Александр Леонидов. Карибский загар

КАРИБСКИЙ ЗАГАР

 

На задах эпохального строения из фанерных щитов – ПППП (Приемного Пункта Пустой Посуды) во дворе Имбирёва, на излёте 80-х годов ХХ века – вечерний «бомонд» прикидывал перспективы досуга. Традиционно эта компашка направлялась по – как это у них называлось – «Золотому Кольцу» – отработанному со школьных времён маршруту, петляющему между «видяшниками».

«Видяшник» – это не только видеомагнитофон (он – «видик»), «видяшник» – это ещё и темная комната, в которой на «видике» крутят замызганную кассету с зернистым изображением, какую-нибудь очередную «Двойную ногу» с нелегальным переводом, для производства которого переводчик одевал на нос прищепку…

«Золотое кольцо – 1989» идёт прямо от ПППП (иногда выручающего суммами на посещение «видяшника») по улице Ленина – до Дворца Культуры «Нефтяник». Напротив ДК – гостиница «Урал», на первом этаже там тоже есть «видяшник». Если ассортимент этих двух комнатушек не устроит «бомонд» видеоманов – «Золотое Кольцо» потащит их дальше, под фонарями сумрачных тротуаров, забранных чугунными литыми решетками – к Дому Офицеров на улице Карла Маркса. Там тоже следует изучить фломастером писанную самодельную афишу на ватмане – и решить: отдать ли этому «видяшнику» свой сегодняшний рубль и сердце? Или же попытать счастья на задах гостиницы «Кува», где рядом с кафе «Вечерочки-вечерки» ещё одна точка видеомании?

Каждый день обходя эти адреса по «Золотому Кольцу» – компания Ивана Имбирёва знает наизусть каждый метр этой «дороги досуга». «Видяшники» с импортным кино сменили для их поколения кинотеатры, а рубль на вечер – стал заветным отложением, добываемым с упорством кокаиниста – «на дозу».

Есть на «Золотом кольце» ещё точки, запасные. Скажем, зал лектория «Общества «Знание» на углу Ленина и Коммунистической, под башенкой, бывшая Кувинская городская дума. Но там – рупь с полтиной… Только на крайняк – когда в других точках тухляк…

Вокруг «Золотого видеокольца» кипят нешуточные страсти. Рупь – хотя бы его, не говоря про запасную полтину, – нужно ведь изыскать! А поди-ка заимей рупь на каждый вечер, без штанов останешься…

Кто-то канючит у родителей. Кто-то зарабатывает разными способами, доступными школьному и студенческому возрасту. А еврей Смайкин и вовсе поставил на поток видео-обеспечение через рыбный магазин «Океан». Его деду в связи с медицинскими показаниями нужны рыбные консервы и морская капуста. Внучок Эдик Смайкин берет у деда деньги и клеенчатую сумку с двойным дном (там для жесткости такой поддон имеется, картонка, обтянутая дерматином).

Часть консервных банок Смайкин покупает и оплачивает. Выставляет на кассе сумку, раскрывает – мол, смотрите, считайте, мне не жалко! А часть банок выкладывает под второе дно, и таким образом проносит на улицу. Дедовские деньги – идут в видеосалон, и Смайкин счастлив…

Так или иначе, не мытьём – так катаньем, с упорством нерестового лосося прётся молодь по «видяшникам» – в темноте и тесноте кое-как приспособленных комнаток-«салонов» – открыть для себя новый мир вчера ещё нелегального или запретного, или просто неизвестного кино…

Идём? Рубль есть? Даже два! Тогда идём…

И жизнь неотличима уже от видеосюжетов, сплетается с ними в дымке и особом, специфическом запахе горелой пыли, свойственной этим самопальным «видеосалонам»…

И он снова здесь, в этом дворе-помойке, безотцовщина «перестроечная»… Можно ли поверить, что он снова здесь? После всего того, что было?

И снова ищет рупь на вход в видеосалон – собирать крупицы никому ненужных знаний про никогда не существовавших монстров…

 

*  *  *

 

…Именно это вечернее знание, куда более прилипчивое, чем университетские лекции про «Экономикс» и закон стоимости – помогло Ивану Имбирёву не сплоховать в загранкомандировке, когда ещё отец был жив…

– Линда Эппелтон! – безошибочно узнал он в латиноамериканских джунглях восходящую звезду Голливуда. Чем очень удивил её, совсем молоденькую девчонку, у которой кроме мультов и озвучек, да эпизодических ролей во второсортных сериалах был пока только один бенефис: в «Собирателях папагуа». Главная роль – правда, в фильме второразрядном, на любителя, «ужастике»… Нет, можно твердо сказать, что Линду Эппелтон в Америке на улице не узнавали, и автографов не канючили. Разве что один-два чокнутых любителя «хоррора», насмотревшихся этих «Собирателей папагуа»…

Один-два, говорите? Ну, вот вам и третий – Иван Сергеевич Имбирёв, юноша из советской геологической миссии…

– Мы знакомы? – подняла бровь Линда, удивляясь сразу плохому английскому произношению и хорошему воспитанию помятого джунглями и зноем Имбирёва.

– Как же! – скалился он восторженно. – «Собиратели папагуа»! Вы играли там Клэрис… Клариссу… Это было бесподобно, восхитительно! Мог ли я подумать, что встречу вас, Клэрис, Линду Эппелтон – и где? Во французской Гвиане?! Я и сам здесь чудом, меня папа привёз из «Совиет Юнион»… А вы-то, вы-то как?!

– Очень приятно! – Линда протянула ему узкую нежную ладонь. Она ещё не успела испортиться от повышенного внимания поклонников. По правде сказать, у неё, начинающей актрисы, и не было поклонников… Если не считать таких вот фанатиков пиратских видеокассет, распространяющих остросюжетную дрянь по планете со скоростью света (или – со скоростью тьмы?).

– Мы снимаем здесь новый фильм… – белоснежно, как и положено голливудянке, улыбалась Эппелтон. – Он будет называться «Гонк-конг жив», и здесь у нас работает съемочная группа…

Ну, что вы хотите? Ещё СССР жив-здоров и соглашения в Рейкьявике подписывает! Никаких ещё компьютерных график нет и в помине, каскадеры настоящие, и все трюки в кино настоящие, и само кино настоящее – плёночное, хочешь снять джунгли – езжай в джунгли, никак иначе!

