудаев…

– Тима, – просит одуревший от жары и безделья, подвыпивший Лёха Ободов. – Давай вон по тому тополю шмальнём! Посмотрим хоть, как дальнобойный огнемёт действует!

– Нельзя! – уныло огрызнулся Рулько. – Среди местного населения панику вызовем!

– Нет, ну правда, Тима, – включился интеллигентный тромбонист Канюков. – Мы же ни разу не стреляли из этой штуки! Ты хоть подними вопрос, что ли, учения надо организовать… В условиях, близких к боевым, опробовать… А то вдруг я чего в инструкции неправильно понял, в бою-то поздно уже будет переучиваться…

– Лады. Уточню, – зевает Тима.

На небе – ни облачка. Жара. Колокольчик на корове звякает. Война, называется…

– Здесь минеральные воды очень хорошие! – болтает без устали тромбонист. – И каждый источник – со своей, представляете, мужики? Я тут пью из третьего бювета, потому что у меня суставы… Я рассказывал, помните… Как рукой сняло… А вам молодым, рекомендую пятый бювет, там потенцию, говорят, здорово поднимают…

– Ты, дядя Сеня, рассуждаешь, как будто мы в санаторий приехали!

– И ничего подобного, здоровье на войне никому не помеха, и нам не помеха, надо набираться, пока тихо… Попрёт Дудаев, а у меня уже все суставы, как новенькие, то-то ему будет сюрприз…

– Тим, – снова пристаёт Лёха, играющий с рычагами управления «Поползня». – Ну давай шмальнём разочек… Скажем в штабе – угрозу видели, нас больше уважать будут… И хоть посмотрим бутылкомёт этот в деле… Дюже интересно, как это за километр можно пожар забросить…

– Нет, Лёха! – издевается Тима Рулько, обгладывая куриный окорочок-гриль. – Тебе в таком состоянии нельзя… Ты вон проспиртовался весь, при возне с огнеопасными предметами вспыхнуть можешь…

– Я и так уже скоро вспыхну! Характер у меня, Тима, горячий! Обещали войну – а сидим на пикнике, смотрим, как коровам хвосты крутят…

– Война, Лёха, – влез с поучениям тромбонист Канюков. – Это тебе не только мальчишеские подвиги… Это тяжелая, повседневная, каторжная работа прежде всего!

– Ага! – скептически щерится Ободов. – Так вот сидеть, изо дня в день, жрать, бухать да загорать… Чунга-чанга, блин, мечта тунеядца…

– Ну не всем же грудью на амбразуры! – основательно замечает Канюков. – Кому-то ведь и жрать нужно тоже, и бухать, и загорать…

– А я считаю! – злился Лёха. – Если бы мы – хотя бы с учебной целью – шмаляли бы по капсуле каждый день, дудаевцы уже бы приползли, посмотреть, чего тут у нас делается…

– Ты, Лёха, не бухти! – советовал Канюков. – Ты лучше вот маринованным жгучим перцем закуси! Так пробьёт, до ануса, небо-то с овчинку и покажется, не до мировоззренческих вопросов будет…

– Не, я пас! – отстранял Лёха Ободов сомнительный дар чеченского домашнего маринада из стеклянной банки, которую, в числе прочего, подарили местные казакам. – Я эти стручки уже позавчера поел… Обалденная вещь, но потом срать больно: жжётся, тварь, на выходе, как будто под зад зажигалку поднесли, закурить… Вот варёная кукуруза, да с солькой – это я понимаю… Это вещь!

– Тебя, Ободов, каким ветром занесло в добровольцы? – лениво интересовался Рулько.

– Меня-то? От армии косил… Этой осенью я аккурат под призыв попадал, родители бедные, не откупиться… Думаю, законопатят в казарму, в какой-нибудь Сарапул, «дедовщиной» замучают… Не, нафиг, нафиг! Прямо на призывном пункте к казакам перевербовался, они ребята идейные, умные, «дедовщиной» и прочей дурью страдать не станут…

– Так ты что же? – искренне удивился Рулько. – От армии на передовую, на фронт сбежал?!

