Александр Леонидов. Бравадное воскресенье

БРАВАДНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

Новелла из романа «Дом на камне: осколки империи»

Весь этот злосчастный, 1990 год в брошенном начальством миллионном городе нарастало нездоровое возбуждение. Банды, рэкет, налеты, гоп-стоп, все это было, но где-то в темном углу событий, а посредине календаря (вытеснив даже обнаглевший криминал) красовалось злое, бессмысленное, отчаянное хулиганство. К прохожим приставали и грабители, но те, с корыстной целью, были предсказуемы, и потому не так страшны. Гораздо хуже было то, что к прохожим приставали хулиганы, били людей страшным боем ни за что, оставляли окровавленные, а когда и мёртвые тела, забывая о них буквально через несколько шагов.

– Зачем вы его убили? – не раз и не два спрашивал замурзанный неслыханным количеством дел следователь в том или ином РУВД. И получал наиболее частый ответ, страшный, как слезинка мертвого ребенка:

– Не знаю… Так получилось…

Буйным цветом расцвел в городе самый разнузданный и дикий вандализм – такой же бессмысленный и беспощадный, как русский бунт в глазах Пушкина. Зачем-то выбили все стекла в окнах подъездов, разнесли с непонятной ненавистью все телефонные будки, покрушили таксофоны, изрезали все сиденья в трамваях… А то, что рисовалось и писалось на стенах – и передать неприлично, но писалось всюду, с какой-то остервенелой жаждой отомстить неизвестно кому неизвестно за что.

Вместе с народом, неразделимы с народом, плоть от плоти народа – сходили с ума и рабочие «Венгерки», пропахшие луком и чесноком, проспиртованные за много дней нелепой «забастовки», выродившейся в безделье с сохранением зарплаты. Пикничок правозащиты растянулся, и никому не хотелось выходить из него, тянули, как могли, выставляя услужливым партийцам из райкома (больше всего опасавшимся прослыть «недемократичными») все новые и новые требования.

– А чё у нас в помойном цеху все потолки заплесневелые? – нудел Мотька Батраков, мойщик, а ныне – бездельничающий, с утра поддатый алкаш. Проявляя к нему немыслимое при «старых прижимах» уважение, комиссия шла в помойный цех и находила там, на верхотуре, возле бетонных опор кровли, похожих на гигантские спички, – следы плесени. Плесень выводили, мыли уксусом, отчего в цеху стало вонять уксусом – опять не те условия труда… Смывали уксус шлангами с водой, большим напором – уксус пропал, снова вылезла от воды да сырости проклятая плесень…

– А чё у нас лук с коричневатым оттенком идет только на второй сорт, он у нас в нашем климате самый распространённый, в зарплате теряем! – вылезал с идеей новый недовольный, из резчиков. – Требуем, значт, шоб с коричневатым оттенком в первый сорт тож паковали!

Директор завода Сергей Сергеевич Бабирный стерпел и «коричневатый лук». Взорвался Сергей Сергеевич на следующем требовании, придуманным уже «главой рабочего профсоюза» Вениамином Помидоровым лично:

– Надо сульфитировать весь лук, а не только какой на экспорт…

Веня был грузчиком и мало что понимал в технологии сушения лука. Он смотрел поверхностно – а поверхностному взгляду на Венгерке как раз это и открывалось: экспортный товар сульфитируют, а тот, что идет своим, советским покупателям – нет!!!

«Воля к власти» уже просыпалась в Помидорове. Клоун клоуном, он начинал держать нос по ветру, как старший товарищ его – Толя Собчак, и прощупывал тропки к большому скандалу, на котором можно и в депутаты вылезти. А потому – как ни глуп был Веня – он постепенно все отчетливее осознавал: бучи на луковом заводе мало, нужно вынести бучу поверх заводских узких проходов, апеллировать напрямую к демократическим массам!