Да, здесь жарко, душно, москитно, здесь не спасают крупные лопасти вентиляторов в вагончиках съемочной группы, здесь с ветвей падают змеи прямо на голову, а осветительный прибор вчера уронил переплывавший речку мокрый и злой тапир… Но здесь есть и свои прелести: например, сделать два шага через похожие на толстый электрокабель лианы и столкнуться лицом к лицу с человеком из другого мира: сыном советского геолога, неким Иваном, русским!

Это для Линды.

Для Ивана – вообще всё поблекло! Эта встреча с кинозвездой, самой Клэрис «Собирателей папагуа» – была не только за пределами его возможностей, но даже и за пределами самых смелых мечтаний! Это просто невозможно, немыслимо – сперва видеосалон, зернистый экран, зыбкое изображение, пронзающий ужас сюжета – а потом вот так, в джинсовых шортиках и легком топе, ОНА! САМА!

Наверное, по уму нужно сразу же тут и умереть. На пике счастья и советско-американской дружбы. Именно тут вот, в восьмидесятых годах. Когда они были молоды, и им казалось, что это навсегда…

Теперь нет вопросов – зачем отец взял с собой! Теперь всё встало на свои места!

…Это только в песнях Парамарибо – город утренней зари… А на самом деле это жуткая дыра, желтая лихорадка и дышать приходится соляными ветрами…

Но если вдруг встретил прямо в джунглях Линду Эппелтон – то это будет потом сниться всю жизнь. Будет снова и снова сниться тот берег. Снова и снова, топая по хрустящему грязному кувинскому снегу в «видяшник», «позырить» пиратскую копию «Гонк-конг жив» с дурацким одноголосым переводом – он будет видеть перед собой антильские пляжи с белым песком… И придёт сквозь память ураган, заламывающий ветви пальмам на побережье… Моросящая морская водная крошка, карибский ветер, пряно-кислый запах водорослей, вынесенных лазурным прибоем, и небеса цвета мечты… Он снова и снова увидит в снах высадку группы загорелых и наивно-глазых, детско-ликих советских специалистов с брезентовыми рюкзаками марки «геолог» в Гаване… Он будет слышать хруст кончика толстой сигары на зубах знаменитого отца, аромат неповторимого табака, певучий голос мулаток, кубинский ром и тростниковый сахар, и черные бурлящие битумные озера в джунглях…

Тот мир был напоен не только солнцем и морской солью; тот мир был напоён любовью. Их любили все – в Гаване, в Парамарибо, во французской Гвиане, любили за иллюзию вечного мира и единого человечества, единой семьи народов…

Им говорили русское «Добро пожаловать!» по-португальски – «Bem-vindo ao!». А потом по-испански – «Bienvenido a!». А уже в Гвиане – по-французски, помахивая Бог весь откуда взявшимися советскими флажками – «Bienvenue sur!». Им везде говорили «Добро пожаловать!» – мир принимал их как диковинную, давно оторванную от дома, но чудом вернувшуюся родню…

– Пэрэстройга! Глазность! Горбачоу! – говорила по-русски восходящая кинозвезда Линда Эппелтон, улыбаясь ему, словно бы с кинопостера…

И за длинной выбеленной солнцем песчаной косой дикого пляжа море, как в песне – танцевало в стиле румбо-пасадорес…

А вдали – возвышаясь над бешеным и бушующим зеленым океаном южноамериканской сельвы – курил всё гуще и злее давно уснувший и вдруг пробудившийся вулкан Сальварес, выбрасывая на полнеба кривой столб странного белого пара, будто труба городской котельной.

 

– Мы здесь, собственно, из-за него! – пояснял Имбирёв, улыбаясь Линде с отчаянным, заискивающим дружелюбием на ломаном, к тому же старомодном, шекспировском, английском языке. – Сальварес – это домна в погребе, как говорит мой папа… Выходит на поверхность не магма, а пар от вечных ледниковых слоёв литорали, которую он подтопил… В мире очень мало специалистов по таким вулканам…

– Наш оператор снимает этот пар больше, чем меня! – кокетливо пожаловалась актриса Эппелтон. – Говорит, пусть не по сценарию, зато какие планы и эпизоды можно вставить…

Конечно, объясняли Ивану в группе – сам по себе водяной пар безопасен. Но это испарения ледяных слоёв, пролежавших в земле тысячи лет! Кто знает, что выходит вместе с паром из чертовой трубы Сальвареса?

Плевать, что бы ни выходило!

Потому что Сальварес помог Ивану Имбирёву оказаться здесь, а Линде – снимать бесподобные кадры странного фильма «Гонк-конг жив»!

 

*  *  *

 

– Чёрт возьми, будет кто-нибудь работать сегодня в этой дерьмовой труппе?! – вопит помощник продюсера (сам продюсер разумно не поехал на край света) Эндрю Джонс, вытирая обильный пот огромным, в полпростыни платком с бритого затылка и жирной шеи. – Линда, девочка моя, соберись, иначе так и будешь в сериалах про полицию играть проституток! Вашу мать, всех вас под Бруклинский мост, давайте новый дубль, бездари!!!

Линда Эппелтон, которой всего девятнадцать, и которая в жизни почти ничего не видела, кроме кинопроб – очень боится, что грозный босс заорёт в своей манере:

– И, тысяча чертей, откуда посторонние на съемочной площадке?! Уберите посторонних, они отвлекают состав!!!

Потому что тогда выгонят Ивана Имбирёва, преданно и восторженно, как и положено фанату кинозвезды (правда, ещё не успевшей стать кинозвездой) – глядящего на неё. Все миры, все вселенные сошлись на этом пятачке: дикий мир джунглей, мало изменившийся со времен мезозоя; и мирок американского «жёлтого дьявола», голливудского шоу-бизнеса; и советский улыбчивый мир с брезентовым рюкзаком… А поверху – паровые слои вулкана Сальварес, растопившего воду, слежавшуюся во льды до динозавров…

– Давайте, выпускайте зомби! – командует Эндрю. – И смотрите, чтобы у них пот не тёк из-под грима, как в прошлый раз, вашу мать! Линдочка, девочка моя, или ты даёшь крик настоящего ужаса, или твоя карьера в кино закончится! Если ты ещё раз заорёшь, как мартовская кошка на крыше, я порву твой контракт!

Какое счастье, что помощник продюсера говорит бегло, с американским грубым выговором, и этот русский геолог не понимает его! Конечно, этот советский Иван однажды узнает, что Линда – вовсе не кинозвезда… Скажем так, не совсем пока кинозвезда… Но пусть это случится попозже!