– А ты типа не так? – щурился на солнце Ободов.

– А я типа не так! Я со стыда… Друга я предал, Лёха, вроде вот тебя, и он из-за меня погиб… Я и сбежал, чтобы в глаза никому в своём городе не смотреть…

– Заливаешь, чёрт, как бурбулис! Ишь чего выдумал – кто же тебе в наше время поверит? Я вот честно говорю: загребли, замели меня в армию – а кому же счас в армию охота?! Я без всяких там высоких материй… У нас во дворе парень живет, так ему во время службы деды по приколу электрод в зад вставили… Ну, когда спал… И в розетку включили…

– Да ты чё?!

– Вот тебе и «чё»! До сих пор ходит, как церебральный паралитик… Нафиг такие приключения, да ещё и без войны, в мирном тылу! Я подумал – лучше с казаками к Умару Автурханову под крыло, авось, если и ранят – так хоть не так стыдно… Короче, решил я войну посмотреть…

– И как она тебе?

– Ничё… Пока нравится… «Дедовщиной» не воняет, и мясо жареное вкусно…

– Так это ведь мы пока дудаевцев в глаза не видели! – рассердился Рулько несерьёзности водителя. – Вот погоди, повалит сюда корпус наёмников с Иордании, они тебе такой электрод вставят…

– Ну, дык здесь-то меня ещё поймать надо! – храбрился Лёха Ободов. – Там, в Сарапуле, я как на ладони, в казарме, бери тёпленького… А здесь у меня вон шаромёт энтот, затем автомат Калашникова, наконец, штык-нож… Ну и вас, друзья – я со счетов не списываю… Чё ты ко мне пристал? Ты вон престарелого служителя Мельпомены и Талии спроси, чего его сюда занесло…

– Меня? – смутился тромбонист Канюков.

– Тебя, тебя, Арсентий Геннадьевич! Доложи-ка братве, как на духу, чего ты трубу оставил…

– Я её и не оставлял! Со мной она… А наводчиком быть меня ещё в старой, советской армии научили, когда служил…

– Ты не верти, дядя Сеня, а честно сознайся: зачем с казачьим батальоном увязался…

– Да так в двух словах и не ответишь…Ну как тебе сказать, Лёха? Ну, вот беженцы, которые с юга идут – они зачем сюда идут?

– Как зачем? Ну ты даёшь! От Дудаева идут!

– Ну вот и я… Можно сказать, Лёха, я – встречный поток…

– Какой встречный поток?

– Ну, они с юга идут к Умару Автурханову… А я с севера… Там не Дудаев… Но Ельцин – немногим лучше… Тут, оказывается, многие так, к Умару Автурханову под крыло, как ты выражаешься… А кто такой этот Умар Автурханов – никто толком и не знает. Вот и встречаются тут поток с юга, поток с севера…

 

– Во загнул! Нет, Тима, ну ты слыхал?! Он оказывается – в Чечню пришел беженцем! Ты веришь?

– А чего же мне не верить? – поинтересовался Рулько, снова разливая чачу по стаканам. – Когда ты вот в Чечню воевать от армии сбежал? Кому расскажи – обсмеют… Нет, Лёха, ты как хочешь, а самая правдивая на вид история у меня получается…

– Помидоры тут хорошие! – сменил больную тему Канюков. – Прямо солнцем напоённые! Вот, я тут с огородов набрал по дороге с краю… Нарезал на дольки, угощайтесь…

 

*  *  *

 

Сменившись с дежурства, урядник Тимофей Рулько решил пойти вместе с ребятами из отряда терских казаков купаться на Терек. По правде сказать, купаться уже поздновато было, хотя тут осень не уральская… Да и негде в Тереке купаться: он временами по щиколотку, временами по колено… Быстрый, но мелкий он, Терек, как выпавшее Тимофею Рулько время!