Много лет работая на Венгерке, Веня знал вещи, абсолютно закрытые для абсолютного большинства. Например, про это несчастное сульфитирование: ну кто из вас, дорогой читатель, положа руку на сердце, ответит с ходу – что это за зверь неведомый? Поясню для тех, кто далек от сушения лука с чесноком: сульфитация – это обработка овоща раствором бисульфита натрия, когда лук опрыскивают под душем или погружают непосредственно в раствор.

Советские технологи вывели давным-давно, что при этой злосчастной сульфитации у лука теряются остроты вкуса и запаха. Хранится он потом лучше, но пахнет не натурально. Поэтому издавна повелось в Советском Союзе, что лук, предназначенный для внутреннего рынка, не сульфитируют. Буржуям на экспорт – пожалуйста, у них санитарные нормы к продуктам не в пример мягче, и главное для них – чтобы товар дольше лежать мог. А советскому беспечному едоку – только и исключительно натуральный лучок подавали…

Ничего этого Веня Помидоров, конечно, не знал, да и знать не мог, потому что общался он с луковым производством только мешками да стопочками. Веня нигде никогда не учился, никаких пищевых техникумов не кончал, а потому, подобно кыргызскому акыну, пел – что видел.

Так он узрел преступление против советских людей. Из помойного цеха дробленая луковая масса, прямиком из ванны с хлорамином (применяемой для поддержания микробиологической чистоты) делилась на два рукава. Экспортный товар по транспортиру направлялся на сульфитацию, а отечественный – типа, и так сойдет – никакой сульфитации не проходил.

Веня Помидоров стал предавать этот вопиющий случай гласности. Вначале за интервью с Помидоровым ухватились демократические газеты. В красках расписали они за косноязычного Веню все прелести, которых лишены преступными партократами советские потребители. Заодно от себя наврали, для полноты картины, что советский лук и хлораминовой обработки тоже не проходит.

Партийная комиссия, срочно созданная по этому поводу, установила, что хлорамином лук обрабатывают, и хотела было успокоиться, публиковать опровержение, но Помидоров не дал. Войдя во вкус, Веня нажаловался уже и партийным газетам, что советский лук не сульфитируют, а экспортный – пожалуйста, прямо купают в ванной, хотя можно экономнее – душем поливать!

– Изволите видеть, как на нас экономят!

После этого Помидоров сразу стал для межрегиональной депутатской группы в Верховном совете СССР и для Демсоюза «ведущим экспертом по делам лука», сорвавший лукавую маску с оскала советской луковой мафии. Загремело устами сподвижников Ельцина – «ВЕРНУТЬ НАРОДУ!!!»

Органы КПСС разного уровня потребовали от директора Бабирного «прекратить безобразную практику». Бабирный был уже доведен до предынфарктного состояния и сам взбунтовался. Он вместе с главным технологом написал длинную объяснительную записку, в которой изложил суть дела, как она есть. Бабирному велели «прекратить заниматься демагогией» и «ссылаться на публикации пищевиков, заклейменных «застоем». Бабирный, однако, уперся как бык (у каждого человека есть свой предел эластичности), и написал приказ («а то пусть меня снимают к чертовой матери!»), чтобы рабочие встали к агрегатам и перестали валять дурака.

Обстановка накалялась. Тима Рулько, благо что в школе каникулы, получал сверхурочные за дежурство в дневное время суток. Коллектив, вдохновленный Веней Помидоровым (и немного завидуя ему – «умеет человек жить»), отказался подчиняться.

Бабирный шел напролом. Его голова, утыканная седым ершиком редких волос, была свекольно-красна «от лица до самых до окраин». Раз рабочие не хотят – решил он – волей директора он лишает их всех премиальных денег за месяц. Не обязан он им (даже по советскому законодательству!) платить премии в размере оклада! И раз они такие рыбаки на букву «М», то он, Бабирный, найдет людей, заключит с ними временные трудовые соглашения на месяц, запустит оборудование и спасет производственный план. Ведь если не спасти производственного плана (а с дискуссиями в помидоровском стиле стало ясно, что плана не выполнить!) – премиальные деньги все равно пропадут…

Бабирный нашел кого-то, как говорится, «пионеров и пенсионеров» – всех, кому в летний сезон охота слегка подзаработать, – и поставил их к несложной технике.