С Иваном надо говорить, гнуся по-лондонски, протяжно, растягивая фразы, чтобы он успел уловить смысл – так их учили в школе грымзы-шекспироведки…

Жаль, что это не романтический фильм о корсарах и похищенных аристократках! Линда, по правде сказать, терпеть не может фильмы ужасов, облюбовавшие её после полицейских многосерийных занудей! Она мечтала бы сыграть по Станиславскому, настоящую роль, где был бы накал чувств, сложная диалектика отношений, широкий спектр эмоций… А когда на тебя прётся шесть-семь полуразложившихся упырей – актерский талант особо не раскроешь. Крик ужаса издать – допустим… В прошлый раз и правда, получилось, как в постели после оргазма, как-то совсем не страшно, и даже наоборот…

К счастью начинающей звезды (пока сидящей на нижней кромке гонорарной оплаты и повинующейся всем капризам киношного начальства) – влюблённый Иван Имбирёв не театральный критик и не дотошный знаток сцены. Он – обалдуй, плохо различающий оттенки в крике ужаса, и для него Линда выше Мэрилин Монро, Сары Бернар или Элизабет Тейлор… А несчастные, малобюджетные «Собиратели папагуа» с бредовым сюжетом и неувязками, киноляпами в каждой сцене – произведение, ставшее выше «Унесенных ветром» или «Призрака оперы».

Линда чувствует жар его зрачков – колющих, словно иголки в иглотерапии, остро и приятно. Человек из другого мира, напоминающий мамонта, вышедшего из растаявшего айсберга сталинизма – где-то там, в другой, параллельной, советской вселенной, умудрился посмотреть совсем недавно вышедших в прокат «Собирателей папагуа»! Мало того, он запомнил эту ненавистную Линде дуру, истеричку и полазунью Клэрис! И – что совсем уж невероятно – так запомнил, что узнал без грима, с другим цветом волос, в совершенно неожиданном месте – с первого взгляда!

А он – пребывал не просто в эйфории, он ног не чувствовал и мозги себе вывихнул, глядя на съемочную площадку! Он, Иван Имбирёв, не вчера ли-позавчера стоял на задах ПППП в заплёванном дворе уральской Кувы? Не пересчитывал ли вместе с еврейчиком Смайкиным гривенники и полтинники, чтобы при случае – аж на сам лекторий «Знания» хватило?

А теперь – это что? Это как? Это просека в настоящей сельве, во французской Гвиане, а вокруг – красное дерево, тиковые стволы, мускатные великаны, мора, орехи «слоновьи вши», ванильные стручки… Скачут белоголовые крикливые обезьянки, шныряют игуаны, потягивают носом из зарослей капибары…

Это всё фигня, зоосад для младшего дошкольного возраста, и на это Имбирёв плевать хотел, когда идут съемки с Линдой Эппелтон, и он при этом непосредственно присутствует…

Иван боялся думать, что он симпатичен Линде. Кто, он?! Кому, Линде Эппелтон?! Слушайте, ну даже самый большой романтик должен где-то «закатать губу», ну нельзя же совсем уже не знать никаких границ…

Впрочем, мир «перестройки» и «разрядки», мир-то без границ…

– Резвее, резвее, зомби! – требует под ухом ассистент оператора.

Зомби в резиновых уродливых накладках ломятся на открытое место из зарослей сельвы.

Линда издаёт свой сценарный крик.

Божественно! Продирает до костей!

– Снято! – бурчит помощник продюсера, не опускающийся до похвал малоизвестным актеришкам. – Всё, пока все свободны, перерыв…

 

Зомби снимают свои резиновые маски, мокрые, как из бани, обмениваются сигаретами «Лаки страйк» и проклинают свою работу…

– Ну, как я была? – спрашивает Линда, подходя к обомлевшему Ивану.

– Линда, это попса… низкий жанр… – огорчает её русский друг. Чтобы вдруг вывернуть неождиданно: – Но благодаря тебе, твоей игре – эта попса становится шедевром! Когда ты кричала – в этот миг, Линда, мне казалось, что мир перевернулся осями наизнанку, что сама Вечность дала трещину, а реальность разорвалась, как завеса в храме…

Плохое знание английского языка, как ни странно, помогает Ивану делать комплименты. Его архаический стиль через заученные в школе «топики» набит выспренными и пышными викторианскими оборотами. В современных США никто так не скажет… Оттого Линда и без жары тает, пока он щебечет, словно на экзамене по британской палеографии:

– Лучше твоей игры на экране может быть только одно! Твоя игра вживую, Линда! Этот образ – он предельно женственный, в чудовищных обстоятельствах подчеркнуто нежный… Мне всегда казалось, что твои фильмы – черно-белые, и цветная в них только твоя фигура! Ты притягиваешь на себя внимание, деформируя само пространство… Я не знаю, как это выразить… Понимаешь, ты когда неподвижная – уже само совершенство… Но когда ты начинаешь двигаться, говорить – то к совершенству добавляется над-совершенство, что нарушает все теории вероятности… Я просто не имею слов…

– Мистер, вы это серьёзно? – недоумевал актер-неудачник Мак-Грегори, партнер Линды в эпизоде, малооплачиваемый и желчный. Он незаметно подошёл к парочке из разных миров, и внимательно – а так же ревниво – выслушивал иванов бред.

– Я считаю! – пафосно подвёл черту Имбирёв. – Нет плохих сценариев, если играет Линда Эппелтон!

– Эй, господин из России! – позвал Ивана царственный Эндрю Джонс надменным жестом. – Можно вас на секунду? Я у вас, как у геолога хотел спросить насчет этого сраного вулкана…

– Я не геолог! – сообщил Иван, направляясь к боссу. – Я сын геолога…

– Ну, что ты скажешь, Мак? – поинтересовалась Линда.

– О нём?

– Ну, всё что ты обо мне думаешь, ты мне уже по-пьяни высказал…

– Линди, этот русский чокнутый… «Гонк-Конг жив» – самая тупая и бездарная кинолента, в которой мне выпало сниматься, и если бы не закладная на дом, я бы никогда…

– Нет, Мак, на твой взгляд? Я, правда, была хороша в сцене?

– Линди, ты красивая девчонка, хотя и не в моём вкусе… Но, не обижайся, в той сцене негде быть хорошей! Понимаешь? Выброси из головы, видимо у парня никогда не было подружки… Может, у них вообще женщин нет, это же русские! Я лично видел только русских мужчин, так что… Бесплатный совет: не уединяйся с ним, вдруг он на тебя набросится…

– Ты считаешь, Маки, меня это сильно пугает? На меня набрасывались шесть зомби одновременно, а я даже не могла толком издать крика ужаса…

– Ну, тогда решай сама… Только помни, что русские – они очень странные… Больше, чем инопланетяне…

 

*  *  *

 

– Так это пар? – пыхтел, сам как вулкан, сигарой мистер Эндрю Джонс.