Но терцы-молодцы хвалились, что знают ямы с омутами, и напротив острова Лесистого можно отлично скупнуться. Рулько изначально подозревал, что они врут, и потому – когда затея сломилась – не сильно переживал.

– Рулько! – приказал комбат Буняков. – Иди, усиль наряд в караулке… Чеченцы сильно орут, как бы на приступ не пошли…

– Чеченцы? Местные?! – округлил глаза Рулько.

– Ну, там же эта полоумная сидит под арестом… Которая дедушку Ахмеда убила… Чеченцы её линчевать хотят, а мы прокурорским сдать её решили…

– Дедушку Ахмеда?! – всё сильнее изумлялся Тимофей. – Который всех козьим молоком поил?! Зачем?! Как так?!

– Ты ничего не знаешь, что ли? – вяло поинтересовался комбат.

– Я только с дежурства откинулся…

– Короче, Рулько, было так. С юга пришла чокнутая. Ну, баба, молодая, в джинсах, вся промежность у штанов – в кровище… Дудаевцы её всю разорвали… На руках – мёртвый младенец, годовалый примерно, дудаевцы ему шейку свернули… Синий он уже и попахивает, а она отдавать не хочет, думает, что живой он, спит… Мы её временно у дедушки Ахмеда в доме разместили, он же сердобольный был, всегда отзывчивый… И я ещё, как дурак, зачем-то говорю ему: мол, дедушка Ахмед, если получится, уговори её младенца отдать, похоронить, нехорошо ведь с трупом везде ходить… И дёрнул меня чёрт такое сказать! Лучше бы ходила, чем так… Ну, дедушка Ахмед, видать, стал её уговаривать, сам я не видел, ребята говорят – мол, уговорил, и она уже младенца отдала… А потом пошел он ребёнка похоронить, и шапку свою надел, ну знаешь, чеченскую такую папаху, с лентой посредине… Она как увидела – заорала «чечен, чечен», нож со стола схватила и в бок дедушке Ахмеду… Старику много ли надо? Главное, наши ребята подскочили, оттаскивают её, а она их всех раскидала, такая сила в ней обнаружилась – прямо, не знаю откуда… И дедушке Ахмеду все кишки, как рыбе, распорола, выпустила…

– Ну твою же мать! – с неподдельной искренностью сокрушался Рулько.

– И я так же сказал! – грустно вторил Буняков. – Убила нашего дедушку, а он тут в селе авторитетный был, уважаемый… Будапешт в войну брал… Ветеран, все дела… Пока мы чокнутую под замок тащили – внучка Ахмедова, ну, ты её знаешь, в черном платке такая дурочка… Побежала по соседям, волну подняла… Их понять можно, ни за что хорошего старика замочили… Ну, хотели они по местным обычаям порвать эту чокнутую беженку – Валя её зовут, кстати… А я запретил. Потому что получится… этот, как его… правовой нигилизм… Иди, короче, посиди с конвойными, если что – подсобишь в караулке по обстоятельствам…

Тимофей Рулько пошел в караулку. По дороге на него смотрели чеченцы. И совсем не так уже, как раньше, смотрели они из-под своих каракулевых папах и однотонных мусульманских платов. Зло, резко, бритвенно смотрели они на синие лампасы оренбургского казака-добровольца. И без слов этот взгляд спрашивал у Тимофея:

– Зачем ты к нам припёрся? Ветеранов наших резать?! Убийц защищать?!

Жалко было Рулько дедушку Ахмеда, каждое утро поившему русский патруль домашним молоком. Жалко ему было и беженку, сошедшую с ума, когда дудаевцы с хрустом свернули шею её грудничку, а потом рвали звериной похотью, раздвинув ей ноги, так что кровь потом все штаны заляпала, когда одеться позволили…

 

Шумел, ревел злой Терек вдали на перекатах. Узкая и каменистая его пойма вклинилась между дудаевским страшным югом и ельцинским страшным севером. Узенькой серо-стальной полоской бежал Терек между двумя полушариями кровавого безумия, и не было спасения, которого ждал тромбонист-наводчик товарищ Канюков, удравший сюда от Ельцина…