И вновь ожили, загремели ножи на молотковой дробилке с ситом. Затряслись, словно в лихорадке, два заводских встряхивающих сита. Поползла конвейерная лента на повторное дробление, посыпался пахучий до слез сход с сита на фасовку…

Ожил и затухавший вроде бы гнев рабочего коллектива на Бабирного. Балдевшие уже с месяц работяги, устроившие на живописных холмах вокруг старого здания Венгерки бессрочный пикник, поняли вдруг, что их лишают премии – причем, как они были убеждены – «лишают за правду».

– Начальству правда глаза хуже лука ест!

– Ишь, не по нраву ему рабочее слово!

– Поперек пролетариата партократы гнут, зачем революцию делали?!

И т. д., и т. п.

Помидоров неловким ученическим почерком выписал Бабирному «уведомление» (почему-то) о «необходимости консультаций с коллективом». Задыхаясь от множества красивых и непонятных слов, Веня решил, что «уведомление» «внушает» (чего именно – он не договорил, сам не знал), и отправил вертевшегося при нем прихлебалу Сашу Пихто («где режут колбасу на многих – там Саша Пихто впечатает ноги») «вызвать директора» на серьёзный разговор с классом-гегемоном.

Демократическая убежденность была в Помидорове пока ещё несознательной (что с грустью отмечали присматривавшиеся к профсоюзнику городские евреи) – она была стихийной и смешивалась зачастую с лозунгами Октябрьской революции, против которой, казалось бы, направлена была…

Бабирный прочитал «уведомление», пожал плечами и вполне конструктивно предложил желающим прийти к нему в кабинет, поговорить в удобное для них время. «Я от них не закрывался, я круглые сутки на работе».

В ответ Саша Пихто сказал с немалой гордостью:

– Вы не поняли, Сергей Сергеевич! Это не мы к вам придем на ковёр, это Вас вызывают, это Вы обязаны прийти…

Бабирный смирил свою гордость и пошел на холм, мысленно прозванный «Каноссой» – беседовать со сдуревшим коллективом. И тут случилось нечто отвратительное, немыслимое, безобразное…

Видя, что директор идет с глупой и виноватой улыбкой, Веня Помидоров, как в песне у Розенбаума – «опьянел от наслажденья» и окончательно свихнулся. Необычайно заносчиво (со мной и в Главке так не говорили – вспоминал после Бабирный) и тоном, не терпящим возражений, Помидоров потребовал выдать рабочим полагающуюся им премию и компенсировать им сверх того вынужденный простой.

Бабирный растерялся и начал рассусоливать насчет того, что рабочие премии не заслужили, потому что они месяц уже не работают, а только за «правду стоят». А «стоящим за правду» – оклад полагается, тут Бабирный «перестройке» не враг – но премию, пардон, с какого рожна?! Что касается каких-то компенсаций за простой сверх премии, то, во-первых, в советском законодательстве не сыскать такой статьи, а, во-вторых, рабочие простой сами и организовали, причем тут дирекция?

Саша Пихто, который вообще нигде не работал, и которому ничего, кроме как в розлив за мелкие услуги, не причиталось в любом случае, начал орать про «рецидивы сталинизма», «закрепостившего» почему-то «крестьян», и сделал вывод:

– Люди вам не крепостные!

Бабирный совсем страшно побагровел (легкая багровость у него со скальпа недели две не сходила) и заорал начальственным голосом, вспомнив брежневские золотые годочки:

– Какие вам, тудыть-растудыть, крепостные? Увольняйся, кто хочет, сегодня же любого рассчитаю! Нет такого закону, тудыть-растудыть, чтобы не работать, бухать на лоне зелени и премии за это получать!

Саша Пихто, радующийся, что никто из кадровых лучников не возражает против его представительских функций, открыл уже рот для новой порции демагогии, но его опередил долго набиравший воздуху Веня Помидоров.