– Именно пар – расстилался в угодливой готовности помочь Иван Имбирёв. – Папина группа исследует феномен… Понимаете, льды, залегавшие ниже литорали – им может быть, миллионы лет… Их вскипятило, как в кастрюле, в жерле Сальвареса, и выбросило в атмосферу… Теоретически, конечно, все бактерии должны были свариться в кипятке… Но серные бактерии в кипятке живут, и мы не знаем: вдруг в атмосферу выйдет нечто древнее, из разряда микроорганизмов… Кто знает, как оно повлияет на современные джунгли? И на нынешних обитателей этих мест?

– Черт возьми, ещё этого нам не хватало… – злился вечно раздраженный, как кабан-секач, мистер Джонс. – Ещё этот дурацкий фильм… Я не понимаю, во что наш босс вкладывает деньги…

– Не скажите! – энергично возражал Иван Имбирёв. – Главное, вы заполучили Линду Эппелтон! Она – сокровище, которое любой сюжет превратит в шедевр! Вы станете знаменитым, сэр – все, кто прикоснулись к созданию этой картины, войдут в историю кино…

– Вы думаете? – искренне удивился мистер Джонс. Он не слишком высоко ценил Линду, имел в запасе целую когорту таких же начинающих актрис, как она, и впервые слышал о ней такие восторженные речи. Однако – если Линда Эппелтон стала уже известна черти где – в самой России! – значит, девчонка, видимо, и вправду цепляет…

Вот узнать бы, чем!

– Безусловно – продолжал удивлять тёртого киношника Иван. – Фильм «Собиратели папагуа» – это классика американского кинематографа… В России его знают все, со школьного возраста…

«Да, – подумал старина Эндрю, – русские и вправду чокнутый народ! Неудивительно, что мы чуть не разбомбили друг друга…»

Имбирёв расстался с Линдой самым дружеским образом и выклянчил себе разрешение приходить ещё – за которое, скажем так, сильно бороться не пришлось…

Он несся в свой палаточный лагерь, как обезумевший слон, трубя от счастья и маршевым манером распевая очень «русскую» песню:

 

Сакварлис! Саплавс! Ведзебди!

Вер внахе дакар гулико!

Гуламос Квнили втироди!

Сада хар чемо Сулико!

 

 

В этих краях вряд ли кто отличил бы грузинский язык от русского, но красные ибисы и обезьянки-капуцины панически мчались по сторонам, не на шутку напуганные таким напором «неопределенного влюбленного объекта».

В лагере, у костра, где геологи в штормовках побрякивали гитарами, отец сделал Ивану внушение:

– Если будешь так шататься по джунглям – втянешь нас в дипломатический скандал!

Долго возмущаться отцу не пришлось: пророкотали первые раскаты экваториального басистого грома, и грянул ливень, разрывая пелену паров поднебесья, тянущуюся через всю Америку с Сальвареса. Геологи и микробиологи расползлись нехотя по своим палаткам… И она там тоже – шептал безумный Имбирёв – там… в своем вагончике… где её гримерка и постель… Слушает музыку тропических ливней…

 

*  *  *

 

Под стук крупных капель тропического дождя, квакавших экзотическими лягушками по крыше походного трейлера, к Линде заглянул босс в белом парусиновом костюме: пропустить по стаканчику виски. Пока шел два шага от своей резиденции – успел промокнуть, и выглядел весьма задумчиво. Больше всего он напоминал холёного кота, внезапно выброшенного на помойку и попавшего там под ливень…

– Русские, оказывается, так тобой восхищаются… – сказал старина Эндрю, запоздало учась уважение к актрисе. – Знают все твои роли… Сколько их у тебя было, две?

– Три! – обиженно поправила Линда.

– Три… Это где же ещё-то?

– В «Блюз Милл-стрит», который снимали в Майями…

– Ты бы ещё детские утренники вспомнила, которые папа на камеру снимал…

– «Блюз Милл-стрит» получил 42 место в национальном рейтинге детективов 1987 года…

– Может быть, может быть… – старина Эндрю, уже подхвативший в здешних краях жёлтую лихорадку, налил себе вискаря в толстостенный массивный низкий стакан и теперь смотрел через топазного цвета жидкость на свет. – Вряд ли его смотрели в России, хотя… Знаешь, Линда, эти русские такие странные… Я и раньше часто об этом думал, но теперь особый вот повод… Русские – великий народ, с великой армией, наукой, культурой и вообще всем великим, что к великому народу прилагается. Но их не любят.

– Наверное, это просто дух соперничества… – предположила Линда.

– Нет, не только… Есть у них одна беда, повторяющаяся через века и эпохи: в самый неподходящий момент русские могут начать чудить. Смысл и суть их чудачеств никому в мире непонятен, а сами русские не могут его объяснить, потому что и сами не понимают его…

Джонс давно жил на свете и многое повидал. Помнил и времена маккартизма, когда за любой комплимент в адрес русских могли «лишить всех благ». Теперь не так: русские числятся в числе друзей… Хоть в дёсны с ними целуйся, ничего с тобой не будет… пока…

Пока…

Потому что проблема никуда не делась. Русские чудили, чудят и чудить будут, на этот счет Джонс готов был заключить пари на любую сумму. И тогда – когда у них «включается дурка» – не вполне дипломатичный вопрос «нахрена было это делать?» зависает в напряженной международной атмосфере и не находит ответа.

Все превращаются в гадалок. Гадают – зачем? Русским зачем-то надо было, а зачем – неизвестно. Конечно, мировые политические круги напрягаются, а изгои всего мира черпают из русских странностей надежду. Последнее ещё больше напрягает мировые политические круги, которые не хотят, чтобы у безнадежных низов общества появлялась надежда…

– Хм! – поделился с Линдой впечатлениями Эндрю. – Доминиканские сигары тут чертовски дёшевы… По уму надо бы бросить лепить эту дурь на плёнку и заняться табачной торговлей, а, девочка?

– Скажешь тоже, Эндрю! – обиделась Эпплетон. – А я тогда чем буду заниматься? Скручивать тебе на бёдрах сигары?