Война пришла в Знаменское. Она пришла в толпе обезумевших от горя беженцев, вложенная в порванную вагину изнасилованной русской женщины, в трупик убитого из простого озорства младенца. Пришла – и убила чеченского старика, из числа тех аксакалов-праведников, которыми сёла стоят…

Рыдай, рыдай Терек по камням, некуда нам бежать, в отличие от тебя, каспийского, быстрого и сурового…

 

*  *  *

 

В караулке было тревожно. Ребята автоматы сняли с предохранителей. Чеченские тени – метались в полумраке подступающей, скрипучей и трескучей цикадами ночи. Возникали вдали – рассыпались – и снова на другом краю обозрения собирались, решали, как быть.

– Отдать её народу, да и всё! – ругался урядник Попов, бородатый и румяный, чистой воды бестолочь. – Зачем она деда кончила? Правильный был дед, никому зла не делал!

– Нельзя её отдавать! – возражал хорунжий Руфлеев, с явной примесью татарской крови, с узкими и темными глазами. – Она сумасшедшая. Не виновата она…

– Она не виновата! – сердился Попов. – А Ахмед что, виноват был?

– И она не виновата, и Ахмед не виноват… – примирительно тянул Руфлеев. – Во всём Дудаев, кровавая собака, виноват…

– Нет, ребята! – мрачно рассудил их Тимофей Рулько, человек начитанный и мудрый, хоть и юный годами. – И Дудаев не виноват… То, что он родился упырём – не вина, скорее беда… Болезнь, которую лечат осиновым колом или свинцовой таблеткой…

– А кто же тогда по-твоему виноват? – лез обиженный Попов.

– Мы.

– Мы?!

– Да, мы. Вместо того, чтобы покончить с вурдалачьим гнездом в Грозном, мы тут второй месяц сидим и коньячок под шашлычок трескаем… Если бы мы вовремя среагировали, как положено, как деды-прадеды нас учили – ничего бы этого не было…

– Ловко ты вывернул! – рассердился Руфлеев. – Дудаевцы, значит, будут младенцам изнасилованных баб головки скручивать… Те будут дедов-ветеранов резать… А виноватыми мы останемся?

– Такова жизнь, хорунжий, – грустно вздохнул Рулько. – Мы мужчины, мы казаки, и мы за всё в ответе… И чем скорее ты это поймёшь, тем лучше…

 

P.S. Историческая справка.

Силам под командованием Умара Автурханова удалось чуть позже взять город Грозный. 15—16 октября 1994 г. состоялся первый, вычеркнутый из истории штурм Грозного силами чеченской оппозиции [1]. Джохар Дудаев бежал – но сумел вернуться, потому что войска Автурханова получили из Москвы странный приказ – отойти.

Ельцин отменил им же введённый ранее указ о чрезвычайном положении в ЧРИ, а министр обороны РФ Грачёв официальным приказом передал Дудаеву оружие российской армии на территории Чечни.

С этого момента кончается трусость Дудаева и начинается его бравада: он понял, что Москва играет с ним, что она его не сдаст, и что ей нужна не победа – а долгая бесконечная кровавая война, на которой зарабатывают олигархи РФ. Дудаева такая игра устраивала – и он играл в неё до самой своей смерти…

До сих пор никем не объясненный октябрьский приказ отойти из Грозного для антидудаевских чеченских войск стал прологом к долгой и тяжёлой чеченской войне…

 

[1] Второй штурм, организованный как ловушка для пророссийских сил, 26 ноября 1994 г., известен гораздо больше. Он завершился провалом: но это был не первый, как иногда пишут, а ВТОРОЙ штурм. 31 декабря 1994-го — 6 марта 1995-го — состоялся штурм Грозного российской армией (первая фаза которого известна как «новогодний штурм»). Он завершился взятием Грозного, который потом СНОВА СДАЛИ… Олигархи, овладев Кремлём, делали всё, чтобы тянуть чеченскую войну в бесконечность…

 

© Александр Леонидов, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015