Глаза его, человека в запятнанном синем рабочем халате и траченным молью берете, сверкали священным безумием. То не Помидоров – сам Мефистофель, сам Воланд явился на землю! В лучших традициях капризных жён Веня прокричал плаксиво:

– Да?! Увольняйся?! Рассчитаешь?! А кто мне годы мои лучшие вернет? Годы мои, тут у тебя убитые?! Жизнь ты мою украл, Бабирный, жизнь мою украл!!!

С этими словами Помидоров петухом выскочил вперед и отвесил директору звонкую затрещину. Все остолбенели, и смолк даже перезвон початых напитков в стеклянной таре: слышно было, как виолончелью гудит струнами крыльев шмель на лужайке…

Помидоров стал плакать – и при этом, одновременно с судорожными рыданиями – бить директора. Драться Веня не умел – но Бабирный еще больше не умел. Сергей Сергеевич пытался приседать, уклоняться – но вокруг стеной стояли рабочие, превратившиеся в столбы, а Веня отпускал плюху за плюхой… Бабирный стал закрываться кожаной папкой с надписью «Делегату XVIII съезда работников пищевой промышленности СССР» – но папка защищала плохо, и ещё больше раззадоривала Веню. Веня бил начальника – и плакал, плакал – и бил…

Возможно, для Сергея Сергеевича это закончилось бы больницей, или даже реанимацией – он был человек пожилой, одышливый и очень нездоровый – если бы не возник как бы из ниоткуда человек в наглухо застегнутой гимнастерке с двуглавыми орлами на пуговках, в самодельной ременной портупее – Тима Рулько.

Верный долгу охранника, он поспешил на шум и дал из своего старинного револьвера предупредительный выстрел в воздух. Рабочие, памятующие картинки в учебниках про «кровавое воскресенье» – стали разбегаться, а Саша Пихто незамедлительно переметнулся на сторону силы, и побежал к Тимофею с криком:

– Давай, братка! Задай им казачьих канчуков!!!

Посчитав, что рабочие разбегаются недостаточно прытко, Тима дал в воздух ещё два выстрела. Этого хватило на дурную толпу. Веня Помидоров оставил директора в покое, отвалился, как насытившийся вампир, присел на корточки в сторонке, охватив голову руками. По грязному лицу текли целые потоки слёз и соплей, слюнявый рот кривился:

– Жизнь! – завел свою любимую шарманку Помидоров. – Жизнь, братцы, прошла… Как будто и не жил…

Тимофей дал Вене хорошего пенделя, отчего тот сорвался с шатких корточек и под уклон перекувыркнулся. Потом помог избитому, в крови и земле, товарищу Бабирному подняться, велел Саше Пихто отвести директора в административный корпус и вызвать «скорую».

– Мало ли как? А вдруг переломы, гематома… – Рулько хотел сказать ещё-что-нибудь медицинское, но больше ничего медицинского не знал, к стыду своему.

Саша Пихто прекрасно справился с заданием. Он отвел Сергея Сергеевича прямиком в его кабинет, велел женщинам в соседней бухгалтерии подать закусь для снятия стресса. Потом Пихто напоил Бабирного его же коньяком, извлеченным из книжной полки с собранием сочинений Ленина (и сам выпил «за компанию»), дал закусить пошехонским сыром (и сам закусил «за компанию»). Инстинкт бывалого халявщика подсказывал Пихто, что тут он дождется более сытной поживы, чем у рабочих на бессрочной маёвке. Так свершилось личное ренегатство «члена независимого профсоюза» товарища Александра Пихто, которое он, по начитанности своей, сравнивал с жизненным путём Муссолини.

Что касается казака Тимы, то он и без своей славной на весь город папахи (летом не по сезону) – погонял кучки рабочих вокруг здания Венгерки и, окончательно рассеяв вражескую армаду, с чувством выполненного долга стал готовиться к приезду «скорой» и милиции.

При этом сделал одну важную вещь: раскрыл свой «веблей» и аккуратно, длинными ногтями подцепил из барабана три неотстрелянных патрона…

© Александр Леонидов, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015