– Этим должны заниматься только креолки! – мечтательно вздохнул Джонс. – А ты будешь сниматься в русском кино… У них странное представление об актерском мастерстве, и ты в него, кажется, попала… Я много лет смотрю за «Совьет Юнион» и не перестаю удивляться… Победив, русские не ведут себя, как победители, а проиграв – не ведут себя, как побежденные. Разбогатев – они ведут себя, как нищие, а обнищав – начинают кутить, как богачи. Больше всего на свете им почему-то нужно то, чего никому нафиг не нужно, и наоборот: они начинают воротить нос от того, что всем позарез потребно было…

– Это плохо? – сморщила носик Линда.

– Это плохо – потому что непонятно. Для мировой культуры и политики русские – это многовековой, завзятый enfant terrible [1].

– Кто?

– Чему вас только в школе учили! Хотя, если ты училась в Майями… Неудивительно… Еnfant terrible – это человек, смущающий окружающих своим поведением, своей бестактной непосредственностью.

– Пока его непосредственность была очень тактична! – возразила Линда, думая о своём, девичьем.

– Да я не про этого «сына геолога»! Я шире… Я пытаюсь обобщить, что увидел за много лет… Можно наперед гарантировать, что когда всем в мире в каком-то вопросе всё ясно – найдутся люди, которые начнут всё пересматривать именно в этом вопросе, и эти люди будут русские…

– Ты делаешь слишком далеко идущие выводы из слов одного-единственного мальчика… Наш Мак считает, что у него просто никогда не было подружки, и… ну, сам понимаешь… Мак думает, что у русских женщин вообще нет!

– Как это так? – возмутился антинаучным взглядам члена труппы старина Эндрю. – Не может такого быть!

– А, может, их медведицы рожают! Ты видел хоть одну русскую женщину? Хотя бы по телевизору?

– Нет…

– Ну вот видишь… Хотя ерунда это, конечно… Как думаешь, Эндрю, если завтра продолжится дождь – снимать будем?

– Такие ливни не бывают долгими… Хотя здесь можно ждать чего угодно…

 

*  *  *

 

Ближе к обеду с широких листьев гевей и шоколадных деревьев всё ещё капало, но Солнце уже не просто светило – жгло. Восковые пальмы, возвышаясь над сельвой, отбрасывали причудливые и очень резкие тени – сеточкой. Лианы кондуранго, пронизывавшие зелёный ковер вдоль и поперек, от влаги казались слизистыми червями…

– Работаем, дьявол вас разбери, работаем! – орал похмельный со вчерашнего Эндрю, самой большой мечтой которого было поскорее выбраться из этого зелёного ада, выглядящего на первый взгляд типичным раем. – Где проклятые зомби? Они опять вчера налегали на кактусовую текилу?! Мерзавцы, всех рассчитаю… Линда, сестрёнка, изобрази самую страшную рожу в своей жизни! Такую, чтобы зомби тебя испугались! Отлично, крупный план берём и сразу переводим…

– Зомби выйдут у нас, наконец, или как?! – мелким бесом кружит по вырубке ассистент. Щёлкает дублем, пошла запись…

Из сельвы выбираются долгожданные зомби. Даже скептик Эндрю вынужден согласиться, что гример в этот раз поработал, как никогда хорошо…

С листьев, стволов и зонтичных крон капает не простая вода. Это – охладившийся в небесах и сошедший с ливнем пар вулкана Сальвареса, выпаренные магмой подземные древние ледники…

Зомби идут очень картинно, неровно, натурально. Вопреки крикам и приказам Эндрю, вскочившего с раскладного стульчика, совсем не смотрят в камеру…

 

– Что за хрень?! – кричит багровеющий Эндрю. – Что за…

У зомби есть своё дело. И на этот раз – это вовсе не съемки…

Один из зомби хватает помощника оператора и вонзает свои зубы прямо в шею несчастного… Брызжет неестественно-оранжевая кровь из перекушенной артерии…

Второй валит большую камеру и гонится за убегающим в панике оператором…

Третий направляется к Эндрю Джонсу, а четвертый и пятый – к Линде, задействованной совсем не в таком сценарии… Хватают её за руки, падают, пытаются удерживать убегающую за ноги…

Линда визжит так, что слышно, наверное, в русском лагере.

– Снято! – отзывается Гектор, «вторая камера».

– Ну вот! – выходит из тенёчка Мак. – Говорил же, сработает! Вот это настоящий вопль ужаса, а не кошечкины потягушки…

– Что за хрень вы устроили?! – ругается Эндрю, удерживая пухлой ладонью готовое выпрыгнуть больное сердце.

– А мы поспорили! – говорит Мак, помогая подняться «съеденному» ассистенту оператора. Затыкают фонтанчик пластиковой системы с оранжевой жидкостью, встроенный под одежду.

– Вы? Поспорили?! – таращит глаза Джонс и, кажется, сейчас достанет «кольт» и начнет всех подряд расстреливать.

– Мы поспорили! – наглеет старый неудачник Мак-Грегори, вынужденный судьбой играть партнёров молоденьким начинающим актрисулькам. – Что она не только по-русски кричать умеет, но и по-английски…

Такая вот чисто актёрская месть обласканной критикой коллеге!

– Мак, ты дерьмо и ты уволен! – рычит Эндрю, постепенно обретая свой натурально-свекольный цвет лица тайного пьяницы.

– Да пожалуйста! Да не очень-то и хотелось! В вашем «блокбастере» для трёх с половиной подростков в самом задрипанном оклахомском «синема»…

– Ты просто дерьмо, Мак… – цедит сквозь зубы Линда Эппелтон.

– Зато теперь, Линди, ты знаешь, как нужно орать профессиональной актрисе, а не девочке из приюта для людей с парализованной мимикой…

Изматерив всех, и сам всеми обматеренный, Мак уходит к своему вагончику-гримерке. Суровый Эндрю, чьё самодержавие в этих джунглях существенно пошатнулось, начинает выяснять: кто ещё участвовал в безобразной выходке, и кому надоело работать на киностудию?

А гигантская сигара Сальвареса всё дымит и дымит из зелёной клыкастой пасти сельвы…

 

*  *  *

 

Все актрисы очень чувствительны. У Линды Эппелтон была к тому же с детства склонность к депрессии. Оскорбленная, как она считала, партнером по съемкам, она заперлась в своём трейлере и курила там марихуану, запивая виски.

– Какой-то русский дурак назвал эту вульгарную особу кинозвездой… – ругался старина Эндрю. – И на тебе: она стала вести себя, как кинозвезда… Как мало нужно людям, чтобы считать себя признанными…

Когда «русский дурак» явился (не запылился) – Эндрю буквально приказал ему выудить Линду из её раковины и доставить на съемочную площадку.

Имбирёву – в отличие от всех коллег и ассистентов – она открыла…

– Могу ли чем-то быть полезен… – начал Иван в своей выспренной манере.

– Можешь! – грубовато отозвалась Эппелтон. – Скажи, Иван, я смогла бы сыграть Анну Каренину?

– Я думаю, только ты по-настоящему и смогла бы её сыграть…

– Да? Почему?

– Понимаешь, Анна Каренина в задумке Толстого – это порочный персонаж, отрицательный, который должен быть симпатичен читателю вопреки своей порочности. То есть по голому сюжету – Анна вызывает отвращение, а играть её нужно так, чтобы все в итоге были на её стороне… Здесь важна личность, которая переворачивает знаки… А кто это может сделать, кроме тебя, Линда? Сыграть так, чтобы даже гадкий поступок вызывал симпатию…

– Ты думаешь, я смогла бы так сыграть?

– Ты такая… такая… что бы ты не сделала – тебя нельзя осуждать… Если бы ты играла Анну Каренину, то было бы, как задумал Толстой: твое личное обаяние победило бы порочность образа…

Линда слушала внимательно, чуть склонив голову, и взгляд её казался Ивану пронзительно-бездонным. Потом она сделала внезапно шаг навстречу, обняла Имбирёва и обожгла долгим, сладким поцелуем… Поцелуй пах виски, «травкой», американской мечтой и безбашенно-горбачевским «общечеловеческим» счастьем…

 

– Считай, что это кинопробы… – лукаво улыбнулась девушка по итогам. – На главную роль в «Докторе Живаго»…

– Это… Это за пределами всякой моей мечты… – задыхался Имбирёв, зная, что сейчас нужно что-то говорить, терявшийся в словах чужого языка, пьяный от восторга и шизанутый от неожиданности. – Линда, ты божественна… Ты выше всякого идеала совершенства…

– А они говорят, – дула губки Эппелтон, отчего сразу стало видно, что она почти ребёнок, – я не могу сыграть роль в каком-то сраном «хорроре»… Пойдём, мне нужно, чтобы ты видел, как я сделаю эту сцену… во всех смыслах – «сделаю» её…

Она распахнула алюминиевую дверцу в вагончик спальни-гримерной, споткнулась спьяну – и упала… на моментально подставленные руки Имбирёва.

– Я донесу тебя, королева… – выдохнул он истерически и вынес её, лёгкую как перышко, на душный, словно сауна, воздух сельвы.

Она обняла его бычью шею тонкими руками и с первобытной женской доверчивостью прильнула к сильной груди. Словно бы уже и не было безумия столкновения миров, которого просто не может быть, совмещения параллельных реальностей, расположенных в непересекающихся плоскостях. Для них не было уже ни СССР, ни Голливуда – только первобытные джунгли, и в них – доисторические чувства двух молодых людей…

– Этого не может быть! – бормотал Иван, как полоумный. – Но это есть… Линда, я знал, что ты гений моментальных перевоплощений, но сейчас твоё перевоплощение – это мой личный, персональный рай…

– Молчи дурачок… – посоветовала она игриво. И добавила по-русски, не к месту, зато от души. – Бэлалайка…

– …Давайте их так и возьмём крупным планом… – предложил нервно кусающий губы оператор. – Там потом сценарий подправим, вставим сценку…

– А, делайте что хотите! – пыхтел толстой бурой сигарой старина Эндрю. – Снимайте её с чокнутым русским… Бред, конечно, но… должен признать, как старый киношник – архетип она взяла!

Камера старого типа затрещала…

 

*  *  *

 

– …Сальварес вернул тонтон-макутов [2]! – упрямо и уверенно сказал гвианский полицейский, приехавший предупредить советских друзей Франции об особой опасности.

– Вы связываете это с парами ювенальных ледников? – поинтересовался доктор Крапиров, самый отзывчивый в делегации на всякую чертовщину.

– Вы не здешние, и вы не понимаете… Прошел тонтон-дождь… Он оросил джунгли… Так уже бывало у нас, только европейцы не верят… Вернутся тонтон-макуты, «люди с мешками»…

– И как они выглядят? – поинтересовался Имбирёв-старший.

– Как люди с мешками… Остерегайтесь людей с большими мешками!

Сообщив эту странную весть, гвианский полицейский уехал дальше – предупредить американскую съемочную группу.

– Теоретически, – сразу стал фантазировать доктор Крапиров. – Если какой-либо организм захватывает человека, как средство передвижения, полностью лишает его воли, как всадник коня… А сам по себе представляет из себя большой желудок… Ну, если подумать, зачем ему руки-ноги, он же перемещается на своем носителе, как раковина на улитке… Он просто один большой желудок… Вот и получился бы образ «человека с мешком» – страшного оборотня «тонтон-макута» из карибского фольклора…

– Очень, очень, весьма натянутое объяснение! – покачал головой микробиолог Фальков. – Я куда скорее поверю, что колдуны культа «вуду» ходят с джутовыми мешками по ночам и хватают туда своих жертв, детишек, к примеру… Объяснение гадкое, однако, в отличие от твоего – рациональное…

– Но ты не учитываешь паров Сальвареса, – поднял палец Крапиров. – Что-то ведь они подняли и распылили в атмосфере, и мы не знаем точно – что…

 

*  *  *

 

– …Ещё не хватало, чтобы эту дуру, возомнившую себя знаменитостью, утащили в мешке! – ругался старина Эндрю, посылая весь наличный состав труппы на поиски Линды Эппелтон.

Конечно, Джонс не верил в мистические истории. Но в садистов и маньяков он очень даже верил, да и трудно в них не верить, если прожил пятьдесят лет в США… Когда полицейский уполномоченный предупредил о появлении оборотней, «тонтон-макутов», старина Джонс не стал выдумывать зоо-гео-логические теории, а просто предположил атаку со стороны рехнувшихся вудуистов. Их в этих краях полно – чего удивляться?

И Эндрю, который поневоле всё больше и больше начинал ценить Линду Эппелтон, как актрису, было неприятно, что она исчезла как раз под вечер…

Но если Линда и попала в мешок – то совсем не тот, джутовый, который креольская молва приписывает оборотню «тонтон-макуту».

Она примостилась на коленях у Ивана Имбирёва, сидевшего на окаменевшем гваяковом стволе, некогда выброшенном приливом на этот дикий песчаный пляж. И действительно, была в мешке – вырвавшем её из времени, пространства, политических реалий и географических законов…

Имбирёв давно уже исчерпал все слова из высокопарных «топиков» английской спецшколы, кроме хрестоматийного «Ландан из дзе капитал оф грейт Британ».

Однако что-то случилось с его лингвистическим аппаратом, откуда-то взялось взаимопонимание, и Иван лепил, как пельмешки на кувинской кухне – слова и фразы, пьянящие хуже абсента:

– Ты больше мира, Линда! Ты поглощаешь собой весь свет, оставляя природу во мраке… Ты собираешь в себе всё счастье целого пространства, и вне тебя нет счастья… Посмотри, Линди, это карибский закат, самый знаменитый на планете, в котором все оттенки пурпура… Это закат, некогда поразивший конкистадоров и влекущий романтиков из северных широт… Но когда есть ты, Линда, когда ты есть – он теряет все краски облаков и самого Солнца, становится бледным и серым питерским утречком…

– Ты совершенно чокнутый, Иван! – шептала она ему жарко в холодеющее от немыслимости сцены ухо. – Но продолжай… Я хочу остаться в твоём дурдоме, я не хочу вылечиться…

– Для меня во всей Вселенной не осталось никого и ничего кроме тебя…

– Скажи, а если допустим, психологическую женскую роль у Достоевского? – ворковала Линда о своей мечте.

– Oh, Yes! – лепетал он, путая падежи и склонения. – The brothers Karamazov... Grushenka... It's your role, from the birth of your...

Карибский закат, подобный фейерверку из миллионов петард, взорвался над их головами. Море накатывало на белый, лунный песок, плескалось о прибрежные камни и скалы, клыками восстававшие из воды.

Странные люди с большими мешками за плечами стали выходить из джунглей на этот пляж. Мешки пульсировали, шевелились – словно живые кожаные сгустки, и, казалось, отдавали команды своим носителям.

– «Battle of purses and chests»… Pieter Brueghel [3]… – почему-то именно так прокомментировал их появление Иван Имбирёв.

– Уou too terrified of this picture? [4]– зябко поёжилась Линда, сразу же сообразив, о чем речь.

И он говорил что-то о братьях Брейгелях, о Босхе, а она смотрела фотоальбомы этих средневековых мастеров «хоррора» – и знала, о чем он…

– Наверное, это местные креолы, а в мешках – всякая живность, утки да ягнята… – предположила Эппелтон.

«Местные креолы» с бессмысленными, тупыми лицами зомби подходили к ним. Садились вокруг, всё больше и больше, тоже смотрели на закат и море, но не говорили ни слова.

 

– Знаешь, – сказала Линда, – они мне неприятны… Они сидят со своими мешками, как ты со мной… Мне не нравится быть мешком… Давай уйдём отсюда…

– Давай… Но разреши мне нести тебя на руках…

– Ты больной, Ivan… Психически больной…

– Я не хочу, чтобы священная ступня моей богини касалась этой грешной креольской земли…

– Ну, будь по-твоему…

Он поднял её, не отпуская, и бережно понёс мимо множества неприятных чудаков с мешками. Они сидели и стояли, их мешки пульсировали, они глазами провожали влюблённую парочку – и равнодушно отворачивались.

Они не реагировали – потому что два существа слились, как один. И были – в этом смысле – совсем как они…

 

*  *  *

 

Стареющий актер-неудачник Мак-Грегори сердито шёл по грунтовке к ближайшему бару, чтобы промочить горло и отметить увольнение. Пусть у него отберут дом по закладной – зато ему не придётся больше играть в этом маразме для малолеток! «Гонк-Конг жив»! Умнее ничего не могли придумать?!

Да пусть они провалятся с такими сценариями, у Мак-Грегори дебют был ещё в 70-х, его знают на многих студиях, и это был его не последний кастинг, в конце концов!

Разгоряченный своими обидами (в основном, на жизнь, но отчасти и на конкретную кинокомпанию) Мак не обращал внимания на местных поселян с мешками за плечами…

…И потому он почти ничего не понял, когда один из местных гаучо – приблизившись на расстояние одного шага, вдруг скинул свой кожаный, булькающий, противно переливающийся мешок с плеча и, словно на неведомом американцам сабантуе – со всего маху ударил Мака по голове…

Мешок, оказавшийся некоей разновидностью крупного хищного моллюска, раскрылся, поглощая голову и торс Мак-Грегори, и, жадно чавкая, стал всасывать несчастного голливудского лузера всё глубже и глубже в себя, с ногами…

Вдали раздавались беспорядочные выстрелы: это возле бара с тростниковой крышей гвианский полицейский из департаменской французской администрации пытался отбиться от множества окруживших его тонтон-макутов с пустыми и мутными глазами…

 

*  *  *

 

…Линда уткнулась лицом в грудь Имбирёва, чтобы не видеть, как мерзостная тварь, похожая на заплечный мешок, словно спущенная хозяином с цепи собака, пожирает Гектора…

– No, no! This can't be! It's antics again damn Mac’Gregory! [5]– визжала она, прижимаясь носом к ивановой ключице.

Но это уже были не шутки Мак-Грегори, который и сам переваривался в существе-желудке, научившемся паразитировать на двигательных аппаратах других существ, как оса-наездник на гусенице…

«Они нас не тронули! – быстро соображал Иван умом, натренированном на кувинском «золотом видеокольце» фильмами ужасов. – Они нападают на всех подряд, на каждого, но к нам не подошли даже… Почему? ДВОЕ КАК ОДИН, это же их формула… Они распознают друг друга, ДВА ОРГАНИЗМА КАК ОДИН – это или волны, или особый вид, или чутьё – но это очевидное правило…»

– Линда, божественная моя! Пока ты у меня на руках – нам с тобой ничего не угрожает! – шептал Иван, зарываясь в её светлые длинные волосы. – Ничего не бойся… Ты со мной… Мы пройдём…

В стороне с необычайным для здешних мест металлическим треском высоких технологий взлетел большой грузовой вертолет с французской раскраской на бортах. Это местные департаментские чиновники эвакуировали русский геологический лагерь…

«Отец, – с болью подумал Иван. – Как он там? Попал на вертолет, или как эти бедолаги…»

– God! Ivan! Get me out of here [6]! – плача, умоляла Линда Эпплетон.

Он – вытащит. Обязательно. Ему в жизни выпал самый невероятный выигрыш в самой немыслимой лотерее. Он не может теперь проиграть – когда такое «бинго», неизмеримое ни деньгами, ни пространством, ни временем…

– Нам нужно привлечь внимание вертолёта! – объясняет Иван как можно спокойнее, хотя у него и у самого дрожат поджилки. – В вашем лагере была у кого-нибудь ракетница?

– Да, да! Конечно, мы же направлялись в джунгли! Ракетница в вагончике у Эндрю… Боже, неужели его тоже больше нет?!

Иван несёт Линду к самому фешенебельному трейлеру: это администрация съемочной площадки, здесь жило начальство – а теперь здесь всё кишмя кишит этими тварями…

Старина Эндрю у себя. Он не успел закрыть дверцу вагончика. И он хуже, чем умер: он лежит возле стеллажа с деловыми бумагами, и ВЫДЕЛЯЕТСЯ ИЗ КОКОНА… Мешок, вобравший Джонса в себя – теперь через склизкие ткани, как через фильтр, выдавливает его обратно: наверное, чтобы часть съеденного использовать в качестве лошадки, носителя…

– Не смотри туда! – умоляет Имбирёв Линду, которая, впрочем, и так ни на что не смотрит.

И вот уже ящик стола открыт, ракетница в руке. Обе руки – смертельно затекли и невыносимо болят, но какая честь держать на них, не снимая целый час, саму Линду Эппелтон!

Иван спешит обратно на открытое место и запускает красную ракету тревоги, чтобы увидели с вертолёта.

– I'll love you forever, – шепчет Иван, заряжая вторую ракету в толстую трубку ствола. – eternity is not enough to accommodate all my love [7]…

Линда, как котёнок, тыкается в него носиком, дрожит и всхлипывает. И с благодарностью слушает его бредовые речи, нелепые и невообразимые в нелепой и невообразимой ситуации. Из него вышел бы отличный психотерапевт…

Не нужно второй ракеты! Вертолёт с французской раскраской, рейнджер французских ВВС в департаменте Гвиана – заметил их, снижается…

Надо спешить – потому что твари-мешки тоже шпорят своих носителей к месту посадки…

Вертолёт не касается земли, он завис в полуметре над поверхностью этой поляны, и оттуда тянутся руки помощи с французскими колониальными шевронами на рукавах.

Иван отдаёт в эти – кажущиеся такими заботливыми – руки Линду Эппелтон, величайшее из всех земных сокровищ… И слышит омерзительный всхлип-всос… Нет, этого не может быть! Он уже всё понял – но поздно, поздно…

Теперь он видит не только руки мундира в колониальных шевронах, но и лицо, глаза человека из вертолёта: и понимает, что у человека не может быть таких пустых глаз… Это носитель, будь всё проклято, носитель мешка…

В следующий момент с отвратительным чавкающе-чмокающим звуком плотоядного шлепка на Ивана падает кожаный мешок тонтон-макута, разбуженного очередным гейзером Сальвареса…

 

Черная липкая сырая плоть чрева – из которой нет ни выхода, ни спасения, в которой не бывает надежд.

Нет больше тех миров, которые пересеклись, хотя не могли пересечься: ни старого Голливуда с его творческими поисками кинематографистов, с интересными находками художников, ни СССР с его жаждой справедливости и верой в будущее…

Ничего больше нет.

Вселенная в плотоядном мешке-желудке.

И с этой мыслью, с этим чувством безмерного, расчленяющего тело ужаса – Иван Имбирёв просыпается, в поту и в слезах…

 

*  *  *

 

Трудно поверить – так ясно всё было, и так сладко было то, что ясно пригрезилось… Но ничего, конечно, не было. Потому что и быть не могло. В сырой от холодного пота кровати, запутавшийся в толстом одеяле – Имбирёв долго лежит и прислушивается к ночи.

Теперь – когда сон ушел – он уже не кажется таким правдоподобным. Надо же, замахнулся, Линда Эпплетон, «Собиратели папагуа»… Имей, Ваня, совесть, ты провинциальный советский сирота, и кстати – отец никогда не был геологом, а в командировки ездил только внутри Союза…

«Записать, новелла получится!» – подумалось Имбирёву.

Ну и кому нужна такая новелла? Насмотрелся дурак видео, намучился половозрелостью – вот и снится всякая чушь! Ну, кто поверит, что Линда Эпплетон – сама! – так вот и бросится в объятия Ивашки из джунглей?! Хищные мешки – хрен с ними, в сельве какой дряни только не водится, особенно когда пары вулкана… Но Линда Эпплетон – и свидание с Ванюшей Имбирюшей… Скажут читатели – у тебя, парень, сексуальная озабоченность явно совместилась с манией величия…

«А вдруг этот сон параллельный? – мечтает Иван в постели. – Вдруг она ТАМ, у себя, тоже его видела?! У нас же все диалоги по-английски были, а я столько английских слов не знаю… Когда она отвечала мне – это же явно другой человек говорил, а не я за неё…»

Нет, Ваня, – говорит взрослая часть мозга. – Ничего не было, конечно… Ни Линды, ни параллельных снов… Есть только то, что есть: «перестроечная» взбаламученная Кува, город-миллионник, вытоптанные газоны старого двора сталинской застройки, пивко из полиэтиленовых мешочков на теплой летней крыше гаражей, винтажная коробка ПППП (Приемного Пункта Пустой Посуды) – где можно обменять бутылки на заветный рубль-пропуск на «Собирателей папагуа» с восходящей юной звездой низкопробных малобюджетных «ужастиков» Линдой Эпплетон…

И нужно жить здесь, Ваня! Ничего другого нет….

 

*  *  *

 

Под ледяным душем, пытаясь взбодриться перед съемками, похмельная Линда Эпплетон, в доме посреди плавящихся асфальтов Майями, пыталась убедить себя, что никакого Ивана Имбирёва, конечно же, не существует на свете, а просто она вчера смотрела 112 канал про советскую «перестройку» и перспективы разрядки международной напряженности… «Девочка! – корила Линда саму себя. – Ты ещё не так знаменита, чтобы так напиваться…»

 

[1] фр. (анфан тэрибль) букв. «ужасный ребенок».

[2] Прозвище «тонтон-макуты» связано с мифом о Дядюшке-с-джутовым-мешком – так с креольского переводится «тонтон-макут» – который на Рождество приходил к непослушным детям, запихивал их в мешок и утаскивал в неизвестном направлении.

[3] англ. – «Битва кошельков и сундуков»... Питер Брейгель…

[4] англ. – Ты тоже в ужасе от этой картины?

[5] англ. – Нет, нет! Этого не может быть! Это опять выходки чертова Мак-Грегори!

[6] англ. - Боже! Иван! Вытащи меня отсюда!

[7] англ. – Я буду любить тебя вечно – и вечности не хватит, чтобы вместить всю мою любовь…

 

© Александр Леонидов, текст, 2015

Книжный ларёк, публикация, 2015